Zaitseva, Nina
Мое вепсское счастье
Russian
Я уже училась в седьмом классе. В нашей маленькой деревне Лахта и школа была маленькой, только четыре класса. Но это было золотое время. Учеников было немного, мы все были как родственники. Две учительницы и обе были русскими, ни одна из них не понимала ничего по-вепсски. Я теперь понимаю, как им было тяжело.
Когда я пошла в первый класс, то уже свободно говорила по-русски, так как моя мама Полина была русской, и семейным языком у нас стал русский язык. Маму утомляло говорение на вепсском. Да и говорила по-вепсски она только из-за меня. Когда маме стало ясно, что я стала все понимать по-русски, она все чаще стала переходить и со мной на русский язык. Кроме того, мои сестры тоже говорили дома только по-русски, ведь это был язык их родной мамы Полины.
Мне вдруг вспомнилась забавная история, как мама начинала изучать наш язык. Утром ей нужно было достать картошки из подполья. Папы дома не было, он ушел на работу. Рабочий день в колхозе начинался очень рано. И мама тоже рано поднималась, особенно летом, когда надо было выпустить корову на пастбище. Вставали в пять утра, так как в начале шестого уже слышна была игра пастуха на барабанке. Пастух показывал игрой хозяйкам, что он начал собирать коров. Хозяйки быстро доили коров и вели их к пастуху.
Мама решила спуститься в подполье за картошкой. Она думала, что успеет, пока я играю. Я была ранней пташкой, и вставала вместе с папой. Но я сразу же заметила и кинулась за ней. Мне было всего три года, ничего еще не понимала. Мама сразу поднялась наверх.
- Ты что, Верушка, голову можно сломать!
Ладно, пошли вместе с мамой за картошкой.
Мы спустились с нею вниз.
Она стала картошку выбирать.
Но я тут же захотела в туалет. Говорю маме на своем языке:
- Мама, я писать хочу!
- Что тебе надо-то? Скажи по-русски!
- Ka kuzile, kuzile! ("Так писать, писать!")
Мама никак не могла понять моей вепсской речи. Я быстренько спустила штанишки и сделала все свои дела. Пришлось маме срочно убирать за мной. Мама вдруг поняла, что ей не обойтись без уроков нашего языка. Она после этого сидела за столом, как школьница, и записывала нужные слова, а папа ей диктовал. А когда папа уходил на работу, она мне говорила:
- Теперь наступило очень важное время. У нас урок твоего родного языка. Ты учительница, а я ученица!
Мне было приятно учить маму говорить на моем языке. И в школе на переменах мы говорили всегда по-своему, а на уроках только по-русски. Я в последнее время дома привыкла говорить только по-русски. Однажды пришла к бабушке Уле и давай говорить по-русски, да так бойко.
- Авой, Верушка, что это такое? Ты что свой родной язык забыла? Нет, милая, надо на своем языке говорить, на мамином. Я слышала, что его иногда русские чудским называют. Не знаю, почему. Мы ведь говорим – свой язык. Мы же все свой народ, и язык у нас свой, своего народа. Ты не забывай его, милая!
Это я так сейчас пишу – милая, а бабушка всегда меня почему-то raukaine ("бедняжка") называла. Это не предполагало, что я такая уж бедняжка. Это было как бы ее любимое название собеседника, когда она говорила что-то другим.
А эти уроки моего родного языка маме очень даже помогли. Она стала все понимать, но когда говорила, то казалось, что она кого-то просто передразнивает. Слова совсем по-другому у нее звучали. Мама говорила, что я через полгода совсем свободно болтала, как русская.
Когда в деревне проходили колхозные собрания, их проводили в клубе. Нам, детям, не запрещалось там бывать, только было сказано, что надо сидеть молча на полу вдоль стены. Приезжали начальники из района. Они не говорили и не понимали по-нашему. Весело было на этих собраниях. Кто-то кричал по-своему, кто-то по-русски. Каждый хотел высказать свое мнение. Иногда приезжим что-то переводили. Но позже, как я поняла, стали запрещать говорить на собраниях на своем языке. Начальники ничего не понимают.
Я слышала, что и в некоторых семьях старшие стали говорить с детьми по-русски, поскольку боялись, что в дальнейшей жизни дети не смогут добиться лучшей доли без русского языка. А если ребенок отвечал на вопрос на родном языке, то его ставили в угол.
У нас были дети, которые совсем не говорили на русском языке, когда пришли в школу. Однажды был урок, где нам рассказывали, кто такие домашние животные, насколько они важны в нашей жизни, и как нам без них трудно было бы прожить. Один мальчик, из плохо говорящих по-русски, да еще такой егоза был, не мог усидеть на месте ни на одном уроке, на вопрос: "Назови домашних животных в вашей семье", сказал: "Dedoi i baboi oma kodiživatad!" ("Дедушка и бабушка – домашние животные!"). Но его незнание языка в детстве не помешало ему в дальнейшем выучить много иностранных языков, стать учителем и даже директором школы! Вот так мы и жили!
А я вдруг вспомнила, как стала учиться в другой школе. Мы пошли учиться в деревню Ивада, где была восьмилетка. Эта школа была в пятнадцати километрах от нашей деревни. Тогда машин было мало, и нас не могли возить в школу каждый день, надо было жить в интернате всю неделю до выходных. В интернате не было никакой столовой. Здесь была плита, которая топилась дровами, и мы сами себе готовили обед. Помню, как я первый раз сама сварила картофель. Дома мы мыли его, доставая воды из колодца. У нас не было реки, только колодцы, и мы привыкли экономить воду, так как ее тяжело было доставать из колодца и нести тяжелые ведра домой. Да еще столько воды для животных надо было, а в субботу еще баня прибавлялась. От этого тяжелого ношения, да еще при моем хлипком телосложении у меня рано стала болеть спина. Как-то уже во взрослом состоянии пришлось идти в костную клинику. Мне сделали снимки спины, и лечащий врач сказал:
- Вера Ивановна, вы, кажется, ученый, сидите в кабинете, а ваша спина – как у грузчика, который много грузов передвигает.
И что тут скажешь? У нас у всех, кто в то время в деревне жил, такие спины были от тяжелой работы.
Когда я в конце недели пришла домой и рассказала, как я его варила у высокой плиты с моим ростом, мама замахала руками:
- Иван, что это такое!
Я думаю, что это она такой худой стала, как скелетик ходячий. Давай пошлем Верушку к моей маме в деревню Берег. Там школа близко. И дом у мамы большой. Они ведь всего втроем и живут: мама, сестра Лиза и ее сын Коля.
И корова у них есть. Так и решили. Меня в шестой класс отправили в Берег. Это было вопреки моему желанию, я как чувствовала, что ничего хорошего из этого не получится. Отец привез меня туда. Мы ехали на лошади верхом. Папа сидел в седле, а я сидела за ним и крепко держалась за него. Было так приятно держаться за теплую папину спину. Он не был таким мужчиной, который свою нежность показывает. Да и все другие наши мужчины, как я помню, были довольно суровые на вид. Дедушка Федор тоже был не очень мягким. Поэтому, может, я редко его упоминаю. Но я его тоже очень сильно любила. Наверное, вся нежность досталась нашим женщинам. Они все были добросердечными и ласковыми: вся ласковость нашего народа, все знания о нем, наверное, именно им досталась, их сердцам и душам. А мужчины были базисом, опорой семье. Такой своеобразный матриархат!
И вот еду я с папой, прижимаюсь к нему, радуюсь, что я так близко сижу. Приехали к бабушке Анисье. Это была такая сгорбленная женщина с острым и, как мне показалось, недружелюбным взглядом. А вот Коля, сын тети Лизы, сразу мне понравился. Он был немного меня моложе и сразу же предложил:
- Пойдем к речке!
Дом стоял на крутом берегу речки. Я тогда еще не боялась воды, и это место стало для меня любимым. На другой день мы пошли в школу вместе с Колей. Тут я была обрадована тем, что директор школы Анна Ивановна знала мою маму Лену. А ее муж, Александр Павлович, был учителем немецкого языка, и его родные жили тоже в нашей Лахте. И говорили на нашем языке! Мой папа знал об этом, но заранее ничего не сказал, поэтому-то он так довольно легко согласился отвезти меня сюда, в эту деревню, которая находилась в двадцати километрах от нашей. Это действительно поддержало меня в первое время, пока я никого не знала. В школе все говорили только по-русски, но знали, что недалеко живет другой народ. Я вдруг узнала, что нас, жителей Лахты, считают колдунами. Я, правда, не услышала в этом какого-то осуждения или насмешки. Теперь я думаю, что это была боязнь другого языка. Они не понимали, о чем мы говорим, сказанное им казалось тайной. А мы, напротив, все понимали, и было такое чувство, что мы, лахтинцы, чем-то как будто закрыты от них. В этом чувствовалась некая колдовская сила…
В школе меня встретили очень хорошо. Никто меня не дразнил, напротив, всем было интересно, даже хотелось всем со мной о чем-то поговорить. Я тогда по-русски говорила прекрасно, без акцента, хотя, наверное, чувствовался какой-то иной аромат в речи, немного иной подбор слов. Мне казалось, что это привлекало всех ко мне еще больше.
А вот дома отношения с бабушкой Анисьей и ее дочерью тетей Лизой никак не ладились. Я это заметила еще в первый день. Я услышала, как бабушка сказала тете Лизе:
- Не понимаю Полину, и зачем так заупрямилась и уехала туда, к чужим людям, замуж. Да еще смотри-ка, как эту девочку-то разбаловала. Видно, что ленивая девочка растет.
Я даже вечером есть не могла. С чего она взяла, что я ленивая? Я ведь тут еще и недели не прожила. Мне выделили спальное место на курятнике. Зимой кур дома держали. И курятник этот стоял высоко, возле бока русской печки. Вот туда по лесенке я должна была подняться. Когда ночью хотелось в туалет, это было для меня проблемой. Я же еще и ростом маленькая. Поэтому я боялась ночью сломать себе шею и старалась терпеть до утра. Но со временем куры мне даже друзьями стали. Они меня приветствовали дружным "ко-ко-ко", когда я поднималась на свою высокую лежанку.
Мне неприятно было возвращаться домой из школы. У меня никто никогда не спрашивал, хочу ли я поесть, а сама я боялась попросить и сидела голодом. Но это заметил Коля, тети Лизин сын. Он сделала свои выводы. Его уроки заканчивались раньше, но он ждал меня у школы. Мы приходили домой вместе, и нас с ним вместе кормили. Но директор школы Анна Ивановна заметила, что Коля тут бегает. Она спросила у Коли, почему он не идет домой. Коля все рассказал. Анна Ивановна сделала свои выводы и стала носить мне из дому бутылку молока и свежего мягкого хлеба. Пока мы шли домой, по дороге на двоих все это и съедали.
Но я все-таки сильно похудела. Однажды мама с папой приехали вместе меня навестить, да и дела у них были какие-то в этой деревне. Я так обрадовалась, что захлебнулась в словах. Да еще так хотелось поговорить на родном языке! Мама же все понимала. Бабушке это очень не понравилось:
- Почему Вера говорит на каком-то непонятном языке, нарочно что ли, чтобы мы не поняли? А ты, Полина, еще и поддерживаешь ее в этом. Плохо она у вас воспитана.
И тут мама и говорит:
- Да вот, мамочка, смотрю я как раз, что-то она тут у вас так похудела, можно через игольное ушко продеть. Теперь понимаю – вы ее просто не кормили!
Мы с Колей сразу же убежали из дома, чтобы не слышать этих разборок. Но на другой день папа и мама отвели меня к маминой двоюродной сестре тете Насте. Она жила в соседней деревне, в которой и была наша школа, совсем рядом. Ее дом не был таким большим, как у бабушки Анисьи, но очень светлый, уютный, веселый. Мы с тетей Настей стали большими друзьями. Она жила одна, даже никогда не садилась обедать, пока я не приду из школы. Все приговаривала:
- Тоскливо одной есть. С Верочкой вместе и поедим.
Я прожила у нее два года и была как дома. Однажды она натопила баню и поторопилась закрыть печную трубу, чтобы было теплее в бане, поскольку это зимой произошло. Да она еще и пироги пекла. Мне и говорит:
- Беги в баню, я через пять минут пироги сниму из печи и приду к тебе.
Баня у нее тоже была очень теплой и светлой. Я разделась и пошла внутрь. Не помню, как долго я там была одна, но очнулась дома. Меня били по щекам, приговаривая:
- Верочка, Верочка, очнись!
Оказалось, что я угорела. Когда очнулась, то увидела тетю Настю и доктора. Тетя Настя говорит тревожным голосом:
- Хорошо еще, что Софья Михайловна рядом живет. принесла тебя домой и кинулась к ней. Ну, ты нас и испугала! Смотри, белая как полотно стала!
Я подняла глаза, поскольку зеркало висело низко, почти напротив меня, и увидела, что все щеки у меня в чем-то красном.
- Тетя Настя, а почему я вся в крови?
- Да не в крови! Это сок от клюквы. У нас говорят: когда угоришь, то надо холодные ягоды клюквы в уши совать. Я принесла из кладовки и давай тебе запихивать в уши, и раздавились некоторые ягодки. Но ведь помогло! Ну, Софья Михайловна еще и укольчик сделала.
Больше я никогда не ходила в баню одна. Теперь меня водила тетя Настя, когда баня постоит, поостынет, и угара уже бояться не надо было. Жизнь с тетей Настей была для меня своеобразным уроком, какими люди могут быть: мягкими, добросердечными, как моя тетя Настя, или жесткими, как бабушка Анисья, или же равнодушными, как тетя Лиза, Колина мама. Ей было все равно, что я делаю, ела я или нет. Но ее сын Коля на всю жизнь вошел в мое сердце, таким добрым и милым он был. И как он таким вырос в этой семье? Я не знала, кто был его отцом, никто о нем не говорил при мне. Может, он был именно в отца? Отец не мог вынести все это и исчез? А Коле достались его мягкие черты! К сожалению, Коля рано ушел из жизни. Взял его Господь к себе быстро. У нас всегда говорили:
- Господь знает, кого забрать, лучших выбирает…
Став взрослой, я смотрела на все это уже иными глазами. Может, бабушка Анисья жалела свою дочь Полину, что она уехала из дома "в чужие люди", как говорили у нас. Да еще и падчерицу получила в придачу. А может, у нее было такое чувство, что она как будто потеряла свою старшую дочь, появилась какая-то черная зависть, что Полина еще и полюбила эту девочку, чуть ли не больше, чем свою родную мать!
Пришел праздник, 7 ноября, день Революции, который очень праздновался у нас. Папа забрал меня домой, так как наступили осенние каникулы. Я так соскучилась по дому, что усидеть на месте не могла. Желание было всё и сразу увидеть и услышать. Это были, наверное, мои первые мысли о том, что такое родина. Родина тянет, по родине мы все скучаем. А еще вдруг я поняла, как я тоскую по родному языку! Так соскучилась по нему, что не могла остановиться от говорения, сама себя перебивала. Побежала со всех ног к бабушке Уле. И там меня никто не мог остановить. Бабушка с улыбкой сказала:
- Смотри-ка, как теперь на Ленушку похожа. Такая же живая, красивенькая, стройненькая.
Папа на праздники часто варил пиво. Наши мужчины были большими знатоками этого процесса. Говорят, что у моего народа свои рецепты пива, желтого и темного, какого, как у нас говорили, "нигде в мире нет". Когда я стала работать в институте, то мы действительно записала большое количество подобных рецептов. Они хранятся в фонограммархиве, а многие и опубликованы в образцах вепсской речи.
Когда варили дома пиво, нам запрещали без нужды бегать дома, чтобы не мешать отцу. В доме стоял такой сладкий запах пива, что голова кружилась. Вечером папа пошел в гости к соседу дяде Андрею. А нам, девочкам, уже разрешено было даже на танцы пойти, ведь мы были уже восьмиклассницы! Ко мне пришла моя подружка Нина.
- Вера, ты готова?
- Да, мама разрешила на танцы пойти. Она сама пошла с Алей и Ветой к моей крестной, тетушке Наташе в гости. Там пироги есть. Бабушка старенькая уже, но моя тетушка печет не хуже бабушки. Можем пойти туда, попить чаю, пирогами угоститься. Пойдем!
- Нет, Вера! Пойдем в клуб. Там сегодня будет концерт, старшие девочки устраивают, а после концерта: танцы-ланцы!
- Пошли! Может, чайку попьем?
- Можно, а мой папа пиво варил.
- Так и у нас есть. А ты не хочешь попробовать?
- А ты как думаешь, нам можно?
- Смотри, нам уже можно на танцы, нас, кажется, уже взрослыми считают. Давай нальем в стаканы, немного попробуем, что это такое.
Мы попробовали полстаканчика, потом еще полстаканчика… Это была наша первая проба. У нас отец строгий был, нам и в голову не приходило попробовать что-то такое. А тут что на нас нашло? Но когда мама и папа пришли домой, то мы с Ниной спали в кровати вдвоем крепким сном. Папа сразу понял, в чем дело. Но не стал нас будить, оставил на месте. Но на другое утро рано нас разбудила наша маленькая Веточка и сказала:
- Вставайте, идите в кладовку спать.
У нас там была своеобразная спальня, довольно теплая комната, до сильных холодов мы там могли находиться. Мы сразу же туда перебрались. Я не знаю, что было дома сказано о нас с Ниной, но, думаю, папа сказал свое веское слово! Он понял, что это для нас был большой урок, и он нам ничего не сказал, а только посмотрел укоризненно. Вот это-то и стало уроком.
Спасибо нашей Веточке, она хоть и была младшей сестрой, но все поняла, она была очень умненькой и заботливой девочкой. Сообразив, что лучше сразу папе не показываться, она разбудила нас и отправила спать в другую комнату. И Аля была такой же милой и доброй. У нашей Али была громадные синие глаза. Ее в семье часто так и называли: большеглазая. Если мама ее искала, то громко говорила: "Где эта наша большеглазая?". У нее часто болел животик. Вот она и поднималась на печь и спасалась от всяких нагрузок дома. Дел было много. Мама от этой работы уставала очень. Большая семья, некогда было думать, у кого что болит. А теперь я понимаю: ей добавляло заботы и то, что я – не ее собственная дочь. Ведь бабушка Уля и жители деревни постоянно говорили:
- Смотрите-ка, Полина опять отправила Верушку воду принести. Такие ведра тяжеленные, а в Верушке и росту нет…
Я и правда была маленькая росточком. Помню, как бабушка Уля однажды посмотрела на мою ногу и сказала:
- Ты уже такая большая, Верушка. Смотри, я ведь сохранила туфельки мамы Лены. На высоком каблуке.
Она заспешила за туфельками. Туфельки, и правда, были очень хорошие, черненькие, совсем новые. Но я не смогла даже впихнуть туда ногу. Бабушка растерялась:
- Как же так? Верушка, ты как столб выросла! А твоя мамочка была такая ладненькая, стройненькая, вся в кудрях. Ох, доченька!
Бабушка заплакала. Она всегда плакала, когда вспоминала мою маму Лену. Но я тут подумала: я же маленькая, а если бабушка говорит, что я как столб, то какой же была моя мама? Но ведь и бабушка моя была тоже маленькой, почти на полголовы меньше меня. А дедушка был высоким, но я не получила дедушкиных генов, наверное…
Мама Полина не умела нам показать свою нежность, наверное, уставала от забот. Не гладила нас по головкам, почти не целовала. А Але еще и попадало за ее недомогание. Лишь позднее, когда Аля закончила восьмой класс и стала учиться в текстильном техникуме, выяснилось, что у нее был воспален аппендицит. Хорошо, что она успела к этому времени уехать из деревни, и ей сделали операцию. Поэтому мы все, три сестры, были в семье равны и очень дружили друг с другом. И сейчас у меня нет никого ближе из родных, кроме моих сестер и моей дочери.
В том, насколько мне близки сестры, я еще раз убедилась, когда влюбилась в первый раз. Да нет, это пока не была такая уж на то время понятная и большая любовь… Алексей был старше меня на четыре года. Я была еще всего в шестом классе, когда он стал заботиться обо мне. Когда мы отправлялись в интернат, он заходил за мной, нес мой мешочек с продуктами. Но мои сестрички так нежно за меня переживали!
Но в это время еще все было так по-детски. Все серьезные и печальные дела были впереди.