Texts

Return to review | Return to list

Pelduoižen lohkon külät: (7)

history

February 14, 2021 in 19:59 Nataly Krizhanovsky

• changed the text
  Nu siid vie oli Präkäz nouzet kaks kilometrit poikki d’oges Login. Tožo oli kül’ä u ei äijät taluoit kolmetoš, viištoš ül’en äi. Da siit tošo d’ärvirandaz eli. Ei olnu muga heiden d’ärve, Loginan d’ärvez i ei lähtenü d’oged ni kunna muga umbilambikse kirguttih. Toko nagrettih, sanou: ”Läkämme vai Loginah, mänemme ka mustad ahvenište süömme”. Vez’ eini kunna lähtenü moiže ka mustad ahvenižed oldih, sanou, vot on kalat miittumat. Nu a siid oli Priäže, se suuri külä. Siit Priäžän rindal siit kaks kilometrid on Niimägi. Niimäges tožo d’ärved ielnu, kaivuois. Šängimäh kävüttih kilometrit kaks pezemäh sobid libo midä ka siit sinnä. Präkäs tožo kač ku olihäi loitton d’ogi ielnu. Siid buukku pandah regeh da siid viedäh mel’l’ič perttih. Siid mel’l’ič pertis sigä huuhtotah d’oges sobad da siid d’äril’l’eh regeh tuodah. Kezäl se vie hot’ oli sigä luhte ka vähäižel, а talvel kuzbo pezet? Siid mel’l’ičperttih pandah moužet kaks taluoid libo kolme kerävütäh, buukkud regeh hebole regeh da siit sigä mel’l’ičpertis. Kaži (kaži ⊂ daže?) kummaksě kačot miittumat d’ärvirandas ei eletä külätkä, ozuttaheze kummakse. Vot muga tožo Niimägez oli, hüö Šän’gimäh kävüttih. A ken d’ärvirändaz eläu ka d’oga omas randas läht oli, peze dai huuhto dai midätahto ruada. – Nu a edelleh Niimäges kunna dorog? Se mäni Kindahah, Siämärveh mäni. Kindaz vie oli kakstoš kilometrit Niimägespiäi. Minä olin sigä Kindahaz, elimme dai ajelin podvodat viemäz oli. Kindaz eli d’ogirand oli suuri d’og oli Šuojun d’ogen randaz eli Kindas. Koski sil oli ka pošči metrit kakssadat pidutte, koskell oli sroittu silde se, suuri sil. Nu, mänet ka kačot vai läpettäu kosk alahan proidii se Šuojun d’oges, nu a häi eli nenga ülähpiäi i kosken karill elettih kosk oli. Nu a siid d’o sinnä Kindahas proidit ka oli šest’d’es’śat’ pervuoi učastk oli, kirguttih šeissat pervuoi, kilometrit kakskümen viiš. D’o sel lähtöu Siämärven pogostale piäi dorogaine kaide oli. Minä oli Korzah viemäs omat poigat kous Šekeemäs häi učiheze, vahnin poige Iivan. Siit viein Ol’ešan Miikkulan da siiten oman poigan, heiden t’el’eg meiden hebo. Kač pidi kui ruata: sigä hebo heil еj olnu viemäh meiden hebo pandih, a heiden tel’ek kaččoi. A sigä moižet pahat. Siit tulin kodih tožo, buabuška küzelöu, muatuška: ”Nu midä sigä da kai”. Ielnu nene neicükät piened da starikke nuotale da kai. Min itken, sano (sano ⊂ sanou): ”Mäne päčile, mäne päčile, nouze da sanele”. Hai itköu i min itken: vunukke pahah kohtah puutui, vot on miitutte azeit. Siid mugomal vilul tulin ni odva hebon lasketin. Muguoine pahamieli, poige pahah siäh puuttui uččimaheze. A nügü kačo učittiheze dai, ol’d’ih dai d’älgele rodiih Korze sentre. – Nu a Riiselgähpiäi miittumat? Oi Riiselgät kačo min oli. Riiselg oli tožo Priäžäz lähtet ka nu viiž vai seiččei kilometrid. Mägell oli, ielnu d’ärvet, d’ärveh kävüttih kaks kilometrit lambih, Pühälambikse kirguttih. Sigä oli d’ogi Pühä-d’ogi siihäi lambiz matkaži Präkän d’ogi Präkäs kudai mäni sih lambih sordui siid edelleh sinnä. Nuoidan-suarele da kai proidii, sii häi sorduu Šuojun d’ogeh, Pühäd’ogi. Nu tožo loitton kaivo oli, kaivo oli pošči, puolikilometrit Pelduoižen čura. Müö ku niituile kävüimme ka siid ainoz: ”Ojojoi, pidäu häila vas mägeh vette kandada”. Vot siid minäi nägin sigä net pogostat Siämärven dai L’okkin küläd dai Ol’okad dai. Kai dai Korzaz olin daže, üöm magažin Korzas Šekeemäh školah viein poigan. Siit sigäpiäi ku tuled nu dorogan nu Šuojun d’oges siid lähtin sigä, viein poigan moin atkal, itken, itken, itken čakkadan: kunna nügü nenguoin Šekeeme azuttih. Korzaz oli mägel, se sigä heit učit’t’ih neččidä: nu kaikket kui, sanotah se, lüpsämäh lehmid dai... Nu äjj on učenikuoit. Nu lähtin Präkän pruaznikk oli sügüzel, matkan itken: mäni brihačuine. Nu tännä viedih moine se ozuttiheze küläd ned moižet, meččekülät da ei hüvät, neznakomuoi mesta. Voidaiš hot’ Priäžän siäh azuda nenguoine škola nuu ku tuana viedih viedih korbeh lapset sinnä viedih. A lapsed učittiheze. Da d’älgele rodittiheze miittumat külät ka lähtt iäres. A mille siid ülen pahad ozutettiheze: postroikad vahnat, pahat, viäräčüt sinnä tännä kodih (kodih ⊂ kodit) nečis iminkummaižet, moine neprijatnuoi sia. A kunna puaksumbi kävüit hot’ kačo Priäžäh da kai vid’ moižet postroikad ol’d’ih kaikil’, se d’o puaksuh kävüt ka buitokaku hüvä muguoine külä da kai prijatnembi. Gorile se neče, kuz otetah talvel ei külmänü moine rodnikke siga otettih, a tožo peze sobit kustahto, kodis huuhto libo mäne hot’ Šän’gimäh libo kunn aja: vot mugomat meččekülis oli. – A edelleh sidä dorogad müö miitturmat külät tuldah? Riiselgäspiäi? Nu ka vot siidhäi Nuožarven külät tuldah sinnä. Mange tulou. Ende Nuožarved om Mange, Mangall on d’ärvüt kaide, da d’ogi, oja matkadau. Se on hüvä kohte – vahne, vahne Mange, d’ärvi on kaide, kalat suada i oja matkadau siit аlah proidiu sinne. Nu a siid d’o sinnä kačo minä sanuoin Kaskesniemed da kai lähtedäh d’o Nuožarvi lähtöu. – Nu lähtemme Präkäspiäi edelleh, sinnä lidnahpiäi midä oli? Präkäspiäi ku lähtethäi lidnah sinnä... Müö ainos kačo lidnah kävelimme burlakuoiččemah dai elot nu, suomah (suomah ~ suamah) burlakuoiččemah libo bruaznikuoile libo midä müö emme sanonu Petrouskuoi, sanottih ainoz lidnah, lidnah lähtemme lidnah. Präkäz lähtet Priäže on. Vahne se vahne Priäž oli, moine külä pitke. Niemel’l’eh enzimäižeks mäned on Lietomägi, ainos kirgutah Lietemägi. Kodit tožo vahnat, ei hüvät, Terunküläks kirguttih, siid d’o mänöu sinnä Terun-külä, Keski-küläh, Keski-küläks kirguttih se oli Šiškinan kodid da kai sigä bohatuoiden. Siit se Keski-külä se mänöu d’o, ojassuai, Kikin-ojakse kirguttih, Kikin-oja se lähtöu, Keski-külä loppih sih. Nu a siid lähtöu vie Keski-küläs sinnä Terun-agd’e, edelleh se, Terun-agd’e tännä d’iäu d’ärvem müödäh, sigä elettih Kočkinad da kai vot Terun-külä. A Suavan-agd’e se oli d’o lidnan n’okke. Se piäl’či nečis Kikin kodiss d’ogudes poikki. Se d’ogi, oja, lähti Priäžän d’ärvez mäni Šän’gimäh, vot ’siid i kirguttih Kikin-oja. Se sinnä lähtöu Suavan-külä, muit külid ej olnu se loppukülä, neččinä lidnah ajades. Nu sigä d’o edelleh dorogad müöti lidnah se dorogah tulou viištoš kilometrid oli Matrosse. Minum muštamah se pieni mäned ajat daže kačot nuorembaite ka kummakse mänöu... St’opanan kod’ oli da siiten Zarekuoikse kirguttih. Pelduoižiz männü miehel oli Maša Kondruoin siit omidelloh i mänet. Da siit Oksen’t’ain kodi da Mikitün kodi oli siid Aida-Fen’akse kirguttih sen kodi. Siid i külä oli se pieni. Nu siid heill oli oja se matkadai silde, matke dorok. Ka silde oli hüvä, nu oja sinnä mäni Šuojun d’ogeh tožo sordui. Nu siid edelleh lähtet üheksä kilometrit mäned d’algai libo hebol libo mil Pošt oli. Poštaz üks tožo (üks tožo ⊂ ükstošt?) taluoit siit oli. Minä daže voin muštai sanoda miiččet taluoid ol’d’ih enzimäižekse mäni Trupkakse kirgut’t’ih, Trupkan kod’ oli. Saša oli neidine siit Pelduoižih kävüi tožo ad’vuoih di ühtel aiga pošči n’eidiščimme. Pogostal oli meil’ miehel se Šašan Trupkaks kirguttih. Siid oli Rogin, taluoi pieni kodiine moine enzimäižeks mänet. Siid oli Zaharan, Bajarin oli. Bajarin da Zaharan ned ol’d’ih net bohatat. Nu kous emme lähte niilüöih, siit Fedorah kävüimme müö ainos sih libo San’kalloh libo neče Akimounalloh. Se fat’eruoičimme kous tulin siid azetun. Nu a siid sirinä nu taluoid oli äi, Ročkan kodi ei Rot’kan kui neče Onnin Ol’ešan oli da Onnin Vas’an kodid da kai. Ned elettih lidnan n’okal, bohatat ka minä sinnä en kävünü ni vous’o ainos siit Trupkinaz da neniss Zaharas Ivanounalloh. Kous podvodas tulet libo hebonker libo hebota midä ka vit’ tulet kodispiäi kakskümen viiš kilometrit enämbän ka tahtod d’uoda čuajud libo midä ka. Siit käsket: ”Keitä samvuare, Ivanouna!”. Libo nečis tulet siit Trupkilloh. Seičas keitetäh, d’uod lämmined da eväste palaižen süöd da. Olnou d’en’gat kaks kopeikkat ka heität stolale ielne ka, muga lähtet, ei ni pakittu d’engad dani midä, vot oli kui ende. A ku tulethäi podvodad ajuoimme kous tüötäh podvodah tulet ka üöz läbü tuli paluoi, lamppe stolal, ei sammutelttu ni vous’o. Siit oli Zaharas valgei tahne, mouž on hebot kakskümen, siämärveläište dai kaiken külän siih azetutah hebuoit pidi süöttäi. Podvodad ajat Kaškanuoispiäi. Nu kai siid lidnah ajettih sinnä. Fonari kell on omembe ka fonari tožo palau. Tulifonaril kävüttih hebuoit süöttämäh da kaččomah valgedah tahnah i eig olnu, kačo, pot’er’aškad ei olnu nimidä. Eigo regez on sigä. Tošči nu, matkalaižed da vedod ol’d’ih ka kaikked on, ka ei kadonu ni üks ni mi da regess ei otettu ni midä. Nuorittu regi l’ekahutettu ei kel lähtöu ende se podvoššikat toižih külih sinä mouže tuled müöhembi ka hebot süötät sentiäh sanou ei lekahutettu. Libo pihale d’o ielo valgedah tahnah siät ka pihal reget seižottih, ni üks ni mi ei lekahutettu, kadonu ei. Nu a sid d’o tännä lähted lidnad lähembä ka Suoluz mägi tuli. Suoluz mägeh tulet siid d’o lidne. Suoluz mägi, kačo, tožo kodid ol’d’ih vahnah luaduh, školat siid da kai ka vähäg oli. Nu a siid d’o lähtet Suoluzmäges ka kuus kilometrid ielnu ni miitutte eläjäd ielnu. Daže varaidat eig ole nenit. Ajelit siit üksin dai art’t’eliz kai varaida: eiku tule nenit kedä midä sidä... špijonuoid libo midätahto... ei špijonuoit, a rikko vai humal’n’ikuoit libo midä. A siid d’o tulet tännä, časounain oli kuus kilometriä nečiss Suoluzmägespiäi, siit časounaine siit zavodittiheze pajad da kai, d, lidne d’o zavodiiheze. Petučilišše oli nečiz oli d’uuri se oi d’o mi se niglinkän randaz oli sih, pajad ol’d’ih, nu siid d’o sinnä kodit zavoditah da sit. Magazinuoih laukuoih mänet sigä, ostad midä tahto da, oled da siid öpät’ kodih d’ärilleh – vot lidnaks sanottih. Daže minä muštan lidnaz miittumad i kupsad ol’d’ih, tuled sigä lähted oli: Petr Timofeič, Onohinal eli. Siid oli Gord’ejou, Gerсеnäl elettih. Daže kodin siat muštan kuz ol’d’ih magazinaižet pienet. End ei d’engad ielnu ka vit’ i nene mast’erskuoid da kai sigä zaberitah kuukse. A küläspiäi tulet ka pidi d’engah ostai. Siid daže andetah dorogah čäjut pampuškaine kakskopeikkahine štobi toš kieral mänižit heil ostamah. Nene ol’d’ih Gord’ejou ... da siit Onohinal Gord’ejovam magazin oli da siid neče Petr Timofeičan oli Gercenäl. Siid Gord’ejovale müö vie tuled zarabotkah, halgod vedimme, piliimme, kolme hebot sügüzel. Halgot pilittäi pidäu. Mužikat kou kahtei mečäs koivut kuadetah kahtei vedetäh, kolmei pilimme, pinoh panemme. Minä sidä em voi muštai neidiššü vie olin, kui häi čotaii meile. Ka üliči dvoran panet pinot, pinot, pinot, pinot. Hänel ku oli pekarn’at sii kodiz da kai ka kai lämmitettih. Siit kai meit pil’ššiküöit kuččū emände d’uomah kuhn’ale. D’uottau čäjul libo köfeil libo mid on sigä žuarittud eno hüvim muštan, kapustat panou, kartofeit panou, siid d’uomme da, süömme siid lähtedäh meččäh. – Suolužmägel ked elettih, lüdiläižed vai ven’alaižet? A elettih ven’alaižed dai lüudiküöit elettih ken kuss. Sih moužet’ tuli kodavävüks vai midä ka moužet i nene ol’d’ih. L’üudiläižet vidančat navern oli da Koskespiä. Nu suuri oli neče ka lidnaspiäi sih hüö. – Ende Suolužmägen külät oligo Vilgan külä? Ei olnu, ej olnu ei, d’ogi vai oli üks. Vilge se d’älgele sroittih. D’ogi se oli, d’älgele se külä rodiiheze Vilgass. Ei olnu ni miitutte külät. Ed ni tiedäiš külit, ka nene ku Pokrovuoile kävüttih Viidanalpiäi da Koskespiäi ka net saneltah miittumat küläd oldah. Daže minä Viidanall olin. – Nu sanele miittumat küläd oldah Šuojun d’ogel, zavodimme tigä lidnaspiäi? Lidnaspiäi? Nu muštuoita miittumat küläd oldih Šuojun d’ogel, randuoil. Lidnaspiäi enzimäižeks ol’d’ih küläd moižet oli: Solоmani, tämä loppih guba se On’esskuoin oz’eran guba loppih, Solomani lähtöu. Siid oli sigä d’üri tuli Lohmuoižen, Loha-d’ärvekse kirguttih. Minä mud en tiedäiš ka peränikät sanottih Lohmuoin oli. Siid oli Lohmuoižen külä oli, siid oli külän proidihui sigä d’o neče... Šuoju lähtöu. Verhn’e Šuiskuoi i Pieni Šuoju se lähtöu Šuojun doged müöti, silde suuri Šuojuz oli. Nu a siid nouzou... Minul ainoz mužikke mušteli sanou ku sroičanpäid on pruaznikad da kaika perä azetettih. Nu sit hüö tännä Lohmuoižespiäi ku lähtedih. Viidanall oli Sil’kin Vas’a da kai peränikät. Kudamat ajettih kezäd üliči, vit’ se proidii suma Šuojund’oged müöti kezäd üliči proidii nu a siid elot pidi suada ka olet kezän kaiken peräll. Nu, sanou, lähtedäh ku peränikät kai sroičanpäile. Nu se d’o tägä Šuojun d’oged ülembä Lohmuoižes proidihui.. Šuojun sildat ülembä, lähembä Viidanat. Miitutt, Kipruškinan küläd vai kui siid minä niilüöid em voi muštai. Muštin, a nügü en voi sanoda miittumat ol’d’ih külät. Siid häi sigä d’ežuurii, sanou häi oli nene oldah kuss on nu heil lihad da kai kui heit sanotah, em voi sanoda kui sanotah. On nečce plotte moine da neč on pertiine sigä produktad oldah. Sanou, d’ežuriin d’ežuriin vähä alemba Šuojuz on se sanou... tulou, sanou, mužikkat kaks kolme sanou, heitetäheze. Nügü, sanou, näverno brihačču luadu olenka lükäitäh minut sanou d’ogeh vai en tiä midä sanou, libo kiškotah siit e priza pankuoiz on azuttu. Parziz moine se plotte sigä oldah, nu ielo sanou ni kedä tul’d’ih ka. Nu sanou: ”Ongo, sanou, sinul midä zakuskat? Anda meile, sanou, müö d’uomme viinat, sanou, täss”. Nu, sanou, minull oli sigä lihat, d’iädih kudamat peränikät lihad oli kattilas sanou, broskuaššat, heile vadih panin. Süödih, d’uodih da vie sanou piäh täpütettih: ”Moločče, poige, sanou. Anduoit, sanou, ed varainnu”. Da d’uodih viinat, sanou, sigä butilkat kaks vai kolme da lähtedih, sanou, vie piäl täpütettih: ”Moločče, sanou, poige, sanou, meit hüvin gostitit”. Nu a siid d’o se ku Šuoju loppih, Ala-Šuoju da Ülä-Šuoju on se äi külät. Siid d’o sigä lähtöu Vidan: Ülä-Viidan, Ala-Viidan, Kosken külä sigä lähtedäh. Ala-Viidan se on d’uuri d’o Priäzähpiäi loppu. Ülä-Viidan se on Šuojuhpiäi... sinnä Kosken-külä... Kosken külä se on... koski matkadau Kosken-küläs siihäi kirgutah Koski, ”Koskilaižet Kosken küläspiäi olemme”. Vot Šuojun d’oged müöti net Ala-Viidanassuai proiditah. Nu a siit, kačo se, nouzou se Ala-Viidan proidiu en t’iä kilometrit kolme vai mi enämbe kolmet, kuus seiččej on Šuojun d’ogi proidiu tagači Poštas. Kai mänöu oigedan čuran lidnaspiäi oigedan kädem mänöu neče Pošte. Kuuluu daže kosket kohištah ka Poštah kuului. Nu i siit Poštas sigähäi prodii d’o ajat nenn ol’d’ih moižet del’ankat se nägüu kai. Sigä on ku sadu seižou ülähän a ku d’ogi se nečiz alahan. I Matrossassuai muga kuului, daže Tollin-kosked da kaj ol’d’ih Matrosas. Oigedal čural proidii. – Miittumat kosket? Tollin-kosked da kai kirguttih, pieni Tol’l’i, suuri Tol’l’i kosket. Nu a siid d’o sinnä nouzou, kačo, Kutižmon niškas koski on Kutižmo heittäheze sih Šuojun d’ogeh. Da siid d’o häi, kačo kiändäh, Matrosaspiäi oigedah kädeh entiä kunna kiändäheze Šuojun d’ogi, siidhäi Kindahah da kai sinnä kiändäh. A siid d’o tännä Priäžäh hurah kädeh. D’o ei kuulu. Kilometrid, naverno, Matrosas seiččei kaheksa. A Priäžäs tännä ei kuulu neččidä Šuojun d’ogi. Vot mugomat külät sigä ol’d’ih. – Nu a miittumat küläd oлdah tännä Suunun d’ogelepiäi? Suunun d’ogele? – Nu. Ka Suunus sigä venän küläd ol’d’i. Vie neče Petrouskuoiz rajonas sigä oli nečidä... Lind’ärved da Päl’ärved. Lind’ärvet, Päl’ärvet net Suunuh sinnä mändäh vai Šuojun d’ogel en tiä heitetäh.. Oi ej ei. – Olidgo sigä? Olin. Koikkarin külässuai ajelin, olin, olin. Se d’o nügü täss oli dorogat, parembat siid olin. Petrouskuolpiäi ajat.. on oi d’o Poveńčče se, kui sanotanneh... Končozero. Končozeraz d’ärved nägin, küläd nägin. Siid on Paskuoi guban külä, tožo seižuoime sit Paskuoiz’gubas, mašina d’ärvenrandas eläu. Nu sit ku Spaskuois siit lähtet palaižen, siid lähtöu hurah kädeh dorok. Minä vie küzelin: ”Mibo neče doroguoid on? ”. Se mänöu... Vohtozerah, vot sinnä. Nu a siit sinnä d’o Koikkarih mänet ka D’ürkän küläd da kai. Siid müö lähtimme Koikkariz olimme. Dai daaže olin nečis Girvazas, nägin sildat, kui vezi koskes heittäheze kai oli ende pidettih, kirbonou, ku nenid ruuslid müöti alah. Tagemba en olnu Koikkarit, Girvazaz olin.
• changed the language of the translation
  from Veps
  to Russian
• changed the text of the translation
  Еще была деревня Логиново, от Прякки, в двух километрах, за озером. Деревня была [маленькая], ну, дворов тринадцать, самое большое пятнадцать. Она находилась на берегу озера. Из их озера, Логинова озера, речки никакой не вытекало, так закрытой ламбой его и называли. Все время смеялись наши, говорили: «Пойдемте в Логиново, хоть черных окуней поедим». Вода никуда не вытекала [из ламбы], поэтому окуни были черные, говорили, что вот, мол, какая рыба. Ну, а потом была Пряжа, большая деревня. Рядом с Пряжей, в двух километрах, была деревня Нинисельга. [Там] тоже озера не было, из колодцев [брали воду]. Когда бучили, то за два километра в Шаньгиму приходилось возить белье полоскать. В Прякке тоже, видишь ли, не было [озера], река далеко. Бук с замоченным бельем погружали на сани, а затем отвозили к мельнице. Там около мельницы белье полоскали в реке, да обратно в сани, и провозили домой... Летом [у деревни] был хоть небольшой пруд, так немного полощешь белье, а зимой куда его вынесешь? Вот два или три дома соберутся, бук с замоченным бельем погрузят на сани да там около мельницы и полощут. Даже диву даешься, как это строили [деревни] не на берегу озера. Вот так и в Нинисельге было, они в Шаньгиму ходили [полоскать белье]. Кто живет на берегу озера, так [у них] на своем берегу прорубь была – стирай да полощи, и делай что хочешь. – Ну, а дальше за Нинисельгу, куда дорога шла? Она шла в Киндасово, [а оттуда] в Сямозеро шла. Деревня Киндасово была в двенадцати километрах от Нинисельги. Я была там, в Киандасове мы жили, и ездила туда в извоз. Киндасово находится на берегу реки Шуи, Шуя большая река. Порог там есть длиной метров почти двести, через реку у самого порога был построен мост, длинный мост. Ну, смотришь с моста, вода бурлит внизу под [мостом], Порог был на реке Шуе, а деревня располагалась на склоне горы. Ну, а дальше за Киндасово пройдешь, там был шестьдесят первый участок, называли шестьдесят первым, километров двадцать пять было [до участка]. Оттуда в сторону погоста Сямозера дорога вела узенькая. Я отвозила своего сына в Корзу, когда в Шекеэме (в Шекеэме – в школе крестьянской молодежи) он учился, старший сын, Иван. Отвезла Мийккула, Олешу да своего сына на их [Терентьева] телеге, а на нашей лошади. Видишь, как надо было жить да быть: у них лошадь была занята, поэтому запрягли нашу лошадь в их телегу. А там такие плохие [деревни]. Вернулась домой, свекровь и спрашивает: «Ну, что там да как». Девочки еще были маленькие, а старик-свекор был на рыбалке. Я плачу, она говорит: «Залезь на печку, залезь на печку, поднимись да рассказывай». Я плачу и она плачет: в плохое место внук попал, вот какие дела, горе какое. Очень холодно было, когда вернулась, едва лошадь распрягла. На душе нехорошо, сын в плохое место попал учиться. А потом, видишь ли, выучился, да Корза стала центром [села]. – Ну, а в сторону Ригсельги какие были деревни? Ой, в Ригсельге я была! Ригсельга была тоже, из Пряжи как пойдешь, пять или семь километров было до нее. На горе находилась деревня, озера не было, [за водой] на озеро, на ламбу ходили за два километра, Пюхя-ламбой называли. Там протекала Свят-река, та самая река, которая возле Прякки протекала и в Пюхя-ламбу впадала, а затем дальше текла. Нойданостров был там, Свят-река впадала в реку Шую. Ну, колодец далеко находился, колодец был почти в полукилометре [от деревни] в сторону Пелдожи. Мы ходили туда на луга косить, все время удивлялись: «Ой-ой-ой, вот ведь нужно воду носить в какую гору». Вот тогда я и увидела там погост Сямозера и деревню Алёкки и все такое. В Корзе была, даже ночь переночевала в Корзе, в школу ШКМ отвозила сына. Когда я оттуда возвращалась по дороге, к реке Шуе вышла, так стало грустно: отвезла сына, плачу, плачу, плачу, бранюсь: зачем ШКМ там устроили. А школа была на горе в Корзе, там их всему учили: и как доить коров и... Ну, много было учеников. Ну, поехала осенью, в Прякке праздник был в то время, всю дорогу плачу: пропал, мол, мальчик. Такими плохими показались те лесные деревни, нехорошие, незнакомые места. Не могли, мол, в Пряже организовать такую школу, а в такую глухомань отвезли детей. А дети выучились. А те деревни после стали такими, что залюбуешься. Мне тогда очень плохими показались: строения старые, плохие, кривые, наклонились туда-сюда, такие невзрачные, даже смотреть неприятно. Куда часто ходишь, например, в Пряжу, такие же постройки видишь, а деревня кажется хорошей такой. [В Ригсельге] зимой не замерзал родник, там брали воду [для питья], а белье стирай где хочешь, дома полощи или иди хоть в Шаньгиму, либо еще куда угодно поезжай; такова жизнь в глухих деревнях была. – Ну, а дальше туда по дороге, какие деревни будут? От Ригсельги? Ну, так там уже деревни крошнозерского края пойдут. Маньга будет. Маньга будет раньше Крошнозера, в Маньге озеро узкое, да река, ручей течет. Это хорошее место – старая, старая Маньга, узкое озеро имеется и ручей протекает там. Там дальше, видишь ли, Каскеснаволок пойдет, крошнозерский край. – Ну, пойдем дальше от Прякки, Какие деревни были по направлению к городу? Как пойдешь от Прякки в город... Мы, видишь ли, все время ходили в город бурлачить да добра наживать, или на праздники, [город] мы не называли Петрозаводском, а называли просто городом: в город пойдем, в город. Из Прякки пойдешь, первая [деревня] будет Пряжа. Старая Пряжа была длинная такая деревня. Как подходишь к деревне, сперва на мысу озера встретится Лиэте-гopa, все время называли Лиэте-гора. Дома старые, нехорошие, [эту часть Пряжи] называли Терункюля, часть от Терункюля до середины деревни называли Кескикюля, там были дома Шишкина и других богатеев. Кескикюля продолжается до ручья, Кикин-ручьем называли, где Кикин-ручей течет, тут Кескикюля кончается. Ну, а от Кескикюля пойдет дальше Терунагде; Терунагде проходит вдоль берега, Там, в Терункюля, жили Кочкины. А Суаванагде была по направлению к городу. Она начиналась за домом Кикки, за речкой. Эта река, ручей вытекал из Пряжинского озера и впадал в Шаньгиму, его называли Кикин-ручей. Тут и начинается [деревня] Суаванкюля, других деревень [в Пряже] не было, она была последней деревней по направлению к городу. Ну, затем по дороге в город в пятнадцати километрах [от Пряжи] была деревня Матросы. На моей памяти она была маленькая [деревушка], смотришь и удивляешься... Дом Степанан был, да затем [дом] Зарекой называли. Из Пелдожи Маша Кондруойн была там замужем, так к своим и зайдешь. Затем был дом Оксентяйн да дом Микитюн был, дом, хозяйку которой называли Айда-Феней. Тут и вся деревня, она была маленькая. У них там протекал ручей, через него был проложен мост, поскольку проходила почтовая дорога. Мост был хороший, ручей впадал в реку Шую. Ну, затем дальше пойдешь (пойдешь пешком или поедешь на лошади), в девяти километрах была Почта (Почта – в дальнейшем деревня Половина). В Половине был тоже один [несколько] домов. Я помню и могу сказать, сколько домов тут было, какие дома были: первым был дом Трубкан, называли Трубкой. Девушка Саша у них была, в Пелдожу ходила в гости, мы почти в одно время гуляли с ней в девушках. У нас на погосте она была замужем, дом Саши называли Трубкой. Затем был дом Рогин, маленький домик такой, как придешь... Затем были дома Захаран и Баярин. Баярин да Захаран жили богато. Мы никогда не заходили в эти [дома], а всегда заходили в дом Федоран или к Саньке или к Акимовне. Мы останавливались так, когда приходили в деревню. Ну, домов было много, дом Рочкан был, нет, не Ротькан, а как это, Олеши Оннин да Васи Оннин были дома. Они жили в конце деревни ближе к городу, богатые были, но я туда не заходила, всегда останавливалась у Трубкиных или у Захаран Ивановны. Когда на лошади с подводой приедешь, проедешь двадцать пять километров от дома или еще больше, так хочется чаю выпить. Тогда скажешь: «Поставь сановар, Ивановна!». Или зайдешь к Трубке. Самовар поставят, ты попьешь, согреешься, закусишь немного из своих припасов. Две копейки оставишь на столе, если есть деньги, а если нет денег, то так уйдешь – и денег не спрашивали, вот как было в старину. Когда пошлют в извоз, приедешь в Половину, так огонь в избе горел всю ночь, лампу на столе совсем не гасили ночью. У Захаран был большой двор, там может двадцать лошадей стоит: сямозерцы и из [других] деревень тут останавливались, чтобы накормить лошадей. В извозе едешь, из Кашкан ездили. Ну все в город ездили туда. Кто был из своей родни, так фонарь тоже [у них] горит. С фонарем ходили во двор лошадей кормить, а также проверить не пропало ли что, но никогда из воза не пропадало ничего. В санях иногда всего было. Иногда одновременно ночевали прохожие и проезжие, но ничто не терялось, и из саней ничего не брали. Затянутый веревками груз в санях не трогали, хотя некоторые подводчики уезжали раньше других, а ты, может, поедешь позже, лошадь еще кормишь, но не прикасались [к грузу]. А если не было места в конюшне, то сани стояли на дворе, но ничего не трогали, ничего не пропадало. Ну, а когда подъедешь ближе к городу, будет Сулажгора. В Сулажгору приедешв, уже и город виден. В Сулажгоре тоже, видишь ли ты, дома были построены на старый лад, школа тут да все. А как пойдешь из Сулажгоры, то на расстоянии шести километров не было ни одного жителя. Даже боишься, нет ли этих... Едешь один или артелью, и то боишься: не встретятся ли шпионы или еще кто-нибудь... не шпионы, а грабители или пьяницы. А потом приедешь туда, где часовенка была (в шести километрах от Сулажгоры она была), там встречаются кузницы, и город уже начинается. Педучилище было на самом (ой, как то место называли?) берегу Неглинки, там кузницы были, там уже дома начнутся. Походишь по магазинам да лавкам, купишь чего-нибудь, да побудешь тут и опять обратно домой поедешь – вот это городом называли. Я даже помню, какие купцы жили в городе: был Петр Тимофеевич, на улице Анохина жил. Затем был Гордеев, на улице Герцена жил. Помню даже места, где стояли дома и маленькие магазинчики. Раньше ведь денег мало было, поэтому мастеровые и другие [местные жители] брали [товары в долг] на месяц. А как из деревни приедешь, то нужно было на деньги покупать. [Купцы] нам в дорогу давали двухкопеечную пампушку чая, чтобы мы в другой раз пришли к ним покупать. Этот Гордеев... на улице Анохина магазин Гордеева находился, а [магазин] Петра Тимофеевича на улице Герцена. К Гордееву мы еще на заработки приезжали, дрова возили на трех лошадях да пилили осенью. Дрова ведь распилить надо. Мужики вдвоем в лесу березы валят, двое вывозят, мы втроем распиливали и складывали в поленницы. Я девушкой еще была, не помню, как он рассчитывался с нами. По всему двору складываешь поленницы, поленницы, поленницы. У него ведь пекарни были в этом доме, надо было топить печи. Нас, пильщиков, хозяйка приглашала пить чай на кухню. Напоит чаем или кофе угостит, очень хорошо помню, чем-либо жареным, капустой или картошкой угостит, тут мы пьем да едим, а потом пойдем снова работать. – В Сулажгоре кто жили, карелы или русские? А жили русские, и людики жили. Может некоторые пришли сюда в примаки, а другие может... Людики были, наверно, виданцы, да из деревни Коски. Ну, большая была деревня, из города они... – До деревни Сулажгора была ли деревня Вилга? Не было, нет, не было, река только протекала. Вилгу после построили. Река была, после деревня Вилга появилась. Не было никакой деревни там. Я, видишь ли, так и не знала бы деревень, да эти из Видан да из Коски ходили на праздники покрова дня, они рассказывали, какие деревни есть у них. Я даже в Виданах была. – Ну, расскажи, какие деревни расположены вдоль реки Шуи, начнем со стороны города? От города? – Ну, припомни, какие деревни были на берегах реки Шуи? Первые деревни от города были такие: было Соломенное; как кончится губа Онежского озера, и начнется Соломенное. Затем была там деревня Логмозеро, Логмозером называли. Я не знала бы [этих деревень], да сплавщики говорили, что Логмозеро было. Затем была деревня Лохмуойне, после этой деревин была уже эта... Шуя пойдет. Верхне-Шуйская и Малая Шуя (Верховье и Низовье) были вдоль реки Шуи, большой мост был через Шую. Ну, а затем будет... Мой муж все время вспоминал, когда праздник троицы был, они [кошель] готовили. Они начали сплавлять [кошель] к Логмозеру. А Силкин Вася из Видан да другие были сплавщиками. Они были на сплаве все лето, ведь молевой сплав по реке Шуе шел все лето, а когда денег надо заработать, так на сплаве пробудешь все лето. Сплавщики все отправились на праздник троицы. Это уже здесь было, выше, по реке Шуе, после Логмозера... Выше моста через Шую, ближе к Виданам. Деревня Кипрушкина была там, [какие еще деревни] были, я их не могу припомнить. Раньше помнила, а теперь не могу сказать, какие были деревни. Он дежурил там, где хранится у них провизия, мясо да все (как их называли, не могу сказать как называли), он там дежурил. Был плот такой, да избушка была, там продукты хранились. Дежурил, говорит, дежурил немножко, а внизу по Шуе есть... идут два-три мужика, спускаются к нему. Теперь, думаю, меня, мальчонку, бросят в реку или что-нибудь сделают, либо ограбят. А из бревен был сделан плот такой, нет никого взрослых. Мужики подошли, спрашивают: «Есть ли у тебя какая-нибудь закуска? Дай нам, мы выпьем водки здесь». Ну, говорит, у меня было в котле мясо [мясной суп], который остался от обеда, и пшенная каша, им налил в блюдо. Они выпили, поели да еще меня по голове погладили: «Молодец, сынок, дал нам закуску, не побоялся». Выпили две-три бутылки водки и ушли, еще по голове погладили: «Молодец, сынок, нас хорошо угостил». Ну, а когда Шуя, Нижняя Шуя и Верхняя Шуя кончатся, пойдут другие деревни, много деревень. Затем уже начнутся Виданы: Верхние Виданы и Нижние Виданы, Коскенкюля начнется. Нижние Виданы являются последней деревней в сторону Пряжи. А Верхние Виданы находятся от Шуи там... деревня Коски... деревня Коски находится... порог был около деревни, поэтому деревню и назвали Коски, а жителей коскичами, а коскичи о себе говорили: «Живем в Коски, мы из деревни Коски». Вот эти деревни находятся по реке Шуе до Нижних Видан. Ну, а в трех или четырех километрах, точно не знаю, может быть, в шести-семи километрах от Нижних Видан река Шуя протекает за деревней Половиной. Если идти из города, то река по правой стороне проходит. В Половине слышно как в порогах вода шумит. За Половиной к реке делянки были [на берегу реки] – все видно. [Деревья на делянках] как в саду стояли; а река протекала внизу. До Матросов слышен был шум, около Матросов были Толлин-порог да другие. На правой стороне от дороги протекала река. – Как назывались пороги? Толлин-порогами их называли, малый Толли, большой Толли. Пороги в устье Кутижмы есть, река Кутижма впадает в реку Шую. Потом Шуя, видишь ли, около Матросов сворачивает вправо, не знаю куда сворачивает река Шуя, наверно, в сторону Киндасова. А уже сюда к Пряже влево идет. [Шум от порогов] уже не слышен. Это километров, наверно, семь-восемь от Матросов будет. В Пряже уже не слышен шум реки Шуи. Вот такие деревни были там. – Ну, а какие деревни имеются в сторону реки Суны? К реке Суне? – Ну. К Суне там русские деревни были. Еще в Петровском районе была там эта... Линдозеро да Пялозеро. Линдозеро, Пялозеро тянутся туда в сторону Суны или в сторону реки Шуи, не знаю куда... Ой, нет... – Бывала ли там? Была. До деревни Конкары ездила, была, была. Это уже теперь, когда дороги стали получше, тогда была. Из Петрозаводска выедешь, была... ой, не Повенец, как это называли... Кончезеро. В Кончезере я видела озера, деревни видела. Затем есть деревня Спасская Губа, машина останавливалась в Спасской Губе, на берегу озера находится деревня. Ну, затем как проедешь от Спасской Губы немного, ответвляется дорога в левую сторону. Я еще расспрашивала: «Что это за дорога?» Она идет... в Вохтозеро, вот туда. Ну, а потом в Койкары, поедешь, там есть деревня Юркостров. К Когда мы ездили, в Койкарах были. Я даже была в Гирвасе, видела мосты, как вода проходит через порог, как падает по лотку вниз. Дальше Койкар я не была, а в Гирвасе я была.

February 14, 2021 in 19:09 Nataly Krizhanovsky

• changed the text
  – Kävüidgo Salminiškah? Salme, olin! – Nu miittumat küläd oldah sigä Nuožarvespiäi Salmeniškahpiäi? Salmeniškaz oldah... Müö kävüimmePriäžäspiäi, oi lidnaspiäi ajelimme, muuruoih ajelimme. Ku Nuožarveh ajat, siit Mikkill on. Nu virstat puolikümen vai mi heit sigä, et kačo mi on... Sii müö Mikkiläh mänimme, siid Mikkilaspiäi nel’ kilometrid on Salmeniškah, siit Salmeniškaz olimme, mašinal, pr’amo. Siid on sigä... Muštuoitan müö vüö (vüö ⊂ vie) ku lähtimme sille suole, muard’ah, üöstüttih. Henged meid oli kuus seiččei. Meill oli Salmeniškaz otettu n’eveske. Da hänel oli muamo, svuat’t’e, sanuoi, što se on suo muuruoisuo, Šoga mägen n’okas. A minull oli pam’atti ku hüvä ka muštin. I müö sigä kävelimme, kävelimme minä sanon sille Pavarickuoile An’n’i: ”Hoi, ei tännä pidä mändä, müö üöstümme”. – ”A kunna?” – ”Šogamägem müödäh pidäu meile mändä, siid äskü muuruoisule puutumme”. Muga lähtimme dai muuruoisuole puutuimme. Se on suo Salmeniškan suurutte kahtetoš kilometrid on üksku d’ärvi. Istim muuruoi. Vot siid müö d’o d’ärilleh. Da siid d’o olin vie d’älgele toštii olin sigä, Salmeniškas. Enzi kieran olimme Priäžän kavati, Nuožarveh tulimme. A toižen kieran tulimme D’essuoilan dorogad müöti, sigä nečis, Kutižmoz läbü, da siid D’essuoilah n’ezahod’a. Al’okkin külä oli. D’essuoilah siit kiändäheze hurah kädeh dorok Korzah. Sinnä ajuoimme, siit Korzaz oli proidihui Salmenkülä, siid oli... oi kuj on siid em mušta küläd mi oli ei tobd’e küläin on. Siid nouzet Salmen külän proidihui, sinnä Mikkilähpiäi, siid opät’ Salmeniškan proidit. Salmenišk oli d’ärven randas tožo eli i vie miidne liennou d’ogi olnu se onnako oli Suomespiäi d’ogi sordui. Siid oli daže olimme, proidiimme ka parded oldih kai. Net sanou oldah Suomen pardet, vai mouže meiden ol’d’ih ka sanotah suomelaižiden pardet sanou oldah. Pezimökseh sigä muard’as tuldui d’ärver randaz. Ištuimme, hengävüimme da siit sih küläh tulimme. – Mainičematta meil d’iäi Kaškanan külä, miituine se on? Kaškanan külä Simaništoz lähtöu, kakskümen virstad on. Minull oli Kaškanas sizär miehel, sinnä tožo kävüin, ajuoin podvodad dai mug olin pruaznikal. Kaškanan külä üks on. Mänet sinnä kuus kilometrid d’iäw Leppiselgät proidit kunna simaništolaižet ruattih dai kai Vuažene... ei Vuaženen, Brada-d’ogi, nu pieni d’ogut, kirgutah Brada. Nu a siid Bradan sen proidit siiten on. Niitut tuldah, povorotte nouzed üläh, buitoku külä nägüu sigä, vai heitätö povorotas d’o külä ei nägü se. Toižen povorotam mänet siid d’o küläle nouzet. Niitud heil lähin eno alahan, a d’ärved ielnu Kaškanas: neče, kaivoz vette kandettih d’ärvi, d’ogi oli loitton se Vuaženen d’ogi, lähin ielnu siit. Bradan d’ogi kuus kilometrit Kaškanaspiäi. – Oligo d’oges Vuaženes sigä kasket? Midi? – Kasket. Kasket? – Kosket! Kosket? Oli. Vuaženen d’ogez müö ajuoimme podvodah ka koski on pala kesket, muga proidii daže Vuaženen d’oges kohiži kuuluu. Ajat talvel ka vai turu mänöü duumaiit. – Külän lähel? Ei lähinnu loitton kuuluu, kilometrid mouže nel’l’ on küläspiäi. – Koski? Kosket, Vuaženen kosket da kai. Šigä müö kačo ku vähän sen, sigä nene vuaženčad da siit kaškančat sigäi elettih, meil muga, vähäižel gostih sinnä mäned da kai. A omal mual tägä kačo Pühäd’ogel da kai, sigä enembäl. – A kunna dorok Kaškanaspiäi edelleh mäni? Kaškanaspiäi mäni edelleh Kujärveh, Mečuoiniemeh, vot, Mečuoiniemi da Kujarvi sinnä kävüttih. Kakskümen kilometrit kaškančat sanottih oli siid Mečuoiniemeh da Kujarveh. Sehäi tulou d’o sinnä kui heit sanotah Svirin čurah, vot Svirin čurah Mečuoiniemi da siit Kujarvi. Kaškanan neidižed ad’vuoih Mužalan da kai bohatištot siid Mužalas sigä näge, kakskümen kilometrid da kai proiditah ka ei äijät ni olnu. Siid vie Mečuoiniemen neidižed ol’d’ih beśoduois. Meil moižet neidižet Mečuoiniemen fartovuoit, minä muštan olin vie nedoroske, neidine ka moine int’eresno kaččoi miittumad on fasonad da miittumad neidižed da kai kui, mugomad oli näbedäd neidižed ol’d’ih Mečuoiniemen. Tuldah Miitrain päivil ad’vuoih da siid nareko Dürgissuai oldah, vot ende kui gostittih, pruaznikaz da pruaznikkah. A rodiit’el’at sigä kodis ruatah. Ken voivalline neidine ka siit bohatuoiden ka kävelttih gostiz vai käveltäh. – Nu lähtemme nügü Petrofskuoihpiäi, mittumat külät sinnäpiäi oldih? Petrouskoi, Pelduoižispiäi? – Nu. Enzimäižeks oli Präkke, viiš kilometrid meiz oli. Tožo d’ärved ielnu lähin, kävüttih meiden Lužmah kalat püudämäh da Tagalambih, siid nene azutah. Ongele kävüttih kai Präkke. Nel’tos taluoid oli bohattad oli köuhät tožo. Kem bohatembe ka voigi siid oli d’oga päit. Kačo, mel’l’ičč oli. Siit kaks mel’l’iččät Präkäz oli. Ka müö d’auhotammah kävüimme sinnä. Sügüzel puit vil’l’at libo hot’ talvel li kous riihen puid da siid d’o pidäu ajada Priäkkäh meliččäh. Siit viet sinnä rugiž d’auhotettavaks libo pahmaks libo midä hüö sigä survotettih se Präkke siit Präkäspiäi d’o Priäžäh viiš kilometrit mel’l’ičäd ol’d’ih. Nu puolitoš kilometrid liennou olnu küläspiäi se Pühäd’ogi oli koskel mel’l’ičče. Siit sinnä ajat priäžäläižet tožo kävüttih ku et puutu vuoroh ka siit pidi vuottai päi da vie tošte päit sutkat. Muga Priäžäspiäi kač ielnu mel’l’ičüöi, sih Präkkäh tuldah a libo meil kävüttih d’auhotammah enimälleh Präkkäh. Eika d’o pidi ajada. Hedotištos sig oli kače mel’l’ičče tožo bohatuoi (bohatuoi ⊂ bohatuoil), a libo pogostale pidi tulda. Kaj on nenguoine eläjäd äika siid vuotat sügüzel ku nenn azutah ka nedälin vuorot vuotat kous. A Präkäs terämbi azuttih siid oli kaks mel’l’iččät. Sit olet üöt daže üön olet sigä mel’l’ičče’pertis. A sit d’älgele d’o rodiiheze parembe, siid omah küläh meil Pelduoižeh azuttih mel’l’ičče. Siid oman d’ärven randaz veneheh da d’oged müöti da. Seičaz d’o mel’l’išnikk oli omas küläs, Bohatterin Ol’eša-veikki. Enzimäi Teruoin rukovodittih a siit kolhozad rodittiheze Bohatterin Ol’eša-veik ol’. Ka küzüt: ”Ongo (vör)?”, sigä sanot: ” Äig on ruadot?” – ”Eejj ole äijät” – ”Läkät mel’l’iččäh”. Siid viet mel’l’ičče da ühtes päis spruavitokseh. Nu siid vie oli Präkäz nouzet kaks kilometrit poikki d’oges Login. Tožo oli kül’ä u ei äijät taluoit kolmetoš, viištoš ül’en äi. Da siit tošo d’ärvirandaz eli. Ei olnu muga heiden d’ärve, Loginan d’ärvez i ei lähtenü d’oged ni kunna muga umbilambikse kirguttih. Toko nagrettih, sanou: ”Läkämme vai Loginah, mänemme ka mustad ahvenište süömme”. Vez’ eini kunna lähtenü moiže ka mustad ahvenižed oldih, sanou, vot on kalat miittumat. Nu a siid oli Priäže, se suuri külä. Siit Priäžän rindal siit kaks kilometrid on Niimägi. Niimäges tožo d’ärved ielnu, kaivuois. Šängimäh kävüttih kilometrit kaks pezemäh sobid libo midä ka siit sinnä. Präkäs tožo kač ku olihäi loitton d’ogi ielnu. Siid buukku pandah regeh da siid viedäh mel’l’ič perttih. Siid mel’l’ič pertis sigä huuhtotah d’oges sobad da siid d’äril’l’eh regeh tuodah. Kezäl se vie hot’ oli sigä luhte ka vähäižel, а talvel kuzbo pezet? Siid mel’l’ičperttih pandah moužet kaks taluoid libo kolme kerävütäh, buukkud regeh hebole regeh da siit sigä mel’l’ičpertis. Kaži (kaži ⊂ daže?) kummaksě kačot miittumat d’ärvirandas ei eletä külätkä, ozuttaheze kummakse. Vot muga tožo Niimägez oli, hüö Šän’gimäh kävüttih. A ken d’ärvirändaz eläu ka d’oga omas randas läht oli, peze dai huuhto dai midätahto ruada. – Nu a edelleh Niimäges kunna dorog? Se mäni Kindahah, Siämärveh mäni. Kindaz vie oli kakstoš kilometrit Niimägespiäi. Minä olin sigä Kindahaz, elimme dai ajelin podvodat viemäz oli. Kindaz eli d’ogirand oli suuri d’og oli Šuojun d’ogen randaz eli Kindas. Koski sil oli ka pošči metrit kakssadat pidutte, koskell oli sroittu silde se, suuri sil. Nu, mänet ka kačot vai läpettäu kosk alahan proidii se Šuojun d’oges, nu a häi eli nenga ülähpiäi i kosken karill elettih kosk oli. Nu a siid d’o sinnä Kindahas proidit ka oli šest’d’es’śat’ pervuoi učastk oli, kirguttih šeissat pervuoi, kilometrit kakskümen viiš. D’o sel lähtöu Siämärven pogostale piäi dorogaine kaide oli. Minä oli Korzah viemäs omat poigat kous Šekeemäs häi učiheze, vahnin poige Iivan. Siit viein Ol’ešan Miikkulan da siiten oman poigan, heiden t’el’eg meiden hebo. Kač pidi kui ruata: sigä hebo heil еj olnu viemäh meiden hebo pandih, a heiden tel’ek kaččoi. A sigä moižet pahat. Siit tulin kodih tožo, buabuška küzelöu, muatuška: ”Nu midä sigä da kai”. Ielnu nene neicükät piened da starikke nuotale da kai. Min itken, sano (sano ⊂ sanou): ”Mäne päčile, mäne päčile, nouze da sanele”. Hai itköu i min itken: vunukke pahah kohtah puutui, vot on miitutte azeit. Siid mugomal vilul tulin ni odva hebon lasketin. Muguoine pahamieli, poige pahah siäh puuttui uččimaheze. A nügü kačo učittiheze dai, ol’d’ih dai d’älgele rodiih Korze sentre. – Nu a Riiselgähpiäi miittumat? Oi Riiselgät kačo min oli. Riiselg oli tožo Priäžäz lähtet ka nu viiž vai seiččei kilometrid. Mägell oli, ielnu d’ärvet, d’ärveh kävüttih kaks kilometrit lambih, Pühälambikse kirguttih. Sigä oli d’ogi Pühä-d’ogi siihäi lambiz matkaži Präkän d’ogi Präkäs kudai mäni sih lambih sordui siid edelleh sinnä. Nuoidan-suarele da kai proidii, sii häi sorduu Šuojun d’ogeh, Pühäd’ogi. Nu tožo loitton kaivo oli, kaivo oli pošči, puolikilometrit Pelduoižen čura. Müö ku niituile kävüimme ka siid ainoz: ”Ojojoi, pidäu häila vas mägeh vette kandada”. Vot siid minäi nägin sigä net pogostat Siämärven dai L’okkin küläd dai Ol’okad dai. Kai dai Korzaz olin daže, üöm magažin Korzas Šekeemäh školah viein poigan. Siit sigäpiäi ku tuled nu dorogan nu Šuojun d’oges siid lähtin sigä, viein poigan moin atkal, itken, itken, itken čakkadan: kunna nügü nenguoin Šekeeme azuttih. Korzaz oli mägel, se sigä heit učit’t’ih neččidä: nu kaikket kui, sanotah se, lüpsämäh lehmid dai... Nu äjj on učenikuoit. Nu lähtin Präkän pruaznikk oli sügüzel, matkan itken: mäni brihačuine. Nu tännä viedih moine se ozuttiheze küläd ned moižet, meččekülät da ei hüvät, neznakomuoi mesta. Voidaiš hot’ Priäžän siäh azuda nenguoine škola nuu ku tuana viedih viedih korbeh lapset sinnä viedih. A lapsed učittiheze. Da d’älgele rodittiheze miittumat külät ka lähtt iäres. A mille siid ülen pahad ozutettiheze: postroikad vahnat, pahat, viäräčüt sinnä tännä kodih (kodih ⊂ kodit) nečis iminkummaižet, moine neprijatnuoi sia. A kunna puaksumbi kävüit hot’ kačo Priäžäh da kai vid’ moižet postroikad ol’d’ih kaikil’, se d’o puaksuh kävüt ka buitokaku hüvä muguoine külä da kai prijatnembi. Gorile se neče, kuz otetah talvel ei külmänü moine rodnikke siga otettih, a tožo peze sobit kustahto, kodis huuhto libo mäne hot’ Šän’gimäh libo kunn aja: vot mugomat meččekülis oli. – A edelleh sidä dorogad müö miitturmat külät tuldah? Riiselgäspiäi? Nu ka vot siidhäi Nuožarven külät tuldah sinnä. Mange tulou. Ende Nuožarved om Mange, Mangall on d’ärvüt kaide, da d’ogi, oja matkadau. Se on hüvä kohte – vahne, vahne Mange, d’ärvi on kaide, kalat suada i oja matkadau siit аlah proidiu sinne. Nu a siid d’o sinnä kačo minä sanuoin Kaskesniemed da kai lähtedäh d’o Nuožarvi lähtöu. – Nu lähtemme Präkäspiäi edelleh, sinnä lidnahpiäi midä oli? Präkäspiäi ku lähtethäi lidnah sinnä... Müö ainos kačo lidnah kävelimme burlakuoiččemah dai elot nu, suomah (suomah ~ suamah) burlakuoiččemah libo bruaznikuoile libo midä müö emme sanonu Petrouskuoi, sanottih ainoz lidnah, lidnah lähtemme lidnah. Präkäz lähtet Priäže on. Vahne se vahne Priäž oli, moine külä pitke. Niemel’l’eh enzimäižeks mäned on Lietomägi, ainos kirgutah Lietemägi. Kodit tožo vahnat, ei hüvät, Terunküläks kirguttih, siid d’o mänöu sinnä Terun-külä, Keski-küläh, Keski-küläks kirguttih se oli Šiškinan kodid da kai sigä bohatuoiden. Siit se Keski-külä se mänöu d’o, ojassuai, Kikin-ojakse kirguttih, Kikin-oja se lähtöu, Keski-külä loppih sih. Nu a siid lähtöu vie Keski-küläs sinnä Terun-agd’e, edelleh se, Terun-agd’e tännä d’iäu d’ärvem müödäh, sigä elettih Kočkinad da kai vot Terun-külä. A Suavan-agd’e se oli d’o lidnan n’okke. Se piäl’či nečis Kikin kodiss d’ogudes poikki. Se d’ogi, oja, lähti Priäžän d’ärvez mäni Šän’gimäh, vot ’siid i kirguttih Kikin-oja. Se sinnä lähtöu Suavan-külä, muit külid ej olnu se loppukülä, neččinä lidnah ajades. Nu sigä d’o edelleh dorogad müöti lidnah se dorogah tulou viištoš kilometrid oli Matrosse. Minum muštamah se pieni mäned ajat daže kačot nuorembaite ka kummakse mänöu... St’opanan kod’ oli da siiten Zarekuoikse kirguttih. Pelduoižiz männü miehel oli Maša Kondruoin siit omidelloh i mänet. Da siit Oksen’t’ain kodi da Mikitün kodi oli siid Aida-Fen’akse kirguttih sen kodi. Siid i külä oli se pieni. Nu siid heill oli oja se matkadai silde, matke dorok. Ka silde oli hüvä, nu oja sinnä mäni Šuojun d’ogeh tožo sordui. Nu siid edelleh lähtet üheksä kilometrit mäned d’algai libo hebol libo mil Pošt oli. Poštaz üks tožo (üks tožo ⊂ ükstošt?) taluoit siit oli. Minä daže voin muštai sanoda miiččet taluoid ol’d’ih enzimäižekse mäni Trupkakse kirgut’t’ih, Trupkan kod’ oli. Saša oli neidine siit Pelduoižih kävüi tožo ad’vuoih di ühtel aiga pošči n’eidiščimme. Pogostal oli meil’ miehel se Šašan Trupkaks kirguttih. Siid oli Rogin, taluoi pieni kodiine moine enzimäižeks mänet. Siid oli Zaharan, Bajarin oli. Bajarin da Zaharan ned ol’d’ih net bohatat. Nu kous emme lähte niilüöih, siit Fedorah kävüimme müö ainos sih libo San’kalloh libo neče Akimounalloh. Se fat’eruoičimme kous tulin siid azetun. Nu a siid sirinä nu taluoid oli äi, Ročkan kodi ei Rot’kan kui neče Onnin Ol’ešan oli da Onnin Vas’an kodid da kai. Ned elettih lidnan n’okal, bohatat ka minä sinnä en kävünü ni vous’o ainos siit Trupkinaz da neniss Zaharas Ivanounalloh. Kous podvodas tulet libo hebonker libo hebota midä ka vit’ tulet kodispiäi kakskümen viiš kilometrit enämbän ka tahtod d’uoda čuajud libo midä ka. Siit käsket: ”Keitä samvuare, Ivanouna!”. Libo nečis tulet siit Trupkilloh. Seičas keitetäh, d’uod lämmined da eväste palaižen süöd da. Olnou d’en’gat kaks kopeikkat ka heität stolale ielne ka, muga lähtet, ei ni pakittu d’engad dani midä, vot oli kui ende. A ku tulethäi podvodad ajuoimme kous tüötäh podvodah tulet ka üöz läbü tuli paluoi, lamppe stolal, ei sammutelttu ni vous’o. Siit oli Zaharas valgei tahne, mouž on hebot kakskümen, siämärveläište dai kaiken külän siih azetutah hebuoit pidi süöttäi. Podvodad ajat Kaškanuoispiäi. Nu kai siid lidnah ajettih sinnä. Fonari kell on omembe ka fonari tožo palau. Tulifonaril kävüttih hebuoit süöttämäh da kaččomah valgedah tahnah i eig olnu, kačo, pot’er’aškad ei olnu nimidä. Eigo regez on sigä. Tošči nu, matkalaižed da vedod ol’d’ih ka kaikked on, ka ei kadonu ni üks ni mi da regess ei otettu ni midä. Nuorittu regi l’ekahutettu ei kel lähtöu ende se podvoššikat toižih külih sinä mouže tuled müöhembi ka hebot süötät sentiäh sanou ei lekahutettu. Libo pihale d’o ielo valgedah tahnah siät ka pihal reget seižottih, ni üks ni mi ei lekahutettu, kadonu ei. Nu a sid d’o tännä lähted lidnad lähembä ka Suoluz mägi tuli. Suoluz mägeh tulet siid d’o lidne. Suoluz mägi, kačo, tožo kodid ol’d’ih vahnah luaduh, školat siid da kai ka vähäg oli. Nu a siid d’o lähtet Suoluzmäges ka kuus kilometrid ielnu ni miitutte eläjäd ielnu. Daže varaidat eig ole nenit. Ajelit siit üksin dai art’t’eliz kai varaida: eiku tule nenit kedä midä sidä... špijonuoid libo midätahto... ei špijonuoit, a rikko vai humal’n’ikuoit libo midä. A siid d’o tulet tännä, časounain oli kuus kilometriä nečiss Suoluzmägespiäi, siit časounaine siit zavodittiheze pajad da kai, d, lidne d’o zavodiiheze. Petučilišše oli nečiz oli d’uuri se oi d’o mi se niglinkän randaz oli sih, pajad ol’d’ih, nu siid d’o sinnä kodit zavoditah da sit. Magazinuoih laukuoih mänet sigä, ostad midä tahto da, oled da siid öpät’ kodih d’ärilleh – vot lidnaks sanottih. Daže minä muštan lidnaz miittumad i kupsad ol’d’ih, tuled sigä lähted oli: Petr Timofeič, Onohinal eli. Siid oli Gord’ejou, Gerсеnäl elettih. Daže kodin siat muštan kuz ol’d’ih magazinaižet pienet. End ei d’engad ielnu ka vit’ i nene mast’erskuoid da kai sigä zaberitah kuukse. A küläspiäi tulet ka pidi d’engah ostai. Siid daže andetah dorogah čäjut pampuškaine kakskopeikkahine štobi toš kieral mänižit heil ostamah. Nene ol’d’ih Gord’ejou ... da siit Onohinal Gord’ejovam magazin oli da siid neče Petr Timofeičan oli Gercenäl. Siid Gord’ejovale müö vie tuled zarabotkah, halgod vedimme, piliimme, kolme hebot sügüzel. Halgot pilittäi pidäu. Mužikat kou kahtei mečäs koivut kuadetah kahtei vedetäh, kolmei pilimme, pinoh panemme. Minä sidä em voi muštai neidiššü vie olin, kui häi čotaii meile. Ka üliči dvoran panet pinot, pinot, pinot, pinot. Hänel ku oli pekarn’at sii kodiz da kai ka kai lämmitettih. Siit kai meit pil’ššiküöit kuččū emände d’uomah kuhn’ale. D’uottau čäjul libo köfeil libo mid on sigä žuarittud eno hüvim muštan, kapustat panou, kartofeit panou, siid d’uomme da, süömme siid lähtedäh meččäh. – Suolužmägel ked elettih, lüdiläižed vai ven’alaižet? A elettih ven’alaižed dai lüudiküöit elettih ken kuss. Sih moužet’ tuli kodavävüks vai midä ka moužet i nene ol’d’ih. L’üudiläižet vidančat navern oli da Koskespiä. Nu suuri oli neče ka lidnaspiäi sih hüö. – Ende Suolužmägen külät oligo Vilgan külä? Ei olnu, ej olnu ei, d’ogi vai oli üks. Vilge se d’älgele sroittih. D’ogi se oli, d’älgele se külä rodiiheze Vilgass. Ei olnu ni miitutte külät. Ed ni tiedäiš külit, ka nene ku Pokrovuoile kävüttih Viidanalpiäi da Koskespiäi ka net saneltah miittumat küläd oldah. Daže minä Viidanall olin. – Nu sanele miittumat küläd oldah Šuojun d’ogel, zavodimme tigä lidnaspiäi? Lidnaspiäi? Nu muštuoita miittumat küläd oldih Šuojun d’ogel, randuoil. Lidnaspiäi enzimäižeks ol’d’ih küläd moižet oli: Solоmani, tämä loppih guba se On’esskuoin oz’eran guba loppih, Solomani lähtöu. Siid oli sigä d’üri tuli Lohmuoižen, Loha-d’ärvekse kirguttih. Minä mud en tiedäiš ka peränikät sanottih Lohmuoin oli. Siid oli Lohmuoižen külä oli, siid oli külän proidihui sigä d’o neče... Šuoju lähtöu. Verhn’e Šuiskuoi i Pieni Šuoju se lähtöu Šuojun doged müöti, silde suuri Šuojuz oli. Nu a siid nouzou... Minul ainoz mužikke mušteli sanou ku sroičanpäid on pruaznikad da kaika perä azetettih. Nu sit hüö tännä Lohmuoižespiäi ku lähtedih. Viidanall oli Sil’kin Vas’a da kai peränikät. Kudamat ajettih kezäd üliči, vit’ se proidii suma Šuojund’oged müöti kezäd üliči proidii nu a siid elot pidi suada ka olet kezän kaiken peräll. Nu, sanou, lähtedäh ku peränikät kai sroičanpäile. Nu se d’o tägä Šuojun d’oged ülembä Lohmuoižes proidihui.. Šuojun sildat ülembä, lähembä Viidanat. Miitutt, Kipruškinan küläd vai kui siid minä niilüöid em voi muštai. Muštin, a nügü en voi sanoda miittumat ol’d’ih külät. Siid häi sigä d’ežuurii, sanou häi oli nene oldah kuss on nu heil lihad da kai kui heit sanotah, em voi sanoda kui sanotah. On nečce plotte moine da neč on pertiine sigä produktad oldah. Sanou, d’ežuriin d’ežuriin vähä alemba Šuojuz on se sanou... tulou, sanou, mužikkat kaks kolme sanou, heitetäheze. Nügü, sanou, näverno brihačču luadu olenka lükäitäh minut sanou d’ogeh vai en tiä midä sanou, libo kiškotah siit e priza pankuoiz on azuttu. Parziz moine se plotte sigä oldah, nu ielo sanou ni kedä tul’d’ih ka. Nu sanou: ”Ongo, sanou, sinul midä zakuskat? Anda meile, sanou, müö d’uomme viinat, sanou, täss”. Nu, sanou, minull oli sigä lihat, d’iädih kudamat peränikät lihad oli kattilas sanou, broskuaššat, heile vadih panin. Süödih, d’uodih da vie sanou piäh täpütettih: ”Moločče, poige, sanou. Anduoit, sanou, ed varainnu”. Da d’uodih viinat, sanou, sigä butilkat kaks vai kolme da lähtedih, sanou, vie piäl täpütettih: ”Moločče, sanou, poige, sanou, meit hüvin gostitit”. Nu a siid d’o se ku Šuoju loppih, Ala-Šuoju da Ülä-Šuoju on se äi külät. Siid d’o sigä lähtöu Vidan: Ülä-Viidan, Ala-Viidan, Kosken külä sigä lähtedäh. Ala-Viidan se on d’uuri d’o Priäzähpiäi loppu. Ülä-Viidan se on Šuojuhpiäi... sinnä Kosken-külä... Kosken külä se on... koski matkadau Kosken-küläs siihäi kirgutah Koski, ”Koskilaižet Kosken küläspiäi olemme”. Vot Šuojun d’oged müöti net Ala-Viidanassuai proiditah. Nu a siit, kačo se, nouzou se Ala-Viidan proidiu en t’iä kilometrit kolme vai mi enämbe kolmet, kuus seiččej on Šuojun d’ogi proidiu tagači Poštas. Kai mänöu oigedan čuran lidnaspiäi oigedan kädem mänöu neče Pošte. Kuuluu daže kosket kohištah ka Poštah kuului. Nu i siit Poštas sigähäi prodii d’o ajat nenn ol’d’ih moižet del’ankat se nägüu kai. Sigä on ku sadu seižou ülähän a ku d’ogi se nečiz alahan. I Matrossassuai muga kuului, daže Tollin-kosked da kaj ol’d’ih Matrosas. Oigedal čural proidii. – Miittumat kosket? Tollin-kosked da kai kirguttih, pieni Tol’l’i, suuri Tol’l’i kosket. Nu a siid d’o sinnä nouzou, kačo, Kutižmon niškas koski on Kutižmo heittäheze sih Šuojun d’ogeh. Da siid d’o häi, kačo kiändäh, Matrosaspiäi oigedah kädeh entiä kunna kiändäheze Šuojun d’ogi, siidhäi Kindahah da kai sinnä kiändäh. A siid d’o tännä Priäžäh hurah kädeh. D’o ei kuulu. Kilometrid, naverno, Matrosas seiččei kaheksa. A Priäžäs tännä ei kuulu neččidä Šuojun d’ogi. Vot mugomat külät sigä ol’d’ih. – Nu a miittumat küläd oлdah tännä Suunun d’ogelepiäi? Suunun d’ogele? – Nu. Ka Suunus sigä venän küläd ol’d’i. Vie neče Petrouskuoiz rajonas sigä oli nečidä... Lind’ärved da Päl’ärved. Lind’ärvet, Päl’ärvet net Suunuh sinnä mändäh vai Šuojun d’ogel en tiä heitetäh.. Oi ej ei. – Olidgo sigä? Olin. Koikkarin külässuai ajelin, olin, olin. Se d’o nügü täss oli dorogat, parembat siid olin. Petrouskuolpiäi ajat.. on oi d’o Poveńčče se, kui sanotanneh... Končozero. Končozeraz d’ärved nägin, küläd nägin. Siid on Paskuoi guban külä, tožo seižuoime sit Paskuoiz’gubas, mašina d’ärvenrandas eläu. Nu sit ku Spaskuois siit lähtet palaižen, siid lähtöu hurah kädeh dorok. Minä vie küzelin: ”Mibo neče doroguoid on? ”. Se mänöu... Vohtozerah, vot sinnä. Nu a siit sinnä d’o Koikkarih mänet ka D’ürkän küläd da kai. Siid müö lähtimme Koikkariz olimme. Dai daaže olin nečis Girvazas, nägin sildat, kui vezi koskes heittäheze kai oli ende pidettih, kirbonou, ku nenid ruuslid müöti alah. Tagemba en olnu Koikkarit, Girvazaz olin.
• changed the text of the translation
  – Ходила ли в Салменицы? Салме, была! – Ну, какие деревни имеются от Крошнозера к Салменице? В Салменице есть... Мы ходили из Пряжи, ой, из города ездили, за морошкой. Как приедешь в Крошнозеро, потом Миккелица будет. Ну, верст пять или сколько там [будет], ведь не считаешь. Мы в Миккелицы зашли, от Миккелиц четыре километра будет до Салменицы, в Салменицы мы ездили на машине. Там есть... Я помню, мы как пошли на болото за морошкой и заблудились. Нас было человек шесть-семь. У нас была невестка взята из Салменицы. Ее мать, наша сватья, объяснила нам, что морошковое болото находится в конце Шога-горы. А у меня память была хорошая, и я это запомнила. И мы там ходили, ходили, ходили, я и говорю Анни Паварицкой: «Ой, Анни, не надо сюда идти, заблудимся». – «А куда?» – «Вдоль Шога-горы нужно нам идти, только тогда на морошковое болото попадем». Так пошли и на болото с морошкой попали. Это Салменицкое болото двенадцать километров длиной, словно озеро. На нем одна морошка [растет]. Потом мы обратно вернулись. После я еще раз была там, в Салменицах. В первый раз мы проехали через Пряжу в Крошнозеро. А во второй раз проехали по эссойльской дороге через Кутижму, не заезжая в Эссойлу. [Там] деревня Алёкки была. [У Эссойлы] дорога сворачивает налево в Корзу. После Корзы была деревня Салма, потом была... ой, не помню, какая небольшая деревушка была. После деревни Салма поднимешься к Миккелице, там опять Салменицы пройдешь. Салменицы расположены на берегу озера, и еще какая-то река была, по-моему, из Финляндии река вытекала. Когда мы проходили через реку, то там даже бревна были. Говорили, из Финляндии, что это финские бревна. Вернувшись из ягод, я вымылась на берегу озера. Мы посидели, отдохнули да потом в деревню пришли. – Мы не упоминали деревню Кашканы, какая она? В деревню Кашканы дорога идет из Симаништо, двадцать верст будет. У меня сестра была в Кашканах замужем, я туда тоже ходила, когда была в извозе, и просто так ходила на праздники. Деревня Кашканы – одна [деревня]. Туда через Лепписельгу проходят, куда жители Симаништо ходили работать, Важинская... нет, не Важинская, а река Брада течет, маленькая такая речушка, ну, ее Брада назвали. Реку Брада перейдешь. Луга будут, поворот будет, поднимешься вверх, деревня будто как виднеется, а спустишься только с поворота – деревни уже не видно. Другой поворот [дороги] пройдешь – уже в деревню поднимаешься. Луга были у них совсем близко, в низине, а озера не было в Кашканах: из колодца воду носили, река Важинка была далеко, [озера] вблизи не было. Река Брада [была] в шести километрах от Кашкан. – Были ли в реке Важинке пожоги? Что? – Пожоги. Пожоги? – Пороги! Пороги? Были. Когда мы ездили в извоз, [то я видела] в реке Важинке длинный порог, вода так бушевала, что шум от порога в реке Важинке был слышен далеко. Едешь, бывало, зимой, так шум слышался, думаешь... – Возле деревни? Не только возле, но и вдали слышно было, километра, может за четыре от деревни. – Порог? Порог, порог [реки] Важинки. Там мы видишь ли, мало [были], эти важинцы да кашканцы там и жили, мы лишь так, иногда в гости туда ходили. В наших местах, в Святреке [пороги были, меньше], а там – большие. – А куда из Кашкан дорога дальше идет? Из Кашкан [дорога] шла дальше в Куярви да Мечуойнаволок. Кашканцы говорили, что двадцать километров будет до Мечуойнаволока и Куярви. Это ведь уже будет в сторону Свири, вот, в сторону Свири будет Мечуойнаволок да Куярви. Девушки из Кашкан ходили в гости в деревню Мужала, двадцать километров пройдут, немного и было [верст]. Туда девушка из Мечуойнаволока приходили на вечеринки. Нам интересно было [смотреть]: девушки из Мечуойнаволока были форсистые такие (я помню, я была еще подростком, интересно смотреть на их наряды), красивые были девушки из Мечуойнаволока. Придут они в гости в Дмитриев день и нарочно до Георгиева дня гостят, как раньше гостили: от праздника до праздника. А родители дома работают. А которая девушка из зажиточной, богатой [семьи], так она в гостях только и живет. – Ну, пойдем теперь к Петрозаводску, какие деревни в эту сторону были? К Петрозаводску, от Пелдожи? – Ну. Первая была деревня Прякка, в пяти километрах от нас и оттуда до Пряжи тоже пять километров. Озера не было в близи [деревни], ходили в нашу Лужму да в Тага-ламбу рыбу ловить. Рыбу удить ходила вся Прякка. Четырнадцать домов было [в деревне], тоже были зажиточные, были и бедные. Кто был зажиточный, так у него и масло было каждый день. Была в Прякке мельница. После даже две. Даже мы молоть муку ездили туда. Как только осенью обмолотишь зерно или зимой ригачу обмолотишь, так и надо ехать в Прякку на мельницу. Отвезешь туда рожь молоть либо толочь в ступе, они там и толкли [зерно], мельницы были... Ну, полтора километра, наверно, было от деревни до Свят-реки, на пороге мельница [стояла]. Туда поедешь (пряжинцы тоже ездили), и если в очередь не попадешь, тогда надо было ждать день, и еще и другой день, сутки. В Пряже, видишь ли, не было мельниц, в Прякку привозили [зерно], и от нас все ездили молоть муку чаще всего в Прякку. Иначе надо было ехать далеко. В Хедотишто, видишь ли, была мельница у богатых, или на погост нужно было ехать. Жителей много, так и ждешь осенью, когда сделают, иногда по неделям очереди ждешь. А в Прякке быстрее мололи, там было две мельницы. Ночь пробудешь там, даже ночь приходилось проводить в помещении мельницы. А после уже стало лучше, когда в своей деревне Пелдоже построили мельницу. В лодку [погрузишь зерно] да по, своему озеру да по реке – и готово. Мельник был из своей деревни, Олеша-вейкки (Вейкки – старший брат, иногда форма обращения к старшему мужчине) Богаттерин. Сначала были Теруойн [мельниками], а потом, когда колхозы появились, Олеша-вейкки Богаттерин был. Спросишь: «Большая ли очередь?» или «Много ли работы [на мельнице]?» – «Немного» – «Пойдемте на мельницу». Отвезешь [зерно] на мельницу и за один день управишься. Еще была деревня Логиново, от Прякки, в двух километрах, за озером. Деревня была [маленькая], ну, дворов тринадцать, самое большое пятнадцать. Она находилась на берегу озера. Из их озера, Логинова озера, речки никакой не вытекало, так закрытой ламбой его и называли. Все время смеялись наши, говорили: «Пойдемте в Логиново, хоть черных окуней поедим». Вода никуда не вытекала [из ламбы], поэтому окуни были черные, говорили, что вот, мол, какая рыба. Ну, а потом была Пряжа, большая деревня. Рядом с Пряжей, в двух километрах, была деревня Нинисельга. [Там] тоже озера не было, из колодцев [брали воду]. Когда бучили, то за два километра в Шаньгиму приходилось возить белье полоскать. В Прякке тоже, видишь ли, не было [озера], река далеко. Бук с замоченным бельем погружали на сани, а затем отвозили к мельнице. Там около мельницы белье полоскали в реке, да обратно в сани, и провозили домой... Летом [у деревни] был хоть небольшой пруд, так немного полощешь белье, а зимой куда его вынесешь? Вот два или три дома соберутся, бук с замоченным бельем погрузят на сани да там около мельницы и полощут. Даже диву даешься, как это строили [деревни] не на берегу озера. Вот так и в Нинисельге было, они в Шаньгиму ходили [полоскать белье]. Кто живет на берегу озера, так [у них] на своем берегу прорубь была – стирай да полощи, и делай что хочешь. – Ну, а дальше за Нинисельгу, куда дорога шла? Она шла в Киндасово, [а оттуда] в Сямозеро шла. Деревня Киндасово была в двенадцати километрах от Нинисельги. Я была там, в Киандасове мы жили, и ездила туда в извоз. Киндасово находится на берегу реки Шуи, Шуя большая река. Порог там есть длиной метров почти двести, через реку у самого порога был построен мост, длинный мост. Ну, смотришь с моста, вода бурлит внизу под [мостом], Порог был на реке Шуе, а деревня располагалась на склоне горы. Ну, а дальше за Киндасово пройдешь, там был шестьдесят первый участок, называли шестьдесят первым, километров двадцать пять было [до участка]. Оттуда в сторону погоста Сямозера дорога вела узенькая. Я отвозила своего сына в Корзу, когда в Шекеэме (в Шекеэме – в школе крестьянской молодежи) он учился, старший сын, Иван. Отвезла Мийккула, Олешу да своего сына на их [Терентьева] телеге, а на нашей лошади. Видишь, как надо было жить да быть: у них лошадь была занята, поэтому запрягли нашу лошадь в их телегу. А там такие плохие [деревни]. Вернулась домой, свекровь и спрашивает: «Ну, что там да как». Девочки еще были маленькие, а старик-свекор был на рыбалке. Я плачу, она говорит: «Залезь на печку, залезь на печку, поднимись да рассказывай». Я плачу и она плачет: в плохое место внук попал, вот какие дела, горе какое. Очень холодно было, когда вернулась, едва лошадь распрягла. На душе нехорошо, сын в плохое место попал учиться. А потом, видишь ли, выучился, да Корза стала центром [села]. – Ну, а в сторону Ригсельги какие были деревни? Ой, в Ригсельге я была! Ригсельга была тоже, из Пряжи как пойдешь, пять или семь километров было до нее. На горе находилась деревня, озера не было, [за водой] на озеро, на ламбу ходили за два километра, Пюхя-ламбой называли. Там протекала Свят-река, та самая река, которая возле Прякки протекала и в Пюхя-ламбу впадала, а затем дальше текла. Нойданостров был там, Свят-река впадала в реку Шую. Ну, колодец далеко находился, колодец был почти в полукилометре [от деревни] в сторону Пелдожи. Мы ходили туда на луга косить, все время удивлялись: «Ой-ой-ой, вот ведь нужно воду носить в какую гору». Вот тогда я и увидела там погост Сямозера и деревню Алёкки и все такое. В Корзе была, даже ночь переночевала в Корзе, в школу ШКМ отвозила сына. Когда я оттуда возвращалась по дороге, к реке Шуе вышла, так стало грустно: отвезла сына, плачу, плачу, плачу, бранюсь: зачем ШКМ там устроили. А школа была на горе в Корзе, там их всему учили: и как доить коров и... Ну, много было учеников. Ну, поехала осенью, в Прякке праздник был в то время, всю дорогу плачу: пропал, мол, мальчик. Такими плохими показались те лесные деревни, нехорошие, незнакомые места. Не могли, мол, в Пряже организовать такую школу, а в такую глухомань отвезли детей. А дети выучились. А те деревни после стали такими, что залюбуешься. Мне тогда очень плохими показались: строения старые, плохие, кривые, наклонились туда-сюда, такие невзрачные, даже смотреть неприятно. Куда часто ходишь, например, в Пряжу, такие же постройки видишь, а деревня кажется хорошей такой. [В Ригсельге] зимой не замерзал родник, там брали воду [для питья], а белье стирай где хочешь, дома полощи или иди хоть в Шаньгиму, либо еще куда угодно поезжай; такова жизнь в глухих деревнях была. – Ну, а дальше туда по дороге, какие деревни будут? От Ригсельги? Ну, так там уже деревни крошнозерского края пойдут. Маньга будет. Маньга будет раньше Крошнозера, в Маньге озеро узкое, да река, ручей течет. Это хорошее место – старая, старая Маньга, узкое озеро имеется и ручей протекает там. Там дальше, видишь ли, Каскеснаволок пойдет, крошнозерский край. – Ну, пойдем дальше от Прякки, Какие деревни были по направлению к городу? Как пойдешь от Прякки в город... Мы, видишь ли, все время ходили в город бурлачить да добра наживать, или на праздники, [город] мы не называли Петрозаводском, а называли просто городом: в город пойдем, в город. Из Прякки пойдешь, первая [деревня] будет Пряжа. Старая Пряжа была длинная такая деревня. Как подходишь к деревне, сперва на мысу озера встретится Лиэте-гopa, все время называли Лиэте-гора. Дома старые, нехорошие, [эту часть Пряжи] называли Терункюля, часть от Терункюля до середины деревни называли Кескикюля, там были дома Шишкина и других богатеев. Кескикюля продолжается до ручья, Кикин-ручьем называли, где Кикин-ручей течет, тут Кескикюля кончается. Ну, а от Кескикюля пойдет дальше Терунагде; Терунагде проходит вдоль берега, Там, в Терункюля, жили Кочкины. А Суаванагде была по направлению к городу. Она начиналась за домом Кикки, за речкой. Эта река, ручей вытекал из Пряжинского озера и впадал в Шаньгиму, его называли Кикин-ручей. Тут и начинается [деревня] Суаванкюля, других деревень [в Пряже] не было, она была последней деревней по направлению к городу. Ну, затем по дороге в город в пятнадцати километрах [от Пряжи] была деревня Матросы. На моей памяти она была маленькая [деревушка], смотришь и удивляешься... Дом Степанан был, да затем [дом] Зарекой называли. Из Пелдожи Маша Кондруойн была там замужем, так к своим и зайдешь. Затем был дом Оксентяйн да дом Микитюн был, дом, хозяйку которой называли Айда-Феней. Тут и вся деревня, она была маленькая. У них там протекал ручей, через него был проложен мост, поскольку проходила почтовая дорога. Мост был хороший, ручей впадал в реку Шую. Ну, затем дальше пойдешь (пойдешь пешком или поедешь на лошади), в девяти километрах была Почта (Почта – в дальнейшем деревня Половина). В Половине был тоже один [несколько] домов. Я помню и могу сказать, сколько домов тут было, какие дома были: первым был дом Трубкан, называли Трубкой. Девушка Саша у них была, в Пелдожу ходила в гости, мы почти в одно время гуляли с ней в девушках. У нас на погосте она была замужем, дом Саши называли Трубкой. Затем был дом Рогин, маленький домик такой, как придешь... Затем были дома Захаран и Баярин. Баярин да Захаран жили богато. Мы никогда не заходили в эти [дома], а всегда заходили в дом Федоран или к Саньке или к Акимовне. Мы останавливались так, когда приходили в деревню. Ну, домов было много, дом Рочкан был, нет, не Ротькан, а как это, Олеши Оннин да Васи Оннин были дома. Они жили в конце деревни ближе к городу, богатые были, но я туда не заходила, всегда останавливалась у Трубкиных или у Захаран Ивановны. Когда на лошади с подводой приедешь, проедешь двадцать пять километров от дома или еще больше, так хочется чаю выпить. Тогда скажешь: «Поставь сановар, Ивановна!». Или зайдешь к Трубке. Самовар поставят, ты попьешь, согреешься, закусишь немного из своих припасов. Две копейки оставишь на столе, если есть деньги, а если нет денег, то так уйдешь – и денег не спрашивали, вот как было в старину. Когда пошлют в извоз, приедешь в Половину, так огонь в избе горел всю ночь, лампу на столе совсем не гасили ночью. У Захаран был большой двор, там может двадцать лошадей стоит: сямозерцы и из [других] деревень тут останавливались, чтобы накормить лошадей. В извозе едешь, из Кашкан ездили. Ну все в город ездили туда. Кто был из своей родни, так фонарь тоже [у них] горит. С фонарем ходили во двор лошадей кормить, а также проверить не пропало ли что, но никогда из воза не пропадало ничего. В санях иногда всего было. Иногда одновременно ночевали прохожие и проезжие, но ничто не терялось, и из саней ничего не брали. Затянутый веревками груз в санях не трогали, хотя некоторые подводчики уезжали раньше других, а ты, может, поедешь позже, лошадь еще кормишь, но не прикасались [к грузу]. А если не было места в конюшне, то сани стояли на дворе, но ничего не трогали, ничего не пропадало. Ну, а когда подъедешь ближе к городу, будет Сулажгора. В Сулажгору приедешв, уже и город виден. В Сулажгоре тоже, видишь ли ты, дома были построены на старый лад, школа тут да все. А как пойдешь из Сулажгоры, то на расстоянии шести километров не было ни одного жителя. Даже боишься, нет ли этих... Едешь один или артелью, и то боишься: не встретятся ли шпионы или еще кто-нибудь... не шпионы, а грабители или пьяницы. А потом приедешь туда, где часовенка была (в шести километрах от Сулажгоры она была), там встречаются кузницы, и город уже начинается. Педучилище было на самом (ой, как то место называли?) берегу Неглинки, там кузницы были, там уже дома начнутся. Походишь по магазинам да лавкам, купишь чего-нибудь, да побудешь тут и опять обратно домой поедешь – вот это городом называли. Я даже помню, какие купцы жили в городе: был Петр Тимофеевич, на улице Анохина жил. Затем был Гордеев, на улице Герцена жил. Помню даже места, где стояли дома и маленькие магазинчики. Раньше ведь денег мало было, поэтому мастеровые и другие [местные жители] брали [товары в долг] на месяц. А как из деревни приедешь, то нужно было на деньги покупать. [Купцы] нам в дорогу давали двухкопеечную пампушку чая, чтобы мы в другой раз пришли к ним покупать. Этот Гордеев... на улице Анохина магазин Гордеева находился, а [магазин] Петра Тимофеевича на улице Герцена. К Гордееву мы еще на заработки приезжали, дрова возили на трех лошадях да пилили осенью. Дрова ведь распилить надо. Мужики вдвоем в лесу березы валят, двое вывозят, мы втроем распиливали и складывали в поленницы. Я девушкой еще была, не помню, как он рассчитывался с нами. По всему двору складываешь поленницы, поленницы, поленницы. У него ведь пекарни были в этом доме, надо было топить печи. Нас, пильщиков, хозяйка приглашала пить чай на кухню. Напоит чаем или кофе угостит, очень хорошо помню, чем-либо жареным, капустой или картошкой угостит, тут мы пьем да едим, а потом пойдем снова работать. – В Сулажгоре кто жили, карелы или русские? А жили русские, и людики жили. Может некоторые пришли сюда в примаки, а другие может... Людики были, наверно, виданцы, да из деревни Коски. Ну, большая была деревня, из города они... – До деревни Сулажгора была ли деревня Вилга? Не было, нет, не было, река только протекала. Вилгу после построили. Река была, после деревня Вилга появилась. Не было никакой деревни там. Я, видишь ли, так и не знала бы деревень, да эти из Видан да из Коски ходили на праздники покрова дня, они рассказывали, какие деревни есть у них. Я даже в Виданах была. – Ну, расскажи, какие деревни расположены вдоль реки Шуи, начнем со стороны города? От города? – Ну, припомни, какие деревни были на берегах реки Шуи? Первые деревни от города были такие: было Соломенное; как кончится губа Онежского озера, и начнется Соломенное. Затем была там деревня Логмозеро, Логмозером называли. Я не знала бы [этих деревень], да сплавщики говорили, что Логмозеро было. Затем была деревня Лохмуойне, после этой деревин была уже эта... Шуя пойдет. Верхне-Шуйская и Малая Шуя (Верховье и Низовье) были вдоль реки Шуи, большой мост был через Шую. Ну, а затем будет... Мой муж все время вспоминал, когда праздник троицы был, они [кошель] готовили. Они начали сплавлять [кошель] к Логмозеру. А Силкин Вася из Видан да другие были сплавщиками. Они были на сплаве все лето, ведь молевой сплав по реке Шуе шел все лето, а когда денег надо заработать, так на сплаве пробудешь все лето. Сплавщики все отправились на праздник троицы. Это уже здесь было, выше, по реке Шуе, после Логмозера... Выше моста через Шую, ближе к Виданам. Деревня Кипрушкина была там, [какие еще деревни] были, я их не могу припомнить. Раньше помнила, а теперь не могу сказать, какие были деревни. Он дежурил там, где хранится у них провизия, мясо да все (как их называли, не могу сказать как называли), он там дежурил. Был плот такой, да избушка была, там продукты хранились. Дежурил, говорит, дежурил немножко, а внизу по Шуе есть... идут два-три мужика, спускаются к нему. Теперь, думаю, меня, мальчонку, бросят в реку или что-нибудь сделают, либо ограбят. А из бревен был сделан плот такой, нет никого взрослых. Мужики подошли, спрашивают: «Есть ли у тебя какая-нибудь закуска? Дай нам, мы выпьем водки здесь». Ну, говорит, у меня было в котле мясо [мясной суп], который остался от обеда, и пшенная каша, им налил в блюдо. Они выпили, поели да еще меня по голове погладили: «Молодец, сынок, дал нам закуску, не побоялся». Выпили две-три бутылки водки и ушли, еще по голове погладили: «Молодец, сынок, нас хорошо угостил». Ну, а когда Шуя, Нижняя Шуя и Верхняя Шуя кончатся, пойдут другие деревни, много деревень. Затем уже начнутся Виданы: Верхние Виданы и Нижние Виданы, Коскенкюля начнется. Нижние Виданы являются последней деревней в сторону Пряжи. А Верхние Виданы находятся от Шуи там... деревня Коски... деревня Коски находится... порог был около деревни, поэтому деревню и назвали Коски, а жителей коскичами, а коскичи о себе говорили: «Живем в Коски, мы из деревни Коски». Вот эти деревни находятся по реке Шуе до Нижних Видан. Ну, а в трех или четырех километрах, точно не знаю, может быть, в шести-семи километрах от Нижних Видан река Шуя протекает за деревней Половиной. Если идти из города, то река по правой стороне проходит. В Половине слышно как в порогах вода шумит. За Половиной к реке делянки были [на берегу реки] – все видно. [Деревья на делянках] как в саду стояли; а река протекала внизу. До Матросов слышен был шум, около Матросов были Толлин-порог да другие. На правой стороне от дороги протекала река. – Как назывались пороги? Толлин-порогами их называли, малый Толли, большой Толли. Пороги в устье Кутижмы есть, река Кутижма впадает в реку Шую. Потом Шуя, видишь ли, около Матросов сворачивает вправо, не знаю куда сворачивает река Шуя, наверно, в сторону Киндасова. А уже сюда к Пряже влево идет. [Шум от порогов] уже не слышен. Это километров, наверно, семь-восемь от Матросов будет. В Пряже уже не слышен шум реки Шуи. Вот такие деревни были там. – Ну, а какие деревни имеются в сторону реки Суны? К реке Суне? – Ну. К Суне там русские деревни были. Еще в Петровском районе была там эта... Линдозеро да Пялозеро. Линдозеро, Пялозеро тянутся туда в сторону Суны или в сторону реки Шуи, не знаю куда... Ой, нет... – Бывала ли там? Была. До деревни Конкары ездила, была, была. Это уже теперь, когда дороги стали получше, тогда была. Из Петрозаводска выедешь, была... ой, не Повенец, как это называли... Кончезеро. В Кончезере я видела озера, деревни видела. Затем есть деревня Спасская Губа, машина останавливалась в Спасской Губе, на берегу озера находится деревня. Ну, затем как проедешь от Спасской Губы немного, ответвляется дорога в левую сторону. Я еще расспрашивала: «Что это за дорога?» Она идет... в Вохтозеро, вот туда. Ну, а потом в Койкары, поедешь, там есть деревня Юркостров. К Когда мы ездили, в Койкарах были. Я даже была в Гирвасе, видела мосты, как вода проходит через порог, как падает по лотку вниз. Дальше Койкар я не была, а в Гирвасе я была.

February 14, 2021 in 17:30 Nataly Krizhanovsky

• created the text: – Kävüidgo Salminiškah? Salme, olin! – Nu miittumat küläd oldah sigä Nuožarvespiäi Salmeniškahpiäi? Salmeniškaz oldah... Müö kävüimmePriäžäspiäi, oi lidnaspiäi ajelimme, muuruoih ajelimme. Ku Nuožarveh ajat, siit Mikkill on. Nu virstat puolikümen vai mi heit sigä, et kačo mi on... Sii müö Mikkiläh mänimme, siid Mikkilaspiäi nel’ kilometrid on Salmeniškah, siit Salmeniškaz olimme, mašinal, pr’amo. Siid on sigä... Muštuoitan müö vüö (vüö ⊂ vie) ku lähtimme sille suole, muard’ah, üöstüttih. Henged meid oli kuus seiččei. Meill oli Salmeniškaz otettu n’eveske. Da hänel oli muamo, svuat’t’e, sanuoi, što se on suo muuruoisuo, Šoga mägen n’okas. A minull oli pam’atti ku hüvä ka muštin. I müö sigä kävelimme, kävelimme minä sanon sille Pavarickuoile An’n’i: ”Hoi, ei tännä pidä mändä, müö üöstümme”. – ”A kunna?” – ”Šogamägem müödäh pidäu meile mändä, siid äskü muuruoisule puutumme”. Muga lähtimme dai muuruoisuole puutuimme. Se on suo Salmeniškan suurutte kahtetoš kilometrid on üksku d’ärvi. Istim muuruoi. Vot siid müö d’o d’ärilleh. Da siid d’o olin vie d’älgele toštii olin sigä, Salmeniškas. Enzi kieran olimme Priäžän kavati, Nuožarveh tulimme. A toižen kieran tulimme D’essuoilan dorogad müöti, sigä nečis, Kutižmoz läbü, da siid D’essuoilah n’ezahod’a. Al’okkin külä oli. D’essuoilah siit kiändäheze hurah kädeh dorok Korzah. Sinnä ajuoimme, siit Korzaz oli proidihui Salmenkülä, siid oli... oi kuj on siid em mušta küläd mi oli ei tobd’e küläin on. Siid nouzet Salmen külän proidihui, sinnä Mikkilähpiäi, siid opät’ Salmeniškan proidit. Salmenišk oli d’ärven randas tožo eli i vie miidne liennou d’ogi olnu se onnako oli Suomespiäi d’ogi sordui. Siid oli daže olimme, proidiimme ka parded oldih kai. Net sanou oldah Suomen pardet, vai mouže meiden ol’d’ih ka sanotah suomelaižiden pardet sanou oldah. Pezimökseh sigä muard’as tuldui d’ärver randaz. Ištuimme, hengävüimme da siit sih küläh tulimme. – Mainičematta meil d’iäi Kaškanan külä, miituine se on? Kaškanan külä Simaništoz lähtöu, kakskümen virstad on. Minull oli Kaškanas sizär miehel, sinnä tožo kävüin, ajuoin podvodad dai mug olin pruaznikal. Kaškanan külä üks on. Mänet sinnä kuus kilometrid d’iäw Leppiselgät proidit kunna simaništolaižet ruattih dai kai Vuažene... ei Vuaženen, Brada-d’ogi, nu pieni d’ogut, kirgutah Brada. Nu a siid Bradan sen proidit siiten on. Niitut tuldah, povorotte nouzed üläh, buitoku külä nägüu sigä, vai heitätö povorotas d’o külä ei nägü se. Toižen povorotam mänet siid d’o küläle nouzet. Niitud heil lähin eno alahan, a d’ärved ielnu Kaškanas: neče, kaivoz vette kandettih d’ärvi, d’ogi oli loitton se Vuaženen d’ogi, lähin ielnu siit. Bradan d’ogi kuus kilometrit Kaškanaspiäi. – Oligo d’oges Vuaženes sigä kasket? Midi? – Kasket. Kasket? – Kosket! Kosket? Oli. Vuaženen d’ogez müö ajuoimme podvodah ka koski on pala kesket, muga proidii daže Vuaženen d’oges kohiži kuuluu. Ajat talvel ka vai turu mänöü duumaiit. – Külän lähel? Ei lähinnu loitton kuuluu, kilometrid mouže nel’l’ on küläspiäi. – Koski? Kosket, Vuaženen kosket da kai. Šigä müö kačo ku vähän sen, sigä nene vuaženčad da siit kaškančat sigäi elettih, meil muga, vähäižel gostih sinnä mäned da kai. A omal mual tägä kačo Pühäd’ogel da kai, sigä enembäl. – A kunna dorok Kaškanaspiäi edelleh mäni? Kaškanaspiäi mäni edelleh Kujärveh, Mečuoiniemeh, vot, Mečuoiniemi da Kujarvi sinnä kävüttih. Kakskümen kilometrit kaškančat sanottih oli siid Mečuoiniemeh da Kujarveh. Sehäi tulou d’o sinnä kui heit sanotah Svirin čurah, vot Svirin čurah Mečuoiniemi da siit Kujarvi. Kaškanan neidižed ad’vuoih Mužalan da kai bohatištot siid Mužalas sigä näge, kakskümen kilometrid da kai proiditah ka ei äijät ni olnu. Siid vie Mečuoiniemen neidižed ol’d’ih beśoduois. Meil moižet neidižet Mečuoiniemen fartovuoit, minä muštan olin vie nedoroske, neidine ka moine int’eresno kaččoi miittumad on fasonad da miittumad neidižed da kai kui, mugomad oli näbedäd neidižed ol’d’ih Mečuoiniemen. Tuldah Miitrain päivil ad’vuoih da siid nareko Dürgissuai oldah, vot ende kui gostittih, pruaznikaz da pruaznikkah. A rodiit’el’at sigä kodis ruatah. Ken voivalline neidine ka siit bohatuoiden ka kävelttih gostiz vai käveltäh. – Nu lähtemme nügü Petrofskuoihpiäi, mittumat külät sinnäpiäi oldih? Petrouskoi, Pelduoižispiäi? – Nu. Enzimäižeks oli Präkke, viiš kilometrid meiz oli. Tožo d’ärved ielnu lähin, kävüttih meiden Lužmah kalat püudämäh da Tagalambih, siid nene azutah. Ongele kävüttih kai Präkke. Nel’tos taluoid oli bohattad oli köuhät tožo. Kem bohatembe ka voigi siid oli d’oga päit. Kačo, mel’l’ičč oli. Siit kaks mel’l’iččät Präkäz oli. Ka müö d’auhotammah kävüimme sinnä. Sügüzel puit vil’l’at libo hot’ talvel li kous riihen puid da siid d’o pidäu ajada Priäkkäh meliččäh. Siit viet sinnä rugiž d’auhotettavaks libo pahmaks libo midä hüö sigä survotettih se Präkke siit Präkäspiäi d’o Priäžäh viiš kilometrit mel’l’ičäd ol’d’ih. Nu puolitoš kilometrid liennou olnu küläspiäi se Pühäd’ogi oli koskel mel’l’ičče. Siit sinnä ajat priäžäläižet tožo kävüttih ku et puutu vuoroh ka siit pidi vuottai päi da vie tošte päit sutkat. Muga Priäžäspiäi kač ielnu mel’l’ičüöi, sih Präkkäh tuldah a libo meil kävüttih d’auhotammah enimälleh Präkkäh. Eika d’o pidi ajada. Hedotištos sig oli kače mel’l’ičče tožo bohatuoi (bohatuoi ⊂ bohatuoil), a libo pogostale pidi tulda. Kaj on nenguoine eläjäd äika siid vuotat sügüzel ku nenn azutah ka nedälin vuorot vuotat kous. A Präkäs terämbi azuttih siid oli kaks mel’l’iččät. Sit olet üöt daže üön olet sigä mel’l’ičče’pertis. A sit d’älgele d’o rodiiheze parembe, siid omah küläh meil Pelduoižeh azuttih mel’l’ičče. Siid oman d’ärven randaz veneheh da d’oged müöti da. Seičaz d’o mel’l’išnikk oli omas küläs, Bohatterin Ol’eša-veikki. Enzimäi Teruoin rukovodittih a siit kolhozad rodittiheze Bohatterin Ol’eša-veik ol’. Ka küzüt: ”Ongo (vör)?”, sigä sanot: ” Äig on ruadot?” – ”Eejj ole äijät” – ”Läkät mel’l’iččäh”. Siid viet mel’l’ičče da ühtes päis spruavitokseh. Nu siid vie oli Präkäz nouzet kaks kilometrit poikki d’oges Login. Tožo oli kül’ä u ei äijät taluoit kolmetoš, viištoš ül’en äi. Da siit tošo d’ärvirandaz eli. Ei olnu muga heiden d’ärve, Loginan d’ärvez i ei lähtenü d’oged ni kunna muga umbilambikse kirguttih. Toko nagrettih, sanou: ”Läkämme vai Loginah, mänemme ka mustad ahvenište süömme”. Vez’ eini kunna lähtenü moiže ka mustad ahvenižed oldih, sanou, vot on kalat miittumat. Nu a siid oli Priäže, se suuri külä. Siit Priäžän rindal siit kaks kilometrid on Niimägi. Niimäges tožo d’ärved ielnu, kaivuois. Šängimäh kävüttih kilometrit kaks pezemäh sobid libo midä ka siit sinnä. Präkäs tožo kač ku olihäi loitton d’ogi ielnu. Siid buukku pandah regeh da siid viedäh mel’l’ič perttih. Siid mel’l’ič pertis sigä huuhtotah d’oges sobad da siid d’äril’l’eh regeh tuodah. Kezäl se vie hot’ oli sigä luhte ka vähäižel, а talvel kuzbo pezet? Siid mel’l’ičperttih pandah moužet kaks taluoid libo kolme kerävütäh, buukkud regeh hebole regeh da siit sigä mel’l’ičpertis. Kaži (kaži ⊂ daže?) kummaksě kačot miittumat d’ärvirandas ei eletä külätkä, ozuttaheze kummakse. Vot muga tožo Niimägez oli, hüö Šän’gimäh kävüttih. A ken d’ärvirändaz eläu ka d’oga omas randas läht oli, peze dai huuhto dai midätahto ruada. – Nu a edelleh Niimäges kunna dorog? Se mäni Kindahah, Siämärveh mäni. Kindaz vie oli kakstoš kilometrit Niimägespiäi. Minä olin sigä Kindahaz, elimme dai ajelin podvodat viemäz oli. Kindaz eli d’ogirand oli suuri d’og oli Šuojun d’ogen randaz eli Kindas. Koski sil oli ka pošči metrit kakssadat pidutte, koskell oli sroittu silde se, suuri sil. Nu, mänet ka kačot vai läpettäu kosk alahan proidii se Šuojun d’oges, nu a häi eli nenga ülähpiäi i kosken karill elettih kosk oli. Nu a siid d’o sinnä Kindahas proidit ka oli šest’d’es’śat’ pervuoi učastk oli, kirguttih šeissat pervuoi, kilometrit kakskümen viiš. D’o sel lähtöu Siämärven pogostale piäi dorogaine kaide oli. Minä oli Korzah viemäs omat poigat kous Šekeemäs häi učiheze, vahnin poige Iivan. Siit viein Ol’ešan Miikkulan da siiten oman poigan, heiden t’el’eg meiden hebo. Kač pidi kui ruata: sigä hebo heil еj olnu viemäh meiden hebo pandih, a heiden tel’ek kaččoi. A sigä moižet pahat. Siit tulin kodih tožo, buabuška küzelöu, muatuška: ”Nu midä sigä da kai”. Ielnu nene neicükät piened da starikke nuotale da kai. Min itken, sano (sano ⊂ sanou): ”Mäne päčile, mäne päčile, nouze da sanele”. Hai itköu i min itken: vunukke pahah kohtah puutui, vot on miitutte azeit. Siid mugomal vilul tulin ni odva hebon lasketin. Muguoine pahamieli, poige pahah siäh puuttui uččimaheze. A nügü kačo učittiheze dai, ol’d’ih dai d’älgele rodiih Korze sentre. – Nu a Riiselgähpiäi miittumat? Oi Riiselgät kačo min oli. Riiselg oli tožo Priäžäz lähtet ka nu viiž vai seiččei kilometrid. Mägell oli, ielnu d’ärvet, d’ärveh kävüttih kaks kilometrit lambih, Pühälambikse kirguttih. Sigä oli d’ogi Pühä-d’ogi siihäi lambiz matkaži Präkän d’ogi Präkäs kudai mäni sih lambih sordui siid edelleh sinnä. Nuoidan-suarele da kai proidii, sii häi sorduu Šuojun d’ogeh, Pühäd’ogi. Nu tožo loitton kaivo oli, kaivo oli pošči, puolikilometrit Pelduoižen čura. Müö ku niituile kävüimme ka siid ainoz: ”Ojojoi, pidäu häila vas mägeh vette kandada”. Vot siid minäi nägin sigä net pogostat Siämärven dai L’okkin küläd dai Ol’okad dai. Kai dai Korzaz olin daže, üöm magažin Korzas Šekeemäh školah viein poigan. Siit sigäpiäi ku tuled nu dorogan nu Šuojun d’oges siid lähtin sigä, viein poigan moin atkal, itken, itken, itken čakkadan: kunna nügü nenguoin Šekeeme azuttih. Korzaz oli mägel, se sigä heit učit’t’ih neččidä: nu kaikket kui, sanotah se, lüpsämäh lehmid dai... Nu äjj on učenikuoit. Nu lähtin Präkän pruaznikk oli sügüzel, matkan itken: mäni brihačuine. Nu tännä viedih moine se ozuttiheze küläd ned moižet, meččekülät da ei hüvät, neznakomuoi mesta. Voidaiš hot’ Priäžän siäh azuda nenguoine škola nuu ku tuana viedih viedih korbeh lapset sinnä viedih. A lapsed učittiheze. Da d’älgele rodittiheze miittumat külät ka lähtt iäres. A mille siid ülen pahad ozutettiheze: postroikad vahnat, pahat, viäräčüt sinnä tännä kodih (kodih ⊂ kodit) nečis iminkummaižet, moine neprijatnuoi sia. A kunna puaksumbi kävüit hot’ kačo Priäžäh da kai vid’ moižet postroikad ol’d’ih kaikil’, se d’o puaksuh kävüt ka buitokaku hüvä muguoine külä da kai prijatnembi. Gorile se neče, kuz otetah talvel ei külmänü moine rodnikke siga otettih, a tožo peze sobit kustahto, kodis huuhto libo mäne hot’ Šän’gimäh libo kunn aja: vot mugomat meččekülis oli. – A edelleh sidä dorogad müö miitturmat külät tuldah? Riiselgäspiäi? Nu ka vot siidhäi Nuožarven külät tuldah sinnä. Mange tulou. Ende Nuožarved om Mange, Mangall on d’ärvüt kaide, da d’ogi, oja matkadau. Se on hüvä kohte – vahne, vahne Mange, d’ärvi on kaide, kalat suada i oja matkadau siit аlah proidiu sinne. Nu a siid d’o sinnä kačo minä sanuoin Kaskesniemed da kai lähtedäh d’o Nuožarvi lähtöu. – Nu lähtemme Präkäspiäi edelleh, sinnä lidnahpiäi midä oli? Präkäspiäi ku lähtethäi lidnah sinnä... Müö ainos kačo lidnah kävelimme burlakuoiččemah dai elot nu, suomah (suomah ~ suamah) burlakuoiččemah libo bruaznikuoile libo midä müö emme sanonu Petrouskuoi, sanottih ainoz lidnah, lidnah lähtemme lidnah. Präkäz lähtet Priäže on. Vahne se vahne Priäž oli, moine külä pitke. Niemel’l’eh enzimäižeks mäned on Lietomägi, ainos kirgutah Lietemägi. Kodit tožo vahnat, ei hüvät, Terunküläks kirguttih, siid d’o mänöu sinnä Terun-külä, Keski-küläh, Keski-küläks kirguttih se oli Šiškinan kodid da kai sigä bohatuoiden. Siit se Keski-külä se mänöu d’o, ojassuai, Kikin-ojakse kirguttih, Kikin-oja se lähtöu, Keski-külä loppih sih. Nu a siid lähtöu vie Keski-küläs sinnä Terun-agd’e, edelleh se, Terun-agd’e tännä d’iäu d’ärvem müödäh, sigä elettih Kočkinad da kai vot Terun-külä. A Suavan-agd’e se oli d’o lidnan n’okke. Se piäl’či nečis Kikin kodiss d’ogudes poikki. Se d’ogi, oja, lähti Priäžän d’ärvez mäni Šän’gimäh, vot ’siid i kirguttih Kikin-oja. Se sinnä lähtöu Suavan-külä, muit külid ej olnu se loppukülä, neččinä lidnah ajades. Nu sigä d’o edelleh dorogad müöti lidnah se dorogah tulou viištoš kilometrid oli Matrosse. Minum muštamah se pieni mäned ajat daže kačot nuorembaite ka kummakse mänöu... St’opanan kod’ oli da siiten Zarekuoikse kirguttih. Pelduoižiz männü miehel oli Maša Kondruoin siit omidelloh i mänet. Da siit Oksen’t’ain kodi da Mikitün kodi oli siid Aida-Fen’akse kirguttih sen kodi. Siid i külä oli se pieni. Nu siid heill oli oja se matkadai silde, matke dorok. Ka silde oli hüvä, nu oja sinnä mäni Šuojun d’ogeh tožo sordui. Nu siid edelleh lähtet üheksä kilometrit mäned d’algai libo hebol libo mil Pošt oli. Poštaz üks tožo (üks tožo ⊂ ükstošt?) taluoit siit oli. Minä daže voin muštai sanoda miiččet taluoid ol’d’ih enzimäižekse mäni Trupkakse kirgut’t’ih, Trupkan kod’ oli. Saša oli neidine siit Pelduoižih kävüi tožo ad’vuoih di ühtel aiga pošči n’eidiščimme. Pogostal oli meil’ miehel se Šašan Trupkaks kirguttih. Siid oli Rogin, taluoi pieni kodiine moine enzimäižeks mänet. Siid oli Zaharan, Bajarin oli. Bajarin da Zaharan ned ol’d’ih net bohatat. Nu kous emme lähte niilüöih, siit Fedorah kävüimme müö ainos sih libo San’kalloh libo neče Akimounalloh. Se fat’eruoičimme kous tulin siid azetun. Nu a siid sirinä nu taluoid oli äi, Ročkan kodi ei Rot’kan kui neče Onnin Ol’ešan oli da Onnin Vas’an kodid da kai. Ned elettih lidnan n’okal, bohatat ka minä sinnä en kävünü ni vous’o ainos siit Trupkinaz da neniss Zaharas Ivanounalloh. Kous podvodas tulet libo hebonker libo hebota midä ka vit’ tulet kodispiäi kakskümen viiš kilometrit enämbän ka tahtod d’uoda čuajud libo midä ka. Siit käsket: ”Keitä samvuare, Ivanouna!”. Libo nečis tulet siit Trupkilloh. Seičas keitetäh, d’uod lämmined da eväste palaižen süöd da. Olnou d’en’gat kaks kopeikkat ka heität stolale ielne ka, muga lähtet, ei ni pakittu d’engad dani midä, vot oli kui ende. A ku tulethäi podvodad ajuoimme kous tüötäh podvodah tulet ka üöz läbü tuli paluoi, lamppe stolal, ei sammutelttu ni vous’o. Siit oli Zaharas valgei tahne, mouž on hebot kakskümen, siämärveläište dai kaiken külän siih azetutah hebuoit pidi süöttäi. Podvodad ajat Kaškanuoispiäi. Nu kai siid lidnah ajettih sinnä. Fonari kell on omembe ka fonari tožo palau. Tulifonaril kävüttih hebuoit süöttämäh da kaččomah valgedah tahnah i eig olnu, kačo, pot’er’aškad ei olnu nimidä. Eigo regez on sigä. Tošči nu, matkalaižed da vedod ol’d’ih ka kaikked on, ka ei kadonu ni üks ni mi da regess ei otettu ni midä. Nuorittu regi l’ekahutettu ei kel lähtöu ende se podvoššikat toižih külih sinä mouže tuled müöhembi ka hebot süötät sentiäh sanou ei lekahutettu. Libo pihale d’o ielo valgedah tahnah siät ka pihal reget seižottih, ni üks ni mi ei lekahutettu, kadonu ei. Nu a sid d’o tännä lähted lidnad lähembä ka Suoluz mägi tuli. Suoluz mägeh tulet siid d’o lidne. Suoluz mägi, kačo, tožo kodid ol’d’ih vahnah luaduh, školat siid da kai ka vähäg oli. Nu a siid d’o lähtet Suoluzmäges ka kuus kilometrid ielnu ni miitutte eläjäd ielnu. Daže varaidat eig ole nenit. Ajelit siit üksin dai art’t’eliz kai varaida: eiku tule nenit kedä midä sidä... špijonuoid libo midätahto... ei špijonuoit, a rikko vai humal’n’ikuoit libo midä. A siid d’o tulet tännä, časounain oli kuus kilometriä nečiss Suoluzmägespiäi, siit časounaine siit zavodittiheze pajad da kai, d, lidne d’o zavodiiheze. Petučilišše oli nečiz oli d’uuri se oi d’o mi se niglinkän randaz oli sih, pajad ol’d’ih, nu siid d’o sinnä kodit zavoditah da sit. Magazinuoih laukuoih mänet sigä, ostad midä tahto da, oled da siid öpät’ kodih d’ärilleh – vot lidnaks sanottih. Daže minä muštan lidnaz miittumad i kupsad ol’d’ih, tuled sigä lähted oli: Petr Timofeič, Onohinal eli. Siid oli Gord’ejou, Gerсеnäl elettih. Daže kodin siat muštan kuz ol’d’ih magazinaižet pienet. End ei d’engad ielnu ka vit’ i nene mast’erskuoid da kai sigä zaberitah kuukse. A küläspiäi tulet ka pidi d’engah ostai. Siid daže andetah dorogah čäjut pampuškaine kakskopeikkahine štobi toš kieral mänižit heil ostamah. Nene ol’d’ih Gord’ejou ... da siit Onohinal Gord’ejovam magazin oli da siid neče Petr Timofeičan oli Gercenäl. Siid Gord’ejovale müö vie tuled zarabotkah, halgod vedimme, piliimme, kolme hebot sügüzel. Halgot pilittäi pidäu. Mužikat kou kahtei mečäs koivut kuadetah kahtei vedetäh, kolmei pilimme, pinoh panemme. Minä sidä em voi muštai neidiššü vie olin, kui häi čotaii meile. Ka üliči dvoran panet pinot, pinot, pinot, pinot. Hänel ku oli pekarn’at sii kodiz da kai ka kai lämmitettih. Siit kai meit pil’ššiküöit kuččū emände d’uomah kuhn’ale. D’uottau čäjul libo köfeil libo mid on sigä žuarittud eno hüvim muštan, kapustat panou, kartofeit panou, siid d’uomme da, süömme siid lähtedäh meččäh. – Suolužmägel ked elettih, lüdiläižed vai ven’alaižet? A elettih ven’alaižed dai lüudiküöit elettih ken kuss. Sih moužet’ tuli kodavävüks vai midä ka moužet i nene ol’d’ih. L’üudiläižet vidančat navern oli da Koskespiä. Nu suuri oli neče ka lidnaspiäi sih hüö. – Ende Suolužmägen külät oligo Vilgan külä? Ei olnu, ej olnu ei, d’ogi vai oli üks. Vilge se d’älgele sroittih. D’ogi se oli, d’älgele se külä rodiiheze Vilgass. Ei olnu ni miitutte külät. Ed ni tiedäiš külit, ka nene ku Pokrovuoile kävüttih Viidanalpiäi da Koskespiäi ka net saneltah miittumat küläd oldah. Daže minä Viidanall olin. – Nu sanele miittumat küläd oldah Šuojun d’ogel, zavodimme tigä lidnaspiäi? Lidnaspiäi? Nu muštuoita miittumat küläd oldih Šuojun d’ogel, randuoil. Lidnaspiäi enzimäižeks ol’d’ih küläd moižet oli: Solоmani, tämä loppih guba se On’esskuoin oz’eran guba loppih, Solomani lähtöu. Siid oli sigä d’üri tuli Lohmuoižen, Loha-d’ärvekse kirguttih. Minä mud en tiedäiš ka peränikät sanottih Lohmuoin oli. Siid oli Lohmuoižen külä oli, siid oli külän proidihui sigä d’o neče... Šuoju lähtöu. Verhn’e Šuiskuoi i Pieni Šuoju se lähtöu Šuojun doged müöti, silde suuri Šuojuz oli. Nu a siid nouzou... Minul ainoz mužikke mušteli sanou ku sroičanpäid on pruaznikad da kaika perä azetettih. Nu sit hüö tännä Lohmuoižespiäi ku lähtedih. Viidanall oli Sil’kin Vas’a da kai peränikät. Kudamat ajettih kezäd üliči, vit’ se proidii suma Šuojund’oged müöti kezäd üliči proidii nu a siid elot pidi suada ka olet kezän kaiken peräll. Nu, sanou, lähtedäh ku peränikät kai sroičanpäile. Nu se d’o tägä Šuojun d’oged ülembä Lohmuoižes proidihui.. Šuojun sildat ülembä, lähembä Viidanat. Miitutt, Kipruškinan küläd vai kui siid minä niilüöid em voi muštai. Muštin, a nügü en voi sanoda miittumat ol’d’ih külät. Siid häi sigä d’ežuurii, sanou häi oli nene oldah kuss on nu heil lihad da kai kui heit sanotah, em voi sanoda kui sanotah. On nečce plotte moine da neč on pertiine sigä produktad oldah. Sanou, d’ežuriin d’ežuriin vähä alemba Šuojuz on se sanou... tulou, sanou, mužikkat kaks kolme sanou, heitetäheze. Nügü, sanou, näverno brihačču luadu olenka lükäitäh minut sanou d’ogeh vai en tiä midä sanou, libo kiškotah siit e priza pankuoiz on azuttu. Parziz moine se plotte sigä oldah, nu ielo sanou ni kedä tul’d’ih ka. Nu sanou: ”Ongo, sanou, sinul midä zakuskat? Anda meile, sanou, müö d’uomme viinat, sanou, täss”. Nu, sanou, minull oli sigä lihat, d’iädih kudamat peränikät lihad oli kattilas sanou, broskuaššat, heile vadih panin. Süödih, d’uodih da vie sanou piäh täpütettih: ”Moločče, poige, sanou. Anduoit, sanou, ed varainnu”. Da d’uodih viinat, sanou, sigä butilkat kaks vai kolme da lähtedih, sanou, vie piäl täpütettih: ”Moločče, sanou, poige, sanou, meit hüvin gostitit”. Nu a siid d’o se ku Šuoju loppih, Ala-Šuoju da Ülä-Šuoju on se äi külät. Siid d’o sigä lähtöu Vidan: Ülä-Viidan, Ala-Viidan, Kosken külä sigä lähtedäh. Ala-Viidan se on d’uuri d’o Priäzähpiäi loppu. Ülä-Viidan se on Šuojuhpiäi... sinnä Kosken-külä... Kosken külä se on... koski matkadau Kosken-küläs siihäi kirgutah Koski, ”Koskilaižet Kosken küläspiäi olemme”. Vot Šuojun d’oged müöti net Ala-Viidanassuai proiditah. Nu a siit, kačo se, nouzou se Ala-Viidan proidiu en t’iä kilometrit kolme vai mi enämbe kolmet, kuus seiččej on Šuojun d’ogi proidiu tagači Poštas. Kai mänöu oigedan čuran lidnaspiäi oigedan kädem mänöu neče Pošte. Kuuluu daže kosket kohištah ka Poštah kuului. Nu i siit Poštas sigähäi prodii d’o ajat nenn ol’d’ih moižet del’ankat se nägüu kai. Sigä on ku sadu seižou ülähän a ku d’ogi se nečiz alahan. I Matrossassuai muga kuului, daže Tollin-kosked da kaj ol’d’ih Matrosas. Oigedal čural proidii. – Miittumat kosket? Tollin-kosked da kai kirguttih, pieni Tol’l’i, suuri Tol’l’i kosket. Nu a siid d’o sinnä nouzou, kačo, Kutižmon niškas koski on Kutižmo heittäheze sih Šuojun d’ogeh. Da siid d’o häi, kačo kiändäh, Matrosaspiäi oigedah kädeh entiä kunna kiändäheze Šuojun d’ogi, siidhäi Kindahah da kai sinnä kiändäh. A siid d’o tännä Priäžäh hurah kädeh. D’o ei kuulu. Kilometrid, naverno, Matrosas seiččei kaheksa. A Priäžäs tännä ei kuulu neččidä Šuojun d’ogi. Vot mugomat külät sigä ol’d’ih. – Nu a miittumat küläd oлdah tännä Suunun d’ogelepiäi? Suunun d’ogele? – Nu. Ka Suunus sigä venän küläd ol’d’i. Vie neče Petrouskuoiz rajonas sigä oli nečidä... Lind’ärved da Päl’ärved. Lind’ärvet, Päl’ärvet net Suunuh sinnä mändäh vai Šuojun d’ogel en tiä heitetäh.. Oi ej ei. – Olidgo sigä? Olin. Koikkarin külässuai ajelin, olin, olin. Se d’o nügü täss oli dorogat, parembat siid olin. Petrouskuolpiäi ajat.. on oi d’o Poveńčče se, kui sanotanneh... Končozero. Končozeraz d’ärved nägin, küläd nägin. Siid on Paskuoi guban külä, tožo seižuoime sit Paskuoiz’gubas, mašina d’ärvenrandas eläu. Nu sit ku Spaskuois siit lähtet palaižen, siid lähtöu hurah kädeh dorok. Minä vie küzelin: ”Mibo neče doroguoid on? ”. Se mänöu... Vohtozerah, vot sinnä. Nu a siit sinnä d’o Koikkarih mänet ka D’ürkän küläd da kai. Siid müö lähtimme Koikkariz olimme. Dai daaže olin nečis Girvazas, nägin sildat, kui vezi koskes heittäheze kai oli ende pidettih, kirbonou, ku nenid ruuslid müöti alah. Tagemba en olnu Koikkarit, Girvazaz olin.

February 14, 2021 in 17:30 Nataly Krizhanovsky

• created the text
• created the text translation