Texts

Return to review | Return to list

No, eletii ende kukoi da kaži...

history

April 09, 2023 in 21:45 Нина Шибанова

• changed the text of the translation
  Ну, жили когда-то петух да кот. Жили-были, жили-были. Ну, кот там говорит петуху: – Вот, – говорит, – я завтра пойду дрова рубить, а тебя оставлю на печке, закрою соломой, и ты никуда не уходи! Ну, он говорит [петух]: – Не уйду, не уйду, – говорит, – никуда. Ну и утром встали, кот приготовил завтрак, поели, попили. Петуха посадил на печку, прикрыл соломой, а сам положил топор под ремень и пошел дрова рубить. Ну, пошел, идет, идет туда, не знаю, близко ли, далеко ли, а лиса разведала. Разведала, что петух дома один у кота заперт. И пришла. Пришла и кричит в окно: – Петушок... (Ой, по-русски говорю). Петушок, петушок, Золотой гребешок (по-русски говорю), Шелкова бородушка (Ну, получается по-русски) Ну, выглянь в окошко. Ну, паны проехали, Горошек рассыпали, Есть некому! (А петушок обрадовался, что нет никого) Курочки клюют, Петушку не дают! Ну, он обрадовался: – Кок-ко-ко-коо, кота дома нет, не боюсь, никого не боюсь! Он все прыгает, прыгает, а лиса все зовет туда да зовет, знай манит да манит петуха. И выманила петуха. Петушок как на окно прыгнул, лиса его подмышку, и потащила, понесла бегом! Ну, а петушок кричит коту, ну... (не знаю, как сказать тут... по-русски сказать?): – Котя-братя, несет меня лиса на [так] высокие леса, за черные леса, ну, туда, за городок за свой! И кот услышал. Слышит, как он все кричит да кричит: – Котя-братя, несет меня лиса за высокие горы да за долгие леса ... Ну, за высокие горы ... (забываю). Ну, туда его и потащила. Кот, запыхавшись, с топором за поясом бежит, бежит. Прибежал, лисе глаза расцарапал, петуха вырвал и говорит: – Говорил я тебе, не ходи, так ты вот пошел, лиса тебя заманивает! Ну, он и [говорит]: – Не пойду больше, не пойду! На следующий день также. Ну, жили-пожили... ночь переспали, утром позавтракали. – Сегодня, – петушку говорит, – чтобы никуда не ходил, сегодня я пойду далеко, смотри, не услышу! Ну, он говорит: – Не пойду, не пойду никуда! Ну. Только кот пошел, топор за пояс заткнул, пошел в лес, лиса пришла и опять его и манит под окном: Петушoĸ, золотой гребешок, Выглянь в окошко, Дам тебе горошку, Паны проехали да Горошку насыпали да пшеницы, И некому есть! А курочки (забыла) лишь скребут, А петушку не дают! Он: – Кок-ко-ко-коо, кота дома нет, не боюсь никого! И давай прыгать! Прыгал, прыгал и на окно вскочил. Лиса опять цап его в охапку и потащила! Бежит, радуется, бежит. А петух все кричит коту: – Котя-братя, несет меня лиса за долгий лес, за высокую гору, в свой теремок, к своим детям, – и вce кричит, кричит. Ну, кричал, кричал, кот еле услыхал. Услыхал, опять пришел. Пришел и у лисы все глаза расцарапал, и петуха бранит, и тащит его, как поймал, домой: – Как я тебя просил, – петуху говорит, – так ты не послушался меня! Если только завтра пойдешь, так больше ты домой не попадешь, я далеко уйду. – Не пойду больше, не пойду! Ну, опять вечер был уже. Поели, попили, проспали ночь, утром встали, позавтракали. Кот топор за пояс заткнул и петуха на печи заслонил и пошел: – Чтобы сегодня не уходил, сегодня, я далеко пойду, – говорит, – не услышу, смотри! – Не выйду, нет! Ну, только успел кот уйти, лиса тут как тут. Опять и пришла: Петушок, петушок, Золотой гребешок, Паны проехали, Да пшеницу насыпали, Да некому есть, Курочки скребут, Дa петушку не дают! И он опять: – Кок-ко-ко-коо, не боюсь я никого, а кота нет дома! – да то да се. И прыгает, прыгает. Лиса услыхала. Заметила на окне. И опять хвать его подмышку – и потащила. Ну, петух кричал, кричал, так поди возьми! Кот далеко ушел, не услышал. И его домой и притащила. Притащила домой. У нее было три дочери: Одна была Чучолка Да другая Куколка... Да Тим-телешок... мелешок. Пришла довольная, дала [петуха] своим дочерям. Дала дочерям. Кот приходит домой. Приходит кот домой, плачет – нет петушка, ушел петушок, нету! «Что я теперь заведу»? Пошел в город. Пошел в город и говорит: – Куплю я такие гусельки, да одежду куплю. Синие штаны купил да красный кафтан купил и купил гусельки такие, вроде балалайки. Ну и оделся, надел синие штаны, красные сапожки, взял балалайку в руки и отправился. Отправился, идет, идет туда к лисе, за долгий лес, за высокую гору. Там у нее [лисы] был домик, три дочери было. Ну. И пришел и сел на завалинку. Сел на завалинку. А лиса там знай блины печет, а он сел под окно. Стал наигрывать на балалайке и петь: Дрень-брень, гусельки Да золотые струнушки! За горами высокими, За долами широкими, Там жила-была лиса, В золотом домике Да было у нее три дочери: Одна была Куколка, Да другая Чучолка, Третья Челнок, подмети шесток. Ну, а дочь лисы говорит: – Вот, – говорит, – что за чудо там, никогда не было такого чуда! Погоди, кто там, – говорит, – наигрывает? Погоди, я пойду, – матери говорит, – посмотрю! – Так иди, иди, – говорит. Взяла блин в руки и пошла. А кот тут все ждет, все ждет, когда петушок придет. Он блин себе в рот, а [лисенку] саблей голову отрубил. Снял голову и опять продолжает петь, все поет: Стрень-брень гусельки, Золотые струнушки, За долгим лесом, Да за высокой горой, Да живет там лиса, С тремя дочерями: Одна Куколка, друга Чучолка, Третья Челнок, подмети шесток. Ну, опять вторая дочь говорит: – Мама, – говорит, – дай мне блин, я пойду послушаю, кто там так поет. Она опять и дала блин, дала и пошла [дочь]. Вышла во двор послушать. Кот взял, саблей по голове, вторую дочь убил (лисенка). Ну. И опять все продолжает, все поет и поет: Стрень-брень гусельки, Золотые струнушки! За горами высокими, За долами широкими, Там была-жила лиса, В своем домике. Одна была Куколка, Да друга Чучолка, Третья Челнок, подмети шесток. Третья идет: – Пойду, – говорит, – и я послушаю, пойду. Мать все печет блины. – Иди, – дала ей блин. И пошла. Вышла туда, а кот все ждет петушка. Взял опять саблей дал по голове, отрубил голову и снова поет: Стрень-брень гусельки... (опять все сказать?) Золотые струнушки! За горами высокими, За долами широкими, Там жила-была лиса. Там с тремя дочерями, Да одна Куколка, Друга Чучолка, А третья Челнок, подмети шесток. Больше дочерей нет, все трое ушли. А петушок сидит, ждет: – Дай, – говорит, – я пойду хоть взгляну, кто там? И пошел, пошел, блин взял, вышел. А там свой кот! Подошел к коту. Кот петуха поймал в охапку и бегом домой. Бегут, обрадовались... А лиса все печет, печет и ждет: «Что-то долго нет детей? Пойду посмотрю»! Пошла, а там нет ни петушка, ни певца, а дети свои лежат тут все без голов! Ну и теперь лиса осталась там одна, никого у нее нет. Одна в своем доме живет и горюет, все тоскует по детям. Ну и я там тоже видела, как она блины пекла, была там, смотрела. Теперь никого уже нет.

April 09, 2023 in 21:34 Нина Шибанова

• changed the text
  No, eletii ende kukoi da kaži. Eletii, oldii, eletii, oldii. No, kaži sе sanow kukoile: – Vot, – sanow, – minä huomei lähten halgot kuoržimaa, a šindai dietän päčile, tugedan olgel, i elä ni kuna lähte! No, hän sanow: – En lähte, en lähte, – sanow, – ni kuna! No i huondeksel noštii, kaži zawtrokan keit’t’, šyödii, juodii. Dai kukoin tugeš päčile olgel, a iče pani kirvehen vyön ale dai läkš halgot kuoržimaa. No läkš, mäni, mäni, šin’n’a, en tiedä, loittoze vai lähile, a reboi tiedušt’. Tiedušt’, što ykšin kukoi on kodiš kažil salbattu. Dai tuli. Tuli dai ikkunas ringuw: – Petušok... (Ka ven’ akš sanon!). Petušok, petušok, Zolotoi grebešok (ven’akš sanon), Šolkova boroduška (No ven’akš tuleškadow sanoda) No vi̮gl’an’ v okoško. No pani̮t šigä ajetii, Goroškad, herneht, siplitii, Šyödä ewle kelel (A petušok se ihastui, ku ewle ni kedä) Kanaižed kuokitaa, Kukohuwdel ei antta! No hän ihastukšiz: – Kok-ko-ko-koo, kažid kodiš ewle ka, n’e bojus’, en varada ni kedä! No hän i hyppii, hyppii, a repšoi ainos šin’n’a vai ringuw da ringuw, vai muonitaw da muonitaw kukoid. No kukoin i muonit’t’. Kukoine kui ikkunale tuli, repšoi händä povee dai potašila kandamaa juoste! No a kukoi se ringuw kažile, no... (en voi mit’e sanoda šiin’a... Ven’akš sanda?): – Kot’a-brat’a, nes’ot men’a lisa na vi̮sokie lesa, za čorni̮e lesa, no šin’n’a za gorodok za svoi! I kaži kuwlow. Kuwlow, ka hän ainoi ringuw, aino: – Kot’a-brat’a, nes’ot men’a lisa za vi̮sokie gora da za dolgije lesa... No ka mägiden korged’ed’en... (ka unohtan). No i šin’n’a händää i potašilo. Kaži riibi-räibi, kirvez vyön al juoksoo, juoksoo. Tuli, kai rebol šilmäd riibii dai kukoin kiškoo dai sanoo: – Sanuin ma šil, elä lähte, ka sa vot läkšit, rebo šindaa muonittaw! No hän i: – En lähte enämb, en! Toižen päivän mugaže. No eletii, oldii... yö magatii, huondeksel zavtrokoidii. – Tänäpä ku, – petuškale sanow, kukoile, – štobi̮ ed läkšiiž ni kuna, tänäpä minä lähten loittoza, kačo en kuwle! No, hän sanoo: – En lähte, en lähte ni kuna! No. Vai kaži läkš, kirvehetı vyön ale pani, läkš meččää, repšoo tuli dai myöst’ei händä i muonittaw ikkunan al: Petušok, zoloioi grebešok, Vi̮gl’an’ v okoško, Dam tebe goroško, Pani̮ projehali da Herneht kirbotel’dii da pšenicad, Da ewle kelle šyödä! A kuročkaižed vai (unohtin) Vai kuokitaa Da kukšoile vai ei antta! Häin: – Kok-ko-ko-koo, kažit kodiš ewle, en varaida ni kedä! Dai davai hyppimää. Hyppiw, hyppiw da ikkunale tuli. Repšoi myöst’e krap händää povee dai potašil! Juoksow, ihastunnu, juoksow. A kukoi sе ainoi ringuw kažile: – Kot’a-brat’a, kandaa mindaa lisa šin’n’a pitkän metsän taga, korgedan kreäžän taga, da omaa teremuškaa šin’n’a da omiden lapšidennu da, – vai ringuw, ringuw. No ringui, ringui, kaži vähäižel kuwli. Kuwli, myöst’e tuli. Tuli dai reboil kai šilmäd riibii dai kukoid branii dai taššii händää, taboit’, kodii: – Mit’e ma šindää kielžin, – kukoile sanow, –ka sa ed mindaa kuwndelnu! Vai huomei lähtenet, ka enämb sinä et popadi kodii, minä loitoz uidin! – En läht’e enämb, en läht’e! No myöst’e ehtu oli. Šyödn, juodii, magatii huondeksel noštii, zavtrokoidii. Kaži kirvehen vyön ale pani dai kukoin päčile tugeš dai läkš: – Štobi̮ tänäpä ed uidiiš, tänäpä minä lähten loitoz, – sanow, – en kuwle, kačo! – En lähte, en! No, vai kergidäw kaži lähtä, reboi kui šiid i on. Myöst’ei tuli: Petušok, petušok, Zolotoi grebešok, Pani̮ projehali Da pšenicu nasipali, Da ewle kelle šyödä, Da kanaižet kuokitaa, Da kukšoil ei antta da! Hän myösťe: – Kok-ko-ko-koo, en varaida ni kedä, kažid ewle kodiš da! – šidä da tädä da. Dai hyppii, hyppii. Rebo kuwl’! Dogadi ikkunale. Dai myöst’e hvattii kainaloo händää, potašila. No kukoi ringui, ringui, da mäne ota! Kaži loitoz oli uidinu, ei kuwle. Dai händä i kodii kandoi. Kandoi kodii. Hällää oli kolme t’ytärd: Ykš oli Čučolka, Da toine oli Kukolka... Da Tim Telešok da... melešok. Mäni ihastunu, suot’t’ t’yttärinnu šin’n’a. Suot’t’ ťyttärile. Kaži kodih tuli. Tuli kaži kodih, itköö – ewle kukšoihut, mäni kukšoihut, ewle! Midä n’ygy ma zavedin? Mäni šin’n’a linnale. Läkš linnale dai sanow: – Ostan minä moižen gus’olkan da sobat ostan! Sinijat štanad ošt’ da ruskedan kauftanan ošt’, da tämän ošti gus’olkan, sen moižen balalaikan. No dai suoriš, pani sinijad štanad, ruskedat čabatot, dai ot’t balalaikan kädee dai läkš. Läkš, matkaž, matkaž šin’n’a lisannu sen, pitkän metsän taga da korgedan kreežän taga. Šie hällää oli kodiine, kolme ťyttäryšt oli. No. Dai tuli, dai ištuhez zavalimele. Ištuihe zavalimele. A repšoi se vai kyrzit paštaa, a hän ištui ikkunan ale. Rubež eändämää šihi balalaikaižee da pajatamaa: Dren’-bren’, gus’olki, Da zoloti̮je strunuški. Za gorami vi̮sokimi, Za dolami širokimi, Tam ži̮la-bi̮la lisa, V zolotom šigä kodiižes, Da kolme oli hällää t’ytärd: Ykši oli Kukolka, Da drugaja Čučolka, Kolmas Čelnok, podmeti šestok. No, a repšoil t’ytär se sanow: – Vot, – sanow, – ken čuwdo on täs, ei olnu ni konz n’engost kummad! Vota, ken, – sanow, – šigä eändäw? Vota ma lähten, – emälä sanow, – katsumaa! – Ka mäne, mäne, – sanow. Ot’t’ kyrzäižen kädee, mäni. A kažiine se sid ainoi vuottaa ka, vuottaa, konz kukoi tuloo. Hän kyrzäižen suwhu dai tämäl, sablil leidald peen. Peen piesti dai uut vai prodolžajet, pajataw, vai pajataw: Stren’-bren’ gus’olki, Zoloti̮je strunuški, Korgedan metsän taga, Pit’kän metsän taga Da korgedan kreäžän taga, Da eläw-olow, tämä, rebo S tr’om dočer’ami: Odna Kukolka, druga Čučolka, Tret’ja Čelnok, podmeti šestok. No, hän myöst’e, toine t’ytär sanow: – Mamoi, – sanow, – ana milei kyrzäni, ma lähten kuwndelemaa, ken tämä nenga pajataw. Hän myöst’ei andoi kyrzäižen, andoi, dai läkš. Mäni pihale kuwndelemaa. Kaži ot’t’, sablile piedä vašt – toižen t’ytären tappoi (poigan sen). Nu. Dai uut vai prodolžajet šin’n’a, vai pajataw da pajataw: Stren’-bren- gus’olki, Zoloti̮je strunuški. Za gorami vi̮sokimi, Za doìami širokimi, Tam bi̮la-žila lisa Šigä omas kodiižes. Odna bi̮la Kukolka, Da druga Čučolka, Tret’ja Čelnok, podmeti šestok. Kolmas tulow: – Lähten, – sanow, – minä tože kuwndelemaa, lähten. Emä se aino paštaa kyrzäd. – Mänee, – kyrzäižen andaw da. Dai läkš. Mäni šin’n’a, a kaži se aino vuottaa kukoidu. Ot’t’ myöst’e sablil peädä vaste händää andoi, leikkaž peän dai myöst’e ainoi pajataw: Stren’-bren’, gus’olki... (Nu, pidäwgi sanoda vai?) Zoloti̮je strunuški. Za gorami vi̮sokimi, Za dolami širokimi Tam žila-bi̮la lisa. Šigä s tr’om dočer’ami, Da odna Kukolka, Druga Čučolka, A tret’ja Čelnok, podmeii šestok. A enämbi ewle tyttärid, kolme d’o män’dii. A kukoi se ištuw, vuottaa: – Vuota, – sanow, – minä lähten hot’ katsaldan, ken šigä on? Dai läkš, läkš, kyrzäižen ot’t’, mäni. A šigä oma kažiine! Mäni kažiižennu. Hän, kažiine se, kukšoin taboit’t’ povee dai juoste kodii. Juostaa ihaetukšiš dai... A repšoi aino paštaa, paštaa da vuottaa: «Midä liene hät’ken ewle lapšid! Vota lähten katsomaa»! Mäni ga – šigä d’o ewle ni kukoid, da ewle šigä ni eändäjäd, a poigaižed omad – kaikil leikatut peät virutah šiin! No da repšoi nygy ykšin diei šin’n’a, da ewle ni kedä hällää. Ykšin omas kodiš eläw da gorijow, ainos tuskan pidäw lapšilois. No da minä šigä tože nägin, hän kyrzit paštoi ka, šigä oliin katsoin. Nygyde ewle ni kedä.
• changed the text of the translation
  Ну, жили когда-то петух да кот. Жили-были, жили-были. Ну, кот там говорит петуху: – Вот, – говорит, – я завтра пойду дрова рубить, а тебя оставлю на печке, закрою соломой, и ты никуда не уходи! Ну, он говорит [петух]: – Не уйду, не уйду, – говорит, – никуда. Ну и утром встали, кот приготовил завтрак, поели, попили. Петуха посадил на печку, прикрыл соломой, а сам положил топор под ремень и пошел дрова рубить. Ну, пошел, идет, идет туда, не знаю, близко ли, далеко ли, а лиса разведала. Разведала, что петух дома один у кота заперт. И пришла. Пришла и кричит в окно: – Петушок... (Ой, по-русски говорю!). Петушок, петушок, Золотой гребешок (по-русски говорю), Шелкова бородушка (Ну, получается по-русски) Ну, выглянь в окошко. Ну, паны проехали, Горошек рассыпали, Есть некому! (А петушок обрадовался, что нет никого) Курочки клюют, Петушку не дают! Ну, он обрадовался: – Кок-ко-ко-коо, кота дома нет, не боюсь, никого не боюсь! Он все прыгает, прыгает, а лиса все зовет туда да зовет, знай манит да манит петуха. И выманила петуха. Петушок как на окно прыгнул, лиса его подмышку, и потащила, понесла бегом! Ну, а петушок кричит коту, ну... (не знаю, как сказать тут... по-русски сказать?): – Котя-братя, несет меня лиса на [так] высокие леса, за черные леса, ну, туда, за городок за свой! И кот услышал. Слышит, как он все кричит да кричит: – Котя-братя, несет меня лиса за высокие горы да за долгие леса ... Ну, за высокие горы ... (забываю). Ну, туда его и потащила. Кот, запыхавшись, с топором за поясом бежит, бежит. Прибежал, лисе глаза расцарапал, петуха вырвал и говорит: – Говорил я тебе, не ходи, так ты вот пошел, лиса тебя заманивает! Ну, он и [говорит]: – Не пойду больше, не пойду! На следующий день также. Ну, жили-пожили... ночь переспали, утром позавтракали. – Сегодня, – петушку говорит, – чтобы никуда не ходил, сегодня я пойду далеко, смотри, не услышу! Ну, он говорит: – Не пойду, не пойду никуда! Ну. Только кот пошел, топор за пояс заткнул, пошел в лес, лиса пришла и опять его и манит под окном: Петушoĸ, золотой гребешок, Выглянь в окошко, Дам тебе горошку, Паны проехали да Горошку насыпали да пшеницы, И некому есть! А курочки (забыла) лишь скребут, А петушку не дают! Он: – Кок-ко-ко-коо, кота дома нет, не боюсь никого! И давай прыгать! Прыгал, прыгал и на окно вскочил. Лиса опять цап его в охапку и потащила! Бежит, радуется, бежит. А петух все кричит коту: – Котя-братя, несет меня лиса за долгий лес, за высокую гору, в свой теремок, к своим детям, – и вce кричит, кричит. Ну, кричал, кричал, кот еле услыхал. Услыхал, опять пришел. Пришел и у лисы все глаза расцарапал, и петуха бранит, и тащит его, как поймал, домой: – Как я тебя просил, – петуху говорит, – так ты не послушался меня! Если только завтра пойдешь, так больше ты домой не попадешь, я далеко уйду. – Не пойду больше, не пойду! Ну, опять вечер был уже. Поели, попили, проспали ночь, утром встали, позавтракали. Кот топор за пояс заткнул и петуха на печи заслонил и пошел: – Чтобы сегодня не уходил, сегодня, я далеко пойду, – говорит, – не услышу, смотри! – Не выйду, нет! Ну, только успел кот уйти, лиса тут как тут. Опять и пришла: Петушок, петушок, Золотой гребешок, Паны проехали, Да пшеницу насыпали, Да некому есть, Курочки скребут, Дa петушку не дают! И он опять: – Кок-ко-ко-коо, не боюсь я никого, а кота нет дома! – да то да се. И прыгает, прыгает. Лиса услыхала. Заметила на окне. И опять хвать его подмышку – и потащила. Ну, петух кричал, кричал, так поди возьми! Кот далеко ушел, не услышал. И его домой и притащила. Притащила домой. У нее было три дочери: Одна была Чучолка Да другая Куколка... Да Тим-телешок... мелешок. Пришла довольная, дала [петуха] своим дочерям. Дала дочерям. Кот приходит домой. Приходит кот домой, плачет – нет петушка, ушел петушок, нету! «Что я теперь заведу»? Пошел в город. Пошел в город и говорит: – Куплю я такие гусельки, да одежду куплю. Синие штаны купил да красный кафтан купил и купил гусельки такие, вроде балалайки. Ну и оделся, надел синие штаны, красные сапожки, взял балалайку в руки и отправился. Отправился, идет, идет туда к лисе, за долгий лес, за высокую гору. Там у нее [лисы] был домик, три дочери было. Ну. И пришел и сел на завалинку. Сел на завалинку. А лиса там знай блины печет, а он сел под окно. Стал наигрывать на балалайке и петь: Дрень-брень, гусельки Да золотые струнушки! За горами высокими, За долами широкими, Там жила-была лиса, В золотом домике Да было у нее три дочери: Одна была Куколка, Да другая Чучолка, Третья Челнок, подмети шесток. Ну, а дочь лисы говорит: – Вот, – говорит, – что за чудо там, никогда не было такого чуда! Погоди, кто там, – говорит, – наигрывает? Погоди, я пойду, – матери говорит, – посмотрю! – Так иди, иди, – говорит. Взяла блин в руки и пошла. А кот тут все ждет, все ждет, когда петушок придет. Он блин себе в рот, а [лисенку] саблей голову отрубил. Снял голову и опять продолжает петь, все поет: Стрень-брень гусельки, Золотые струнушки, За долгим лесом, Да за высокой горой, Да живет там лиса, С тремя дочерями: Одна Куколка, друга Чучолка, Третья Челнок, подмети шесток. Ну, опять вторая дочь говорит: – Мама, – говорит, – дай мне блин, я пойду послушаю, кто там так поет. Она опять и дала блин, дала и пошла [дочь]. Вышла во двор послушать. Кот взял, саблей по голове, вторую дочь убил (лисенка). Ну. И опять все продолжает, все поет и поет: Стрень-брень гусельки, Золотые струнушки! За горами высокими, За долами широкими, Там была-жила лиса, В своем домике. Одна была Куколка, Да друга Чучолка, Третья Челнок, подмети шесток. Третья идет: – Пойду, – говорит, – и я послушаю, пойду. Мать все печет блины. – Иди, – дала ей блин. И пошла. Вышла туда, а кот все ждет петушка. Взял опять саблей дал по голове, отрубил голову и снова поет: Стрень-брень гусельки... (опять все сказать?) Золотые струнушки! За горами высокими, За долами широкими, Там жила-была лиса. Там с тремя дочерями, Да одна Куколка, Друга Чучолка, А третья Челнок, подмети шесток. Больше дочерей нет, все трое ушли. А петушок сидит, ждет: – Дай, – говорит, – я пойду хоть взгляну, кто там? И пошел, пошел, блин взял, вышел. А там свой кот! Подошел к коту. Кот петуха поймал в охапку и бегом домой. Бегут, обрадовались... А лиса все печет, печет и ждет: «Что-то долго нет детей? Пойду посмотрю»! Пошла, а там нет ни петушка, ни певца, а дети свои лежат тут все без голов! Ну и теперь лиса осталась там одна, никого у нее нет. Одна в своем доме живет и горюет, все тоскует по детям. Ну и я там тоже видела, как она блины пекла, была там, смотрела. Теперь никого уже нет.

April 09, 2023 in 20:11 Нина Шибанова

• created the text
• created the text translation
• created the text: No, eletii ende kukoi da kaži. Eletii, oldii, eletii, oldii. No, kaži sе sanow kukoile: – Vot, – sanow, – minä huomei lähten halgot kuoržimaa, a šindai dietän päčile, tugedan olgel, i elä ni kuna lähte! No, hän sanow: – En lähte, en lähte, – sanow, – ni kuna! No i huondeksel noštii, kaži zawtrokan keit’t’, šyödii, juodii. Dai kukoin tugeš päčile olgel, a iče pani kirvehen vyön ale dai läkš halgot kuoržimaa. No läkš, mäni, mäni, šin’n’a, en tiedä, loittoze vai lähile, a reboi tiedušt’. Tiedušt’, što ykšin kukoi on kodiš kažil salbattu. Dai tuli. Tuli dai ikkunas ringuw: – Petušok... (Ka ven’ akš sanon!) Petušok, petušok, Zolotoi grebešok (ven’akš sanon), Šolkova boroduška (No ven’akš tuleškadow sanoda) No vi̮gl’an’ v okoško. No pani̮t šigä ajetii, Goroškad, herneht, siplitii, Šyödä ewle kelel (A petušok se ihastui, ku ewle ni kedä) Kanaižed kuokitaa, Kukohuwdel ei antta! No hän ihastukšiz: – Kok-ko-ko-koo, kažid kodiš ewle ka, n’e bojus’, en varada ni kedä! No hän i hyppii, hyppii, a repšoi ainos šin’n’a vai ringuw da ringuw, vai muonitaw da muonitaw kukoid. No kukoin i muonit’t’. Kukoine kui ikkunale tuli, repšoi händä povee dai potašila kandamaa juoste! No a kukoi se ringuw kažile, no... (en voi mit’e sanoda šiin’a... Ven’akš sanda?): – Kot’a-brat’a, nes’ot men’a lisa na vi̮sokie lesa, za čorni̮e lesa, no šin’n’a za gorodok za svoi! I kaži kuwlow. Kuwlow, ka hän ainoi ringuw, aino: – Kot’a-brat’a, nes’ot men’a lisa za vi̮sokie gora da za dolgije lesa... No ka mägiden korged’ed’en... (ka unohtan). No i šin’n’a händää i potašilo. Kaži riibi-räibi, kirvez vyön al juoksoo, juoksoo. Tuli, kai rebol šilmäd riibii dai kukoin kiškoo dai sanoo: – Sanuin ma šil, elä lähte, ka sa vot läkšit, rebo šindaa muonittaw! No hän i: – En lähte enämb, en! Toižen päivän mugaže. No eletii, oldii... yö magatii, huondeksel zavtrokoidii. – Tänäpä ku, – petuškale sanow, kukoile, – štobi̮ ed läkšiiž ni kuna, tänäpä minä lähten loittoza, kačo en kuwle! No, hän sanoo: – En lähte, en lähte ni kuna! No. Vai kaži läkš, kirvehetı vyön ale pani, läkš meččää, repšoo tuli dai myöst’ei händä i muonittaw ikkunan al: Petušok, zoloioi grebešok, Vi̮gl’an’ v okoško, Dam tebe goroško, Pani̮ projehali da Herneht kirbotel’dii da pšenicad, Da ewle kelle šyödä! A kuročkaižed vai (unohtin) Vai kuokitaa Da kukšoile vai ei antta! Häin: – Kok-ko-ko-koo, kažit kodiš ewle, en varaida ni kedä! Dai davai hyppimää. Hyppiw, hyppiw da ikkunale tuli. Repšoi myöst’e krap händää povee dai potašil! Juoksow, ihastunnu, juoksow. A kukoi sе ainoi ringuw kažile: – Kot’a-brat’a, kandaa mindaa lisa šin’n’a pitkän metsän taga, korgedan kreäžän taga, da omaa teremuškaa šin’n’a da omiden lapšidennu da, – vai ringuw, ringuw. No ringui, ringui, kaži vähäižel kuwli. Kuwli, myöst’e tuli. Tuli dai reboil kai šilmäd riibii dai kukoid branii dai taššii händää, taboit’, kodii: – Mit’e ma šindää kielžin, – kukoile sanow, –ka sa ed mindaa kuwndelnu! Vai huomei lähtenet, ka enämb sinä et popadi kodii, minä loitoz uidin! – En läht’e enämb, en läht’e! No myöst’e ehtu oli. Šyödn, juodii, magatii huondeksel noštii, zavtrokoidii. Kaži kirvehen vyön ale pani dai kukoin päčile tugeš dai läkš: – Štobi̮ tänäpä ed uidiiš, tänäpä minä lähten loitoz, – sanow, – en kuwle, kačo! – En lähte, en! No, vai kergidäw kaži lähtä, reboi kui šiid i on. Myöst’ei tuli: Petušok, petušok, Zolotoi grebešok, Pani̮ projehali Da pšenicu nasipali, Da ewle kelle šyödä, Da kanaižet kuokitaa, Da kukšoil ei antta da! Hän myösťe: – Kok-ko-ko-koo, en varaida ni kedä, kažid ewle kodiš da! – šidä da tädä da. Dai hyppii, hyppii. Rebo kuwl’! Dogadi ikkunale. Dai myöst’e hvattii kainaloo händää, potašila. No kukoi ringui, ringui, da mäne ota! Kaži loitoz oli uidinu, ei kuwle. Dai händä i kodii kandoi. Kandoi kodii. Hällää oli kolme t’ytärd: Ykš oli Čučolka, Da toine oli Kukolka... Da Tim Telešok da... melešok. Mäni ihastunu, suot’t’ t’yttärinnu šin’n’a. Suot’t’ ťyttärile. Kaži kodih tuli. Tuli kaži kodih, itköö – ewle kukšoihut, mäni kukšoihut, ewle! Midä n’ygy ma zavedin? Mäni šin’n’a linnale. Läkš linnale dai sanow: – Ostan minä moižen gus’olkan da sobat ostan! Sinijat štanad ošt’ da ruskedan kauftanan ošt’, da tämän ošti gus’olkan, sen moižen balalaikan. No dai suoriš, pani sinijad štanad, ruskedat čabatot, dai ot’t balalaikan kädee dai läkš. Läkš, matkaž, matkaž šin’n’a lisannu sen, pitkän metsän taga da korgedan kreežän taga. Šie hällää oli kodiine, kolme ťyttäryšt oli. No. Dai tuli, dai ištuhez zavalimele. Ištuihe zavalimele. A repšoi se vai kyrzit paštaa, a hän ištui ikkunan ale. Rubež eändämää šihi balalaikaižee da pajatamaa: Dren’-bren’, gus’olki, Da zoloti̮je strunuški. Za gorami vi̮sokimi, Za dolami širokimi, Tam ži̮la-bi̮la lisa, V zolotom šigä kodiižes, Da kolme oli hällää t’ytärd: Ykši oli Kukolka, Da drugaja Čučolka, Kolmas Čelnok, podmeti šestok. No, a repšoil t’ytär se sanow: – Vot, – sanow, – ken čuwdo on täs, ei olnu ni konz n’engost kummad! Vota, ken, – sanow, – šigä eändäw? Vota ma lähten, – emälä sanow, – katsumaa! – Ka mäne, mäne, – sanow. Ot’t’ kyrzäižen kädee, mäni. A kažiine se sid ainoi vuottaa ka, vuottaa, konz kukoi tuloo. Hän kyrzäižen suwhu dai tämäl, sablil leidald peen. Peen piesti dai uut vai prodolžajet, pajataw, vai pajataw: Stren’-bren’ gus’olki, Zoloti̮je strunuški, Korgedan metsän taga, Pit’kän metsän taga Da korgedan kreäžän taga, Da eläw-olow, tämä, rebo S tr’om dočer’ami: Odna Kukolka, druga Čučolka, Tret’ja Čelnok, podmeti šestok. No, hän myöst’e, toine t’ytär sanow: – Mamoi, – sanow, – ana milei kyrzäni, ma lähten kuwndelemaa, ken tämä nenga pajataw. Hän myöst’ei andoi kyrzäižen, andoi, dai läkš. Mäni pihale kuwndelemaa. Kaži ot’t’, sablile piedä vašt – toižen t’ytären tappoi (poigan sen). Nu. Dai uut vai prodolžajet šin’n’a, vai pajataw da pajataw: Stren’-bren- gus’olki, Zoloti̮je strunuški. Za gorami vi̮sokimi, Za doìami širokimi, Tam bi̮la-žila lisa Šigä omas kodiižes. Odna bi̮la Kukolka, Da druga Čučolka, Tret’ja Čelnok, podmeti šestok. Kolmas tulow: – Lähten, – sanow, – minä tože kuwndelemaa, lähten. Emä se aino paštaa kyrzäd. – Mänee, – kyrzäižen andaw da. Dai läkš. Mäni šin’n’a, a kaži se aino vuottaa kukoidu. Ot’t’ myöst’e sablil peädä vaste händää andoi, leikkaž peän dai myöst’e ainoi pajataw: Stren’-bren’, gus’olki... (Nu, pidäwgi sanoda vai?) Zoloti̮je strunuški. Za gorami vi̮sokimi, Za dolami širokimi Tam žila-bi̮la lisa. Šigä s tr’om dočer’ami, Da odna Kukolka, Druga Čučolka, A tret’ja Čelnok, podmeii šestok. A enämbi ewle tyttärid, kolme d’o män’dii. A kukoi se ištuw, vuottaa: – Vuota, – sanow, – minä lähten hot’ katsaldan, ken šigä on? Dai läkš, läkš, kyrzäižen ot’t’, mäni. A šigä oma kažiine! Mäni kažiižennu. Hän, kažiine se, kukšoin taboit’t’ povee dai juoste kodii. Juostaa ihaetukšiš dai... A repšoi aino paštaa, paštaa da vuottaa: «Midä liene hät’ken ewle lapšid! Vota lähten katsomaa»! Mäni ga – šigä d’o ewle ni kukoid, da ewle šigä ni eändäjäd, a poigaižed omad – kaikil leikatut peät virutah šiin! No da repšoi nygy ykšin diei šin’n’a, da ewle ni kedä hällää. Ykšin omas kodiš eläw da gorijow, ainos tuskan pidäw lapšilois. No da minä šigä tože nägin, hän kyrzit paštoi ka, šigä oliin katsoin. Nygyde ewle ni kedä.