Balakirev Nikolai
Vähäne mamah näh
Karelian Proper
New written Tver
Lopulla šygyžyö miula annettih otpuskan i mie läksin mamah omah kyläh. Kerran huomnekšella koissa kačon, mama kunnollou šuoriečou. Kyžyn:
– Kunne šie šuoriečet? Gribah mingo?
Hiän miula:
– Myttyöt gribat Pokrovan jälgeh. Vähästä ennen šiun tulendua jo lumi oli da väliän šuli. Tänä vuodena pelvaš viikon trestakši ei valmistun ka i jäi noštamatta moni gektarua trestua täh šua. Lähen vähäzen autan naizilla noštua trestat n’uappuloih.
– Kunne šie lähet? Kačo mytyš šiä on: vilu, tuuli, taivahašša unettau.
Mama nimidä vaštah ei virka, znai šuoriečou. Mie tuaš:
– Šiula vet’ jo kuužikymmendäviizi vuotta liey. Eu midä šyyvä mingo? Pijät lehmiä, lambahie, kanoida, ogordua tämänmuos’t’a ruat. Nin vielä pidäy kolhozan ruavot ruaduo.
Mama nagruas’s’a:
– Ruan. Pijän... En pidäis nin millä teidä ber’goiččizin, konža kodih tuletta, laukan harčuloilla mingo? Teilä kaz’onnoit šyömizet linnašša mingo ei nadoimittu?
Niän, što händä ei šua pidiä koissa:
– Missiä hot’ trestua noššetah? – kyžyin.
– Kannikahošša.
– O-ho-o! Šinne šua kakši kilometrua redukašta dorogua myöt’ plukuttua.
– Plukutan.
Uidi... Proidi čuasuo kakši, kuulen, tulou. Tuli rastrojičen. Mie:
– Mama, midä šie tämän välehyöh?
– Midä, midä? Romaniha Man’a ajo pois’ pellošta.
– Kuin näin ajo? Min tuačči ajo? – kyželen mie.
– Kuin näin ajo? Niin i ajo. N’uaputan, n’uaputan, doijin Man’ah šua. A hiän miula: "Jel’a, hot’ et ois’ i priäččiečen peldoh tällä šiällä nin? Spruaviečemma trestanke i šiutta". Näistä šanoista mie abeuvuin kyynelih šua. "Ka hyvin, – šanon – jo en liennyn nikunne godnoi, – tr’ahnin yššän trestua Romanihalla jalgoih – Na rua, vain šiula, raukalla, nagole on vähä ruadomis’t’a, ušto mie häkytän vain", – plöhnin da i läksin kodih.
Mie kabuin maman:
– Oh, mama, mama, vähä mingo šiula šenittä trestoitta dostuanieči kaikenmuos’t’a ruaduo ruadua. Možo Man’a-čikko šilma žualivoičči, a šie šiännyit.
Tämänmuone miun mama oli, vanhah šua nagole huolovašša: kahekšan vuotta brigadirana, a vuuvet myttyöt? Voinavuuvet da nellä vuotta srazu voinan jälgeh, nämä že vuuvet člen pravlenija kolhoza, šidä moničči člen izbiratel’noi komissii, šidä moni, moni vuotta člen cerkovnogo soveta.
Balakirev Nikolai
Маленько о моей маме
Russian
В конце осени мне дали отпуск и я поехал в деревню к маме. Дома, как-то утром, смотрю, мама куда-то собирается, спросил:
- Зачем одеваешься? По грибы, что ли собралась?
Она мне:
- Какие ещё грибы после Покрова. Незадолго перед твоим приездом уже снег выпадал, да вот растаял. В этом году постеленный лён долго в тресту не выходит. До сих пор несколько гектар тресты не поднятыми остались. Пойду, помогу немного женщинам поставить тресту в конуса.
- Куда ты пойдёшь? Смотри, какая погода: холодно, ветер, дождик моросит.
Мама в ответ - ни слова. Продолжает одеваться. Я опять:
- Ведь тебе скоро уже шестьдесят пять лет будет. Или есть нечего? Держишь корову, овец, кур, огромный огород обрабатываешь – мало этого ещё и колхозу помогать собираешься.
Мама рассмеялась:
- А как же? Работаю. Держу... Не держала бы, так чем я вас потчевать стала, когда вы домой приезжаете, магазинными харчами, что ли? Вам городская казённая еда ещё не надоела?
Вижу, что её не удержать дома:
- Тресту-то где поднимают?
- Канникахо.
- Ого! Туда же два километра по грязи топать.
- Потопаю.
Ушла… Спустя два часа слышу: идёт. Пришла в расстройстве. Я ей:
- Мама, почему так рано?
- Почему, почему – Романиха Маня выгнала прочь с поля.
- Как так выгнала? Из-за чего выгнала? – спрашиваю.
- Как так выгнала? - так и выгнала. Ставлю, ставлю конуса, дошла до Мани. А она мне: "Еля, зачем явилась в поле в такую погоду? Справимся с трестой и без тебя". От этих слов мне обидно стало до слёз. "Прекрасно, - говорю, - значит уже никуда не годной стала", - кинула охапку тресты Романихе под ноги – "на – трудись, лишь тебе, бедняжке, всегда работы мало, или я мешаю", - плюнула и ушла домой.
Я обнял маму:
- Ох, мама, мама, без этой тресты мало досталось что ли всяких трудов, забот в жизни. Тётя Маня может быть пожалела тебя, а ты сердишься.
Такая моя мама была. Мало ли ей досталось в жизни: восемь лет бригадиром работала – а в какие годы? – в военные, да самые тяжёлые послевоенные. Много лет состояла членом правления колхоза, членом церковного совета, в нескольких избирательных компаниях, была членом изберкома.
