Texts

Return to review | Return to list

Lapšet l’äz’ittih

history

October 31, 2023 in 11:15 Нина Шибанова

• changed the text of the translation
  Дети болели [часто], корь у них, ещё оспа, ветряная оспа, крапивная лихорадка. Корь лечили – накрывали ребёнка и окна завешивали всё красным. А [коли] ветряная оспа, так её ничем нельзя было вылечить: лицо, личико покроется болячками, струпьями. Уж очень долго болели; затем зта короста (‘болячки’) отпадёт, человек рябым и станет. А потом и рахитики были, тоже большие животы, что-то постоянно большие животы были. Детей кормили очень плохо, народ был бедный, даже баранок не было. Коли нет марли, возьмут тряпку, ниточки из тряпки повыдергают, [она] сделается пореже. Потом и нажуют баранок, у кого они есть, а нет – так чёрного хлеба, вот и дадут ему эту соску; потому, наверно, дети и были часто рахитичными. Животы у них большие, и ходили [плохо]. Очень долго не ходили: у кого четыре года, у кого и пять лет. Ну, вот такими болезнями болели дети. А потом ведь и такое бывает (‘дети есть’), [что] родят, а у них на спине вроде грязь. Как их лечили? Возьмут тряпочку, намажут дрожжами, приложат к спинке [ребёнка] да его в печку: посадят ребёнка в печку попарить. Потом как снимут эту тряпочку, так у него [со спинки] даже всю кожицу отдерут. Это у ребёнка, как родится, бывает «щетинка». Лечат эту «щетинку» ещё грудным молоком, брызгают, потом вот этими дрожжами, как я уже сказала. А ещё ведь и грыжа бывает; так грыжу никто и ничем не мог вылечить. Так во всём сельсовете одна ворожея есть, вот туда к ней и ездили лечить [детей]. Правда, она лечила, иного и вылечит. Да. Если у ребёнка преет шейка или там за ушками, или в паху, тогда ведь не было ни пудры, ни присыпки, так мы [делали] вот как: старая ель, у ели там кора, эту кору снимем, сдёрнем, из-под неё и посыплется будто порошок (‘мучица’); вот этим и посыплем те места. А если у маленького ребёнка всё время отрыжка, то спросишь: «Ой, чем же его вылечить?» – «Да чем лечить? Это он отрыгает просто так, [личико] почище будет». И на этом всё. А случается, что опухоли образуются у человека, так [их] лечили таким образом: возьмём льноволокно, намылим и это всё привяжем [к опухоли]. Ещё привязываем траву, которая растёт вот у дороги, этим и лечим опухоли. Да ведь были такие люди, которые и заговаривали опухоли, и они проходили, но это очень редко. В сельсовете может один человек. А ещё дети болеют – у них случаются припадки. Так что тогда [делать]? В часовне иногда стол и на нём скатерть, и вот возьмём из часовни эту скатерть, накроем ребёнка, так [припадок] колотит-колотит [его] может полчаса или час, а потом прекратится. Вот этим и лечили, а так больше не лечили ничем. Раньше руку, бывало, как порежешь, а лечить нечем было, доктор за тридцать вёрст, туда не побежишь (‘не пойдёшь’), так руку порежешь, и посыплем [рану] сажей. А если на руках нарыв отчего-то, то мы привязывали шерсть, макали [её] в сметану, а не то и творог привязывали. Нарывы ведь разные бывают, когда между пальцами, нарыв между пальцами, так прикладывали глину: разомнёшь-разомнёшь глину и приложишь [эту] глину. Лук пекли, хлебом с солью, этим и другим прежде лечили руки. А когда у человека чесотка, ведь и дети были в чесотке,| и чем же лечить? Берут золу, сделают щёлок, такой [крепкий] щёлок, что сразу кровью зальёт. Раз, второй вымоют, ну, а потом [короста] начнёт сохнуть. Вот этим лишь лечили.

October 31, 2023 in 10:47 Нина Шибанова

• created the text
• created the text translation
• created the text: Lapšet l’äz’ittih, kor’uh ol’ heil’, viäl ol’ osp, mušt osp, vesnuh. Kor’uhuu l’ečittih ka katettih händäh kaikk ruškilla i iknoi zanvesvaidin. A mušt osp ol’, händä n’imil’l’ ei voinun l’ečči: l’ica, l’iczen ruadaw kiibikkän kibikkän. Äjäl’d’ jo viikon l’äz’ittih, a šid’ n’äm kibizet langtah, hin i l’iänöw r’aboi. A šid ol’ i rahit’iki, tož šuwret vačat, mid’ l’yw ainoš toko oldih šuwret vačat. Pahoin heidän äijäl’d’ šyätettih, oldih bednoit naroda, i borašku daž ei ollun. Ottah tr’äpkan, i marl’ua eij ollun, tr’äpkzešt n’itkz’ii vejel’l’äh vejel’l’äh, ruaduččow harvemban’. Šid i n’äčt’etäh, kel’l’ on kum boreškuw a ei n’in l’eibii muštuu, ka annettih hänel’l’ täd soskuw, navern tämän tokkuu oldih kaikk lapšet äijäl’d’ jo rahit’ikat. Vačat heil’ šuwret i kävel’dih. Viikon äijäl’d’ ei kävel’d, kel’l’ n’el’l’ vuatt i viiz’ vuatt. Nu ka muazet oldih kaikki bol’ez’n’at vet. A to ollah muazet lapšet, šuwvah, heil’ ollah kuin zamraškat šel’l’äl’l’ä. Kuin heidäh l’ečittih? Ottah šeppi tr’äpkan voijetah šepäl’l’, pannah šel’gz’in pil’l’ä da hänen kiwguh pan, kiwguh i pannah lapšen, kyl’vetmäh. Šit’ tämän tr’äpkzen kuin sn’imt’äh a hin daž i, kaiken nahkzen hänel’dä viidr’itäh. Täm lapšell ollah kuin šuaw ollah šugnat. Šughid n’äid l’ečittih ka maijoll omall n’än’n’is’t br’izgaijah, patom ka täl’l’ä šepäl’l’, kuin mi ran’š šanoin. A patom viäl’ ved’ ollah i griiz’it, griiz’l’ei n’ikel’ n’imil’l’ ei voinun l’eččii. Šiäl’ on kaikešš s’el’savetašš yks’ akka, ka šinn i ajl’imma l’ečmäh. Nu hin l’ečč prawda, muwvannell i viil’ečvaiččow n’äidä, Aha. Jes’l’ lapšella ka l’ihawduw kaglan’ il’ korvzet il’ n’iär’evz’et, šilloin vet’ eij ollun n’i pudruu n’i posipkua, to myä kuwž on vanh kuwž, a šiäl’ viäl’ kor’ink on, ka kor’inkan tämän šuamm, d’ernumm tämän kor’inkan, šiäl’d’ i posipl’iččow kun jawhon’, täl’l’ i posipaiččim heidän. A jesl’i lapšut pikkaran’ šiäl’ okšendaw kaik, to kyžyt «Oi! Mil’l’ händäh hos’ l’eččii?» - «Da mil’l’ l’eččii? Täm hin okšendaw n’iin, valgimban’ l’iänöw». I kaik šiin’. A on in’ehmiz’ell ruadučtah paiz’et, to l’eččim šen’iin, otamm pelvašt, muilall namuil’ičemm i täd kaikki šidl’emm. Viäl’ travuu šidl’emm ka kumban’ dorgall on, täd i täl’l’ l’eččim paiz’loi. Nu oldih muazet in’ehmizet i zagavar’ival’i paiz’loi, hy prohd’ittih, nu täm ol’ äjäl’d’ r’etko. Moož s’el’savetašš yks’ in’ehmin’. A to on viäl’ lapšet l’äz’itäh, ruaduččow pripatka hänel’l’ä. Nu mid? On toko inagda časown’ašša stol i šiäl’ on skuat’t’er’, ka tuamm tämän časown’ašt skuat’t’er’in, katam lapšen, nu pobjot, pobjot, nu može pualen čiäs’i čiäs’in, a sid’ i otoid’iw. Ka täl’l’ i l’eččimm, viäl’ n’imil’l’ emm l’eččin. Jiäl’l’ jes’l’ tok kun käz’in l’eikkut, l’ečči ei mil’l’ ollun, a dohtar’ on šiwl kolmkymmen’d virštua, šinn et l’äh, l’eikkut käz’in i myä posipaičim novella. A jes’l’i do käz’is’s’ mid narivaiččow, to my šidoimm villuu, makaičim sn’imkzeh, a to i rahkuu šidoimm. Vet’ ollah raznoit ollah narivat, to on šormšuar’, to on nariw, šormšuar’eh šidoim šavie, šavie mähkit mähkit šavi šidoim. Luwkkuu paistoimm, i l’eibii šualanken i kaikki, ka täl’l’ i l’eččimm ran’š käzl’öi. A koož on šywhmin’ ruaduččow jes’l’i in’ehmiz’ell, vet’ i lapšet oldih šywhmiz’ešš. I mil’l’ l’ečči? Pannah tuhkuw, ruatah poron, muazen poron što kerdah ver’ell zal’eiččow. Yhen keeran i toiz’en keeran, nu a patom l’ähtöw kuivumah. Ka täl’l’ l’ečittih vain.