Texts

Return to review | Return to list

Pamidorat da ogurčat

history

November 27, 2023 in 16:43 Нина Шибанова

changed the text of the translation
А есть ли, растут ли помидоры? Растут, уже и у меня было много, некоторые сорта хорошие были. Даже к второму августа, у нас праздник Ильин день, у меня уже поспели (‘покраснели’) в огороде, красные были. Даже в огороде, на грядке, поспевают (‘краснеют’)? А когда как. Ну и хорошие были, ну и хорошие! А в этом году помидоры были плохие, нехорошие. Ну и лето тоже было плохое. Да, лето было плохое, не урожайное для помидоров. Ну и плохое лето было, холодное. Помидоры любят тоже хорошее лето, тёплое, жару. Да. Ну, а [если] растёт только этот куст? Так я жила тут ещё до войны, я не здесь жила, там, на краю жила, сколько у меня тогда было помидоров. Очень много было. А у меня мальчик был, с двадцать пятого года, он у меня погиб, он очень умел за ними ухаживать. И вон сколько у меня было помидоров, сколько было помидоров! На корню были все спелые. Я и [...]. Так он очень хорошо ухаживал. Значит, начнёт расти [куст], вот эти все длинные побеги (‘отростки’) пасынковал, прочь и обламывал. Их или ножницами, или просто так ногтями обрывал, оставлял лишь наверху, чтобы куст (‘он’) [рос]. А иначе он расширится, из него получится вроде можжевельник, его и не удержать: куст будет на земле лежать. Вот так нужно [ухаживать]. Значит, нужно уметь ухаживать? Да, надо уметь ухаживать, уметь надо. Вот у меня был сыночек, ещё молоденький был, а умел за ними ухаживать. Очень хорошо ухаживал, и помидоров у меня было очень много. Ну и после у меня было, но так много, столько [теперь] не сажаю. Тогда мы сажали помногу: корней там двадцать или пятьдесят. А теперь я сажаю штук десять, десяточек, да. А в этом году было лишь шесть, не было [и] десяточка. Два сразу погибли, завяли. Что сначала убираете из огорода? Картошку как уберём. Огурцы поспеют и сниму, сложу в ведро, вымою, потом переложу в кадку. А теперь кадок нет, у меня есть такие обливные [бачки], а также кастрюли. В кастрюлю, ну туда положу этих листьев смородины и моркови, не морковь - укропу! Соврала - укропу и чесноку, и засолю. Соль взвешу, много ли, значит, [нужно], взвешу.^ На меру, значит, кладут два, два фунта [соли]. В фунте четыреста грамм, а в двух - восемьсот грамм. На меру надо положить соли два фунта, на одну меру. Ну, в этом году огурчики у меня маленькие, хорошие огурцы. Удачный получился засол: они не пересолены сильно, весьма хорошие огурцы. Зимой кадка так и стоит, не промерзает? Да, промерзает, промерзает. Вот я уеду опять, к дочери в Москву, опять уеду на зиму на Новый год, у меня, значит, огурцы остаются. Просто так их оставить нельзя, они промёрзнут. Я возьму их, [и] у кого нет огурцов, тому их и отдам. Отдам их, мне их некуда убрать. А дочь говорит: «Мама, ты оставь, оставила бы там, в подполье оставила бы, - говорит, - а весной приехала бы, - говорит, - они оттаяли бы. Ну, пусть не были бы совсем такие твёрдые, но всё-таки, - говорит, - есть их можно». Вот в этом году хочу оставить немножко, что ещё осталось в кастрюльке. Не стану отдавать, оставлю их в подполье, в подполье, да; иначе их нельзя, так, на мороз, холод оставить (‘положить’). Они промёрзнут, попортятся, да, будут пустые, дряблые будут. Так вот, в старину рядом со мной жили соседи, семьи тогда ведь были большие, огурцов солили помногу, ведь кадки были, по десять мер сразу солили. Но много и съедали, а на зиму тоже некуда убрать, оставят их в помещении [на холоде]. А весной, говорит, оттают и тоже, говорят, огурцы были хорошие и не испортились. А мы, как-то, со своим мужем выкопали в земле яму, кадку туда и зарыли. Весной [...], отрыли мы её весной: огурцы были тоже очень хорошие, очень вкусные. И мой отец так делал, и я от отца также научилась. Да, хорошие были [огурцы]. Я прошла мимо одной женщины, дала ей [огурцов]: «Ой, Евдокия! Какие хорошие огурцы. Где ты такими [сохранила], как ты их спасла, что ты с ними делала?» Я сказала: «В яму были зарыты, в яме, вот». А кадка была тоже большая, мер пять кадка была, и огурцы хорошие были. А с чем ели огурцы? Огурцы? И со сметаной едят, и с маслом едят, а кто и с картошкой ест. Утром вот, у меня больная дочь, и вот сварю картошки, горяченькой, горячую картошку и огурцы, и едим. А помидоры спелыми (‘красными’) едим. Я просто так ем, а дочь вот как у меня приедет из Москвы, так она нарежет, в миску положит эти помидоры, потом ещё чем-то намаслит их, она вроде вкуснее, чем я, делает. Ясно - это вкуснее (‘лучше’). А я просто так, так их ем, целыми, с солью.

November 27, 2023 in 16:41 Нина Шибанова

changed the text of the translation
А есть ли, растут ли помидоры? Растут, уже и у меня было много, некоторые сорта хорошие были. Даже к второму августа, у нас праздник Ильин день, у меня уже поспели (‘покраснели’) в огороде, красные были. Даже в огороде, на грядке, поспевают (‘краснеют’)? А когда как. Ну и хорошие были, ну и хорошие! А в этом году помидоры были плохие, нехорошие. Ну и лето тоже было плохое. Да, лето было плохое, не урожайное для помидоров. Ну и плохое лето было, холодное. Помидоры любят тоже хорошее лето, тёплое, жару. Да. Ну, а [если] растёт только этот куст? Так я жила тут ещё до войны, я не здесь жила, там, на краю жила, сколько у меня тогда было помидоров. Очень много было. А у меня мальчик был, с двадцать пятого года, он у меня погиб, он очень умел за ними ухаживать. И вон сколько у меня было помидоров, сколько было помидоров! На корню были все спелые. Я и [...]. Так он очень хорошо ухаживал. Значит, начнёт расти [куст], вот эти все длинные побеги (‘отростки’) пасынковал, прочь и обламывал. Их или ножницами, или просто так ногтями обрывал, оставлял лишь наверху, чтобы куст (‘он’) [рос]. А иначе он расширится, из него получится вроде можжевельник, его и не удержать: куст будет на земле лежать. Вот так нужно [ухаживать]. Значит, нужно уметь ухаживать? Да, надо уметь ухаживать, уметь надо. Вот у меня был сыночек, ещё молоденький был, а умел за ними ухаживать. Очень хорошо ухаживал, и помидоров у меня было очень много. Ну и после у меня было, но так много, столько [теперь] не сажаю. Тогда мы сажали помногу: корней там двадцать или пятьдесят. А теперь я сажаю штук десять, десяточек, да. А в этом году было лишь шесть, не было [и] десяточка. Два сразу погибли, завяли. Что сначала убираете из огорода? Картошку как уберём ~~[...]~~. Огурцы поспеют и сниму, сложу в ведро, вымою, потом переложу в кадку. А теперь кадок нет, у меня есть такие обливные [бачки], а также кастрюли. В кастрюлю, ну туда положу этих листьев смородины и моркови, не морковь - укропу! Соврала - укропу и чесноку, и засолю. Соль взвешу, много ли, значит, [нужно], взвешу. На меру, значит, кладут два, два фунта [соли]. В фунте четыреста грамм, а в двух - восемьсот грамм. На меру надо положить соли два фунта, на одну меру. Ну, в этом году огурчики у меня маленькие, хорошие огурцы. Удачный получился засол: они не пересолены сильно, весьма хорошие огурцы. Зимой кадка так и стоит, не промерзает? Да, промерзает, промерзает. Вот я уеду опять, к дочери в Москву, опять уеду на зиму на Новый год, у меня, значит, огурцы остаются. Просто так их оставить нельзя, они промёрзнут. Я возьму их, [и] у кого нет огурцов, тому их и отдам. Отдам их, мне их некуда убрать. А дочь говорит: «Мама, ты оставь, оставила бы там, в подполье оставила бы, - говорит, - а весной приехала бы, - говорит, - они оттаяли бы. Ну, пусть не были бы совсем такие твёрдые, но всё-таки, - говорит, - есть их можно». Вот в этом году хочу оставить немножко, что ещё осталось в кастрюльке. Не стану отдавать, оставлю их в подполье, в подполье, да; иначе их нельзя, так, на мороз, холод оставить (‘положить’). Они промёрзнут, попортятся, да, будут пустые, дряблые будут. Так вот, в старину рядом со мной жили соседи, семьи тогда ведь были большие, огурцов солили помногу, ведь кадки были, по десять мер сразу солили. Но много и съедали, а на зиму тоже некуда убрать, оставят их в помещении [на холоде]. А весной, говорит, оттают и тоже, говорят, огурцы были хорошие и не испортились. А мы, как-то, со своим мужем выкопали в земле яму, кадку туда и зарыли. Весной [...], отрыли мы её весной: огурцы были тоже очень хорошие, очень вкусные. И мой отец так делал, и я от отца также научилась. Да, хорошие были [огурцы]. Я прошла мимо одной женщины, дала ей [огурцов]: «Ой, Евдокия! Какие хорошие огурцы. Где ты такими [сохранила], как ты их спасла, что ты с ними делала?» Я сказала: «В яму были зарыты, в яме, вот». А кадка была тоже большая, мер пять кадка была, и огурцы хорошие были. А с чем ели огурцы? Огурцы? И со сметаной едят, и с маслом едят, а кто и с картошкой ест. Утром вот, у меня больная дочь, и вот сварю картошки, горяченькой, горячую картошку и огурцы, и едим. А помидоры спелыми (‘красными’) едим. Я просто так ем, а дочь вот как у меня приедет из Москвы, так она нарежет, в миску положит эти помидоры, потом ещё чем-то намаслит их, она вроде вкуснее, чем я, делает. Ясно - это вкуснее (‘лучше’). А я просто так, так их ем, целыми, с солью.

November 27, 2023 in 16:20 Нина Шибанова

created the text
created the text translation
created the text: A ongo, kažvawgo pomidorua? Kažvaw, jo i miwl ol’ äij, muwvet hyvät oldih pamidorat. Daže, vot vtarogo avgusta meil’ Il’l’in den’ prazn’ik, jo miwl oldih ruškit ogordašš ruššottih. Daž ogordašša riävyl’l’ä ruššotah? A konž kuin. Ka oldih hyvät ka oldih hyvät! A tän vun oldih pamidorat pahat, pahat. Nu paha kežä tože ol’i. Da, pah kež ol’ ei ollun pamidorah. Vain kež ol’ pah, vil. Pamidor šuvaččow tož hyvi keži, l’ämbmi, ägid. Aha. Nu kažvaw t’ämä, tuhjo vain? Ka vil’ el’in täšš voinah šut’t’en, mi en täšš el’än, el’in šiäl’ rannall, mi miwl šilloin pomidoru. Vovs’ äijäl’d’ äij. A miwl ol’ poigan’ z dvaccet’ pjatogo goda, hin miwl pogibn’, hin äijäl’d’ umel heis’t vain kaččuw. I ka miwl ol’ mi pamidoruu, ka mi ol’ pamidoru! Na karn’u oldih kaikki ruškit. Mi i [...]. Nu hin äijäl’d’ uhažvaičči hyvin. Značit, rubuw kažvmah ka n’äm kaik šub otroskat pität d’er’ pois’, i d’er’i pois’. Katat, il’i nožn’ičoill il’i n’iin ka šenäin kynžl’öil’l’ heid der’i pois’, a vain yl’äh jätti štob hin, a to hin roššir’čow. Ruaduččow kun kadai hänešt i, i händ ei šua i ud’erži, hin rubuw muall vön’mäh. A ka šinä pidäw. Značit, pid’äw mahtua kaččuo? Pidäw mahtu kačču da, pidäw mahtu. Ka miwl ol’ poigan’, ol’ viäl’ nuar’ikkan’, a maht heid kačču. Äijäl’d hyvin kačč i äijäl’d miwl ol’ äiji pamidoru. Nu jäl’geh miwl ol’, nu žein verdu, no en žen verdu issut. Šilloin äijäl’d’ äijiin my issutimm karn’ei tam dvaccet’ il’i pjad’is’at. A teper’ mi istan štukkuu kymmenen, d’es’atkzen da. A tän vun ol’ vain kuuži, d’es’atkais’t eij ollun. A kakš srazu hävittih, kuivettih. Mid’ä ed’izeh uber’itta ogordašta? Kartošku kuin ubr’imm. Ogurčat keertäh i d’er’in, rengih panen pežen, patom puiz’eh panen. Nu n’ygyn puiz’loi ei ow, ollah miwl muazet tož abl’ivnoit, kostr’ul’kat ollah tooš. Kostr’ul’kah, nu šinn panen täd, l’istu smord’inašt da i morkvuu, a ei morkvu ukroppua! Valehtl’iin, ukroppu i čošnokku, i šualuin. Šualan viäs’in, načit äijäg da viäs’in načit, vakall pannah načit, kakš kakš nuaglu. Nuaglašš on čtir’ist gramm, a toiz’ešš vos’emsot gram. Kakš nuaglu pidäw pann vakall, vakall šualu. Nu tän vun ogurčzet ollah miwl, pikkurzet hyvät ogurčzet ollah. Hyvin ožawvuttih šualat, ei ow äijäl’d hy per’sol’onie, hyvät ollah ogurčat yl’en. Talvella puin’e n’iin i šeizow, ei kyl’mä? Da, kyl’mähtäw, kyl’mähtäw. Ka miä l’ähen tuaš, l’ähen tuaš t’yt’r’elly Moskuh talvekš, Uwvekši vuwvekši, načit miwl ogurčat jiätäh. Tak jätti heid ei voi, hy kyl’mhetäh. Mi otan hiätää, kel’l’ eij ow ohurču, mi hiätä i annan šil’l’ä. Annan heidä, miwl heidä eij ol kun panna. A t’yt’är’ šanow: «Muamo, ši jätä jätz’iit šinne, karžnah, jätz’iit, - šanow, - a kevil’l’ tul’z’iit, - šanow, - hy šulettais’. Nu i eij oldais’ vovs’ muazet kovzet, nu a vs’otki, - šanow, - šywv heidä voiten». Ka tän vun tahon jätti vähäis’t kostr’ul’kah, mid l’i jiänyn. En rubi andmah, jätän karžnah hiät karžnah da, a to n’iin heidä pakzeh ei voi panna, viluh. Hy kyl’mtäh, rikkučtah, aha, l’iännäh tyhjät l’iännäh, tyhjät. Nu v star’inu, miwl r’ewnašš el’ettih sus’idat, šilloin vet’ per’het oldih šuuret, ogurču šualattih äijiin, puiz’et oldih vet’, kymmeniin vakkoin šualattih sraz. Nu i šyädih äijän i talvekš tože ei kunn ubraij heidäh, i jättäh heid per’t’ih. A kevil’l’ä šanow šultah, i šantaa tož oldih hyvät ogurčat i ei rikkučet. A myä ol’im urhonken, muah hawvan kaivoim i puiz’en šinn i zavl’im, keviäl’l’. Kevil’l’ my otkroičimm hänen, äijäl’d oldih ogurčat tož äijäl’d hyvät, äijäl’d oldih skusnoit. I miwn tuatt ruad šen’äin, i miä ka tuatošt miä šen’äin opaššuin. Da, hyvät oldih. Proijiin yhešt naizešt šiiričč, annoin hänel’l’: «Oi Owd’i! Kuin ogurčat že hyväten. Mis’s’ ši muaz’et, kuin ši heid i spas’s’iit, kuin ši heinke ruavoit?» Miä šanoin: «Oldih hawdah zavl’it, ka hawdašš». A puin’ ol’ toš šuur’i, vakku viiz’i ol’ tož puin’ ol’, i äijäl’d ogurčat hyvät. A ogurčua minke šyöd’ih? Ogurču? I kuar’inke šywväh, i voinke šywväh, a ken i n’iin šyäw, kartoškanken. Huamnekšell ka, ka i miä olen miwl on bol’noi t’yt’är’, on, kartošku keitän, palavais’t, palvu kartoški i ogurčua i šyämm. A pamidoru ruškin šyäm. Mi n’iin šyän, a ka kum miwl t’yt’är’ tulow Moskušt, n’in hin pilkow, mal’l’ah panow šinn täd pamidoru, viäl’ mil’ l’yuw voidaw heidäh, hin vrod’ kun vkusn’eje milm ruadaw. Paremb on že jasn. A miä n’iin prost n’iin šyän heidä kogonz’i, šualanke.