Texts

Return to review | Return to list

Mušta lammaš

history

January 11, 2024 in 10:08 Нина Шибанова

changed the text of the translation
Были раньше муж да жена. У мужа и жены есть дочь и сын. Есть еще у них, братец мой, черная овца, и однажды муж с женой пошли в лес ее искать. Договорились, что кто найдет, пусть крикнет другому. Они разошлись по разным дорогам. Ходит там жена, и встречается ей Сюоятар и говорит, что «плюнь в мой ножны и обернись черной овцой». Женщина сперва не хотела плюнуть, но в конце концов пришлось плюнуть. Сюоятар кричит: – Хой, муженек, вернись – я овцу нашла! Муж вернулся, пошли домой. Дочка выходит навстречу и бросается обнять овцу, что «это моя мать, а та не моя мать». Овце не дают ничего, кроме пойла. Дочка украдкой носит ей хлеб. Прошло тут несколько дней, и Сюоятар говорит, что «надо зарезать эту овцу, а то совсем исхудает да еще околеет». Муж пошел резать, но дочь побежала за ними и сказала, что «не убивай, отец, мою мать – ведь это моя мать, а Сюоятар ее превратила в овцу». Отец и не зарезал овцу, вернулся скоро в избу и повесил нож на гвоздь. На другой день Сюоятар говорит, что надо овцу зарезать, и незачем ее держать. А овца говорит, «когда меня, доченька, зарежут, то ты суп ешь, а мяса, милая, не ешь. И возьми собери кости и закопай их вон под той березой». Отец пошел и зарезал овцу, и сварили суп.^ Дочь только немного поела, а другие едят, что страх. Сюоятар говорит, что «от этой девчонки надо избавиться, раз ничего не ест». Жили да были, и отправляются на пир к царю на свадьбу, – Сюоятар очень уговаривает туда идти. Собираются туда, а дочь и не берут с собой, а Сюоятар дает ей работу, что надо делать, пока она будет там. Сюоятар еще тут перед отправлением родила дочь, и та выросла так быстро, что подоспела к тому пиру. Потом дает [Сюоятар] дочери первой жены такую работу, что перемешала трех сортов зерно и велела это разобрать. Девушка идет на костях матери плачет, что «помоги мне, матушка, а то меня тоже убьют». Мать говорит, что «возьми ветку с этой березы и скажи: "Отделитесь, зернышки, как раньше были”». Дочь так и сделала и пошла в избу, ударила веткой по зерну, и говорит, что «идите, зерна, как раньше были». Как только ударила – зерна тут же разделились на три кучи. Она отнесла ветку туда, откуда взяла. Подошла еще к матери, а мать говорит, что «не хочется ли тебе, доченька, на тот пир да бал?». – Как же не хочется, но ведь у меня нет никакой одежды кроме сарафана из мешковины, что на мне. Мать говорит, что «как я спущусь сейчас в могилу, то вышлю тебе лошадь, ты в одном ухе вымойся, в другом оденься и поезжай на этой лошади на пир». Дочь стоит и ждет лошадь, смотрит – прискакала лошадь: одна шерстинка золотая, другая серебряная, а третьей шерстинки и цвета не назвать. Девушка живо разделась, залезла в одно ухо – вышла такая чистая и красивая, что другой такой на свете не найти! Залезла в другое ухо – вышла в такой одежде, что на свете такой одежды не бывает! И так, братец, она села на лошадь и поехала на царский пир. Приехала на царев двор и привязала лошадь. Царские гости выбегают ей навстречу и говорят, что кто же это такая, что она, верно, иноземного царя дочь и сюда на пир приехала. Ее усадили в лучшие покои и за лучший стол. Сидит за столом и видит, что дочь Сюоятар под столом с собаками наперебой кости грызет. Она как пнет ногой, так у дочки Сюоятар глаз выбила. Сюоятар как закричит: – Хватайте ее, хватайте ее!^ Кто она такая, что у моей дочери глаз выбила?! Народ бросился, братец мой, ей вдогонку, чуть было уже не схватили, а девушка тут перчатку с руки бросила и убежала, потому что народ бросился ловить перчатку. Девушка вернулась к березе, отдала лошадь и ту одежду матери и одела снова сарафан из мешковины, зашла в избу и стала будто бы перебирать зернышки. Приходят те, а дочка [Сюоятар] ревет как зарезанная: глаз выбит. – Что с тобой там случилось, сестрица? – Как не случиться – с царевичем прыгали с кровати на кровать и с лавки на лавку –вот и упала и без глаза осталась [Сюоятар говорит]. Дочь [Сюоятар] говорит: – Сколько там, сестрица, народу было!^ И дочь иноземного царя приезжала, вот была красавица!^ Весь народ любовался. Сиротка говорит, что «не я ли это была?». – А-вой-вой, она там была! У тебя еще нос не дорос, да и одежда у той не такая, как у тебя. На другой день засобирались, и Сюоятар взяла горшок молока и другой воды, слила в одну посуду и велит падчерице отделить молоко от воды, пока они на пиру. Девушка идет к могиле матери и плачет, что «теперь, маменька, меня убьют: слила молоко с водой и велела отделить». – Возьми, доченька, веточку и ударь крест-накрест, так все будет по-прежнему. Дочь послушалась совета, взяла ветку и ударила крест-накрест: вода и молоко оказались в разных горшочках. Девушка отнесла вeточĸy на прежнее место и подошла к могиле матери. Oпять мать дала ей такую же лошадь, а одежду еще лучше, и девушка поехала туда на пиры да балы. А как приехала туда, народ бежит навстречу, и говорят, что «опять эта вчерашняя девушка приехала», и хорошо ее встречают. Опять ее угощают самым лучшим, и видит она, что сестра с собаками наперебой под столом yгощается. Перед тем как уйти, взяла она да и пнула сестру – у той рука и сломалась. Она бежать, кольцо бросила – люди его ловить, ей и удалось убежать. Отвела лошадь, одела на себя худую одежду и начала будто бы переливать молоко и воду. А те как приходят, так дочь плачет, что рука сломалась да больно. Ну, Сюоятар говорит, что «сестра твоя с царевичем прыгала, вот и несчастье случилось». – Да не я ли хоть пнула? – Тебя там не было, а была там какого-то царя дочь, да такая красивая, что было на что смотреть. И лошадь у нее – шерстинка золотая, другая серебряная, а третьей и цвета не назвать. На третий день снова идут на пир, а ту девушку оставляют дома. А Сюоятар свалила печь и говорит, что «если печь не будет стоять по-прежнему, когда мы вернемся, то быть тебе без головы». Девушка идет к матери, берет ту ветку, идет домой и ударяет крест-накрест, что «сложись, печь, да чтоб была лучше прежнего». Печь сложилась, и девушка отнесла ветку обратно матери. Мать дает ей лошадь и одежду, и она идет на пир к царю. А народ встречает ее, и ведут на лучшее место. Видит она – сестра с собаками наперебой ест; она, братец, как пнет ее – у той нога и сломалась. Девушка побежала к лошади, сбросила галошу с ноги – так и удалось ей уйти. Она отвела лошадь, переоделась и пошла в избу, стала глину с полу собирать, как будто она и сложила печь. Приходят те и говорят, что такая там была [красавица], да нога [у сестры] сломалась, как с царевичем баловалась. – Да не я ли там была? . – Будет тебе пустое болтать, – говорит Сюоятар. Ну, теперь опять у царя собирают пир: кому подойдет эта галоша, перчатка да кольцо – та и будет невестой царевича. Все приходят мерить, а Сюоятар стругает ноги [и руки] у своей дочери, чтобы подошли эти вещи, но никак не подходят. Царев сын спрашивает, что «есть ли еще люди в городе, которые не приходили примерять?». – А есть у меня дочь, но она здесь не бывала. – Так пусть и она придет и примерит. – Нигде эта бестолковая не бывала, – говорит Сюоятар. Девушка как пришла, то все ей и подошло. После этого царев сын говорит, что «вот эта моя жена». А теперь царев сын говорит, что, «пойдем, жена, по тем дорожкам, по которым ты хаживала». Они пошли, а девушка и говорит, что «побудь здесь недолго, а я схожу туда». Он остался, а девушка пошла [к могиле матери] и говорит, что «теперь я, маменька, в беду попала: царев сын взял меня в жены, а ведь у меня ничего нет, кроме этой плохой одежды». – Так возьми, доченька, лучшую одежду и возьми, дитя мое, трех лошадей с тремя возами всякого добра. Девушка сделала, как мать велела, и после этого вернулась к мужу. Сюоятар учит свою дочь, что «ты иди провожать ее, и как будете реку переходить, толкни сестру в воду и сама иди на ее место». Когда пришли на мост, дочь Сюоятар хотела было толкнуть сестру в реку, но та, братцы, вперед ее толкнула – другая там и осталась. Пришли к царю и стали свадьбу играть на славу, как раньше не игрывали. Живут они там в царском доме, и забеременела жена царевича и родила ребенка. Сюоятар как узнала, что ребенок родился, собралась на зубок что-нибудь снести. Пришла на мост, видит, что выросла дудка: «Дай-ка возьму это для внучка». А как дернула, оттуда крикнули, что «не рви, маменька, это ведь я тут». Тут Сюоятар разъярилась и понеслась к царю. Пришла к царю и в первой комнате кричит, что «тут спят или бодрствуют?». – И не спят, и не бодрствуют, тебя негодную ждут, – отвечает куриное яйцо с шестка. Приходит на другой день и кричит, что «спят ли тут или бодрствуют?». – Тебя тут дожидаются, – опять куриное яйцо отвечает. А на третий день как пришла, то яйцо покатилось в жаркое место и не могло ответить.^ Сюоятар и проникла в комнаты. Да и говорит [жене царевича], что «плюнь, курва, в мои ножны и превратись в черную важенку, а если не плюнешь, то тут же убью». Женщина плюнула и оказалась важенкой в лесу, а Сюоятар говорит, что «стану-ка я сама женой царевича, коли дочери моей не пришлось». Ребенок ничего не ест и плачет все, и повитуха пошла в избу и сказала, что не знает, что и делать с ним. Смотрит она, что не та это женщина, которая ребенка родила. Привели, братцы, эту Сюоятар с ребенком в избу – может, здесь ему будет лучше, чем в бане, и плакать перестанет. В избу как привели, то [домашние] подумали, что невестку испортили, оттого и стала на себя не похожа. Прошло несколько дней, и однажды важенка идет к старухе-вдове и говорит, что «сходи за моим ребенком и принеси мне, чтобы я могла его немного покормить». – Как не принести, уж я принесу его на эту ночь. Вдова пошла и у царевича и спрашивает, что «дай, сынок, я поняньчу вашего ребенка эту ночь, уж очень сильно он плачет». – Отчего же не дать, коли возьмешь. – Возьму, раз пришла за ним. Вдова взяла ребенка и пришла на свой двор и начала звать, что синюха-краснуха, поди свое дитя кормить: не ест у Сюоятар, не пьет у юоятар. Тут синяя важенка пришла, и сбросила с себя, шкуру, да обернулась человеком, и стала кормить ребенка и нянчиться с ним. Наутро вдова отнесла ребенка, и ребенок в следующую ночь дал всем спокойно спать. На другой день вдова опять сходила за ребенком и пришла на свой двор да позвала, что синюха-краснуха, иди свое дитя кормить, ненаглядного поить. Тут примчалась важенка, и сбросила с себя шкуру, да зашла в избу, и всю ночь нянчилась с ребенком. Еще на третий день вдова идет за ребенком, раз важенка велела. Пришла она и говорит царевичу, что «дай, сынок, я еще третью ночь поняньчу твоего ребенка, а потом уж нянчись ты сам. И если сможешь, то приходи ко мне, бедной вдове». – Почему бы не дать ребенка, коли ты так хорошо его няньчишь. И сам приду к тебе, как только с делами управлюсь. Вдова взяла ребенка и пошла домой, а царевич вскоре пошел за ней и догнал ее по дороге. И вдова говорит ему, что «когда, братец, придем ко мне, то ты спрячься.^ И как покажется важенка на дворе, а я ее позову, то ты не выходи.^ А когда я приведу ее в избу – она шнуру свою сбросит во дворе, – то возьми да сожги шкуру и потом приходи в избу да скажи, что “ты моя, а я твой”, и так получишь обратно свою прежнюю жену, а то у тебя ведь женой Сюоятар, а своя жена синей важенкой бегает». Царевич спрятался, и старуха позвала важенку во двор да повела ее в избу, и царевич тем временем, когда жена кормила ребенка, взял да сжег оленью шкуру, а жена вскочила и кричит, что «верно, шкуру мою кто-то сжег, раз гарью пахнет!». – Да кто ее мог сжечь? – говорит вдова. – Кто бы ни был, но шкура сожжена, – и бросилась было на двор, но царевич в дверях встретился и кричит, что «ты моя, а я твой – будем по-хорошему жить, больше никаких». – Не стану я с тобой жить! Лучше я весь век буду по прибрежным камням бегать, чем дамся второй раз в руки Сюоятар.^ Не вернусь!^ Она мою мать погубила и меня уже однажды, не пойду! – Теперь уж она никого не погубит, раз я велю ее погубить. И пошел домой и приказал тут же сжечь Сюоятар, и ее сожгли. Царевич вернулся да взял свою жену и ребенка, и стали они хорошо жить. Да еще вдове велел построить новый дом и дал еды да питья на весь ее век.

January 11, 2024 in 10:07 Нина Шибанова

changed the text of the translation
Были раньше муж да жена. У мужа и жены есть дочь и сын. Есть еще у них, братец мой, черная овца, и однажды муж с женой пошли в лес ее искать. Договорились, что кто найдет, пусть крикнет другому. Они разошлись по разным дорогам. Ходит там жена, и встречается ей Сюоятар и говорит, что «плюнь в мой ножны и обернись черной овцой». Женщина сперва не хотела плюнуть, но в конце концов пришлось плюнуть. Сюоятар кричит: – Хой, муженек, вернись – я овцу нашла! Муж вернулся, пошли домой. Дочка выходит навстречу и бросается обнять овцу, что «это моя мать, а та не моя мать». Овце не дают ничего, кроме пойла. Дочка украдкой носит ей хлеб. Прошло тут несколько дней, и Сюоятар говорит, что «надо зарезать эту овцу, а то совсем исхудает да еще околеет». Муж пошел резать, но дочь побежала за ними и сказала, что «не убивай, отец, мою мать – ведь это моя мать, а Сюоятар ее превратила в овцу». Отец и не зарезал овцу, вернулся скоро в избу и повесил нож на гвоздь. На другой день Сюоятар говорит, что надо овцу зарезать, и незачем ее держать. А овца говорит, «когда меня, доченька, зарежут, то ты суп ешь, а мяса, милая, не ешь. И возьми собери кости и закопай их вон под той березой». Отец пошел и зарезал овцу, и сварили суп.^ Дочь только немного поела, а другие едят, что страх. Сюоятар говорит, что «от этой девчонки надо избавиться, раз ничего не ест». Жили да были, и отправляются на пир к царю на свадьбу, – Сюоятар очень уговаривает туда идти. Собираются туда, а дочь и не берут с собой, а Сюоятар дает ей работу, что надо делать, пока она будет там. Сюоятар еще тут перед отправлением родила дочь, и та выросла так быстро, что подоспела к тому пиру. Потом дает [Сюоятар] дочери первой жены такую работу, что перемешала трех сортов зерно и велела это разобрать. Девушка идет на костях матери плачет, что «помоги мне, матушка, а то меня тоже убьют». Мать говорит, что «возьми ветку с этой березы и скажи: "Отделитесь, зернышки, как раньше были”». Дочь так и сделала и пошла в избу, ударила веткой по зерну, и говорит, что «идите, зерна, как раньше были». Как только ударила – зерна тут же разделились на три кучи. Она отнесла ветку туда, откуда взяла. Подошла еще к матери, а мать говорит, что «не хочется ли тебе, доченька, на тот пир да бал?». – Как же не хочется, но ведь у меня нет никакой одежды кроме сарафана из мешковины, что на мне. Мать говорит, что «как я спущусь сейчас в могилу, то вышлю тебе лошадь, ты в одном ухе вымойся, в другом оденься и поезжай на этой лошади на пир». Дочь стоит и ждет лошадь, смотрит – прискакала лошадь: одна шерстинка золотая, другая серебряная, а третьей шерстинки и цвета не назвать. Девушка живо разделась, залезла в одно ухо – вышла такая чистая и красивая, что другой такой на свете не найти! Залезла в другое ухо – вышла в такой одежде, что на свете такой одежды не бывает! И так, братец, она села на лошадь и поехала на царский пир. Приехала на царев двор и привязала лошадь. Царские гости выбегают ей навстречу и говорят, что кто же это такая, что она, верно, иноземного царя дочь и сюда на пир приехала. Ее усадили в лучшие покои и за лучший стол. Сидит за столом и видит, что дочь Сюоятар под столом с собаками наперебой кости грызет. Она как пнет ногой, так у дочки Сюоятар глаз выбила. Сюоятар как закричит: – Хватайте ее, хватайте ее!^ Кто она такая, что у моей дочери глаз выбила?! Народ бросился, братец мой, ей вдогонку, чуть было уже не схватили, а девушка тут перчатку с руки бросила и убежала, потому что народ бросился ловить перчатку. Девушка вернулась к березе, отдала лошадь и ту одежду матери и одела снова сарафан из мешковины, зашла в избу и стала будто бы перебирать зернышки. Приходят те, а дочка [Сюоятар] ревет как зарезанная: глаз выбит. – Что с тобой там случилось, сестрица? – Как не случиться – с царевичем прыгали с кровати на кровать и с лавки на лавку –вот и упала и без глаза осталась [Сюоятар говорит]. Дочь [Сюоятар] говорит: – Сколько там, сестрица, народу было!^ И дочь иноземного царя приезжала, вот была красавица!^ Весь народ любовался. Сиротка говорит, что «не я ли это была?». – А-вой-вой, она там была! У тебя еще нос не дорос, да и одежда у той не такая, как у тебя. На другой день засобирались, и Сюоятар взяла горшок молока и другой воды, слила в одну посуду и велит падчерице отделить молоко от воды, пока они на пиру. Девушка идет к могиле матери и плачет, что «теперь, маменька, меня убьют: слила молоко с водой и велела отделить». – Возьми, доченька, веточку и ударь крест-накрест, так все будет по-прежнему. Дочь послушалась совета, взяла ветку и ударила крест-накрест: вода и молоко оказались в разных горшочках. Девушка отнесла вeточĸy на прежнее место и подошла к могиле матери. Oпять мать дала ей такую же лошадь, а одежду еще лучше, и девушка поехала туда на пиры да балы. А как приехала туда, народ бежит навстречу, и говорят, что «опять эта вчерашняя девушка приехала», и хорошо ее встречают. Опять ее угощают самым лучшим, и видит она, что сестра с собаками наперебой под столом yгощается. Перед тем как уйти, взяла она да и пнула сестру – у той рука и сломалась. Она бежать, кольцо бросила – люди его ловить, ей и удалось убежать. Отвела лошадь, одела на себя худую одежду и начала будто бы переливать молоко и воду. А те как приходят, так дочь плачет, что рука сломалась да больно. Ну, Сюоятар говорит, что «сестра твоя с царевичем прыгала, вот и несчастье случилось». – Да не я ли хоть пнула? – Тебя там не было, а была там какого-то царя дочь, да такая красивая, что было на что смотреть. И лошадь у нее – шерстинка золотая, другая серебряная, а третьей и цвета не назвать. На третий день снова идут на пир, а ту девушку оставляют дома. А Сюоятар свалила печь и говорит, что «если печь не будет стоять по-прежнему, когда мы вернемся, то быть тебе без головы». Девушка идет к матери, берет ту ветку, идет домой и ударяет крест-накрест, что «сложись, печь, да чтоб была лучше прежнего». Печь сложилась, и девушка отнесла ветку обратно матери. Мать дает ей лошадь и одежду, и она идет на пир к царю. А народ встречает ее, и ведут на лучшее место. Видит она – сестра с собаками наперебой ест; она, братец, как пнет ее – у той нога и сломалась. Девушка побежала к лошади, сбросила галошу с ноги – так и удалось ей уйти. Она отвела лошадь, переоделась и пошла в избу, стала глину с полу собирать, как будто она и сложила печь. Приходят те и говорят, что такая там была [красавица], да нога [у сестры] сломалась, как с царевичем баловалась. – Да не я ли там была? . – Будет тебе пустое болтать, – говорит Сюоятар. Ну, теперь опять у царя собирают пир: кому подойдет эта галоша, перчатка да кольцо – та и будет невестой царевича. Все приходят мерить, а Сюоятар стругает ноги [и руки] у своей дочери, чтобы подошли эти вещи, но никак не подходят. Царев сын спрашивает, что «есть ли еще люди в городе, которые не приходили примерять?». – А есть у меня дочь, но она здесь не бывала. – Так пусть и она придет и примерит. – Нигде эта бестолковая не бывала, – говорит Сюоятар. Девушка как пришла, то все ей и подошло. После этого царев сын говорит, что «вот эта моя жена». А теперь царев сын говорит, что, «пойдем, жена, по тем дорожкам, по которым ты хаживала». Они пошли, а девушка и говорит, что «побудь здесь недолго, а я схожу туда». Он остался, а девушка пошла [к могиле матери] и говорит, что «теперь я, маменька, в беду попала: царев сын взял меня в жены, а ведь у меня ничего нет, кроме этой плохой одежды». – Так возьми, доченька, лучшую одежду и возьми, дитя мое, трех лошадей с тремя возами всякого добра. Девушка сделала, как мать велела, и после этого вернулась к мужу. Сюоятар учит свою дочь, что «ты иди провожать ее, и как будете реку переходить, толкни сестру в воду и сама иди на ее место». Когда пришли на мост, дочь Сюоятар хотела было толкнуть сестру в реку, но та, братцы, вперед ее толкнула – другая там и осталась. Пришли к царю и стали свадьбу играть на славу, как раньше не игрывали. Живут они там в царском доме, и забеременела жена царевича и родила ребенка. Сюоятар как узнала, что ребенок родился, собралась на зубок что-нибудь снести. Пришла на мост, видит, что выросла дудка: «Дай-ка возьму это для внучка». А как дернула, оттуда крикнули, что «не рви, маменька, это ведь я тут». Тут Сюоятар разъярилась и понеслась к царю. Пришла к царю и в первой комнате кричит, что «тут спят или бодрствуют?». – И не спят, и не бодрствуют, тебя негодную ждут, – отвечает куриное яйцо с шестка. Приходит на другой день и кричит, что «спят ли тут или бодрствуют?». – Тебя тут дожидаются, – опять куриное яйцо отвечает. А на третий день как пришла, то яйцо покатилось в жаркое место и не могло ответить.^ Сюоятар и проникла в комнаты. Да и говорит [жене царевича], что «плюнь, курва, в мои ножны и превратись в черную важенку, а если не плюнешь, то тут же убью». Женщина плюнула и оказалась важенкой в лесу, а Сюоятар говорит, что «стану-ка я сама женой царевича, коли дочери моей не пришлось». Ребенок ничего не ест и плачет все, и повитуха пошла в избу и сказала, что не знает, что и делать с ним. Смотрит она, что не та это женщина, которая ребенка родила. Привели, братцы, эту Сюоятар с ребенком в избу – может, здесь ему будет лучше, чем в бане, и плакать перестанет. В избу как привели, то [домашние] подумали, что невестку испортили, оттого и стала на себя не похожа. Прошло несколько дней, и однажды важенка идет к старухе-вдове и говорит, что «сходи за моим ребенком и принеси мне, чтобы я могла его немного покормить». – Как не принести, уж я принесу его на эту ночь. Вдова пошла и у царевича и спрашивает, что «дай, сынок, я поняньчу вашего ребенка эту ночь, уж очень сильно он плачет». – Отчего же не дать, коли возьмешь. – Возьму, раз пришла за ним. Вдова взяла ребенка и пришла на свой двор и начала звать, что синюха-краснуха, поди свое дитя кормить: не ест у Сюоятар, не пьет у юоятар. Тут синяя важенка пришла, и сбросила с себя, шкуру, да обернулась человеком, и стала кормить ребенка и нянчиться с ним. Наутро вдова отнесла ребенка, и ребенок в следующую ночь дал всем спокойно спать. На другой день вдова опять сходила за ребенком и пришла на свой двор да позвала, что синюха-краснуха, иди свое дитя кормить, ненаглядного поить. Тут примчалась важенка, и сбросила с себя шкуру, да зашла в избу, и всю ночь нянчилась с ребенком. Еще на третий день вдова идет за ребенком, раз важенка велела. Пришла она и говорит царевичу, что «дай, сынок, я еще третью ночь поняньчу твоего ребенка, а потом уж нянчись ты сам. И если сможешь, то приходи ко мне, бедной вдове». – Почему бы не дать ребенка, коли ты так хорошо его няньчишь. И сам приду к тебе, как только с делами управлюсь. Вдова взяла ребенка и пошла домой, а царевич вскоре пошел за ней и догнал ее по дороге. И вдова говорит ему, что «когда, братец, придем ко мне, то ты спрячься.^ И как покажется важенка на дворе, а я ее позову, то ты не выходи.^ А когда я приведу ее в избу – она шнуру свою сбросит во дворе, – то возьми да сожги шкуру и потом приходи в избу да скажи, что “ты моя, а я твой”, и так получишь обратно свою прежнюю жену, а то у тебя ведь женой Сюоятар, а своя жена синей важенкой бегает». Царевич спрятался, и старуха позвала важенку во двор да повела ее в избу, и царевич тем временем, когда жена кормила ребенка, взял да сжег оленью шкуру, а жена вскочила и кричит, что «верно, шкуру мою кто-то сжег, раз гарью пахнет!». – Да кто ее мог сжечь? – говорит вдова. – Кто бы ни был, но шкура сожжена!, – и бросилась было на двор, но царевич в дверях встретился и кричит, что «ты моя, а я твой – будем по-хорошему жить, больше никаких». – Не стану я с тобой жить! Лучше я весь век буду по прибрежным камням бегать, чем дамся второй раз в руки Сюоятар. Не вернусь! Она мою мать погубила и меня уже однажды, не пойду! – Теперь уж она никого не погубит, раз я велю ее погубить. И пошел домой и приказал тут же сжечь Сюоятар, и ее сожгли. Царевич вернулся да взял свою жену и ребенка, и стали они хорошо жить. Да еще вдове велел построить новый дом и дал еды да питья на весь ее век.

January 11, 2024 in 10:05 Нина Шибанова

changed the text of the translation
Были раньше муж да жена. У мужа и жены есть дочь и сын. Есть еще у них, братец мой, черная овца, и однажды муж с женой пошли в лес ее искать. Договорились, что кто найдет, пусть крикнет другому. Они разошлись по разным дорогам. Ходит там жена, и встречается ей Сюоятар и говорит, что «плюнь в мой ножны и обернись черной овцой». Женщина сперва не хотела плюнуть, но в конце концов пришлось плюнуть. Сюоятар кричит: – Хой, муженек, вернись – я овцу нашла! Муж вернулся, пошли домой. Дочка выходит навстречу и бросается обнять овцу, что «это моя мать, а та не моя мать». Овце не дают ничего, кроме пойла. Дочка украдкой носит ей хлеб. Прошло тут несколько дней, и Сюоятар говорит, что «надо зарезать эту овцу, а то совсем исхудает да еще околеет». Муж пошел резать, но дочь побежала за ними и сказала, что «не убивай, отец, мою мать – ведь это моя мать, а Сюоятар ее превратила в овцу». Отец и не зарезал овцу, вернулся скоро в избу и повесил нож на гвоздь. На другой день Сюоятар говорит, что надо овцу зарезать, и незачем ее держать. А овца говорит, «когда меня, доченька, зарежут, то ты суп ешь, а мяса, милая, не ешь. И возьми собери кости и закопай их вон под той березой». Отец пошел и зарезал овцу, и сварили суп.^ Дочь только немного поела, а другие едят, что страх. Сюоятар говорит, что «от этой девчонки надо избавиться, раз ничего не ест». Жили да были, и отправляются на пир к царю на свадьбу, – Сюоятар очень уговаривает туда идти. Собираются туда, а дочь и не берут с собой, а Сюоятар дает ей работу, что надо делать, пока она будет там. Сюоятар еще тут перед отправлением родила дочь, и та выросла так быстро, что подоспела к тому пиру. Потом дает [Сюоятар] дочери первой жены такую работу, что перемешала трех сортов зерно и велела это разобрать. Девушка идет на костях матери плачет, что «помоги мне, матушка, а то меня тоже убьют». Мать говорит, что «возьми ветку с этой березы и скажи: "Отделитесь, зернышки, как раньше были”». Дочь так и сделала и пошла в избу, ударила веткой по зерну, и говорит, что «идите, зерна, как раньше были». Как только ударила – зерна тут же разделились на три кучи. Она отнесла ветку туда, откуда взяла. Подошла еще к матери, а мать говорит, что «не хочется ли тебе, доченька, на тот пир да бал?». – Как же не хочется, но ведь у меня нет никакой одежды кроме сарафана из мешковины, что на мне. Мать говорит, что «как я спущусь сейчас в могилу, то вышлю тебе лошадь, ты в одном ухе вымойся, в другом оденься и поезжай на этой лошади на пир». Дочь стоит и ждет лошадь, смотрит – прискакала лошадь: одна шерстинка золотая, другая серебряная, а третьей шерстинки и цвета не назвать. Девушка живо разделась, залезла в одно ухо – вышла такая чистая и красивая, что другой такой на свете не найти! Залезла в другое ухо – вышла в такой одежде, что на свете такой одежды не бывает! И так, братец, она села на лошадь и поехала на царский пир. Приехала на царев двор и привязала лошадь. Царские гости выбегают ей навстречу и говорят, что кто же это такая, что она, верно, иноземного царя дочь и сюда на пир приехала. Ее усадили в лучшие покои и за лучший стол. Сидит за столом и видит, что дочь Сюоятар под столом с собаками наперебой кости грызет. Она как пнет ногой, так у дочки Сюоятар глаз выбила. Сюоятар как закричит: – Хватайте ее, хватайте ее!^ Кто она такая, что у моей дочери глаз выбила?! Народ бросился, братец мой, ей вдогонку, чуть было уже не схватили, а девушка тут перчатку с руки бросила и убежала, потому что народ бросился ловить перчатку. Девушка вернулась к березе, отдала лошадь и ту одежду матери и одела снова сарафан из мешковины, зашла в избу и стала будто бы перебирать зернышки. Приходят те, а дочка [Сюоятар] ревет как зарезанная: глаз выбит. – Что с тобой там случилось, сестрица? – Как не случиться – с царевичем прыгали с кровати на кровать и с лавки на лавку –вот и упала и без глаза осталась [Сюоятар говорит]. Дочь [Сюоятар] говорит: – Сколько там, сестрица, народу было!^ И дочь иноземного царя приезжала, вот была красавица!^ Весь народ любовался. Сиротка говорит, что «не я ли это была?». – А-вой-вой, она там была! У тебя еще нос не дорос, да и одежда у той не такая, как у тебя. На другой день засобирались, и Сюоятар взяла горшок молока и другой воды, слила в одну посуду и велит падчерице отделить молоко от воды, пока они на пиру. Девушка идет к могиле матери и плачет, что «теперь, маменька, меня убьют: слила молоко с водой и велела отделить». – Возьми, доченька, веточку и ударь крест-накрест, так все будет по-прежнему. Дочь послушалась совета, взяла ветку и ударила крест-накрест: вода и молоко оказались в разных горшочках. Девушка отнесла вeточĸy на прежнее место и подошла к могиле матери. Oпять мать дала ей такую же лошадь, а одежду еще лучше, и девушка поехала туда на пиры да балы. А как приехала туда, народ бежит навстречу, и говорят, что «опять эта вчерашняя девушка приехала», и хорошо ее встречают. Опять ее угощают самым лучшим, и видит она, что сестра с собаками наперебой под столом yгощается. Перед тем как уйти, взяла она да и пнула сестру – у той рука и сломалась. Она бежать, кольцо бросила – люди его ловить, ей и удалось убежать. Отвела лошадь, одела на себя худую одежду и начала будто бы переливать молоко и воду. А те как приходят, так дочь плачет, что рука сломалась да больно. Ну, Сюоятар говорит, что «сестра твоя с царевичем прыгала, вот и несчастье случилось». – Да не я ли хоть пнула? – Тебя там не было, а была там какого-то царя дочь, да такая красивая, что было на что смотреть. И лошадь у нее – шерстинка золотая, другая серебряная, а третьей и цвета не назвать. На третий день снова идут на пир, а ту девушку оставляют дома. А Сюоятар свалила печь и говорит, что «если печь не будет стоять по-прежнему, когда мы вернемся, то быть тебе без головы». Девушка идет к матери, берет ту ветку, идет домой и ударяет крест-накрест, что «сложись, печь, да чтоб была лучше прежнего». Печь сложилась, и девушка отнесла ветку обратно матери. Мать дает ей лошадь и одежду, и она идет на пир к царю. А народ встречает ее, и ведут на лучшее место. Видит она – сестра с собаками наперебой ест; она, братец, как пнет ее – у той нога и сломалась. Девушка побежала к лошади, сбросила галошу с ноги – так и удалось ей уйти. Она отвела лошадь, переоделась и пошла в избу, стала глину с полу собирать, как будто она и сложила печь. Приходят те и говорят, что такая там была [красавица], да нога [у сестры] сломалась, как с царевичем баловалась. – Да не я ли там была? . – Будет тебе пустое болтать, – говорит Сюоятар. Ну, теперь опять у царя собирают пир: кому подойдет эта галоша, перчатка да кольцо – та и будет невестой царевича. Все приходят мерить, а Сюоятар стругает ноги [и руки] у своей дочери, чтобы подошли эти вещи, но никак не подходят. Царев сын спрашивает, что «есть ли еще люди в городе, которые не приходили примерять?». – А есть у меня дочь, но она здесь не бывала. – Так пусть и она придет и примерит. – Нигде эта бестолковая не бывала, – говорит Сюоятар. Девушка как пришла, то все ей и подошло. После этого царев сын говорит, что «вот эта моя жена». А теперь царев сын говорит, что, «пойдем, жена, по тем дорожкам, по которым ты хаживала». Они пошли, а девушка и говорит, что «побудь здесь недолго, а я схожу туда». Он остался, а девушка пошла [к могиле матери] и говорит, что «теперь я, маменька, в беду попала: царев сын взял меня в жены, а ведь у меня ничего нет, кроме этой плохой одежды». – Так возьми, доченька, лучшую одежду и возьми, дитя мое, трех лошадей с тремя возами всякого добра. Девушка сделала, как мать велела, и после этого вернулась к мужу. Сюоятар учит свою дочь, что «ты иди провожать ее, и как будете реку переходить, толкни сестру в воду и сама иди на ее место». Когда пришли на мост, дочь Сюоятар хотела было толкнуть сестру в реку, но та, братцы, вперед ее толкнула – другая там и осталась. Пришли к царю и стали свадьбу играть на славу, как раньше не игрывали. Живут они там в царском доме, и забеременела жена царевича и родила ребенка. Сюоятар как узнала, что ребенок родился, собралась на зубок что-нибудь снести. Пришла на мост, видит, что выросла дудка: «Дай-ка возьму это для внучка». А как дернула, оттуда крикнули, что «не рви, маменька, это ведь я тут». Тут Сюоятар разъярилась и понеслась к царю. Пришла к царю и в первой комнате кричит, что «тут спят или бодрствуют?». – И не спят, и не бодрствуют, тебя негодную ждут, – отвечает куриное яйцо с шестка. Приходит на другой день и кричит, что «спят ли тут или бодрствуют?». – Тебя тут дожидаются, – опять куриное яйцо отвечает. А на третий день как пришла, то яйцо покатилось в жаркое место и не могло ответить.^ Сюоятар и проникла в комнаты. Да и говорит [жене царевича], что «плюнь, курва, в мои ножны и превратись в черную важенку, а если не плюнешь, то тут же убью». Женщина плюнула и оказалась важенкой в лесу, а Сюоятар говорит, что «стану-ка я сама женой царевича, коли дочери моей не пришлось». Ребенок ничего не ест и плачет все, и повитуха пошла в избу и сказала, что не знает, что и делать с ним. Смотрит она, что не та это женщина, которая ребенка родила. Привели, братцы, эту Сюоятар с ребенком в избу – может, здесь ему будет лучше, чем в бане, и плакать перестанет. В избу как привели, то [домашние] подумали, что невестку испортили, оттого и стала на себя не похожа. Прошло несколько дней, и однажды важенка идет к старухе-вдове и говорит, что «сходи за моим ребенком и принеси мне, чтобы я могла его немного покормить». – Как не принести, уж я принесу его на эту ночь. Вдова пошла и у царевича и спрашивает, что «дай, сынок, я поняньчу вашего ребенка эту ночь, уж очень сильно он плачет». – Отчего же не дать, коли возьмешь. – Возьму, раз пришла за ним. Вдова взяла ребенка и пришла на свой двор и начала звать, что синюха-краснуха, поди свое дитя кормить: не ест у Сюоятар, не пьет у юоятар. Тут синяя важенка пришла, и сбросила с себя, шкуру, да обернулась человеком, и стала кормить ребенка и нянчиться с ним. Наутро вдова отнесла ребенка, и ребенок в следующую ночь дал всем спокойно спать. На другой день вдова опять сходила за ребенком и пришла на свой двор да позвала, что синюха-краснуха, иди свое дитя кормить, ненаглядного поить. Тут примчалась важенка, и сбросила с себя шкуру, да зашла в избу, и всю ночь нянчилась с ребенком. Еще на третий день вдова идет за ребенком, раз важенка велела. Пришла она и говорит царевичу, что «дай, сынок, я еще третью ночь поняньчу твоего ребенка, а потом уж нянчись ты сам. И если сможешь, то приходи ко мне, бедной вдове». – Почему бы не дать ребенка, коли ты так хорошо его няньчишь. И сам приду к тебе, как только с делами управлюсь. Вдова взяла ребенка и пошла домой, а царевич вскоре пошел за ней и догнал ее по дороге. И вдова говорит ему, что «когда, братец, придем ко мне, то ты спрячься.^ И как покажется важенка на дворе, а я ее позову, то ты не выходи.^ А когда я приведу ее в избу – она шнуру свою сбросит во дворе, – то возьми да сожги шкуру и потом приходи в избу да скажи, что “ты моя, а я твой”, и так получишь обратно свою прежнюю жену, а то у тебя ведь женой Сюоятар, а своя жена синей важенкой бегает». Царевич спрятался, и старуха позвала важенку во двор да повела ее в избу, и царевич тем временем, когда жена кормила ребенка, взял да сжег оленью шкуру, а жена вскочила и кричит, что «верно, шкуру мою кто-то сжег, раз гарью пахнет!». – Да кто ее мог сжечь? – говорит вдова. – Кто бы ни был, но шкура сожжена! – и бросилась было на двор, но царевич в дверях встретился и кричит, что «ты моя, а я твой – будем по-хорошему жить, больше никаких». – Не стану я с тобой жить! Лучше я весь век буду по прибрежным камням бегать, чем дамся второй раз в руки Сюоятар. Не вернусь! Она мою мать погубила и меня уже однажды, не пойду! – Теперь уж она никого не погубит, раз я велю ее погубить. И пошел домой и приказал тут же сжечь Сюоятар, и ее сожгли. Царевич вернулся да взял свою жену и ребенка, и стали они хорошо жить. Да еще вдове велел построить новый дом и дал еды да питья на весь ее век.

January 11, 2024 in 10:03 Нина Шибанова

changed the text of the translation
Были раньше муж да жена. У мужа и жены есть дочь и сын. Есть еще у них, братец мой, черная овца, и однажды муж с женой пошли в лес ее искать. Договорились, что кто найдет, пусть крикнет другому. Они разошлись по разным дорогам. Ходит там жена, и встречается ей Сюоятар и говорит, что «плюнь в мой ножны и обернись черной овцой». Женщина сперва не хотела плюнуть, но в конце концов пришлось плюнуть. Сюоятар кричит: – Хой, муженек, вернись – я овцу нашла! Муж вернулся, пошли домой. Дочка выходит навстречу и бросается обнять овцу, что «это моя мать, а та не моя мать». Овце не дают ничего, кроме пойла. Дочка украдкой носит ей хлеб. Прошло тут несколько дней, и Сюоятар говорит, что «надо зарезать эту овцу, а то совсем исхудает да еще околеет». Муж пошел резать, но дочь побежала за ними и сказала, что «не убивай, отец, мою мать – ведь это моя мать, а Сюоятар ее превратила в овцу». Отец и не зарезал овцу, вернулся скоро в избу и повесил нож на гвоздь. На другой день Сюоятар говорит, что надо овцу зарезать, и незачем ее держать. А овца говорит, «когда меня, доченька, зарежут, то ты суп ешь, а мяса, милая, не ешь. И возьми собери кости и закопай их вон под той березой». Отец пошел и зарезал овцу, и сварили суп.^ Дочь только немного поела, а другие едят, что страх. Сюоятар говорит, что «от этой девчонки надо избавиться, раз ничего не ест». Жили да были, и отправляются на пир к царю на свадьбу, – Сюоятар очень уговаривает туда идти. Собираются туда, а дочь и не берут с собой, а Сюоятар дает ей работу, что надо делать, пока она будет там. Сюоятар еще тут перед отправлением родила дочь, и та выросла так быстро, что подоспела к тому пиру. Потом дает [Сюоятар] дочери первой жены такую работу, что перемешала трех сортов зерно и велела это разобрать. Девушка идет на костях матери плачет, что «помоги мне, матушка, а то меня тоже убьют». Мать говорит, что «возьми ветку с этой березы и скажи: "Отделитесь, зернышки, как раньше были”». Дочь так и сделала и пошла в избу, ударила веткой по зерну, и говорит, что «идите, зерна, как раньше были». Как только ударила – зерна тут же разделились на три кучи. Она отнесла ветку туда, откуда взяла. Подошла еще к матери, а мать говорит, что «не хочется ли тебе, доченька, на тот пир да бал?». – Как же не хочется, но ведь у меня нет никакой одежды кроме сарафана из мешковины, что на мне. Мать говорит, что «как я спущусь сейчас в могилу, то вышлю тебе лошадь, ты в одном ухе вымойся, в другом оденься и поезжай на этой лошади на пир». Дочь стоит и ждет лошадь, смотрит – прискакала лошадь: одна шерстинка золотая, другая серебряная, а третьей шерстинки и цвета не назвать. Девушка живо разделась, залезла в одно ухо – вышла такая чистая и красивая, что другой такой на свете не найти! Залезла в другое ухо – вышла в такой одежде, что на свете такой одежды не бывает! И так, братец, она села на лошадь и поехала на царский пир. Приехала на царев двор и привязала лошадь. Царские гости выбегают ей навстречу и говорят, что кто же это такая, что она, верно, иноземного царя дочь и сюда на пир приехала. Ее усадили в лучшие покои и за лучший стол. Сидит за столом и видит, что дочь Сюоятар под столом с собаками наперебой кости грызет. Она как пнет ногой, так у дочки Сюоятар глаз выбила. Сюоятар как закричит: – Хватайте ее, хватайте ее!^ Кто она такая, что у моей дочери глаз выбила?! Народ бросился, братец мой, ей вдогонку, чуть было уже не схватили, а девушка тут перчатку с руки бросила и убежала, потому что народ бросился ловить перчатку. Девушка вернулась к березе, отдала лошадь и ту одежду матери и одела снова сарафан из мешковины, зашла в избу и стала будто бы перебирать зернышки. Приходят те, а дочка [Сюоятар] ревет как зарезанная: глаз выбит. – Что с тобой там случилось, сестрица? – Как не случиться – с царевичем прыгали с кровати на кровать и с лавки на лавку –вот и упала и без глаза осталась [Сюоятар говорит]. Дочь [Сюоятар] говорит: – Сколько там, сестрица, народу было!^ И дочь иноземного царя приезжала, вот была красавица!^ Весь народ любовался. Сиротка говорит, что «не я ли это была?». – А-вой-вой, она там была! У тебя еще нос не дорос, да и одежда у той не такая, как у тебя. На другой день засобирались, и Сюоятар взяла горшок молока и другой воды, слила в одну посуду и велит падчерице отделить молоко от воды, пока они на пиру. Девушка идет к могиле матери и плачет, что «теперь, маменька, меня убьют: слила молоко с водой и велела отделить». – Возьми, доченька, веточку и ударь крест-накрест, так все будет по-прежнему. Дочь послушалась совета, взяла ветку и ударила крест-накрест: вода и молоко оказались в разных горшочках. Девушка отнесла вeточĸy на прежнее место и подошла к могиле матери. Oпять мать дала ей такую же лошадь, а одежду еще лучше, и девушка поехала туда на пиры да балы. А как приехала туда, народ бежит навстречу, и говорят, что «опять эта вчерашняя девушка приехала», и хорошо ее встречают. Опять ее угощают самым лучшим, и видит она, что сестра с собаками наперебой под столом yгощается. Перед тем как уйти, взяла она да и пнула сестру – у той рука и сломалась. Она бежать, кольцо бросила – люди его ловить, ей и удалось убежать. Отвела лошадь, одела на себя худую одежду и начала будто бы переливать молоко и воду. А те как приходят, так дочь плачет, что рука сломалась да больно. Ну, Сюоятар говорит, что «сестра твоя с царевичем прыгала, вот и несчастье случилось». – Да не я ли хоть пнула? – Тебя там не было, а была там какого-то царя дочь, да такая красивая, что было на что смотреть. И лошадь у нее – шерстинка золотая, другая серебряная, а третьей и цвета не назвать. На третий день снова идут на пир, а ту девушку оставляют дома. А Сюоятар свалила печь и говорит, что «если печь не будет стоять по-прежнему, когда мы вернемся, то быть тебе без головы». Девушка идет к матери, берет ту ветку, идет домой и ударяет крест-накрест, что «сложись, печь, да чтоб была лучше прежнего». Печь сложилась, и девушка отнесла ветку обратно матери. Мать дает ей лошадь и одежду, и она идет на пир к царю. А народ встречает ее, и ведут на лучшее место. Видит она – сестра с собаками наперебой ест; она, братец, как пнет ее – у той нога и сломалась. Девушка побежала к лошади, сбросила галошу с ноги – так и удалось ей уйти. Она отвела лошадь, переоделась и пошла в избу, стала глину с полу собирать, как будто она и сложила печь. Приходят те и говорят, что такая там была [красавица], да нога [у сестры] сломалась, как с царевичем баловалась. – Да не я ли там была? . – Будет тебе пустое болтать, – говорит Сюоятар. Ну, теперь опять у царя собирают пир: кому подойдет эта галоша, перчатка да кольцо – та и будет невестой царевича. Все приходят мерить, а Сюоятар стругает ноги [и руки] у своей дочери, чтобы подошли эти вещи, но никак не подходят. Царев сын спрашивает, что «есть ли еще люди в городе, которые не приходили примерять?». – А есть у меня дочь, но она здесь не бывала. – Так пусть и она придет и примерит. – Нигде эта бестолковая не бывала, – говорит Сюоятар. Девушка как пришла, то все ей и подошло. После этого царев сын говорит, что «вот эта моя жена». А теперь царев сын говорит, что, «пойдем, жена, по тем дорожкам, по которым ты хаживала». Они пошли, а девушка и говорит, что «побудь здесь недолго, а я схожу туда». Он остался, а девушка пошла [к могиле матери] и говорит, что «теперь я, маменька, в беду попала: царев сын взял меня в жены, а ведь у меня ничего нет, кроме этой плохой одежды». – Так возьми, доченька, лучшую одежду и возьми, дитя мое, трех лошадей с тремя возами всякого добра. Девушка сделала, как мать велела, и после этого вернулась к мужу. Сюоятар учит свою дочь, что «ты иди провожать ее, и как будете реку переходить, толкни сестру в воду и сама иди на ее место». Когда пришли на мост, дочь Сюоятар хотела было толкнуть сестру в реку, но та, братцы, вперед ее толкнула – другая там и осталась. Пришли к царю и стали свадьбу играть на славу, как раньше не игрывали. Живут они там в царском доме, и забеременела жена царевича и родила ребенка. Сюоятар как узнала, что ребенок родился, собралась на зубок что-нибудь снести. Пришла на мост, видит, что выросла дудка: «Дай-ка возьму это для внучка». А как дернула, оттуда крикнули, что «не рви, маменька, это ведь я тут». Тут Сюоятар разъярилась и понеслась к царю. Пришла к царю и в первой комнате кричит, что «тут спят или бодрствуют?». – И не спят, и не бодрствуют, тебя негодную ждут, – отвечает куриное яйцо с шестка. Приходит на другой день и кричит, что «спят ли тут или бодрствуют?». – Тебя тут дожидаются, – опять куриное яйцо отвечает. А на третий день как пришла, то яйцо покатилось в жаркое место и не могло ответить.^ Сюоятар и проникла в комнаты. Да и говорит [жене царевича], что «плюнь, курва, в мои ножны и превратись в черную важенку, а если не плюнешь, то тут же убью». Женщина плюнула и оказалась важенкой в лесу, а Сюоятар говорит, что «стану-ка я сама женой царевича, коли дочери моей не пришлось». Ребенок ничего не ест и плачет все, и повитуха пошла в избу и сказала, что не знает, что и делать с ним. Смотрит она, что не та это женщина, которая ребенка родила. Привели, братцы, эту Сюоятар с ребенком в избу – может, здесь ему будет лучше, чем в бане, и плакать перестанет. В избу как привели, то [домашние] подумали, что невестку испортили, оттого и стала на себя не похожа. Прошло несколько дней, и однажды важенка идет к старухе-вдове и говорит, что «сходи за моим ребенком и принеси мне, чтобы я могла его немного покормить». – Как не принести, уж я принесу его на эту ночь. Вдова пошла и у царевича и спрашивает, что «дай, сынок, я поняньчу вашего ребенка эту ночь, уж очень сильно он плачет». – Отчего же не дать, коли возьмешь. – Возьму, раз пришла за ним. Вдова взяла ребенка и пришла на свой двор и начала звать, что синюха-краснуха, поди свое дитя кормить: не ест у Сюоятар, не пьет у юоятар. Тут синяя важенка пришла, и сбросила с себя, шкуру, да обернулась человеком, и стала кормить ребенка и нянчиться с ним. Наутро вдова отнесла ребенка, и ребенок в следующую ночь дал всем спокойно спать. На другой день вдова опять сходила за ребенком и пришла на свой двор да позвала, что синюха-краснуха, иди свое дитя кормить, ненаглядного поить. Тут примчалась важенка, и сбросила с себя шкуру, да зашла в избу, и всю ночь нянчилась с ребенком. Еще на третий день вдова идет за ребенком, раз важенка велела. Пришла она и говорит царевичу, что «дай, сынок, я еще третью ночь поняньчу твоего ребенка, а потом уж нянчись ты сам. И если сможешь, то приходи ко мне, бедной вдове». – Почему бы не дать ребенка, коли ты так хорошо его няньчишь. И сам приду к тебе, как только с делами управлюсь. Вдова взяла ребенка и пошла домой, а царевич вскоре пошел за ней и догнал ее по дороге. И вдова говорит ему, что «когда, братец, придем ко мне, то ты спрячься. И как покажется важенка на дворе, а я ее позову, то ты не выходи. А когда я приведу ее в избу – она шнуру свою сбросит во дворе, – то возьми да сожги шкуру и потом приходи в избу да скажи, что “ты моя, а я твой”, и так получишь обратно свою прежнюю жену, а то у тебя ведь женой Сюоятар, а своя жена синей важенкой бегает». Царевич спрятался, и старуха позвала важенку во двор да повела ее в избу, и царевич тем временем, когда жена кормила ребенка, взял да сжег оленью шкуру, а жена вскочила и кричит, что «верно, шкуру мою кто-то сжег, раз гарью пахнет!». – Да кто ее мог сжечь? – говорит вдова. – Кто бы ни был, но шкура сожжена! – и бросилась было на двор, но царевич в дверях встретился и кричит, что «ты моя, а я твой – будем по-хорошему жить, больше никаких». – Не стану я с тобой жить! Лучше я весь век буду по прибрежным камням бегать, чем дамся второй раз в руки Сюоятар. Не вернусь! Она мою мать погубила и меня уже однажды, не пойду! – Теперь уж она никого не погубит, раз я велю ее погубить. И пошел домой и приказал тут же сжечь Сюоятар, и ее сожгли. Царевич вернулся да взял свою жену и ребенка, и стали они хорошо жить. Да еще вдове велел построить новый дом и дал еды да питья на весь ее век.

January 11, 2024 in 09:59 Нина Шибанова

changed the text of the translation
Были раньше муж да жена. У мужа и жены есть дочь и сын. Есть еще у них, братец мой, черная овца, и однажды муж с женой пошли в лес ее искать. Договорились, что кто найдет, пусть крикнет другому. Они разошлись по разным дорогам. Ходит там жена, и встречается ей Сюоятар и говорит, что «плюнь в мой ножны и обернись черной овцой». Женщина сперва не хотела плюнуть, но в конце концов пришлось плюнуть. Сюоятар кричит: – Хой, муженек, вернись – я овцу нашла! Муж вернулся, пошли домой. Дочка выходит навстречу и бросается обнять овцу, что «это моя мать, а та не моя мать». Овце не дают ничего, кроме пойла. Дочка украдкой носит ей хлеб. Прошло тут несколько дней, и Сюоятар говорит, что «надо зарезать эту овцу, а то совсем исхудает да еще околеет». Муж пошел резать, но дочь побежала за ними и сказала, что «не убивай, отец, мою мать – ведь это моя мать, а Сюоятар ее превратила в овцу». Отец и не зарезал овцу, вернулся скоро в избу и повесил нож на гвоздь. На другой день Сюоятар говорит, что надо овцу зарезать, и незачем ее держать. А овца говорит, «когда меня, доченька, зарежут, то ты суп ешь, а мяса, милая, не ешь. И возьми собери кости и закопай их вон под той березой». Отец пошел и зарезал овцу, и сварили суп.^ Дочь только немного поела, а другие едят, что страх. Сюоятар говорит, что «от этой девчонки надо избавиться, раз ничего не ест». Жили да были, и отправляются на пир к царю на свадьбу, – Сюоятар очень уговаривает туда идти. Собираются туда, а дочь и не берут с собой, а Сюоятар дает ей работу, что надо делать, пока она будет там. Сюоятар еще тут перед отправлением родила дочь, и та выросла так быстро, что подоспела к тому пиру. Потом дает [Сюоятар] дочери первой жены такую работу, что перемешала трех сортов зерно и велела это разобрать. Девушка идет на костях матери плачет, что «помоги мне, матушка, а то меня тоже убьют». Мать говорит, что «возьми ветку с этой березы и скажи: "Отделитесь, зернышки, как раньше были”». Дочь так и сделала и пошла в избу, ударила веткой по зерну, и говорит, что «идите, зерна, как раньше были». Как только ударила – зерна тут же разделились на три кучи. Она отнесла ветку туда, откуда взяла. Подошла еще к матери, а мать говорит, что «не хочется ли тебе, доченька, на тот пир да бал?». – Как же не хочется, но ведь у меня нет никакой одежды кроме сарафана из мешковины, что на мне. Мать говорит, что «как я спущусь сейчас в могилу, то вышлю тебе лошадь, ты в одном ухе вымойся, в другом оденься и поезжай на этой лошади на пир». Дочь стоит и ждет лошадь, смотрит – прискакала лошадь: одна шерстинка золотая, другая серебряная, а третьей шерстинки и цвета не назвать. Девушка живо разделась, залезла в одно ухо – вышла такая чистая и красивая, что другой такой на свете не найти! Залезла в другое ухо – вышла в такой одежде, что на свете такой одежды не бывает! И так, братец, она села на лошадь и поехала на царский пир. Приехала на царев двор и привязала лошадь. Царские гости выбегают ей навстречу и говорят, что кто же это такая, что она, верно, иноземного царя дочь и сюда на пир приехала. Ее усадили в лучшие покои и за лучший стол. Сидит за столом и видит, что дочь Сюоятар под столом с собаками наперебой кости грызет. Она как пнет ногой, так у дочки Сюоятар глаз выбила. Сюоятар как закричит: – Хватайте ее, хватайте ее!^ Кто она такая, что у моей дочери глаз выбила?! Народ бросился, братец мой, ей вдогонку, чуть было уже не схватили, а девушка тут перчатку с руки бросила и убежала, потому что народ бросился ловить перчатку. Девушка вернулась к березе, отдала лошадь и ту одежду матери и одела снова сарафан из мешковины, зашла в избу и стала будто бы перебирать зернышки. Приходят те, а дочка [Сюоятар] ревет как зарезанная: глаз выбит. – Что с тобой там случилось, сестрица? – Как не случиться – с царевичем прыгали с кровати на кровать и с лавки на лавку –вот и упала и без глаза осталась [Сюоятар говорит]. Дочь [Сюоятар] говорит: – Сколько там, сестрица, народу было!^ И дочь иноземного царя приезжала, вот была красавица!^ Весь народ любовался. Сиротка говорит, что «не я ли это была?». – А-вой-вой, она там была! У тебя еще нос не дорос, да и одежда у той не такая, как у тебя. На другой день засобирались, и Сюоятар взяла горшок молока и другой воды, слила в одну посуду и велит падчерице отделить молоко от воды, пока они на пиру. Девушка идет к могиле матери и плачет, что «теперь, маменька, меня убьют: слила молоко с водой и велела отделить». – Возьми, доченька, веточку и ударь крест-накрест, так все будет по-прежнему. Дочь послушалась совета, взяла ветку и ударила крест-накрест: вода и молоко оказались в разных горшочках. Девушка отнесла вeточĸy на прежнее место и подошла к могиле матери. Oпять мать дала ей такую же лошадь, а одежду еще лучше, и девушка поехала туда на пиры да балы. А как приехала туда, народ бежит навстречу, и говорят, что «опять эта вчерашняя девушка приехала», и хорошо ее встречают. Опять ее угощают самым лучшим, и видит она, что сестра с собаками наперебой под столом yгощается. Перед тем как уйти, взяла она да и пнула сестру – у той рука и сломалась. Она бежать, кольцо бросила – люди его ловить, ей и удалось убежать. Отвела лошадь, одела на себя худую одежду и начала будто бы переливать молоко и воду. А те как приходят, так дочь плачет, что рука сломалась да больно. Ну, Сюоятар говорит, что «сестра твоя с царевичем прыгала, вот и несчастье случилось». – Да не я ли хоть пнула? – Тебя там не было, а была там какого-то царя дочь, да такая красивая, что было на что смотреть. И лошадь у нее – шерстинка золотая, другая серебряная, а третьей и цвета не назвать. На третий день снова идут на пир, а ту девушку оставляют дома. А Сюоятар свалила печь и говорит, что «если печь не будет стоять по-прежнему, когда мы вернемся, то быть тебе без головы». Девушка идет к матери, берет ту ветку, идет домой и ударяет крест-накрест, что «сложись, печь, да чтоб была лучше прежнего». Печь сложилась, и девушка отнесла ветку обратно матери. Мать дает ей лошадь и одежду, и она идет на пир к царю. А народ встречает ее, и ведут на лучшее место. Видит она – сестра с собаками наперебой ест; она, братец, как пнет ее – у той нога и сломалась. Девушка побежала к лошади, сбросила галошу с ноги – так и удалось ей уйти. Она отвела лошадь, переоделась и пошла в избу, стала глину с полу собирать, как будто она и сложила печь. Приходят те и говорят, что такая там была [красавица], да нога [у сестры] сломалась, как с царевичем баловалась. – Да не я ли там была? . – Будет тебе пустое болтать, – говорит Сюоятар. Ну, теперь опять у царя собирают пир: кому подойдет эта галоша, перчатка да кольцо – та и будет невестой царевича. Все приходят мерить, а Сюоятар стругает ноги [и руки] у своей дочери, чтобы подошли эти вещи, но никак не подходят. Царев сын спрашивает, что «есть ли еще люди в городе, которые не приходили примерять?». – А есть у меня дочь, но она здесь не бывала. – Так пусть и она придет и примерит. – Нигде эта бестолковая не бывала, – говорит Сюоятар. Девушка как пришла, то все ей и подошло. После этого царев сын говорит, что «вот эта моя жена». А теперь царев сын говорит, что, «пойдем, жена, по тем дорожкам, по которым ты хаживала». Они пошли, а девушка и говорит, что «побудь здесь недолго, а я схожу туда». Он остался, а девушка пошла [к могиле матери] и говорит, что «теперь я, маменька, в беду попала: царев сын взял меня в жены, а ведь у меня ничего нет, кроме этой плохой одежды». – Так возьми, доченька, лучшую одежду и возьми, дитя мое, трех лошадей с тремя возами всякого добра. Девушка сделала, как мать велела, и после этого вернулась к мужу. Сюоятар учит свою дочь, что «ты иди провожать ее, и как будете реку переходить, толкни сестру в воду и сама иди на ее место». Когда пришли на мост, дочь Сюоятар хотела было толкнуть сестру в реку, но та, братцы, вперед ее толкнула – другая там и осталась. Пришли к царю и стали свадьбу играть на славу, как раньше не игрывали. Живут они там в царском доме, и забеременела жена царевича и родила ребенка. Сюоятар как узнала, что ребенок родился, собралась на зубок что-нибудь снести. Пришла на мост, видит, что выросла дудка: «Дай-ка возьму это для внучка». А как дернула, оттуда крикнули, что «не рви, маменька, это ведь я тут». Тут Сюоятар разъярилась и понеслась к царю. Пришла к царю и в первой комнате кричит, что «тут спят или бодрствуют?». – И не спят, и не бодрствуют, тебя негодную ждут, – отвечает куриное яйцо с шестка. Приходит на другой день и кричит, что «спят ли тут или бодрствуют?». – Тебя тут дожидаются, – опять куриное яйцо отвечает. А на третий день как пришла, то яйцо покатилось в жаркое место и не могло ответить. Сюоятар и проникла в комнаты. Да и говорит [жене царевича], что «плюнь, курва, в мои ножны и превратись в черную важенку, а если не плюнешь, то тут же убью». Женщина плюнула и оказалась важенкой в лесу, а Сюоятар говорит, что «стану-ка я сама женой царевича, коли дочери моей не пришлось». Ребенок ничего не ест и плачет все, и повитуха пошла в избу и сказала, что не знает, что и делать с ним. Смотрит она, что не та это женщина, которая ребенка родила. Привели, братцы, эту Сюоятар с ребенком в избу – может, здесь ему будет лучше, чем в бане, и плакать перестанет. В избу как привели, то [домашние] подумали, что невестку испортили, оттого и стала на себя не похожа. Прошло несколько дней, и однажды важенка идет к старухе-вдове и говорит, что «сходи за моим ребенком и принеси мне, чтобы я могла его немного покормить». – Как не принести, уж я принесу его на эту ночь. Вдова пошла и у царевича и спрашивает, что «дай, сынок, я поняньчу вашего ребенка эту ночь, уж очень сильно он плачет». – Отчего же не дать, коли возьмешь. – Возьму, раз пришла за ним. Вдова взяла ребенка и пришла на свой двор и начала звать, что синюха-краснуха, поди свое дитя кормить: не ест у Сюоятар, не пьет у юоятар. Тут синяя важенка пришла, и сбросила с себя, шкуру, да обернулась человеком, и стала кормить ребенка и нянчиться с ним. Наутро вдова отнесла ребенка, и ребенок в следующую ночь дал всем спокойно спать. На другой день вдова опять сходила за ребенком и пришла на свой двор да позвала, что синюха-краснуха, иди свое дитя кормить, ненаглядного поить. Тут примчалась важенка, и сбросила с себя шкуру, да зашла в избу, и всю ночь нянчилась с ребенком. Еще на третий день вдова идет за ребенком, раз важенка велела. Пришла она и говорит царевичу, что «дай, сынок, я еще третью ночь поняньчу твоего ребенка, а потом уж нянчись ты сам. И если сможешь, то приходи ко мне, бедной вдове». – Почему бы не дать ребенка, коли ты так хорошо его няньчишь. И сам приду к тебе, как только с делами управлюсь. Вдова взяла ребенка и пошла домой, а царевич вскоре пошел за ней и догнал ее по дороге. И вдова говорит ему, что «когда, братец, придем ко мне, то ты спрячься. И как покажется важенка на дворе, а я ее позову, то ты не выходи. А когда я приведу ее в избу – она шнуру свою сбросит во дворе, – то возьми да сожги шкуру и потом приходи в избу да скажи, что “ты моя, а я твой”, и так получишь обратно свою прежнюю жену, а то у тебя ведь женой Сюоятар, а своя жена синей важенкой бегает». Царевич спрятался, и старуха позвала важенку во двор да повела ее в избу, и царевич тем временем, когда жена кормила ребенка, взял да сжег оленью шкуру, а жена вскочила и кричит, что «верно, шкуру мою кто-то сжег, раз гарью пахнет!». – Да кто ее мог сжечь? – говорит вдова. – Кто бы ни был, но шкура сожжена! – и бросилась было на двор, но царевич в дверях встретился и кричит, что «ты моя, а я твой – будем по-хорошему жить, больше никаких». – Не стану я с тобой жить! Лучше я весь век буду по прибрежным камням бегать, чем дамся второй раз в руки Сюоятар. Не вернусь! Она мою мать погубила и меня уже однажды, не пойду! – Теперь уж она никого не погубит, раз я велю ее погубить. И пошел домой и приказал тут же сжечь Сюоятар, и ее сожгли. Царевич вернулся да взял свою жену и ребенка, и стали они хорошо жить. Да еще вдове велел построить новый дом и дал еды да питья на весь ее век.

January 11, 2024 in 09:57 Нина Шибанова

changed the text of the translation
Были раньше муж да жена. У мужа и жены есть дочь и сын. Есть еще у них, братец мой, черная овца, и однажды муж с женой пошли в лес ее искать. Договорились, что кто найдет, пусть крикнет другому. Они разошлись по разным дорогам. Ходит там жена, и встречается ей Сюоятар и говорит, что «плюнь в мой ножны и обернись черной овцой». Женщина сперва не хотела плюнуть, но в конце концов пришлось плюнуть. Сюоятар кричит: – Хой, муженек, вернись – я овцу нашла! Муж вернулся, пошли домой. Дочка выходит навстречу и бросается обнять овцу, что «это моя мать, а та не моя мать». Овце не дают ничего, кроме пойла. Дочка украдкой носит ей хлеб. Прошло тут несколько дней, и Сюоятар говорит, что «надо зарезать эту овцу, а то совсем исхудает да еще околеет». Муж пошел резать, но дочь побежала за ними и сказала, что «не убивай, отец, мою мать – ведь это моя мать, а Сюоятар ее превратила в овцу». Отец и не зарезал овцу, вернулся скоро в избу и повесил нож на гвоздь. На другой день Сюоятар говорит, что надо овцу зарезать, и незачем ее держать. А овца говорит, «когда меня, доченька, зарежут, то ты суп ешь, а мяса, милая, не ешь. И возьми собери кости и закопай их вон под той березой». Отец пошел и зарезал овцу, и сварили суп.^ Дочь только немного поела, а другие едят, что страх. Сюоятар говорит, что «от этой девчонки надо избавиться, раз ничего не ест». Жили да были, и отправляются на пир к царю на свадьбу, – Сюоятар очень уговаривает туда идти. Собираются туда, а дочь и не берут с собой, а Сюоятар дает ей работу, что надо делать, пока она будет там. Сюоятар еще тут перед отправлением родила дочь, и та выросла так быстро, что подоспела к тому пиру. Потом дает [Сюоятар] дочери первой жены такую работу, что перемешала трех сортов зерно и велела это разобрать. Девушка идет на костях матери плачет, что «помоги мне, матушка, а то меня тоже убьют». Мать говорит, что «возьми ветку с этой березы и скажи: "Отделитесь, зернышки, как раньше были”». Дочь так и сделала и пошла в избу, ударила веткой по зерну, и говорит, что «идите, зерна, как раньше были». Как только ударила – зерна тут же разделились на три кучи. Она отнесла ветку туда, откуда взяла. Подошла еще к матери, а мать говорит, что «не хочется ли тебе, доченька, на тот пир да бал?». – Как же не хочется, но ведь у меня нет никакой одежды кроме сарафана из мешковины, что на мне. Мать говорит, что «как я спущусь сейчас в могилу, то вышлю тебе лошадь, ты в одном ухе вымойся, в другом оденься и поезжай на этой лошади на пир». Дочь стоит и ждет лошадь, смотрит – прискакала лошадь: одна шерстинка золотая, другая серебряная, а третьей шерстинки и цвета не назвать. Девушка живо разделась, залезла в одно ухо – вышла такая чистая и красивая, что другой такой на свете не найти! Залезла в другое ухо – вышла в такой одежде, что на свете такой одежды не бывает! И так, братец, она села на лошадь и поехала на царский пир. Приехала на царев двор и привязала лошадь. Царские гости выбегают ей навстречу и говорят, что кто же это такая, что она, верно, иноземного царя дочь и сюда на пир приехала. Ее усадили в лучшие покои и за лучший стол. Сидит за столом и видит, что дочь Сюоятар под столом с собаками наперебой кости грызет. Она как пнет ногой, так у дочки Сюоятар глаз выбила. Сюоятар как закричит: – Хватайте ее, хватайте ее!^ Кто она такая, что у моей дочери глаз выбила?! Народ бросился, братец мой, ей вдогонку, чуть было уже не схватили, а девушка тут перчатку с руки бросила и убежала, потому что народ бросился ловить перчатку. Девушка вернулась к березе, отдала лошадь и ту одежду матери и одела снова сарафан из мешковины, зашла в избу и стала будто бы перебирать зернышки. Приходят те, а дочка [Сюоятар] ревет как зарезанная: глаз выбит. – Что с тобой там случилось, сестрица? – Как не случиться – с царевичем прыгали с кровати на кровать и с лавки на лавку –вот и упала и без глаза осталась [Сюоятар говорит]. Дочь [Сюоятар] говорит: – Сколько там, сестрица, народу было! И дочь иноземного царя приезжала, вот была красавица! Весь народ любовался. Сиротка говорит, что «не я ли это была?». – А-вой-вой, она там была! У тебя еще нос не дорос, да и одежда у той не такая, как у тебя. На другой день засобирались, и Сюоятар взяла горшок молока и другой воды, слила в одну посуду и велит падчерице отделить молоко от воды, пока они на пиру. Девушка идет к могиле матери и плачет, что «теперь, маменька, меня убьют: слила молоко с водой и велела отделить». – Возьми, доченька, веточку и ударь крест-накрест, так все будет по-прежнему. Дочь послушалась совета, взяла ветку и ударила крест-накрест: вода и молоко оказались в разных горшочках. Девушка отнесла вeточĸy на прежнее место и подошла к могиле матери. Oпять мать дала ей такую же лошадь, а одежду еще лучше, и девушка поехала туда на пиры да балы. А как приехала туда, народ бежит навстречу, и говорят, что «опять эта вчерашняя девушка приехала», и хорошо ее встречают. Опять ее угощают самым лучшим, и видит она, что сестра с собаками наперебой под столом yгощается. Перед тем как уйти, взяла она да и пнула сестру – у той рука и сломалась. Она бежать, кольцо бросила – люди его ловить, ей и удалось убежать. Отвела лошадь, одела на себя худую одежду и начала будто бы переливать молоко и воду. А те как приходят, так дочь плачет, что рука сломалась да больно. Ну, Сюоятар говорит, что «сестра твоя с царевичем прыгала, вот и несчастье случилось». – Да не я ли хоть пнула? – Тебя там не было, а была там какого-то царя дочь, да такая красивая, что было на что смотреть. И лошадь у нее – шерстинка золотая, другая серебряная, а третьей и цвета не назвать. На третий день снова идут на пир, а ту девушку оставляют дома. А Сюоятар свалила печь и говорит, что «если печь не будет стоять по-прежнему, когда мы вернемся, то быть тебе без головы». Девушка идет к матери, берет ту ветку, идет домой и ударяет крест-накрест, что «сложись, печь, да чтоб была лучше прежнего». Печь сложилась, и девушка отнесла ветку обратно матери. Мать дает ей лошадь и одежду, и она идет на пир к царю. А народ встречает ее, и ведут на лучшее место. Видит она – сестра с собаками наперебой ест; она, братец, как пнет ее – у той нога и сломалась. Девушка побежала к лошади, сбросила галошу с ноги – так и удалось ей уйти. Она отвела лошадь, переоделась и пошла в избу, стала глину с полу собирать, как будто она и сложила печь. Приходят те и говорят, что такая там была [красавица], да нога [у сестры] сломалась, как с царевичем баловалась. – Да не я ли там была? . – Будет тебе пустое болтать, – говорит Сюоятар. Ну, теперь опять у царя собирают пир: кому подойдет эта галоша, перчатка да кольцо – та и будет невестой царевича. Все приходят мерить, а Сюоятар стругает ноги [и руки] у своей дочери, чтобы подошли эти вещи, но никак не подходят. Царев сын спрашивает, что «есть ли еще люди в городе, которые не приходили примерять?». – А есть у меня дочь, но она здесь не бывала. – Так пусть и она придет и примерит. – Нигде эта бестолковая не бывала, – говорит Сюоятар. Девушка как пришла, то все ей и подошло. После этого царев сын говорит, что «вот эта моя жена». А теперь царев сын говорит, что, «пойдем, жена, по тем дорожкам, по которым ты хаживала». Они пошли, а девушка и говорит, что «побудь здесь недолго, а я схожу туда». Он остался, а девушка пошла [к могиле матери] и говорит, что «теперь я, маменька, в беду попала: царев сын взял меня в жены, а ведь у меня ничего нет, кроме этой плохой одежды». – Так возьми, доченька, лучшую одежду и возьми, дитя мое, трех лошадей с тремя возами всякого добра. Девушка сделала, как мать велела, и после этого вернулась к мужу. Сюоятар учит свою дочь, что «ты иди провожать ее, и как будете реку переходить, толкни сестру в воду и сама иди на ее место». Когда пришли на мост, дочь Сюоятар хотела было толкнуть сестру в реку, но та, братцы, вперед ее толкнула – другая там и осталась. Пришли к царю и стали свадьбу играть на славу, как раньше не игрывали. Живут они там в царском доме, и забеременела жена царевича и родила ребенка. Сюоятар как узнала, что ребенок родился, собралась на зубок что-нибудь снести. Пришла на мост, видит, что выросла дудка: «Дай-ка возьму это для внучка». А как дернула, оттуда крикнули, что «не рви, маменька, это ведь я тут». Тут Сюоятар разъярилась и понеслась к царю. Пришла к царю и в первой комнате кричит, что «тут спят или бодрствуют?». – И не спят, и не бодрствуют, тебя негодную ждут, – отвечает куриное яйцо с шестка. Приходит на другой день и кричит, что «спят ли тут или бодрствуют?». – Тебя тут дожидаются, – опять куриное яйцо отвечает. А на третий день как пришла, то яйцо покатилось в жаркое место и не могло ответить. Сюоятар и проникла в комнаты. Да и говорит [жене царевича], что «плюнь, курва, в мои ножны и превратись в черную важенку, а если не плюнешь, то тут же убью». Женщина плюнула и оказалась важенкой в лесу, а Сюоятар говорит, что «стану-ка я сама женой царевича, коли дочери моей не пришлось». Ребенок ничего не ест и плачет все, и повитуха пошла в избу и сказала, что не знает, что и делать с ним. Смотрит она, что не та это женщина, которая ребенка родила. Привели, братцы, эту Сюоятар с ребенком в избу – может, здесь ему будет лучше, чем в бане, и плакать перестанет. В избу как привели, то [домашние] подумали, что невестку испортили, оттого и стала на себя не похожа. Прошло несколько дней, и однажды важенка идет к старухе-вдове и говорит, что «сходи за моим ребенком и принеси мне, чтобы я могла его немного покормить». – Как не принести, уж я принесу его на эту ночь. Вдова пошла и у царевича и спрашивает, что «дай, сынок, я поняньчу вашего ребенка эту ночь, уж очень сильно он плачет». – Отчего же не дать, коли возьмешь. – Возьму, раз пришла за ним. Вдова взяла ребенка и пришла на свой двор и начала звать, что синюха-краснуха, поди свое дитя кормить: не ест у Сюоятар, не пьет у юоятар. Тут синяя важенка пришла, и сбросила с себя, шкуру, да обернулась человеком, и стала кормить ребенка и нянчиться с ним. Наутро вдова отнесла ребенка, и ребенок в следующую ночь дал всем спокойно спать. На другой день вдова опять сходила за ребенком и пришла на свой двор да позвала, что синюха-краснуха, иди свое дитя кормить, ненаглядного поить. Тут примчалась важенка, и сбросила с себя шкуру, да зашла в избу, и всю ночь нянчилась с ребенком. Еще на третий день вдова идет за ребенком, раз важенка велела. Пришла она и говорит царевичу, что «дай, сынок, я еще третью ночь поняньчу твоего ребенка, а потом уж нянчись ты сам. И если сможешь, то приходи ко мне, бедной вдове». – Почему бы не дать ребенка, коли ты так хорошо его няньчишь. И сам приду к тебе, как только с делами управлюсь. Вдова взяла ребенка и пошла домой, а царевич вскоре пошел за ней и догнал ее по дороге. И вдова говорит ему, что «когда, братец, придем ко мне, то ты спрячься. И как покажется важенка на дворе, а я ее позову, то ты не выходи. А когда я приведу ее в избу – она шнуру свою сбросит во дворе, – то возьми да сожги шкуру и потом приходи в избу да скажи, что “ты моя, а я твой”, и так получишь обратно свою прежнюю жену, а то у тебя ведь женой Сюоятар, а своя жена синей важенкой бегает». Царевич спрятался, и старуха позвала важенку во двор да повела ее в избу, и царевич тем временем, когда жена кормила ребенка, взял да сжег оленью шкуру, а жена вскочила и кричит, что «верно, шкуру мою кто-то сжег, раз гарью пахнет!». – Да кто ее мог сжечь? – говорит вдова. – Кто бы ни был, но шкура сожжена! – и бросилась было на двор, но царевич в дверях встретился и кричит, что «ты моя, а я твой – будем по-хорошему жить, больше никаких». – Не стану я с тобой жить! Лучше я весь век буду по прибрежным камням бегать, чем дамся второй раз в руки Сюоятар. Не вернусь! Она мою мать погубила и меня уже однажды, не пойду! – Теперь уж она никого не погубит, раз я велю ее погубить. И пошел домой и приказал тут же сжечь Сюоятар, и ее сожгли. Царевич вернулся да взял свою жену и ребенка, и стали они хорошо жить. Да еще вдове велел построить новый дом и дал еды да питья на весь ее век.

January 10, 2024 in 16:29 Нина Шибанова

changed the text of the translation
Были раньше муж да жена. У мужа и жены есть дочь и сын. Есть еще у них, братец мой, черная овца, и однажды муж с женой пошли в лес ее искать. Договорились, что кто найдет, пусть крикнет другому. Они разошлись по разным дорогам. Ходит там жена, и встречается ей Сюоятар и говорит, что «плюнь в мой ножны и обернись черной овцой». Женщина сперва не хотела плюнуть, но в конце концов пришлось плюнуть. Сюоятар кричит: – Хой, муженек, вернись – я овцу нашла! Муж ~~вернулса~~вернулся, пошли домой. Дочка выходит навстречу и бросается обнять овцу, что «это моя мать, а та не моя мать». Овце не дают ничего, кроме пойла. Дочка украдкой носит ей хлеб. Прошло тут несколько дней, и Сюоятар говорит, что «надо зарезать эту овцу, а то совсем исхудает да еще околеет». Муж пошел резать, но дочь побежала за ними и сказала, что «не убивай, отец, мою мать – ведь это моя мать, а Сюоятар ее превратила в овцу». Отец и не зарезал овцу, вернулся скоро в избу и повесил нож на гвоздь. На другой день Сюоятар говорит, что надо овцу зарезать, и незачем ее держать. А овца говорит, «когда меня, доченька, зарежут, то ты суп ешь, а мяса, милая, не ешь. И возьми собери кости и закопай их вон под той березой». Отец пошел и зарезал овцу, и сварили суп.^ Дочь только немного поела, а другие едят, что страх. Сюоятар говорит, что «от этой девчонки надо избавиться, ~~рав~~раз ничего не ест». Жили да были, и отправляются на пир к царю на свадьбу, – Сюоятар очень уговаривает туда идти. Собираются туда, а дочь и не берут с собой, а Сюоятар дает ей работу, что ~~наде~~надо делать, пока она будет там. Сюоятар еще тут перед отправлением родила дочь, и та выросла так быстро, что подоспела к тому пиру. Потом дает [Сюоятар] дочери первой жены такую работу, что перемешала трех сортов зерно и велела это разобрать. Девушка идет на костях матери плачет, что «помоги мне, матушка, а то меня тоже убьют». Мать говорит, что «возьми ветку с этой березы и скажи: "Отделитесь, зернышки, как раньше были”». Дочь так и сделала и пошла в избу, ударила веткой по зерну, и говорит, что «идите, зерна, как раньше были». Как только ударила – зерна тут же разделились на три кучи. Она отнесла ветку туда, откуда взяла. Подошла еще к матери, а мать говорит, что «не хочется ли тебе, доченька, на тот пир да бал?». – Как же не хочется, но ведь у меня нет никакой одежды кроме сарафана из мешковины, что на мне. Мать говорит, что «как я спущусь сейчас в могилу, то вышлю тебе лошадь, ты в одном ухе вымойся, в другом оденься и ~~поезжфй~~поезжай на этой лошади на пир». Дочь стоит и ждет лошадь, смотрит – прискакала лошадь: одна шерстинка золотая, другая серебряная, а третьей шерстинки и цвета не назвать. Девушка живо разделась, залезла в одно ухо – вышла такая чистая и красивая, что другой такой на свете не найти! Залезла в другое ухо – вышла в такой одежде, что на свете такой одежды иене бывает! И так, братец, она села на лошадь и поехала на царский пир. Приехала на царев двор и привязала лошадь. Царские гости выбегают ей навстречу и говорят, что кто же это такая, что она, верно, иноземного царя дочь и сюда на пир приехала. Ее усадили в лучшие покои и за лучший стол. Сидит за столом и видит, что дочь Сюоятар под столом с собаками наперебой кости грызет. Она как пнет ногой, так у дочки Сюоятар глаз выбила. Сюоятар как закричит: – Хватайте ее, хватайте ее! Кто она такая, что у моей дочери глаз выбила?! Народ бросился, братец мой, ей вдогонку, чуть было уже не схватили, а девушка тут перчатку с руки бросила и убежала, потому что народ бросился ловить перчатку. Девушка вернулась к березе, отдала лошадь и ту одежду матери и одела снова сарафан из мешковины, зашла в избу и стала будто бы перебирать зернышки. Приходят те, а дочка [Сюоятар] ревет как зарезанная: глаз выбит. – Что с тобой там случилось, сестрица? – Как не случиться – с царевичем прыгали с кровати на кровать и с лавки на лавку –вот и упала и без глаза осталась [Сюоятар говорит]. Дочь [Сюоятар] говорит: – Сколько там, сестрица, народу было! И дочь иноземного царя приезжала, вот была красавица! Весь народ любовался. Сиротка говорит, что «не я ли это была?». – А-вой-вой, она там была! У тебя еще нос не дорос, да и одежда у той не такая, как у тебя. На другой день засобирались, и Сюоятар взяла горшок молока и другой воды, слила в одну посуду и велит падчерице отделить молоко от воды, пока они на пиру. Девушка идет к могиле матери и плачет, что «теперь, маменька, меня убьют: слила молоко с водой и велела отделить». – Возьми, доченька, веточку и ударь крест-накрест, так все будет по-прежнему. Дочь послушалась совета, взяла ветку и ударила крест-накрест: вода и молоко оказались в разных горшочках. Девушка отнесла вeточĸy на прежнее место и подошла к могиле матери. Oпять мать дала ей такую же лошадь, а одежду еще лучше, и девушка поехала туда на пиры да балы. А как приехала туда, народ бежит навстречу, и говорят, что «опять эта вчерашняя девушка приехала», и хорошо ее встречают. Опять ее угощают самым лучшим, и видит она, что сестра с собаками наперебой под столом yгощается. Перед тем как уйти, взяла она да и пнула сестру – у той рука и сломалась. Она бежать, кольцо бросила – люди его ловить, ей и удалось убежать. Отвела лошадь, одела на себя худую одежду и начала будто бы переливать молоко и воду. А те как приходят, так дочь плачет, что рука сломалась да больно. Ну, Сюоятар говорит, что «сестра твоя с царевичем прыгала, вот и несчастье случилось». – Да не я ли хоть пнула? – Тебя там не было, а была там какого-то царя дочь, да такая красивая, что было на что смотреть. И лошадь у нее – шерстинка золотая, другая серебряная, а третьей и цвета не назвать. На третий день снова идут на пир, а ту девушку оставляют дома. А Сюоятар свалила печь и говорит, что «если печь не будет стоять по-прежнему, когда мы вернемся, то быть тебе без головы». Девушка идет к матери, берет ту ветку, идет домой и ударяет крест-накрест, что «сложись, печь, да чтоб была лучше прежнего». Печь сложилась, и девушка отнесла ветку обратно матери. Мать дает ей лошадь и одежду, и она идет на пир к царю. А народ встречает ее, и ведут на лучшее место. Видит она – сестра с собаками наперебой ест; она, братец, как пнет ее – у той нога и сломалась. Девушка побежала к лошади, сбросила галошу с ноги – так и удалось ей уйти. Она отвела лошадь, переоделась и пошла в избу, стала глину с полу собирать, как будто она и сложила печь. Приходят те и говорят, что такая там была [красавица], да нога [у сестры] сломалась, как с царевичем баловалась. – Да не я ли там была? . – Будет тебе пустое болтать, – говорит Сюоятар. Ну, теперь опять у царя собирают пир: кому подойдет эта галоша, перчатка да кольцо – та и будет невестой царевича. Все приходят мерить, а Сюоятар стругает ноги [и руки] у своей дочери, чтобы подошли эти вещи, но никак не подходят. Царев сын спрашивает, что «есть ли еще люди в городе, которые не приходили примерять?». – А есть у меня дочь, но она здесь не бывала. – Так пусть и она придет и примерит. – Нигде эта бестолковая не бывала, – говорит Сюоятар. Девушка как пришла, то все ей и подошло. После этого царев сын говорит, что «вот эта моя жена». А теперь царев сын говорит, что, «пойдем, жена, по тем дорожкам, по которым ты хаживала». Они пошли, а девушка и говорит, что «побудь здесь недолго, а я схожу туда». Он остался, а девушка пошла [к могиле матери] и говорит, что «теперь я, маменька, в беду попала: царев сын взял меня в жены, а ведь у меня ничего нет, кроме этой плохой одежды». – Так возьми, доченька, лучшую одежду и возьми, дитя мое, трех лошадей с тремя возами всякого добра. Девушка сделала, как мать велела, и после этого вернулась к мужу. Сюоятар учит свою дочь, что «ты иди провожать ее, и как будете реку переходить, толкни сестру в воду и сама иди на ее место». Когда пришли на мост, дочь Сюоятар хотела было толкнуть сестру в реку, но та, братцы, вперед ее толкнула – другая там и осталась. Пришли к царю и стали свадьбу играть на славу, как раньше не игрывали. Живут они там в царском доме, и забеременела жена царевича и родила ребенка. Сюоятар как узнала, что ребенок родился, собралась на зубок что-нибудь снести. Пришла на мост, видит, что выросла дудка: «Дай-ка возьму это для внучка». А как дернула, оттуда крикнули, что «не рви, маменька, это ведь я тут». Тут Сюоятар разъярилась и понеслась к царю. Пришла к царю и в первой комнате кричит, что «тут спят или бодрствуют?». – И не спят, и не бодрствуют, тебя негодную ждут, – отвечает куриное яйцо с шестка. Приходит на другой день и кричит, что «спят ли тут или бодрствуют?». – Тебя тут дожидаются, – ~~опйть~~опять куриное яйцо отвечает. А на третий день как пришла, то яйцо покатилось в жаркое место и не могло ответить. Сюоятар и проникла в комнаты. Да и говорит [жене царевича], что «плюнь, курва, в мои ножны и превратись в черную важенку, а если не плюнешь, то тут же убью». Женщина плюнула и оказалась важенкой в лесу, а Сюоятар говорит, что «стану-ка я сама женой царевича, коли дочери моей не пришлось». Ребенок ничего не ест и плачет все, и повитуха пошла в избу и сказала, что не знает, что и делать с ним. Смотрит она, что не та это женщина, которая ребенка родила. Привели, братцы, эту Сюоятар с ребенком в избу – может, здесь ему будет лучше, чем в бане, и плакать перестанет. В избу как привели, то [домашние] подумали, что невестку испортили, оттого и стала на себя не похожа. Прошло несколько дней, и однажды важенка идет к старухе-вдове и говорит, что «сходи за моим ребенком и принеси мне, чтобы я могла его немного покормить». – Как не принести, уж я принесу его на эту ночь. Вдова пошла и у царевича и спрашивает, что «дай, сынок, я ~~понянчу~~поняньчу вашего ребенка эту ночь, уж очень сильно он плачет». – Отчего же не дать, коли возьмешь. – Возьму, раз пришла за ним. Вдова взяла ребенка и пришла на свой двор и начала звать, что синюха-краснуха, поди свое дитя кормить: не ест у Сюоятар, не пьет у юоятар. Тут синяя важенка пришла, и сбросила с себя, шкуру, да обернулась человеком, и стала кормить ребенка и нянчиться с ним. Наутро вдова отнесла ребенка, и ребенок в следующую ночь дал всем спокойно спать. На другой день вдова опять сходила за ребенком и пришла на свой двор да позвала, что синюха-краснуха, иди свое дитя кормить, ненаглядного поить. Тут примчалась важенка, и сбросила с себя шкуру, да зашла в избу, и всю ночь нянчилась с ребенком. Еще на третий день вдова идет за ребенком, раз важенка велела. Пришла она и говорит царевичу, что «дай, сынок, я еще третью ночь ~~понянчу~~поняньчу твоего ребенка, а потом уж нянчись ты сам. И если сможешь, то приходи ко мне, бедной вдове». – Почему бы не дать ребенка, коли ты так хорошо его ~~нянчишъ~~няньчишь. И сам приду к тебе, как только с делами управлюсь. Вдова взяла ребенка и пошла домой, а царевич вскоре пошел за ней и догнал ее по дороге. И вдова говорит ему, что «когда, братец, придем ко мне, то ты спрячься. И как покажется важенка на дворе, а я ее позову, то ты не выходи. А когда я приведу ее в избу – она шнуру свою сбросит во дворе, – то возьми да сожги шкуру и потом приходи в избу да скажи, что “ты моя, а я твой”, и так получишь обратно свою прежнюю жену, а то у тебя ведь женой Сюоятар, а своя жена синей важенкой бегает». Царевич спрятался, и старуха позвала важенку во двор да повела ее в избу, и царевич тем временем, когда жена кормила ребенка, взял да сжег оленью шкуру, а жена вскочила и кричит, что «верно, шкуру мою кто-то сжег, раз гарью пахнет!». – Да кто ее мог сжечь? – говорит вдова. – Кто бы ни был, но шкура сожжена! – и бросилась было на двор, но царевич в дверях встретился и кричит, что «ты моя, а я твой – будем по-хорошему жить, больше никаких». – Не стану я с тобой жить! Лучше я весь век буду по прибрежным камням бегать, чем дамся второй раз в руки Сюоятар. Не вернусь! Она мою мать погубила и меня уже однажды, не пойду! – Теперь уж она никого не погубит, раз я велю ее погубить. И пошел домой и приказал тут же сжечь Сюоятар, и ее сожгли. Царевич вернулся да взял свою жену и ребенка, и стали они хорошо жить. Да еще вдове велел построить новый дом и дал еды да питья на весь ее век.

January 10, 2024 in 16:26 Нина Шибанова

changed the text of the translation
Были раньше муж да жена. У мужа и жены есть дочь и сын. Есть еще у них, братец мой, черная овца, и однажды муж с женой пошли в лес ее искать. Договорились, что кто найдет, пусть крикнет другому. Они разошлись по разным дорогам. Ходит там жена, и встречается ей Сюоятар и говорит, что «плюнь в мой ножны и обернись черной овцой». Женщина сперва не хотела плюнуть, но в конце концов пришлось плюнуть. Сюоятар кричит: – Хой, муженек, вернись – я овцу нашла! Муж вернулса, пошли домой. Дочка выходит навстречу и бросается обнять овцу, что «это моя мать, а та не моя мать». Овце не дают ничего, кроме пойла. Дочка украдкой носит ей хлеб. Прошло тут несколько дней, и Сюоятар говорит, что «надо зарезать эту овцу, а то совсем исхудает да еще околеет». Муж пошел резать, но дочь побежала за ними и сказала, что «не убивай, отец, мою мать – ведь это моя мать, а Сюоятар ее превратила в овцу». Отец и не зарезал овцу, вернулся скоро в избу и повесил нож на гвоздь. На другой день Сюоятар говорит, что надо овцу зарезать, и незачем ее держать. А овца говорит, «когда меня, доченька, зарежут, то ты суп ешь, а мяса, милая, не ешь. И возьми собери кости и закопай их вон под той березой». Отец пошел и зарезал овцу, и сварили суп.^ Дочь только немного поела, а другие едят, что страх. Сюоятар говорит, что «от этой девчонки надо избавиться, рав ничего не ест». Жили да были, и отправляются на пир к царю на свадьбу, – Сюоятар очень уговаривает туда идти. Собираются туда, а дочь и не берут с собой, а Сюоятар дает ей работу, что наде делать, пока она будет там. Сюоятар еще тут перед отправлением родила дочь, и та выросла так быстро, что подоспела к тому пиру. Потом дает [Сюоятар] дочери первой жены такую работу, что перемешала трех сортов зерно и велела это разобрать. Девушка идет на костях матери плачет, что «помоги мне, матушка, а то меня тоже убьют». Мать говорит, что «возьми ветку с этой березы и скажи: "Отделитесь, зернышки, как раньше были”». Дочь так и сделала и пошла в избу, ударила веткой по зерну, и говорит, что «идите, зерна, как раньше были». Как только ударила – зерна тут же разделились на три кучи. Она отнесла ветку туда, откуда взяла. Подошла еще к матери, а мать говорит, что «не хочется ли тебе, доченька, на тот пир да бал?». – Как же не хочется, но ведь у меня нет никакой одежды кроме сарафана из мешковины, что на мне. Мать говорит, что «как я спущусь сейчас в могилу, то вышлю тебе лошадь, ты в одном ухе вымойся, в другом оденься и поезжфй на этой лошади на пир». Дочь стоит и ждет лошадь, смотрит – прискакала лошадь: одна шерстинка золотая, другая серебряная, а третьей шерстинки и цвета не назвать. Девушка живо разделась, залезла в одно ухо – вышла такая чистая и красивая, что другой такой на свете не найти! Залезла в другое ухо – вышла в такой одежде, что на свете такой одежды ие бывает! И так, братец, она села на лошадь и поехала на царский пир. Приехала на царев двор и привязала лошадь. Царские гости выбегают ей навстречу и говорят, что кто же это такая, что она, верно, иноземного царя дочь и сюда на пир приехала. Ее усадили в лучшие покои и за лучший стол. Сидит за столом и видит, что дочь Сюоятар под столом с собаками наперебой кости грызет. Она как пнет ногой, так у дочки Сюоятар глаз выбила. Сюоятар как закричит: – Хватайте ее, хватайте ее! Кто она такая, что у моей дочери глаз выбила?! Народ бросился, братец мой, ей вдогонку, чуть было уже не схватили, а девушка тут перчатку с руки бросила и убежала, потому что народ бросился ловить перчатку. Девушка вернулась к березе, отдала лошадь и ту одежду матери и одела снова сарафан из мешковины, зашла в избу и стала будто бы перебирать зернышки. Приходят те, а дочка [Сюоятар] ревет как зарезанная: глаз выбит. – Что с тобой там случилось, сестрица? – Как не случиться – с царевичем прыгали с кровати на кровать и с лавки на лавку –вот и упала и без глаза осталась [Сюоятар говорит]. Дочь [Сюоятар] говорит: – Сколько там, сестрица, народу было! И дочь иноземного царя приезжала, вот была красавица! Весь народ любовался. Сиротка говорит, что «не я ли это была?». – А-вой-вой, она там была! У тебя еще нос не дорос, да и одежда у той не такая, как у тебя. На другой день засобирались, и Сюоятар взяла горшок молока и другой воды, слила в одну посуду и велит падчерице отделить молоко от воды, пока они на пиру. Девушка идет к могиле матери и плачет, что «теперь, маменька, меня убьют: слила молоко с водой и велела отделить». – Возьми, доченька, веточку и ударь крест-накрест, так все будет по-прежнему. Дочь послушалась совета, взяла ветку и ударила крест-накрест: вода и молоко оказались в разных горшочках. Девушка отнесла вeточĸy на прежнее место и подошла к могиле матери. Oпять мать дала ей такую же лошадь, а одежду еще лучше, и девушка поехала туда на пиры да балы. А как приехала туда, народ бежит навстречу, и говорят, что «опять эта вчерашняя девушка приехала», и хорошо ее встречают. Опять ее угощают самым лучшим, и видит она, что сестра с собаками наперебой под столом yгощается. Перед тем как уйти, взяла она да и пнула сестру – у той рука и сломалась. Она бежать, кольцо бросила – люди его ловить, ей и удалось убежать. Отвела лошадь, одела на себя худую одежду и начала будто бы переливать молоко и воду. А те как приходят, так дочь плачет, что рука сломалась да больно. Ну, Сюоятар говорит, что «сестра твоя с царевичем прыгала, вот и несчастье случилось». – Да не я ли хоть пнула? – Тебя там не было, а была там какого-то царя дочь, да такая красивая, что было на что смотреть. И лошадь у нее – шерстинка золотая, другая серебряная, а третьей и цвета не назвать. На третий день снова идут на пир, а ту девушку оставляют дома. А Сюоятар свалила печь и говорит, что «если печь не будет стоять по-прежнему, когда мы вернемся, то быть тебе без головы». Девушка идет к матери, берет ту ветку, идет домой и ударяет крест-накрест, что «сложись, печь, да чтоб была лучше прежнего». Печь сложилась, и девушка отнесла ветку обратно матери. Мать дает ей лошадь и одежду, и она идет на пир к царю. А народ встречает ее, и ведут на лучшее место. Видит она – сестра с собаками наперебой ест; она, братец, как пнет ее – у той нога и сломалась. Девушка побежала к лошади, сбросила галошу с ноги – так и удалось ей уйти. Она отвела лошадь, переоделась и пошла в избу, стала глину с полу собирать, как будто она и сложила печь. Приходят те и говорят, что такая там была [красавица], да нога [у сестры] сломалась, как с царевичем баловалась. – Да не я ли там была? . – Будет тебе пустое болтать, – говорит Сюоятар. Ну, теперь опять у царя собирают пир: кому подойдет эта галоша, перчатка да кольцо – та и будет невестой царевича. Все приходят мерить, а Сюоятар стругает ноги [и руки] у своей дочери, чтобы подошли эти вещи, но никак не подходят. Царев сын спрашивает, что «есть ли еще люди в городе, которые не приходили примерять?». – А есть у меня дочь, но она здесь не бывала. – Так пусть и она придет и примерит. – Нигде эта бестолковая не бывала, – говорит Сюоятар. Девушка как пришла, то все ей и подошло. После этого царев сын говорит, что «вот эта моя жена». А теперь царев сын говорит, что, «пойдем, жена, по тем дорожкам, по которым ты хаживала». Они пошли, а девушка и говорит, что «побудь здесь недолго, а я схожу туда». Он остался, а девушка пошла [к могиле матери] и говорит, что «теперь я, маменька, в беду попала: царев сын взял меня в жены, а ведь у меня ничего нет, кроме этой плохой одежды». – Так возьми, доченька, лучшую одежду и возьми, дитя мое, трех лошадей с тремя возами всякого добра. Девушка сделала, как мать велела, и после этого вернулась к мужу. Сюоятар учит свою дочь, что «ты иди провожать ее, и как будете реку переходить, толкни сестру в воду и сама иди на ее место». Когда пришли на мост, дочь Сюоятар хотела было толкнуть сестру в реку, но та, братцы, вперед ее толкнула – другая там и осталась. Пришли к царю и стали свадьбу играть на славу, как раньше не игрывали. Живут они там в царском доме, и забеременела жена царевича и родила ребенка. Сюоятар как узнала, что ребенок родился, собралась на зубок что-нибудь снести. Пришла на мост, видит, что выросла дудка: «Дай-ка возьму это для внучка». А как дернула, оттуда крикнули, что «не рви, маменька, это ведь я тут». Тут Сюоятар разъярилась и понеслась к царю. Пришла к царю и в первой комнате кричит, что «тут спят или бодрствуют?». – И не спят, и не бодрствуют, тебя негодную ждут, – отвечает куриное яйцо с шестка. Приходит на другой день и кричит, что «спят ли тут или бодрствуют?». – Тебя тут дожидаются, – опйть куриное яйцо отвечает. А на третий день как пришла, то яйцо покатилось в жаркое место и не могло ответить. Сюоятар и проникла в комнаты. Да и говорит [жене царевича], что «плюнь, курва, в мои ножны и превратись в черную важенку, а если не плюнешь, то тут же убью». Женщина плюнула и оказалась важенкой в лесу, а Сюоятар говорит, что «стану-ка я сама женой царевича, коли дочери моей не пришлось». Ребенок ничего не ест и плачет все, и повитуха пошла в избу и сказала, что не знает, что и делать с ним. Смотрит она, что не та это женщина, которая ребенка родила. Привели, братцы, эту Сюоятар с ребенком в избу – может, здесь ему будет лучше, чем в бане, и плакать перестанет. В избу как привели, то [домашние] подумали, что невестку испортили, оттого и стала на себя не похожа. Прошло несколько дней, и однажды важенка идет к старухе-вдове и говорит, что «сходи за моим ребенком и принеси мне, чтобы я могла его немного покормить». – Как не принести, уж я принесу его на эту ночь. Вдова пошла и у царевича и спрашивает, что «дай, сынок, я понянчу вашего ребенка эту ночь, уж очень сильно он плачет». – Отчего же не дать, коли возьмешь. – Возьму, раз пришла за ним. Вдова взяла ребенка и пришла на свой двор и начала звать, что синюха-краснуха, поди свое дитя кормить: не ест у Сюоятар, не пьет у юоятар. Тут синяя важенка пришла, и сбросила с себя, шкуру, да обернулась человеком, и стала кормить ребенка и нянчиться с ним. Наутро вдова отнесла ребенка, и ребенок в следующую ночь дал всем спокойно спать. На другой день вдова опять сходила за ребенком и пришла на свой двор да позвала, что синюха-краснуха, иди свое дитя кормить, ненаглядного поить. Тут примчалась важенка, и сбросила с себя шкуру, да зашла в избу, и всю ночь нянчилась с ребенком. Еще на третий день вдова идет за ребенком, раз важенка велела. Пришла она и говорит царевичу, что «дай, сынок, я еще третью ночь понянчу твоего ребенка, а потом уж нянчись ты сам. И если сможешь, то приходи ко мне, бедной вдове». – Почему бы не дать ребенка, коли ты так хорошо его нянчишъ. И сам приду к тебе, как только с делами управлюсь. Вдова взяла ребенка и пошла домой, а царевич вскоре пошел за ней и догнал ее по дороге. И вдова говорит ему, что «когда, братец, придем ко мне, то ты спрячься. И как покажется важенка на дворе, а я ее позову, то ты не выходи. А когда я приведу ее в избу – она шнуру свою сбросит во дворе, – то возьми да сожги шкуру и потом приходи в избу да скажи, что “ты моя, а я твой”, и так получишь обратно свою прежнюю жену, а то у тебя ведь женой Сюоятар, а своя жена синей важенкой бегает». Царевич спрятался, и старуха позвала важенку во двор да повела ее в избу, и царевич тем временем, когда жена кормила ребенка, взял да сжег оленью шкуру, а жена вскочила и кричит, что «верно, шкуру мою кто-то сжег, раз гарью пахнет!». – Да кто ее мог сжечь? – говорит вдова. – Кто бы ни был, но шкура сожжена! – и бросилась было на двор, но царевич в дверях встретился и кричит, что «ты моя, а я твой – будем по-хорошему жить, больше никаких». – Не стану я с тобой жить! Лучше я весь век буду по прибрежным камням бегать, чем дамся второй раз в руки Сюоятар. Не вернусь! Она мою мать погубила и меня уже однажды, не пойду! – Теперь уж она никого не погубит, раз я велю ее погубить. И пошел домой и приказал тут же сжечь Сюоятар, и ее сожгли. Царевич вернулся да взял свою жену и ребенка, и стали они хорошо жить. Да еще вдове велел построить новый дом и дал еды да питья на весь ее век.

January 10, 2024 in 15:18 Нина Шибанова

created the text
created the text translation
created the text: Оli ennein ukko ta akka. Ukolla ta akalla on tyttö ta poika. Siitä heilä, vellisen, on musta lammas, ta hyö ukkoh kera lähetäh sitä eččimäh mečästä. Siitä luatiuvutah, jotta kumpani löytänöy, nin siitä pitäy karjuo toisellah. Hyö lähetäh toini toista tietä myöte. Siitä akka kävelöy, tai tulou Syöjätär vastah ta sanou, jotta «syle, huora, huotrahani ta muutu mussaksi lampahaksi meččäh». Akka vet ensin ei mielelläh ois sylken, vain viimein piti sylkie. Syöjätär karjuu: – Hoi ukkosen, tule pois, mie löysin lampahan! Ukko tuli, ta männäh kotih. Tyttö tulou vastah ta juoksou lampahan kaklah ta sanou, jotta «tämä on miun muamoni, ta tämä ei ole miun muamo». Sillä lampahalla ei anneta kuin juomista. Tyttö viepi sillä varastamalla leipiä. Siitä syötetäh muuven päivä, ta Syöjätär sanou, jotta tämä pitäy tappua, jotta ei kuolis ta ei laihtuis. Ukko läksi tappamah, vain tyttö juoksi ja sanou, jotta «elä, tuattoseni, tapa muamuoni, vet tämä on miun muamo, vain Syöjätär muutti sen tämmöseksi». Ukko ei ni tappan sitä lammasta, vain heitti silläh ta mäni ruttoh pirttih ta pani veiččeh nuaklah. Toisena piänä Syöjätär sanou, jotta se pitäy tappua eikä sitä pie elättyä. A lammas sanou, jotta «kun, tyttön, milma tapetah, nin rokkua syö, vain lihoja elä, armahaiseni, syö. Та ota ne luut ta keryä ta vie ne tuonne koivun juureh ta hautua sinne». Ukko läksi ta tappau sen lampahan, ta keitetäh keittuo, nin tyttö ei syö kuin vähäsen, a toiset syyväh jotta hirvittäy. Syöjätär sanou, jotta «vain tuo tyttö pitäy uhhotie kokonah, kun ei syö eikä mitänä». Eletäh ta ollah, ka lähetäh čuarih, pitoih, kun sielä on hiät, ta Syöjätär oikein pyrittäy sinne käymäh. Sinne lähetäh ta tyttyö ei ni oteta matkah, vain Šyöjätär antau tehtävie tytölläh, jotta mitä pitäy ruatua sillä aikua, kun hyö ollah sielä. Suöjätär vielä suau tytön siinä lähtiessä, ta se kasvau hyvin ruttoh, jotta kerkisi niih pitoih. Siitä antau sillä vanhan akan tytöllä, jotta sevottau jyvie sekasin kolmie lajie ta käsköy ne selittämäh erikseh, jotta ne vain oltais selvemmät. Tyttö mänöy muamoh luijen piällä ta itköy, jotta «auta, muamosen, milma, nyt jouvun mieki tapettavaksi». Muamoh sanou, jotta «ota tuosta koivusta varpa ta sano, jotta mänkyä, jyvät, erikseh, mitein ennein olija». Tyttö niin ni ruatau ta mänöy sinne jyvien luokse ta lyöy varvalla ta sanou, jotta «mänkyä, jyvät, sinne mitein ennen olija». Samassa kuin löi, niin jyvät mäntih eri läjih. Vielä vei sen vičan sinne mistä otti. Mäni vielä muamoh luo, ta pakajau muamoh, jotta «eikös siula, tyttön, haluttais sinne piiruih ta paaluih?». – Ka mintäh sei miula haluttais, ka vet ei ole vuatetta mimmoistakana, kun on vain värčistä kosto yksi piällä. Muamoh sanou, jotta «kun mie mänen hautah ta käsen heposen, nin yhessä korvassa suoriuvu, toisessa peseyvy ta lähe sillä ajamah sinne piiruih». Tyttö seisou ta vaottau hepoista, ka kaččou, kun heponi tuli, jotta yksi kylki on kultua, toini hopieta ta kolmatta ei vet väreissä ole. Tyttö ruttoh otti ta jaksautu tai hyppäi yhteh korvah – ka kuin puhas ta kaunis, jotta mualla ei toista ole! Hyppäi toiseh – ka kuin vuattiet, ni mualla ei moista vuatetusta ole! Ka niin, velli, tyttö hyppäi heposen selkäh ta läksi čuarin pitoih ajamah. Mäni čuarin pihah ta pani heposeh kiini. Та kun väki näki hänen, niin juossah vastah, jotta ken tämä tämmöni on ta paissah, jotta tämä on varmah ulkomuan čuarin tyttö ta tuli pitoih. Häntä pantih parahih huonehih ta parahih stolih. Istuu stolassa ta kaččou, jotta Syöjättären tyttö stolan alla koirien kera kilpua luita jyrsiy. Hiän vet kuin potata kamahutti, ta silmä lenti pois Syöjättären tytöltä. Ka kun Syöjätär rupei karjumah, jotta «ottuat kiini, ottuat kiini, jotta ken tuo oli, kun tuon čuuton luati, jotta tytöltä silmän potkai!». Rahvas hyppäi, vellisen, tyttyö ajamah, ka tyttö pakoh juoksomah, tai oltih justih suamassa, nin tyttö loi sormikkahan kiästäh ta niin i piäsi pakoh, kun rahvas ruvettih sormikasta tavottamah. Tyttö ajo sinne koivun luo ta anto muamollah heposen ta ne vuattiet ta pani sen värččimekon pahasen piälläh ta mäni kotihis ta rupei niitä jyvie liikuttelomah. Ne tullah, kun tyttö itköy kuin tapettu, kun silmä piästä läksi. – Ka mi siula, sisären, on tullun sielä? – Ka tuli sillä, kuin čuarin pojan kera krovatilta krovatilla hypittih ta laučalta laučalla, nin sielä puhkai silmäh. Tyttö sanou, jotta «vain kun, sisären, sielä oli väkie äijä ta kun kävi ulkomuan čuariu tyttö, nin se vasta oli kaunis, kun kaikki rahvas sitä kačottih». Sen naisen tyttö sanou, jotta «enkös muamosen, hoti mie ollun?» – Ka a-voi-voi, siekö sielä olisit ollut! Ka et, kačo, vielä semmoni vekari ole, tai ei semmoset vuattiet oltu, kuin siula. Toisena piänä lähetäh, ta Syöjätär panou yhen patasellisen vettä ta yhen patasellisen maituo yhteh ta käsköy selvittyä tytön sillä aikua, kuin hyö ollah sielä pivoissa. Tyttö mänöy muamoh hauvan piällä ta itköy, jotta «nyt, muamosen, jouvun tapettavaksi, kun tuas pani vettä patasen ta maituo toisen yhteh ta käski miun ne selittyä». – Ka ota, tyttön, tuosta varpa ta mäne lyö ristih, nin ne selkiey siitä. Tyttö ruato työtä n’euvottuo ta otti varvan ta löi ristih, ta maito i vesi selkisi erikseh ta toini toiseh pataseh. Tyttö vei sen varvan sinne entiseh paikkah ta mäni muamoh hauvan luokse. Tuas muamoh anto hänellä samammoisen heposen ta vielä paremmat vuattiet, ta tyttö lähtöy sinne piiruih ta paaluih ajua köröttelömäh. Ka kun mäni sinne, ta rahvas juossah vastah ta sanotah, jotta tuas se eklini tyttö on, ta otetah rahvas häntä hyväsesti vastah. Tuas kun syöy parasta ta hyvyä, nin kaččou, kun sisäreh syöy hyviä-parasta koirien kera stolan alta kilpua. Siitä kuin ön lähössä, niin ottau ta potkuau sitä sisärtäh, ka käsi i mäni poikki. Hiän juoksou ta sormuksen ni loi, ta rahvas sitä ottamah, tai piäsi pakoh. Vei heposeh ta pani pahat vuattiet piälläh ta alko liikutella niitä maitoja ta vesie. Ka kun tullah, ka tyttö itköy, jotta käsi mäni poikki ta kipie on. No siitä Syöjätär sanou, jotta «sisäres kun čuarin pojan kera hyppi, nin sai rapsun». – Ka enkös mie hoti potannun? – Ka sie sielä et ollun, ka oli hos min čuarin tyttö ta se oli kaunis. Та oli siinä kačottavua, kun heponi oli karva kultua, toini puoli hopieta ta kolmatta väriekänä ei ole. Siitä tuas kolmantena piänä männäh sinne, a tyttö jätetäh kotih. A Syöjätär kuatau kiukuan ta sanou, jotta «tätä kun et suanne valmeheksi, nin piältäs pois jouvut, kun tulemma pois pivoista». Tyttö mänöy muamoh luo ta suau sen varvan ta mänöy kotih ta lyöy ristih, jotta «tule, kiukua, kuvotuksi ta vielä parempi ennistä». Kiukua tuli valmeheksi ta tyttö vei varvan pois muamollah. Tyttö suau heposen ta vuattiet muamoltah ta mänöy čuarin pitoih. Ka kun rahvas manöy vastah ta viijäh parempih pitoih. Ka tyttö kaččou, kun sisäreh sielä koirien kera kilpua syöy, tai, velli, rävähytti potata sitä, ka jalka mäni poikki. Tyttö juoksou heposen luo ta luou kalossih jalasta ta piäsöy pois. Hiän viepi heposen ta suorieu omih vuatteihes ta mänöy puitto savija keryämäh lattielta, jotta hiän sen on kuton. Ka kun tullah ta sanotah, jotta semmoni sielä tuas oli, ta jalka mäni poikki, kun čuarin pojan kera telmi. – Ka enkö se mie hoti ollut? – Ka sie siinä vielä pakaja piättömie aseita, – sanou Syöjätär. Ka nyt tuas čuarilassa tulou pivot, jotta kellä sopiu ne kalossi sormikas ta sormus, nin se piäsöy, hänellä morsiemeksi. Ka rahvas vet kuin kaikki käyväh ta Syöjätär vestäy ta vuolou jalkoja tytöltäh, jotta vain passuas ne veššat, ka ei vet suanut semmosie. Čuarin poika sanou, jotta vieläkö on semmosie ihmisie miän linnassa, ken ei ole käynyn näitä paššauttamassa. – Кa on miula tyttö, mi ei ole käynyt tiälä. – Ka antuat senki tulla ta paššauttua. – Ka minnehän tuo on käynyt, hulvattu, – sanou Syöjätär sielä. Tyttö kun mäni, nin justih i kävi ne kaikki. Vain tämän jälkeh čuarin poika sanou, jotta «tässä on miun akka». A nyt čuarin poika sanou, jotta «läkkä myö i nyt naiseni teitä ta kačomma sitä». Hyö mäntih ta tyttö i sanou, jotta «ole sie tässä vähäni aikua, nin mie käyn tuola». Poika i jäi, a tyttö mäni ta sanou, jotta «nyt mie, muamosen, jouvuin petah, kun čuarin pojalla naiseksi, ta vet ei ole kuin tämmöset pahat vuattiet». – Ka tyttön, ota parahat vuattiet ta mäne, lapsen, ota kolme hepoista ta tavarua täyvet rejet. Tyttö ruato tämän käsetyn työn ta vasta siitä mäni miehen luo. Syöjätär neuvou tyttyöh, jotta «sie mäne kaimuamah ta kun tulou joki, nin luo sisäres jokeh ta mäne sen tilalla». Ka kun männäh sillalla ta Syöjättären tyttö rupei luomah toista jokeh, ka kun, vel’l’et, toini kiänty ta työnti sen jokeh ta sinne i jäi. Nyt kun mäntih čuarih, ka sielä vasta ruvettih häitä pitämäh erilailla ta hyväsesti, ei kuin ennein. Nyt hyö sielä čuarissa ollah ta eletäh ta čuarin pojan naini tulou paksuksi tai suau lapsen. Syöjätär kun kuulou, jotta lapsi on tullun, ta lähtöy hammasta kantamah. Ka kun mänöy sillalla, ka näköy, jotta on hukanputki kasvan. «Ka anna hoti otan tuon punukalla». Vain kuin vejälti, nin sieltä karjutah, jotta «elä, muamosen, vejä – vet mie olen tiälä». Vain silloin Syöjätär läksi vualussah[?] čuarih, jotta mie en ole kenenkänä luoksenneltava[?] Tai mänöy čuarin luoksi ta ensimmäisessä huonehessa i karjuu, jotta «muatahko vain valvotah tiälä?». – Ka eikä muata, eikä valvota, silma vasista[?] vuotetah, – vastuau kanan jiäliččä hinkalosta. Tulou vielä toisena piänä ta karjuu, jotta «muatahko tiälä vain valvotah?». – Ka silma tiälä vuotetah, – tuas vet kanan jiäliččä vastuau. A kun kolmantena piänä tuli, nin jiäliččä oli joutun kuumah, niin ei voinut vassata, tai Syöjätär i piäsi huoneheh. Tai sanou, jotta «syle, huora, huotrahani, muutu mussaksi petraksi, vain et sylkene, niin paikalla tapan!». Naini i sylki ta joutu petraksi meččäh, a Syöjätär sanou, jotta «rupienpas čuarin pojalla akaksi iče, kun ei tyttöni piässyt». Lapsi ei rupie syömäh mitänä ta itköy, ta puapo i mäni ta sanou, jotta «emmä myö tule juttuh sielä kylyssä». Kaččou, jotta ei tämä ole se entini naini, mi oli ta sai lapsen. Tuotih, vellisen, se Syöjätär lapsen kera pirttih, jotta ei ois niin paha olla sielä kylyssä, ta kuin vielä itköy niin lujah, jotta ei ni mitänä tolkkuo tule. Ka kun tuuvah pirttih, nin toivotah, jotta se naini on rikottu ta tuommoseksi on männyn. Kulu muuven päivä, tai yhtenä piänä petra mänöy leskiakkah ta sanou, jotta «käy sie se miun lapsi, jotta mie saisin vähäsen imettyä». – Ka puitto en voi käyvä, käyn mie täksi yöksi. Leskiakka mäni ta čuarin pojalta i kysyy, jotta «anna, poikan, mie hoijan tuata lasta yhen yön, kun hiän teilä noin itköy lujasti». – Ka mintäh mie en voi antua, kun vain ottanet. – Ka otan mie, kerran tulin käymäh. Leskiakka otti lapsen ta mäni pihallah ta alko karjuo, jotta sinikkisen, punikkisen, tule lastas ruokkimah, kun ei syö Syöjättäriltä, eikä juo juojattarilta. Silloin sinipetra tuli ta loi turkkih piältäh ta otti ta muuttu ihmiseksi ta syötti ta hoiti hyväsesti lastah. Huomeneksella leskiakka vei lapsen, ta lapsi anto rauhassa muata koko čuarin väjen ta vielä koko yön. Toisena piänä tuas leskiakka kävi lapsen ta mäni kotihis ta karjuu pihalla, jotta sinikkisen, punikkisen, tule lastas ruokkimah, ihalaistas ruokkimah. Ka silloin poro tuli pihah, loi sen turkkih piältäh ta mäni pirttih ta yön ajan hoiti vet lastah. A kolmantena piänä i lähtöy vielä leskiakka käymäh lasta, kun se petra käski käyvä. Hiän mäni käymäh ta sanou čuarin pojalla, jotta «anna, poikan, mie vielä kolmannen yön hoijan lastas, niin siitä sie suat hoitua. Tai sie kun voinet, nin lähe miun, köyhän, luo käymäh». – Ka mintäh mie en anna, ka annan kun vielä niin hyvin hoijat. Tai iče tulen sinne, kun vain piäsen aseiltani. Leskiakka otti lapsen ta mäni pois kotihis, taı čuarin poika niisi ruttoh mäni jälkeh ta tavotti vielä leskiakan tiellä. Leskiakka hänellä sanou, jotta «kun, vellisen, mänemmä meilä, nin mäne sie peittoh; nin kun tulou petra tiellä, kun mie kučun, nin sie ole peitossa, a kun mie suan sen pirttih ta hiän heittäy turkkih pihalla, nin sie ota ta polta se ta siitä tule pirttih ta sano, jotta «sie miun ta mie siun», nin suat omas entises naises, a siula vet on nyt Syöjätär naisena ta oma on sinipetrana». Poika mäni peittoh, ta akka kučču petran pihah ta vei sen pirttih, i poika sillä aikua, kun naini rupei lastah syöttämäh, nin poika otti ta poltti sen petran nahkan, a naini vasta viimeksi hyppäi ta karjuu, jotta «aivan turkkini ken lienöy polttat, kuin käryllä haisuu!». – Ka ken siulta poltti? – sanou leskiakka. – Ka ken nı lienöy polttat, ka poltettu on, – i niin yritti pihalla, ka poika on ovilla jo tulossa ta karjuu, jotta «sie miun ta mie siun, nyt ei muuta kuin hyväsešti elämäh». – Ka en mie siula lähe, vaikka rannan kivijä juossen! Та vielä Syöjättären käsih toisen kerran – ka en mie, kačo, lähe, jo muamoni uhhoti tai miun yhen kerran, nin en lähe! – Ka se ei ni ketä uhhoti, kun mie vain käsen hänet uhhotie. Tai mäni čuarih ta käski Syöjättären polttua ihan paikalla, ta se poltettih. Čuarin poika mäni ja otti naiseh ta lapseh ta ruvettih hyväsesti elämäh. Ka vielä i leskiakalla luajitti uuvet huonehet ta anto syömistä, juomista iäkseh.