Texts

Return to review | Return to list

Čuarin poika sut’jana

history

February 01, 2024 in 14:12 Нина Шибанова

changed the text of the translation
Были раньше старик да старуха. Старик заболел и говорит своей старухе, что «когда я умру, то продай лошщадь, тебе будет легче жить без лошади». Старик умер, и старуха объявила, что у нее продается лошадь. Покупатель лошади пришел к ней из другой деревни. Да и купил ту лошадь. Собрался старик [покупатель] уходить, а старуха стала говорить: – Не езди, раз такой долгий путь, переспи здесь ночь. Старик остался на ночь. Кобыла была жеребая и в ту ночь принесла жеребенка. Утром старик собрался уезжать, а старуха и не дает жеребенка. – Это мой жеребенок, – говорит старуха, – раз в моем дворе лошадь ожеребилась. Заспорили они. Старик говорит: – Я из-за жеребенка и купил, кобылы я не хотел. Спор у них зашел так далеко, что пришлось идти к царю. Царь был в отъезде, царица стала судить. Царица говорит, что «жеребенок старухин, коли во дворе у старуки родился». Царица была в тягости, и сын говорит из живота царицы: – [Б...] в пользу [б...] и судит. Жеребенок не принадлежит старухе. Он принадлежит покупателю, а не продавшему. Ну, его мать говорит, что «рассуди-ĸа тогда ты это дело». Сын говорит: – Старуха не дала старику саней вместе с лошадью. Теперь пусть приведут лошадь во двор, и старик пусть ведет лошадь, а старуха сани, в разные стороны. В какую сторону, за кем жеребенок пойдет, то тому и достанется. Весь народ пошел смотреть во двор, и старик повел лошадь, а старуха потянула сани. Жеребенок и пошел за лошадью. Старик увел кобылу и жеребенка с собой. Когда дело прошло, то царица сказала своему сыну: – Погоди, как выйдешь на свет, так я тебе покажу, как до рождения судить да еще против меня. Сын когда родился, то царица велела служанке пойти в город узнать, что не родился ли у кого-нибудь сын. Жена кузнеца и родила сына. Царица снова велит служанке идти к жене кузнеца, не поменяется ли она сыном с царицей. Жена кузнеца обещает поменяться. Да и заворачивает мальчика в тряпку, и кладут в сноп соломы, и служанка будто бы сноп соломы несет к кузнецу, а там внутри мальчик. Сына кузнеца также приносят к царю в снопе соломы. Царь приезжает домой и очень радуется, что у них сын. Ну, когда дети начитают там вместе играть, то царев сын всегда играет в кузнеца, а сын кузнеца все время с книгами и в школе. Царь говорит: – Это не наш сын, мы как-нибудь с кузнецом перепутали сыновей. Царица говорит: – Не дури, наш это сын. Как-то раз опять дети играют во дворе, и сын кузнеца играет в судью, а царев сын – в кузнеца. В то время был такой закон, что конокрада вешали. Сын генерала и украл во время игры у другого лошадь, и сын кузнеца говорит: – Его надо повесить на виселице. Да и сделали виселицу, закинули веревку на шею и вздернули. Сын кузнеца спрятался в царском саду. Все пошли его искать. Царь говорит: – Это наш сын: сын кузнеца до такого бы не додумался, а у нас сын кузнеца. Царица опять говорит обратное. Когда бегали по саду, то генерал с перепугу, ища мальчика, зашел в такую калитку, в которую может ходить только царское сословие. Сын кузнеца из засады это увидел и застрелил и самого генерала. Сын кузнеца убежал. Подумал, что теперь его будут по-настоящему искать. Отправился он по дороге в другую деревню. Был у него с собой только маленький кусочек хлеба. Царь посылает сто солдат и золотую карету по дороге в другую деревню. Царь велел поймать мальчика и привезти к царю в золотой карете. – Это, – говорит, – мой сын. Спросите сперва цену кареты, что он скажет. Поехали они, а мальчик сидит возле дороги на корточках. – Что ты делаешь? – спрашивают. – Старое убавляю, новое прибавляю, с неприятелем войну беду. Зовут его на дорогу. – У нас дело есть. Он выходит на дорогу, и солдаты спрашивают: – Сколько эта карета стоит? Он отвечает: – Кому нужно, то стоит триста тысяч тьмы тьмущей, а я бы не дал ничего и даром бы не взял. Они уехали и говорят: – Это не царев сын, какой-то оборванец. Мальчик пошел дальше и пришел в деревню. Нанимается к попу пасти скот. Ну, солдаты вернулись к царю, рассказывают царю, что «видели такого-то мальчика». Царь говорит: – Это был мой сын, – и велит им снова ехать с золотой каретой искать мальчика. Мальчик когда пошел пасти скот, то перешел речку и стал есть, а коровы остались в реке, где было воды по колено. Солдаты пришли на берег реки и спрашивают: – Сколько в этой реке воды? Он отвечает: – Тут воды на сто шестьдесят колен. (В реке было сорок коров и вода доходила им до колена, так он сосчитал все это вместе). Опять вернулись coлдаты и говорят царю, что «был там мальчик с коровами, такая глубокая речка, что не могли перейти вброд». – Где же эти коровы были? – спрашивает царь. – В реке, – ответили ему. – Ох вы, глупые, – говорит царь, – ведь речка не такая глубокая, как он говорит. Идите снова и приведите мальчика. Мальчик больше и не пошел пасти скот, а убежал в другие страны. Там он стал уже взрослым и решил, что «теперь я могу идти домой, чтобы не надо было шататься по свету, пойду к царю». Ну, приходит в родную деревню и идет к старухе-вдове. Говорит вдове: – Возьми меня с собой жить, я буду тебе за сына. Старуха-вдова приняла его и пошла за едой да велела парню поотдохнуть. Старуха пошла за мукой, а парень смотрит ей вслед. Старуха взвалила муку на плечо и стала закрывать дверь амбара, налетел вихрь и развеял муку. Старуха с плачем в избу:. – Что, сынок, теперь станем есть, как муку развеяло? Парень отвечает: – Ты не плачь, а иди просить к царю, там тебе дадут муки. – Как я, сынок, пойду – ведь он меня еще станет ругать, за то что муку рассыпала. – Ну, когда он станет судить, то скажи, что у нас есть парень, который велел дать муки и который умеет судить. Старуха пошла к царю и рассказывает, как у нее мука развеялась, и просит муки. Царь спрашивает: – Кто тебе посоветовал идти ко мне? – У нас есть парень, – говорит старуха, – он велел. Царь догадывается, что это его сын. Царь говорит: – Иди-ка и вели этому парню идти сюда. Старуха говорит парню: – К царю звали. Парень пошел к царю. – Я, – говорит, – судил бы, если бы на мне была царская одежда. Царь обещает ему одежду и царские погоны и трон. Парень переодевается и начинает судить. Говорит: – Я свидетель, что погода была тихая и красивая, когда старуха пошла за мукой, но потом поднялся ветер. Спросите в городе, кто в ту минуту отправлялся в море – значит, тот поднял ветер. Виновен в том, что мука рассыпалась, тот, кто отправлялся в море, а не старуха. Царь велел снять царскую одежду. Парень говорит: – Не сниму – раз ты сам дал, то я останусь царем. Царь говорит; что «долго ты бродил, но всеe-таки вернулся. Ты мой сын, и можешь остаться царем». Так сын остался царем, а сам царь ушел на покой, и старухе дали муки на всю жизнь.

February 01, 2024 in 14:11 Нина Шибанова

changed the text of the translation
Были раньше старик да старуха. Старик заболел и говорит своей старухе, что «когда я умру, то продай лошщадь, тебе будет легче жить без лошади». Старик умер, и старуха объявила, что у нее продается лошадь. Покупатель лошади пришел к ней из другой деревни. Да и купил ту лошадь. Собрался старик [покупатель] уходить, а старуха стала говорить: – Не езди, раз такой долгий путь, переспи здесь ночь. Старик остался на ночь. Кобыла была жеребая и в ту ночь принесла жеребенка. Утром старик собрался уезжать, а старуха и не дает жеребенка. – Это мой жеребенок, – говорит старуха, – раз в моем дворе лошадь ожеребилась. Заспорили они. Старик говорит: – Я из-за жеребенка и купил, кобылы я не хотел. Спор у них зашел так далеко, что пришлось идти к царю. Царь был в отъезде, царица стала судить. Царица говорит, что «жеребенок старухин, коли во дворе у старуки родился». Царица была в тягости, и сын говорит из живота царицы: – [Б...] в пользу [б...] и судит. Жеребенок не принадлежит старухе. Он принадлежит покупателю, а не продавшему. Ну, его мать говорит, что «рассуди-ĸа тогда ты это дело». Сын говорит: – Старуха не дала старику саней вместе с лошадью. Теперь пусть приведут лошадь во двор, и старик пусть ведет лошадь, а старуха сани, в разные стороны. В какую сторону, за кем жеребенок пойдет, то тому и достанется. Весь народ пошел смотреть во двор, и старик повел лошадь, а старуха потянула сани. Жеребенок и пошел за лошадью. Старик увел кобылу и жеребенка с собой. Когда дело прошло, то царица сказала своему сыну: – Погоди, как выйдешь на свет, так я тебе покажу, как до рождения судить да еще против меня. Сын когда родился, то царица велела служанке пойти в город узнать, что не родился ли у кого-нибудь сын. Жена кузнеца и родила сына. Царица снова велит служанке идти к жене кузнеца, не поменяется ли она сыном с царицей. Жена кузнеца обещает поменяться. Да и заворачивает мальчика в тряпку, и кладут в сноп соломы, и служанка будто бы сноп соломы несет к кузнецу, а там внутри мальчик. Сына кузнеца также приносят к царю в снопе соломы. Царь приезжает домой и очень радуется, что у них сын. Ну, когда дети начитают там вместе играть, то царев сын всегда играет в кузнеца, а сын кузнеца все время с книгами и в школе. Царь говорит: – Это не наш сын, мы как-нибудь с кузнецом перепутали сыновей. Царица говорит: – Не дури, наш это сын. Как-то раз опять дети играют во дворе, и сын кузнеца играет в судью, а царев сын – в кузнеца. В то время был такой закон, что конокрада вешали. Сын генерала и украл во время игры у другого лошадь, и сын кузнеца говорит: – Его надо повесить на виселице. Да и сделали виселицу, закинули веревку на шею и вздернули. Сын кузнеца спрятался в царском саду. Все пошли его искать. Царь говорит: – Это наш сын: сын кузнеца до такого бы не додумался, а у нас сын кузнеца. Царица опять говорит обратное. Когда бегали по саду, то генерал с перепугу, ища мальчика, зашел в такую калитку, в которую может ходить только царское сословие. Сын кузнеца из засады это увидел и застрелил и самого генерала. Сын кузнеца убежал. Подумал, что теперь его будут по-настоящему искать. Отправился он по дороге в другую деревню. Был у него с собой только маленький кусочек хлеба. Царь посылает сто солдат и золотую карету по дороге в другую деревню. Царь велел поймать мальчика и привезти к царю в золотой карете. – Это, – говорит, – мой сын. Спросите сперва цену кареты, что он скажет. Поехали они, а мальчик сидит возле дороги на корточках. – Что ты делаешь? – спрашивают. – Старое убавляю, новое прибавляю, с неприятелем войну беду. Зовут его на дорогу:. – У нас дело есть. Он выходит на дорогу, и солдаты спрашивают: – Сколько эта карета стоит? Он отвечает: – Кому нужно, то стоит триста тысяч тьмы тьмущей, а я бы не дал ничего и даром бы не взял. Они уехали и говорят: – Это не царев сын, какой-то оборванец. Мальчик пошел дальше и пришел в деревню. Нанимается к попу пасти скот. Ну, солдаты вернулись к царю, рассказывают царю, что «видели такого-то мальчика». Царь говорит: – Это был мой сын, – и велит им снова ехать с золотой каретой искать мальчика. Мальчик когда пошел пасти скот, то перешел речку и стал есть, а коровы остались в реке, где было воды по колено. Солдаты пришли на берег реки и спрашивают: – Сколько в этой реке воды? Он отвечает: – Тут воды на сто шестьдесят колен. (В реке было сорок коров и вода доходила им до колена, так он сосчитал все это вместе). Опять вернулись coлдаты и говорят царю, что «был там мальчик с коровами, такая глубокая речка, что не могли перейти вброд». – Где же эти коровы были? – спрашивает царь. – В реке, – ответили ему. – Ох вы, глупые, – говорит царь, – ведь речка не такая глубокая, как он говорит. Идите снова и приведите мальчика. Мальчик больше и не пошел пасти скот, а убежал в другие страны. Там он стал уже взрослым и решил, что «теперь я могу идти домой, чтобы не надо было шататься по свету, пойду к царю». Ну, приходит в родную деревню и идет к старухе-вдове. Говорит вдове: – Возьми меня с собой жить, я буду тебе за сына. Старуха-вдова приняла его и пошла за едой да велела парню поотдохнуть. Старуха пошла за мукой, а парень смотрит ей вслед. Старуха взвалила муку на плечо и стала закрывать дверь амбара, налетел вихрь и развеял муку. Старуха с плачем в избу: – Что, сынок, теперь станем есть, как муку развеяло? Парень отвечает: – Ты не плачь, а иди просить к царю, там тебе дадут муки. – Как я, сынок, пойду – ведь он меня еще станет ругать, за то что муку рассыпала. – Ну, когда он станет судить, то скажи, что у нас есть парень, который велел дать муки и который умеет судить. Старуха пошла к царю и рассказывает, как у нее мука развеялась, и просит муки. Царь спрашивает: – Кто тебе посоветовал идти ко мне? – У нас есть парень, – говорит старуха, – он велел. Царь догадывается, что это его сын. Царь говорит: – Иди-ка и вели этому парню идти сюда. Старуха говорит парню: – К царю звали. Парень пошел к царю. – Я, – говорит, – судил бы, если бы на мне была царская одежда. Царь обещает ему одежду и царские погоны и трон. Парень переодевается и начинает судить. Говорит: – Я свидетель, что погода была тихая и красивая, когда старуха пошла за мукой, но потом поднялся ветер. Спросите в городе, кто в ту минуту отправлялся в море – значит, тот поднял ветер. Виновен в том, что мука рассыпалась, тот, кто отправлялся в море, а не старуха. Царь велел снять царскую одежду. Парень говорит: – Не сниму – раз ты сам дал, то я останусь царем. Царь говорит; что «долго ты бродил, но всеe-таки вернулся. Ты мой сын, и можешь остаться царем». Так сын остался царем, а сам царь ушел на покой, и старухе дали муки на всю жизнь.

February 01, 2024 in 13:41 Нина Шибанова

changed the text of the translation
Были раньше старик да старуха. Старик заболел и говорит своей старухе, что «когда я умру, то продай лошщадь, тебе будет легче жить без лошади». Старик умер, и старуха объявила, что у нее продается лошадь. Покупатель лошади пришел к ней из другой деревни. Да и купил ту лошадь. Собрался старик [покупатель] уходить, а старуха стала говорить: – Не езди, раз такой долгий путь, переспи здесь ночь. Старик остался на ночь. Кобыла была жеребая и в ту ночь принесла жеребенка. Утром старик собрался уезжать, а старуха и не дает жеребенка. – Это мой жеребенок, – говорит старуха, – раз в моем дворе лошадь ожеребилась. Заспорили они. Старик говорит: – Я из-за жеребенка и купил, кобылы я не хотел. Спор у них зашел так далеко, что пришлось идти к царю. Царь был в отъезде, царица стала судить. Царица говорит, что «жеребенок старухин, коли во дворе у старуки родился». Царица была в тягости, и сын говорит из живота царицы: – [Б...] в пользу [б...] и судит. Жеребенок не принадлежит старухе. Он принадлежит покупателю, а не продавшему. Ну, его мать говорит, что «рассуди-ĸа тогда ты это дело». Сын говорит: – Старуха не дала старику саней вместе с лошадью. Теперь пусть приведут лошадь во двор, и старик пусть ведет лошадь, а старуха сани, в разные стороны. В какую сторону, за кем жеребенок пойдет, то тому и достанется. Весь народ пошел смотреть во двор, и старик повел лошадь, а старуха потянула сани. Жеребенок и пошел за лошадью. Старик увел кобылу и жеребенка с собой. Когда дело прошло, то царица сказала своему сыну: – Погоди, как выйдешь на свет, так я тебе покажу, как до рождения судить да еще против меня. Сын когда родился, то царица велела служанке пойти в город узнать, что не родился ли у кого-нибудь сын. Жена кузнеца и родила сына. Царица снова велит служанке идти к жене кузнеца, не поменяется ли она сыном с царицей. Жена кузнеца обещает поменяться. Да и заворачивает мальчика в тряпку, и кладут в сноп соломы, и служанка будто бы сноп соломы несет к кузнецу, а там внутри мальчик. Сына кузнеца также приносят к царю в снопе соломы. Царь приезжает домой и очень радуется, что у них сын. Ну, когда дети начитают там вместе играть, то царев сын всегда играет в кузнеца, а сын кузнеца все время с книгами и в школе. Царь говорит: – Это не наш сын, мы как-нибудь с кузнецом перепутали сыновей. Царица говорит: – Не дури, наш это сын. Как-то раз опять дети играют во дворе, и сын кузнеца играет в судью, а царев сын – в кузнеца. В то время был такой закон, что конокрада вешали. Сын генерала и украл во время игры у другого лошадь, и сын кузнеца говорит: – Его надо повесить на виселице. Да и сделали виселицу, закинули веревку на шею и вздернули. Сын кузнеца спрятался в царском саду. Все пошли его искать. Царь говорит: – Это наш сын: сын кузнеца до такого бы не додумался, а у нас сын кузнеца. Царица опять говорит обратное. Когда бегали по саду, то генерал с перепугу, ища мальчика, зашел в такую калитку, в которую может ходить только царское сословие. Сын кузнеца из засады это увидел и застрелил и самого генерала. Сын кузнеца убежал. Подумал, что теперь его будут по-настоящему искать. Отправился он по дороге в другую деревню. Был у него с собой только маленький кусочек хлеба. Царь посылает сто солдат и золотую карету по дороге в другую деревню. Царь велел поймать мальчика и привезти к царю в золотой карете. – Это, – говорит, – мой сын. Спросите сперва цену кареты, что он скажет. Поехали они, а мальчик сидит возле дороги на корточках. – Что ты делаешь? – спрашивают. – Старое убавляю, новое прибавляю, с неприятелем войну беду. Зовут его на дорогу: – У нас дело есть. Он выходит на дорогу, и солдаты спрашивают: – Сколько эта карета стоит? Он отвечает: – Кому нужно, то стоит триста тысяч тьмы тьмущей, а я бы не дал ничего и даром бы не взял. Они уехали и говорят: – Это не царев сын, какой-то оборванец. Мальчик пошел дальше и пришел в деревню. Нанимается к попу пасти скот. Ну, солдаты вернулись к царю, рассказывают царю, что «видели такого-то мальчика». Царь говорит: – Это был мой сын, – и велит им снова ехать с золотой каретой искать мальчика. Мальчик когда пошел пасти скот, то перешел речку и стал есть, а коровы остались в реке, где было воды по колено. Солдаты пришли на берег реки и спрашивают: – Сколько в этой реке воды? Он отвечает: – Тут воды на сто шестьдесят колен. (В реке было сорок коров и вода доходила им до колена, так он сосчитал все это вместе). Опять вернулись coлдаты и говорят царю, что «был там мальчик с коровами, такая глубокая речка, что не могли перейти вброд». – Где же эти коровы были? – спрашивает царь. – В реке, – ответили ему. – Ох вы, глупые, – говорит царь, – ведь речка не такая глубокая, как он говорит. Идите снова и приведите мальчика. Мальчик больше и не пошел пасти скот, а убежал в другие страны. Там он стал уже взрослым и решил, что «теперь я могу идти домой, чтобы не надо было шататься по свету, пойду к царю». Ну, приходит в родную деревню и идет к старухе-вдове. Говорит вдове: – Возьми меня с собой жить, я буду тебе за сына. Старуха-вдова приняла его и пошла за едой да велела парню поотдохнуть. Старуха пошла за мукой, а парень смотрит ей вслед. Старуха взвалила муку на плечо и стала закрывать дверь амбара, налетел вихрь и развеял муку. Старуха с плачем в избу: – Что, сынок, теперь станем есть, как муку развеяло? Парень отвечает: – Ты не плачь, а иди просить к царю, там тебе дадут муки. – Как я, сынок, пойду – ведь он меня еще станет ругать, за то что муку рассыпала. – Ну, когда он станет судить, то скажи, что у нас есть парень, который велел дать муки и который умеет судить. Старуха пошла к царю и рассказывает, как у нее мука развеялась, и просит муки. Царь спрашивает: – Кто тебе посоветовал идти ко мне? – У нас есть парень, – говорит старуха, – он велел. Царь догадывается, что это его сын. Царь говорит: – Иди-ка и вели этому парню идти сюда. Старуха говорит парню: – К царю звали. Парень пошел к царю. – Я, – говорит, – судил бы, если бы на мне была царская одежда. Царь обещает ему одежду и царские погоны и трон. Парень переодевается и начинает судить. Говорит: – Я свидетель, что погода была тихая и красивая, когда старуха пошла за мукой, но потом поднялся ветер. Спросите в городе, кто в ту минуту отправлялся в море – значит, тот поднял ветер. Виновен в том, что мука рассыпалась, тот, кто отправлялся в море, а не старуха. Царь велел снять царскую одежду. Парень говорит: – Не сниму – раз ты сам дал, то я останусь царем. Царь говорит; что «долго ты бродил, но всеe-таки вернулся. Ты мой сын, и можешь остаться царем». Так сын остался царем, а сам царь ушел на покой, и старухе дали муки на всю жизнь.

February 01, 2024 in 12:38 Нина Шибанова

created the text
created the text translation
created the text: Оli ennen ukko ta akka. Ukko tuli kipiekše ta šanou akkalah, jotta «kun mie kuolen, nin myö pois heponi, helpompi šiun on elyä ilman hepoista». Ukko kuoli, ta akka pani ilmotukšen, jotta hänellä on myötävä heponỉ. Heposen oštaja tuli hänellä toisešta kyläštä. Tai ošti šen heposen. Rupei ukko lähtömäh pois, vain akka rupei kieltämäh: – Elä lähe, kun on kerran niin pitkä matka, makua tiälä yötä. Ukko jäi yökše. Tamma oliki tiineh ta šai šinä yönä varšan. Huomenekšella ukko rupieu lähtömäh, nin akka ei annakkana varšua. – Še on miun, – šanou akka, – kun kerran miun tanhuošša šai. Heilä tuli riita. Ukko šanou: – Mie varšan tähe oššinki, en mie tammua halunnun. Heilä mäni riita niin pitällä, jotta prossiuhuttih čuarih šuate. Čuari oli matkoilla, nin čarouna suuti. Čarouna šanou, jotta «akan on varša, kun kerran akan tanhuošša šai». Čarouna oliki pakšuna, ta poika šanou čarounan vačašta: – Pliäti pliätin puoleh suutiu. Varša ei kuulu akalla. Še on oštajan, eikä myöjän. No muamoh šanou, jotta «no suuti šie šilloin tämä asie». Poika šanou: – Akka ei antan rekie heposen myötäh ukolla. Nyt tuokah heponi pihalla, ta ukko vetäkkäh hevoista, a akka rekie, toini toiseh šuuntah. Kumpasen jälkeh varša lähtenöy, nin še šuau varšan. Kaikki rahvaš mäntih kaččomah pihalla, ta ukko alko taluttamah hevoista, a akka rekie. Varša i tuli heposen jälkeh. Ukko vei tamman tai varšan männeššäh. Kun asie mäni, niin čarouna šanou pojallah: – Annahan kun tulet näillä ilmoilla, nin mie näytän šiula, mikse ennein šyntymistäš rupesit suutimah ta mänit ielläh miušta. Poika kun šynty, nin čarouna käški piijan kaupunkilla tiijuštamah, jotta eikö toisilla ole šyntyn poikua. Šepän akalla i oli šyntyn poika. Čarouna käsköy uuveštah piijan männä šepän akan luo, jotta eikö hiän vajehtais poikuah čarounan kera. Šepän akka lupuau vajehtua. Tai kiäritäh poika ripakkoh ta pannah olkikuvon šiämeh ta piika muka olkikupuo juokšuttau šeppäh, a šiämeššä onki poika. Šamoin šepän poika tuuvah čuarih olkikuvon kera. Čuari tulou matkoilta ta on hyvilläh, kun heilä on poika. No, kun ne lapšet aletah šielä leikkie yheššä, niin čuarin poika on aina šeppänä, ta šepän poika on tuaš kirjojen kera ta koulušša. Čuari šanou: – Tämä ei ole miän oma poikana, še on hoš mit’ein šekon šepän pojan kera. Čarouna sanou: – Elä höperrä, kun oma poikana on. Kerta tuaš lapšet eloissellah pihalla, nin šepän poika on tuomarina, a čuarin poika on šeppänä. Šilloin oli šemmoni sakona, jotta heposen varaš hirtettih. Jenirualan poika i varašti eloissellešša toiselta heposen, ta šepän poika šanou: – Še pitäy hirttyä viisseliččäh. Tai luajittih viisseliččä, pantih kaklah ta vejällettih – henki pois. Šepän poika māni čuarin satuh peittoh. Kaikki mäntih eččimäh häntä. Čuari šanou: – Še on miän poika; ei šepän poika tuommosie töitä ymmärrä ruatua, a meilä on šepän poika. Čarouna tuas väittäy vaštah. Kun juokšenneltih satušša, ta jeniruala hätäykšissäh poikua eččimäh mäniki šemmosešta veräjäštä, mistä šuau kulkie vain čarskoi šiäty. Šepän poika peitoštah ni näki tämän tai ampu jenirualanki. Šepän poika läksi pakoh. Ajatteli, jotta ruvetah häntä nyt kovemminki eččimäh. Hiän läksi tietä myöt’e aštumah toiseh kyläh. Pikku kappaleh oli leipyä vain evähinä. Čuari työntäy šata saltattua ta kultasen korjan ajamah tietä myöt’e toiseh kyläh. Čuari käški ottua pojan kiini ta tuuva čuarih kultasella korjalla. – Še on, – šanou, – miun poika. Kyšyöt enšin korjan hintua, mitä hiän vaštuau. Lähettih ajamah, ta poika kyyköttäy tiepuolešša. – Mitä šie šielä ruat? – kyšytäh. – Staaroita upuavin, noovoita pripuavin, neprijaatelin kera voinua pien. Häntä tahotah tulomah tiellä. – Meilä on asieta. Hiän tulou tiellä, ta saltatat kyšytäh: – Äijänkö tämä korja makšau? Hiän vaštuau: – Kellä on tarvis, niin makšais triisto tiisäč mat’maamen, a mie en makšais ni mitä enkä ottais ni ilman. Hyö lähettih pois ta šanotah: – Ei tämä ole čuarin poika, mi lienöy repaleh. Poika läksi ielläh ta mäni kyläh. Palkkautuu papilla karjapaimenekše. No saltatat tultih čuarin luo, toimitetah čuarilla, jotta «näkimä šemmoista poikua». Čuari šanou: – Še oli miun poika, – ta ajau hiät uuveštah eččimäh kultasen korjan kera. Poika kun läksi paimeneh, niin mäni joven poikki ta rupei šyömäh, a lehmät jiätih jokeh, missä on polvešta šuaten vettä. Šotaväki tuli joven rannalla ta kyšytäh: – Äijäkö täššä jovešša on vettä? Hiän vaštuau: – On täššä vettä šata kuušikymmentä polvie. (Jovešša kun oli nellä kymmentä lehmyä ta jokahisella vettä polveh šuate, niin hiän laški ne kaikki yhteh). Tuaš myösšyttih pois ta šanotah čuarilla, jotta oli poika lehmien kera, niin oli šyvä joki, jotta emmä piäššyn piäličči. – Missäpä ne lehmät oli? – kyšyy čuari. – Jovešša, – vaššattih hänellä. – Oho työ höperöt, – šanou čuari, – vet’ ei še niin šyvä ole, kun hiän šanou. Mänkyä uuveštah poikua käymäh. Poika ei enämpi i lähten paimeneh, vain pakeni muilla mailla. Šielä hiän vauraštu šuurekši mıehekši ta ajatteli, jotta «nyt mle voin männä kotih, jotta ei pie šataija muailmalla, mänen čuarih». No tulou kotikylähäš tai mänöy leškiakkah. Šanou leškiakalla: – Ota milma elämäh šiun kera, mie rupien šiula pojakše. Leškiakka otti ta kävi ruokua ta käški pojan levähellä. Akka läksi jauhojah käymäh, ta poika kaččou jälkeh. Akka kun otti jauhot olkapiällä ta rupieu aitan ovie kiini panomah, tuulen torakka tulou ta kuatau jauhot. Akka itkien pirttih. – Mitä, poikasen, nyt šyömäh, kun jauhot kuatu? Poika vaštuau: – Elä šie ite, kun mäne čuarih prossimah, šieltä makšetah šiula jauhot. – Miten mie, poikasen, mänen, vet’ hiän kiruou milma vielä, kun kuavoin jauhot. – No kun ruvennou suutimah, niin šano, jotta meilä on poika, mi käški antua jauhuo, tai suutie malttau. Akka mäni čuarih ta toimittau, mitein häneltä jauhot kuatu, kyšyy jauhuo. Čuari kyšyy: – Ken juohatti šiun miun luokše? – Meilä on poika, – šanou akka, – še käški. Čuari arvuau, jotta šiinä on hänen poika. Čuari šanou: – Mäne i käše tänne še poika. Akka šanou pojalla: – Čuarih kučuttih. Poika mäni čuarih. – Mie kyllä, – šanou, – tuomiččisin, kun miula ois čarskoi puku piällä. Čuari lupuau hänellä puvun ta čarskoit pokonat ta istumeh. Poika šuorieu ta alkau suutimah. Šanou: – Mie olen vieraš mieš, jotta šiä oli tyyni ta kaunis, kun akka läksi jauhon käyntih, vain šiitä nouši tuuli. Kyšykkyä kaupunkilla, ken šillä minuutilla läksi merellä, niin še nošti tuulen. Šyyllini šiihin, jotta jauhot kuatu, on še, ken merellä läksi, eikä akka. Čuari käški heittämäh puvun pois. Poika šanou: – En heittäis, još kun iče kerran annoit, niin mie jiän čuarikse. Čuari šanou, jotta «kotvan kävelit, vain tulit kumminki. Šie olet miun poika ta šuat jiähä čuarikse». Niin poika jäi čuarikse, ta iče čuari jäi vanhoikse, ta annettih jauhuo koko loppuijäkše.