Texts

Return to review | Return to list

Päiväzen aittu. 6

history

June 07, 2024 in 12:22 Нина Шибанова

• changed the text of the translation
  Сторожка Антипыча была вовсе не далеко от Сухой речки,| куда несколько лет тому назад, по заявке местных крестьян, приезжала наша волчья команда. Местные охотники проведали, что большой волчий выводок жил где-то на Сухой речке. Мы приехали помочь крестьянам и приступили к делу по всем правилам борьбы с хищным зверем. Ночью, забравшись в Блудово болото, мы выли по-волчьи и так вызвали ответный вой всех волков на Сухой речке. И так мы точно узнали, где они живут и сколько их. Они жили в самых непроходимых завалах Сухой речки. Тут давным-давно вода боролась с деревьями за свою свободу, а деревья должны были закреплять берега. Вода победила, деревья попадали, а после того и сама вода разбежалась в болоте. Многими ярусами были навалены деревья и гнили. Сквозь деревья пробилась трава, лианы плюща завили частые молодые осинки. И так создалось крепкое место, или даже, можно сказать по-нашему, по-охотничьи, волчья крепость. Определив место, где жили волки, мы обошли его на лыжах и по лыжнице, по кругу в три километра, развесили по кустикам на веревочке флаги, красные и пахучие. Красный цвет пугает волков, и запах кумача страшит, и особенно боязливо им бывает, если ветерок, пробегая сквозь лес, там и тут шевелит этими флагами. Сколько у нас было стрелков, столько мы сделали ворот в непрерывном кругу этих флагов. Против каждых ворот становился где-нибудь за густой елочкой стрелок. Осторожно покрикивая и постукивая палками, загонщики взбудили волков, и они сначала тихонько пошли в свою сторону. Впереди шла сама волчица, за ней — молодые переярки, и сзади, в стороне, отдельно и самостоятельно, — огромный лобастый матерый волк, известный крестьянам злодей, прозванный Серым помещиком. Волки шли очень осторожно. Загонщики нажали. Волчица пошла на рысях. И вдруг... Стоп! Флаги! Она повернула в другую сторону, и там тоже: Стоп! Флаги! Загонщики нажимали все ближе и ближе. Старая волчица потеряла волчий смысл и, ткнувшись туда-сюда, как придется, нашла себе выход и в самых воротцах была встречена выстрелом в голову всего в десятке шагов от охотника. Так погибли все волки, но Серый не раз бывал в таких переделках и, услыхав первые выстрелы, махнул через флаги. На прыжке в него было пущено два заряда: один оторвал ему левое ухо, другой — половину хвоста. Волки погибли, но Серый за одно лето порезал коров и овец не меньше, чем резала их раньше целая стая. Из-за кустика можжевельника он дожидался, когда отлучатся или поснут пастухи.^ И, определив нужный момент, врывался в стадо, и резал овец, и портил коров. После того, схватив себе одну овцу на спину, мчал ее, прыгая с овцой через изгороди, к себе, в недоступное логовище на Сухой речке. Зимой, когда стада в поле не выходили, ему очень редко приходилось ворваться в какой-нибудь скотный двор. Зимой он ловил больше собак в деревнях и питался почти только собаками. И до того обнаглел, что однажды, преследуя собаку, бегущую за санями хозяина, загнал ее в сани и вырвал ее прямо из рук хозяина. Серый помещик сделался грозой края, и опять крестьяне приехали за нашей волчьей командой. Пять раз мы пытались его зафлажить, и все пять раз он у нас махал через флаги. И вот теперь, ранней весной, пережив суровую зиму в страшном холоде и голоде, Серый в своем логове дожидался с нетерпением, когда же наконец придет настоящая весна и затрубит деревенский пастух. В то утро, когда дети между собой поссорились и пошли по разным тропам, Серый лежал голодный и злой. Когда ветер замутил утро и завыли деревья возле Лежачего камня, он не выдержал и вылез из своего логова. Он стал над завалом, поднял голову, подобрал и так тощий живот, поставил единственное ухо на ветер, выпрямил половинку хвоста и завыл. Какой это жалобный вой! Но ты, прохожий человек, если услышишь и у тебя поднимется ответное чувство, не верь жалости: воет не собака, вернейший друг человека, — это волк, злейший враг его, самой злобой своей обреченный на гибель. Ты, прохожий, побереги свою жалость не для того, кто о себе воет, как волк, а для того, кто, как собака, потерявшая хозяина, воет, не зная, кому же теперь, после него, ей послужить.

June 07, 2024 in 11:47 Нина Шибанова

• changed the text of the translation
  Сторожка Антипыча была вовсе не далеко от Сухой речки,| куда несколько лет тому назад, по заявке местных крестьян, приезжала наша волчья команда. Местные охотники проведали, что большой волчий выводок жил где-то на Сухой речке. Мы приехали помочь крестьянам и приступили к делу по всем правилам борьбы с хищным зверем. Ночью, забравшись в Блудово болото, мы выли по-волчьи и так вызвали ответный вой всех волков на Сухой речке. И так мы точно узнали, где они живут и сколько их. Они жили в самых непроходимых завалах Сухой речки. Тут давным-давно вода боролась с деревьями за свою свободу, а деревья должны были закреплять берега. Вода победила, деревья попадали, а после того и сама вода разбежалась в болоте. Многими ярусами были навалены деревья и гнили. Сквозь деревья пробилась трава, лианы плюща завили частые молодые осинки. И так создалось крепкое место, или даже, можно сказать по-нашему, по-охотничьи, волчья крепость. Определив место, где жили волки, мы обошли его на лыжах и по лыжнице, по кругу в три километра, развесили по кустикам на веревочке флаги, красные и пахучие. Красный цвет пугает волков, и запах кумача страшит, и особенно боязливо им бывает, если ветерок, пробегая сквозь лес, там и тут шевелит этими флагами. Сколько у нас было стрелков, столько мы сделали ворот в непрерывном кругу этих флагов. Против каждых ворот становился где-нибудь за густой елочкой стрелок. Осторожно покрикивая и постукивая палками, загонщики взбудили волков, и они сначала тихонько пошли в свою сторону. Впереди шла сама волчица, за ней — молодые переярки, и сзади, в стороне, отдельно и самостоятельно, — огромный лобастый матерый волк, известный крестьянам злодей, прозванный Серым помещиком. Волки шли очень осторожно. Загонщики нажали. Волчица пошла на рысях. И вдруг... Стоп! Флаги! Она повернула в другую сторону, и там тоже: Стоп! Флаги! Загонщики нажимали все ближе и ближе. Старая волчица потеряла волчий смысл и, ткнувшись туда-сюда, как придется, нашла себе выход и в самых воротцах была встречена выстрелом в голову всего в десятке шагов от охотника. Так погибли все волки, но Серый не раз бывал в таких переделках и, услыхав первые выстрелы, махнул через флаги. На прыжке в него было пущено два заряда: один оторвал ему левое ухо, другой — половину хвоста. Волки погибли, но Серый за одно лето порезал коров и овец не меньше, чем резала их раньше целая стая. Из-за кустика можжевельника он дожидался, когда отлучатся или поснут пастухи. И, определив нужный момент, врывался в стадо, и резал овец, и портил коров. После того, схватив себе одну овцу на спину, мчал ее, прыгая с овцой через изгороди, к себе, в недоступное логовище на Сухой речке. Зимой, когда стада в поле не выходили, ему очень редко приходилось ворваться в какой-нибудь скотный двор. Зимой он ловил больше собак в деревнях и питался почти только собаками. И до того обнаглел, что однажды, преследуя собаку, бегущую за санями хозяина, загнал ее в сани и вырвал ее прямо из рук хозяина. Серый помещик сделался грозой края, и опять крестьяне приехали за нашей волчьей командой. Пять раз мы пытались его зафлажить, и все пять раз он у нас махал через флаги. И вот теперь, ранней весной, пережив суровую зиму в страшном холоде и голоде, Серый в своем логове дожидался с нетерпением, когда же наконец придет настоящая весна и затрубит деревенский пастух. В то утро, когда дети между собой поссорились и пошли по разным тропам, Серый лежал голодный и злой. Когда ветер замутил утро и завыли деревья возле Лежачего камня, он не выдержал и вылез из своего логова. Он стал над завалом, поднял голову, подобрал и так тощий живот, поставил единственное ухо на ветер, выпрямил половинку хвоста и завыл. Какой это жалобный вой! Но ты, прохожий человек, если услышишь и у тебя поднимется ответное чувство, не верь жалости: воет не собака, вернейший друг человека, — это волк, злейший враг его, самой злобой своей обреченный на гибель. Ты, прохожий, побереги свою жалость не для того, кто о себе воет, как волк, а для того, кто, как собака, потерявшая хозяина, воет, не зная, кому же теперь, после него, ей послужить.

June 07, 2024 in 11:02 Нина Шибанова

• created the text
• created the text translation
• created the text: Antipičan mökki oli läs Kuivua jogie. Sinne hierun rahvas kučuttih meidy, meččyniekkoi tappamah hukkii. Kyläläzet meččyniekat tiijustettih, što suuri hukkien poigoveh eläy mečäs Kuival jovel. Myö tulimmo hierunrahvahal abuh tappamah hukkii. Yöl myö menimmo Segavosuol, sie ulvoimmo hukkien luaduh, a net kaikin ulvottih meile vastah. Muga myö tarkah saimmo tiediä, äijygo on hukkua da kus net eletäh. A net elettih moizes kohtas, kunne ristikanzu ni piästä ei voinnuh. Sie jo ylen ammui vezi borčuičči puuloinke, a puuloin juuret kiinitettih randoi. Vezi voitti, puut kuavuttih, a viet levittih suodu myöte. Monii riädylöi piälekkäi puut viruttih da hapattih. Puulois läbi kazvoi heiny, kierekazvit riputtih pienis kazvajis huabazis. Muga sie rodih hyvä peittopaikku, meččyniekkoin kielel ”hukkien linnu”. Nygöi myö tiijustimmo, kus eletäh hukat, suksil kierrimmö sen kohtan, luajimmo kruugan kolmie kilometrii piduhuttu da riputtelimmo nuorazih ruskiet, tulijat pahal duuhul flaguzet. Ruskei väri da paha duuhu pöllätetäh hukkii, a enämbäl kaikkie hyö varatah sidä, konzu tuuli puhaldelou läbi mečäs da lekuttelou niilöi flaguzii. Min verdu kruugas oli ambujua, sen vastah vorottua myö jätimmö joga ambujan rinnal. Joga vorotan vastalpäi rigien kuuzahazen tagan istui peitos ambuiju meččyniekku. A hukkien nostattajat ajomiehet hil’l’azeh kirrahteltih da loškuteltih keppilöil, hukat kiännyttih omah puoleh. Enzimäzenny hiivoi emähukku, sil peräh – nuoret hukat, a jälgimäzenny bokas eriže kaikis vilizi suuri vihažu sangeiočču hukku, kuduale hierulazet annettih nimi ”Harmai pomeššiekku”. Hukat hiivottih ylen varavazesti. Ajomiehet nostettih loškeh. Emähukku lähti juostol. I sil keskie... Seizo! Flavut! Häi havahtih toizeh puoleh, a siegi sežo: Seizo! Flavut! Ajomiehet lähettih. Emähukku häbevyi da juoksi kohti vorottoih, sie löydi surman – puul’uloškun kohti piäh kaikkiedah kymmenes askeles ambujispäi. Muga tapettih kai hukat, a Harmai, kudai jo ennen oli nähnyh tämänmoizii hukkien surmii, ammundan kuultuu hypästih piäliči flagulois. Hyppiändy aigah häneh ammuttih kaksi meččyniekkua: yksi puul’u revitti huruan korvan, toine kiškoi puolen händiä. Hukat tapettih, a Harmai yhteh kezäh revitteli lehmii da lambahii sen verran, min revitteli kai hukkuparvi. Kadaituhjoloin tagan mošenniekku vuotteli, konzu uinotah paimoit, karahtih keski karjah, revitteli lambahii da rikoi lehmii. Sit koppai yhten lambahan selgäh da senke hyppi aijois piäliči, juoksi hukkien pahnah Kuival jovel, kunne ristikanzu ei voinnuh piästä. Talvel, konzu žiivatat oldih kiini, ylen harvah karahtelih skotnoil dvoral. Talvel enimite tabaili hierun koirii da sille eli. Sinnessäh mošenniekku koirevui, ga yhten kerran ajoi juoksijan riele peräh koiran kohti regeh da siepäi kiškoi sen ihan ižändän käzis. Harmai pomeššiekku pidi pöllätyksis kaiken lohkon, uvvessah meijan joukko kučuttih sidä hukkua tappamah. Viizi kerdua opimmo navedie flaguzet, joga kerdua häi hyppi niilöis piäliči da pageni. Nygöi, aijoi keviäl, jälles pitkiä viluu da nälgiä talvie, Harmai omassah pahnas vuotteli kevätty da hierun paimoin torven soitandua. Sinä huondes, konzu lapset riidavuttih da lähtiettih ielleh eritroppii myö, Harmai, vihažu da nälgähine, virui pahnas. Konzu tuuli čälläi huondeksen da puut Virujan kiven luo ruvettih ulvomah, hukku nouzi pahnaspäi. Häi nouzi kuaduloin puuloin piäle, nosti turvan yläh, kiinitti laihan mahan, a tervehen korvan navedii tuulehpäi, oijendi katkennuon hännän da rubei ulvomah. Mitus igävy oli se ulvomine! A sinä, matkuniekku, älä usko sih igäväh ulvomizeh: se ei ulvo koiru, paras ristikanzan ystävy, a ulvou hukku, ristikanzan vihaniekku, kudai omassah vihuandal iččiedäh kaimuau. Sinä, matkuniekku, pietä omii žilöičendöi ei sih näh, ken iččie ulvou, kui hukku, a sih näh, kudai, kui koiru, kaimannuh ižändän, ulvou sen täh, ku nygöi ei tiijä kunne mennä da kelle avvuttua.