Вспоминаю детство
Russian
Жизнь идет, года летят! Все чаще и чаще вспоминаются такие моменты, которые связаны с детством. Вспоминаю и сравниваю, как росли мы, и как растут наши внуки. Правду сказать, это как день и ночь! В этом рассказе некоторые мои воспоминания.
Звон церковного колокола
Далекие годы, 1950-1960. Трудное было время! Родная земля была еще слаба после войны. Нищета, осиротевшие семьи, многие остались без отцов, мужей, братьев. Тяжелый ручной труд забирал много сил и здоровья. Чтобы выжить, надо было иметь упорство. Люди знали и верили, что они могут своими силами, характером, неотступностью построить новую "светлую" жизнь для себя и своих детей. А вот на вере в Бога был поставлен "большой крест". Это мое воспоминание тому свидетельство.
Я родилась в деревне Иссойла Олонецкого района в 1950 году. В семье я была вторым ребенком, мне дали имя Валя. Старшая сестра Галя родилась в 1948 году, после меня в 1952 году родилась Маня, потом в 1954 – Таня и брат Ваня в 1955 году. Из всех детей крещеной была только Галя. И это в тайне от всех устроила старшая сестра отца Дуня. Она позвала батюшку и ребенка окрестили дома. Это я узнала от своих родителей спустя годы. Остальные дети в семье были некрещеные. А какое отношение к православию было в нашей семье? Мать Хильда была лютеранкой, отец Миша, родители отца Тимой и Дуарью были православными.
Помню, мне тогда было четыре с половиной года, к нам в дом буквально вломились два незнакомца. Я догадалась, зачем они пришли, хоть по-русски и не понимала. Мужчины зло махали руками в сторону иконы и громко что-то говорили. И ребенку было понятно: им не нравится наша Божья Матерь, мы, дети, ласково называли ее Боуджой.
Отец спокойно ответил незнакомцам:
- Пока жив мой отец Тимой, который верует в Бога, икона останется на месте.
В то время бабушка Дуарью уже умерла, а дедушка Тимой лежал и ждал своего часа. Он тихим голосом сказал сыну по-карельски (русского языка он не знал, но все понял, хоть разговор шел по-русски):
- Сын, иконы не отдавай. Пока я глаз не веки не закрою.
- Что он сказал? спросили незнакомцы.
- Он сказал, чтобы дали помереть спокойно.
Мужики переглянулись и один из них сказал:
- Ладно, пусть так. Пока дедка жив. А потом уж не взыщи, Михаил Тимофеевич. Придется партбилет на стол положить.
Икону эту я очень хорошо помню. Она висела высоко в углу за лампадкой. Дедушка, пока еще был в силе, зажигал лампадку по праздникам. Крестился правой рукой. Мы с сестрой Маней смирно сидели на лавке. Знали, что дедушка говорит с Боуджой. Надо помалкивать.
С иконы смотрела Богоматерь с ребенком на руках. Она смотрела так ласково, спокойно. Тимой-дед всегда говорил нам, детям:
- Нельзя делать ничего плохого – спорить, драться. Боуджой все видит и слышит! Может наказать за плохое дело.
Поэтому каждый раз, когда мы резвились, я поднимала глаза на икону. Пыталась понять, как там Боуджой – рассердилась или нет. Иногда казалось, что смотрит строго. Тогда я говорила сестре:
- Все, больше не будем. Боуджой сердится.
Младшая сестра тоже смотрела на икону и спрашивала:
- Она что, плакать будет? Или ругать?
- Нет, ее ребенок испугается, заплачет.
А сама думала, может ей туда и не слышно ничего. Она в своем домике, дверца закрыта. Я видела, она открывается. Мама ее открывала, когда мыла стекло в дверце. Мы в семье все любили нашу дорогую Боуджой. Она была нашей святыней.
Наступил 1955 год – страшный и тяжелый год для нашей семьи. От тяжелой болезни умерли друг за другом Галя, Таня и совсем маленький Ванёй. Вслед за ними ушел на тот свет и дедушка Тимой. Из пяти детей остались только мы с Маней. После дедушки исчезла и наша дорогая, любимая Боуджой. Папа печально говорил:
- Ушла наша Богородица. В хорошее место попала, в хорошие руки.
Без нее было грустно, было очень жаль ее. Боуджой больше не смотрела за нами. А мы, как и прежде, все поднимали глаза и смотрели в "красный угол", где в своем домике жила ласковая женщина с ребенком на руках.
А потом в том углу комнаты появился черный круг, который пел, исполнял музыку и говорил на языке, которого мы не понимали. Это было такое чудо! Но мы никак не могли понять, как в эту коробочку, которая располагалась по центу тарелки, помещались все, кто пел и говорил. Наверно, они очень маленькие, думали мы, дети.
Был июнь 1956 года, Троица. Наш отец был коммунист, но я не могу уверенно сказать, верил ли он Бога или нет. Не могу! В партию он вступил на войне, когда был на Ленинградском фронте, на "Невском пятачке", где был тяжело ранен и стал инвалидом. Его давно нет на этом свете, он умер от болезни в 1987 году. Я верю, что отец был глубоко верующим человеком. Он был ласков, справедлив, работящ и был хорошим хозяином в своем доме.
В ту Троицу, как и на другие праздники, мама испекла пирогов. Папа завернул в бумагу кусок пирога, положил в карман пиджака и сказал мне:
- Валя, ты уже большая, пойдем сходим на кладбище, проведаем бабушку, деда, Галю, Таню и Ванюшу.
- Пойдем, пойдем! Мы их там увидим? радостно предвосхищала я.
- Мы не можем их видеть, а вот они за нами наблюдают, тихо сказал отец.
До кладбища было версты две, я шла за руку с папой радостная. Было уже ближе к полудню. Народу на кладбище было немного, да и само оно было невелико. Когда мы пришли на могилки, почти никого из деревенских уже не было.
Папа оглянулся по сторонам и спросил:
- Хочешь зайти в церковь?
Мне это понравилось. Деревянная церковь стояла посередине кладбища, на горушке, откуда было видно соединение двух рек. Маленькая река Тукса встречалась с большой рекой Олонкой. Церковь тогда уже была закрыта, службы не проводились.
Папа широко открыл дверь церкви, мы зашли вовнутрь. Там все обветшало и сгнило, кругом был мусор, гнилые доски, обломанный кирпич. Бревенчатые стены были голы, окна без стекол. Ветер завывал в пустом помещении. Покосившаяся лестница вела наверх, на колокольню.
- Валюша, вот чудеса! Один колокол на месте! Хочешь послушать. Как он поет?
- Хочу! Я никогда не слышала, как поет колокол.
Папа поставил меня возле стены и строго сказал:
- Стой тут, не двигайся. Я поднимусь наверх, чтобы звон колокола услышали Галя, Таня, Ванюша и бабушка с дедушкой. Они обрадуются!
Я стояла у стены, почти не дыша. Папа, в то время еще молодой, спорый и сильный, только рука больная после ранения, быстро поднялся наверх. Посередине лестницы одна из ступеней сломалась. Обломки полетели вниз. Папа здоровой рукой успел схватиться за перила и продолжал подниматься. Мне было страшно смотреть, но я молчала.
Зазвучал колокол! Раз, второй, третий… Его голос был такой красивый – чистый и звонкий. Сначала робко, а потом все громче, увереннее. А потом затих. Звон колокола еще долго эхом отдавался вдали.
Теперь я понимаю, что этот колокольный звон черпал из глубины отцовской души горе и тоску. Да только не все. У той тоски не было дна. Когда он подошел ко мне, взял на руки, обнял крепко и заплакал. Я схватила его за шею тонкими худыми ручками и тоже заплакала. Сквозь слезы спросила:
- Папа, они услышали? Услышали?
- Услышали. Они обрадовались. Им теперь хорошо.
- Им всегда будет хорошо?
- Всегда! Ответил отец тихо и устало.
Домой он нес меня на своих крепких широких плечах. А я думала: "У нас самый хороший папа!"
Когда в 1957 году родилась сестра, отец спросил у нас с Маней:
- Как назовем?
- Галя! В один голос ответили мы.
Мы очень тосковали по старшей сестре, которая так рано ушла на небеса. Галя была смышленая девочка, ходила в первый класс. Она даже читала стихи на сцене деревенского клуба.
В июне 1958 родилась сестра Надя, а в июле 1962 года – брат Толя, отцова гордость и помощник. Снова нас было пятеро – четыре сестры и "золотой" братец.
Много времени прошло с тех пор, многое изменилось. Теперь люди не боясь могут верить в Бога, ходить в церковь. В 1991 году мы с сестрами и брат крестились в Олонецкой церкви Успения Богородицы. Моих двух внуков – Николая и Никиту – крестили младенцами в Смоленской церкви города Олонца, которая стоит на Мариам-острове, внучку Танюшу крестили в новой Вознесенской церкви в селе Тукса. Жаль, что прежняя сгорела в 1970 году. На фото та самая Церковь Вознесения Господня в Туксе, где папа звонил в колокол.