Texts

Return to review | Return to list

Miška i Маša

history

October 26, 2017 in 12:04 Нина Шибанова

• changed the text
  Eletihe baba da deda. Hiil oli vonukeine Maša. A hänel oli mamm da bat't’ se koldud, a bab da ded se vonukeižen kazvatet'he. Kerd ninga zavottihe: – Babuška da deduška, pästkat tiide Mašad gribįihe. – No ka algat zablut'ke, algei Mašad dätkei. No, a niičukeižed mecad möto lähttihe da kaik kogotaze da ukutetaze: au, au, au. A änt Maša kuule ii, dei Maša zabludilas. Pidi kodihe tänna kätaze päivale mödha, a hän, rouk, kändihe nakkana. Voikab. Töuz’ burakeine gribįd i segįi. Astį, astį, tegihe dö hämär. Pertine tuli, hän pertižehe i mäni. Mäni, ka siga Miška-medved’ živöt. – Oo, Mašen'ka, tulid! Pane gribeižed nakhu i milei eci täid, kabiče pä. Maša, rouk, ištįhe, voikab, voikab, voikab. Mišal kabič pän. – Dei pajata. Hän: «Baju, baju Mišad, baju, baju Mišad.» – Ed muga. – Kutžo? - Maša sanub. Ii teda kut pidab Mišad bajutada. Kuspei se oli kuulnu, mise lapsid bajutetaze: baju-bajuški, baju! – Vot kut bajuta: «Baju-baju Mišad, soupta sil'meine, soupta korveine, umbišta neneine.» Hän, rouk, voikunke se: «Baju-baju Mišad, soupta sil'meine, soupta korveine, umbišta neneine.» Miša i uinoz’. Miša dö hrappib magata. A hän pordhile i läks’. Ištub pordhil i voikab ka, voikab ka, voikab ka. Döksob höbo. – Mida, niičukeine, voikad? – Baba da deda kodiš, a mina kondijal kobras. – Ištte milei raccile i pidelte grivas. A Miška heraštihe ka Mašad iilä i pajata ii. A höbo döks’, döks’, a höbo lapsenke s'otaki, ii lujas döksnu. – Hrap, hrap! Miška tuli da hänel tagadöugad ranič, ranič dei Mašan tagaze ot't’. – Mikš pagened? Mašal dö kaik sijeižed säreitaze. – Živo mindei uinota! Maša möst voikunke: – Baju-baju Mišad, soupta sil'meine, soupta korveine, umbišta neneine. Möst Miša i uinoz’. A siid üks’ lehm mänob mecha hätkestunu. Hän dö möst pordhil ištub da voikab. Lehmeine nece proidub dei [sanub]: – Mida, niičukeine, voikad? – Ka deda da baba kodiš, a mina kondijal kobras. – Ištte milei raccile dei sarviš pidelte vahvemba. Nu, a lehmal udar’ ninkine ka... Dökselob, dökselob, lujas-ik döksed. Miška heraštihe, möst iilä Mašad. Most läks’ küksmaha. Küks’, lehmän ranič, kaiken udaren rasti dei Mašan ot't’. Posadaha lehm tuli nagolo veres. – Avei, entä mii om tehnuze... A baba da deda dö täga ii ni varastagįi. Raz dö niičukašt’ ii tulnu. Toižed tuld'he dei lapsed sanutihe, mise: "Em nähtud dö amu Mašad". Maša dö segįi, kac, mecha om puutnu kondijale. Sönu om dö kondi. Kondi: – Uinota mindei. Möst Maša-rouk kačei: – Baju-baju Mišad! A meles se sanub: «Ii nä ehti Mišale. Mišale necile pideiž viičel ajatada kurkhu, ka kut pidab ajatada? Väitti, pidab hitrostid väheine.» – Baju-baju Mišad, soupta silmeine, soupta korveine, umbišta neneine. Miša i uinoz’. Homesel lübįi. – Miša, miil iilä nimida ka. – Mida olda? – Ka iilä miil ni čainikad, iilä ni katl'ad, iilä miil ni krupad. Miša siičas bazarale mäni, siga rahvaz pel'gastut'he kaik. Hän mida pidi ot't’: čainikad i posudad i krupad, mida pidi ot't’ kaiked Mašale i taššib gurbal havadįd kogonaze. – Kac, na. No, Maša se kodiš nägi, kut baba kiitab. Hän, rouk, kiitab. Eläškat'he. Eletaze Mišanke. Mida, eisa nikeine mända kodihe ka: küksob dei, ii völ sö ka. Eletaze. Kevaz’ dö tuli. Tal'ven Maša i eli, gor'a, Mišan pertižes. Ka, hän völ toižen kerdan sanunu: «Eilä miil ni sobid, iilä miil ni od'alįd da». Miša möst mäni bazarale, dei möst bazaral od'alįd i pölusid i matrasid i kaiked vargast’. Mišad pel'gastutaze rahvaz, pagetaze, mise kondi bazarale tuli. No, eletaze, eletaze, kevadel. Kevadel lähttihe: pidab hougod zagotouda. A päiveine paštab. Maša se sömha ištįihe dei Miša se sanub: – Milei om uni, - Miša se sanub. – Nu ka uni ka vere, vere, mina silei täid ecin. Hän dö, Maša se, ii ni vareida nuguni händast, teddab, mise ii sö ka. A hän päipaštol kabič, kabič hänel pän, Maša se, näggob, mise dö fureidįitab nagolo. Hän (Maša se) ku ottab da viičel Mišale... Hän vaise: khh... Maša [sanub]: «Slava tebe gospodi, kondijan olen riknu.» Kodihe tuli tropašt möto kudambel höbonke da lehmeiženke se aji. Da dedei da babįi ii uskkįi, mise Maša om tulnu. – Ka kuspei sina dävitįi? Ved počti dö vodes ed olnu. – Ka olin kondijal kobras, da kacu, kondijan olen riknu. Lähkam vei, elod om mii kandižnu. Posadas höbįid ottihe da tuld'he, elo kaik kondijan pertižes ottihe. Karstihe dorok se, dorok se kaid. Dei telegiile valdhe dei kahtel podvodal kodihe todhe. Dei Maša živa. Dei muga i eletaze. Dei täambei siga eletaze.

October 26, 2017 in 12:03 Нина Шибанова

• changed the text
  Eletihe baba da deda. Hiil oli vonukeine Maša. A hänel oli mamm da bat't’ se koldud, a bab da ded se vonukeižen kazvatet'he. Kerd ninga zavottihe: – Babuška da deduška, pästkat tiide Mašad gribįihe. – No ka algat zablut'ke, algei Mašad dätkei. No, a niičukeižed mecad möto lähttihe da kaik kogotaze da ukutetaze: au, au, au. A änt Maša kuule ii, dei Maša zabludilas. Pidi kodihe tänna kätaze päivale mödha, a hän, rouk, kändihe nakkana. Voikab. Töuz’ burakeine gribįd i segįi. Astį, astį, tegihe dö hämär. Pertine tuli, hän pertižehe i mäni. Mäni, ka siga Miška-medved’ živöt. – Oo, Mašen'ka, tulid! Pane gribeižed nakhu i milei eci täid, kabiče pä. Maša, rouk, ištįhe, voikab, voikab, voikab. Mišal kabič pän. – Dei pajata. Hän: «Baju, baju Mišad, baju, baju Mišad.» – Ed muga. – Kutžo? - Maša sanub. Ii teda kut pidab Mišad bajutada. Kuspei se oli kuulnu, mise lapsid bajutetaze: baju-bajuški, baju! – Vot kut bajuta: «Baju-baju Mišad, soupta sil'meine, soupta korveine, umbišta neneine.» Hän, rouk, voikunke se: «Baju-baju Mišad, soupta sil'meine, soupta korveine, umbišta neneine.» Miša i uinoz’. Miša dö hrappib magata. A hän pordhile i läks’. Ištub pordhil i voikab ka, voikab ka, voikab ka. Döksob höbo. – Mida, niičukeine, voikad? – Baba da deda kodiš, a mina kondijal kobras. – Ištte milei raccile i pidelte grivas. A Miška heraštihe ka Mašad iilä i pajata ii. A höbo döks’, döks’, a höbo lapsenke s'otaki, ii lujas döksnu. – Hrap, hrap! Miška tuli da hänel tagadöugad ranič, ranič dei Mašan tagaze ot't’. – Mikš pagened? Mašal dö kaik sijeižed säreitaze. – Živo mindei uinota! Maša möst voikunke: – Baju-baju Mišad, soupta sil'meine, soupta korveine, umbišta neneine. Möst Miša i uinoz’. A siid üks’ lehm mänob mecha hätkestunu. Hän dö möst pordhil ištub da voikab. Lehmeine nece proidub dei [sanub]: – Mida, niičukeine, voikad? – Ka deda da baba kodiš, a mina kondijal kobras. – Ištte milei raccile dei sarviš pidelte vahvemba. Nu, a lehmal udar’ ninkine ka... Dökselob, dökselob, lujas-ik döksed. Miška heraštihe, möst iilä Mašad. Most läks’ küksmaha. Küks’, lehmän ranič, kaiken udaren rasti dei Mašan ot't’. Posadaha lehm tuli nagolo veres. – Avei, entä mii om tehnuze... A baba da deda dö täga ii ni varastagįi. Raz dö niičukašt’ ii tulnu. Toižed tuld'he dei lapsed sanutihe, mise: "Em nähtud dö amu Mašad". Maša dö segįi, kac, mecha om puutnu kondijale. Sönu om dö kondi. Kondi: – Uinota mindei. Möst Maša-rouk kačei: – Baju-baju Mišad! A meles se sanub: «Ii nä ehti Mišale. Mišale necile pideiž viičel ajatada kurkhu, ka kut pidab ajatada? Väitti, pidab hitrostid väheine.» – Baju-baju Mišad, soupta silmeine, soupta korveine, umbišta neneine. Miša i uinoz’. Homesel lübįi. – Miša, miil iilä nimida ka. – Mida olda? – Ka iilä miil ni čainikad, iilä ni katl'ad, iilä miil ni krupad. Miša siičas bazarale mäni, siga rahvaz pel'gastut'he kaik. Hän mida pidi ot't’: čainikad i posudad i krupad, mida pidi ot't’ kaiked Mašale i taššib gurbal havadįd kogonaze. – Kac, na. No, Maša se kodiš nägi, kut baba kiitab. Hän, rouk, kiitab. Eläškat'he. Eletaze Mišanke. Mida, eisa nikeine mända kodihe ka: küksob dei.., ii völ sö ka. Eletaze. Kevaz’ dö tuli. Tal'ven Maša i eli, gor'a, Mišan pertižes. Ka, hän völ toižen kerdan sanunu: «Eilä miil ni sobid, iilä miil ni od'alįd da». Miša möst mäni bazarale, dei möst bazaral od'alįd i pölusid i matrasid i kaiked vargast’. Mišad pel'gastutaze rahvaz, pagetaze, mise kondi bazarale tuli. No, eletaze, eletaze, kevadel lähttihe: pidab hougod zagotouda. A päiveine paštab. Maša se sömha ištįihe dei Miša se sanub: – Milei om uni, - Miša se sanub. – Nu ka uni ka vere, vere, mina silei täid ecin. Hän dö, Maša se, ii ni vareida nuguni händast, teddab, mise ii sö ka. A hän päipaštol kabič, kabič hänel pän, Maša se, näggob, mise dö fureidįitab nagolo. Hän (Maša se) ku ottab da viičel Mišale... Hän vaise: khh... Maša [sanub]: «Slava tebe gospodi, kondijan olen riknu.» Kodihe tuli tropašt möto kudambel höbonke da lehmeiženke se aji. Da dedei da babįi ii uskkįi, mise Maša om tulnu. – Ka kuspei sina dävitįi? Ved počti dö vodes ed olnu. – Ka olin kondijal kobras, da kacu, kondijan olen riknu. Lähkam vei, elod om mii kandižnu. Posadas höbįid ottihe da tuld'he, elo kaik kondijan pertižes ottihe. Karstihe dorok se, dorok se kaid. Dei telegiile valdhe dei kahtel podvodal kodihe todhe. Dei Maša živa. Dei muga i eletaze. Dei täambei siga eletaze.

October 26, 2017 in 12:03 Нина Шибанова

• changed the text of the translation
  Жили-были бабушка и дедушка. Была у них внучка Маша. Мать и отец у нее умерли, бабушка и дедушка воспитывали внучку. Однажды [подружки] говорят: – Бабушка и дедушка, отпустите вашу Машу за грибами. – Но только не заблудитесь, Машу не оставьте. Ну, девочки разошлись по лесу, собирают [грибы] и аукаются: «Ау, ау, ау!» Но Маша голосов не слышит и заблудилась. Чтобы пойти домой, нужно повернуться солнцу вслед, а она, бедняжка, повернулась не туда. Плачет. Корзина полна грибов, а она заблудилась. Шла она, шла, уже стемнело. Увидела домик, вошла в домик. Вошла, а там Мишка-медведь живет. – О-о, Машенька пришла! Клади тут грибы и поищи у меня вшей, чешется голова. Маша, бедняжка, села, плачет, плачет, плачет. Скоблит Мишке голову. – Пой! Девочка: – Баю-баю Мишу, баю-баю Мишу! – Не так! – Как же? – Маша спрашивает. Не знает, как нужно баюкать Мишку. Когда-то она слыхала, как баюкают детей: «Баю-баюшки-баю!» – Вот как баюкай: «Баю-баю Мишу, закрой глазик, закрой ушко, закрой носик!» Она, бедняжка, с плачем: – Баю-баю Мишу, закрой глазик, закрой ушко, закрой носик! Мишка и уснул. Мишка уже храпит. А она вышла на крыльцо. Сидит на крыльце и плачет, плачет, плачет. Бежит лошадь. – Чего, девочка, плачешь? – Бабушка и дедушка дома, а я в руках у медведя. – Садись на меня верхом и держись за гриву! А Мишка проснулся – Маши нет, не поет. А лошадь бежала-бежала, но с ребенком все-таки медленнее бежала. – Храп, храп! – Мишка подбежал и поранил лошади задние ноги, а Машу отобрал. – Почему убегаешь? Маша вся дрожит. – Живо усыпи меня! Маша опять с плачем запела: – Баю-баю Мишу, закрой глазик, закрой ушко, закрой носик! Опять Мишка и уснул. А тут идет по лесу припозднившаяся корова. Маша сидит опять на крыльце и плачет. Коровушка проходит мимо: – Чего, девочка, плачешь? – Дедушка и бабушка дома, а я в руках у медведя. – Садись на меня верхом да держись крепче за рога. Ну, а у коровы вымя такое... Бежит-бежит, но быстро ли побежишь! Мишка проснулся, опять Маши нет. Опять помчался догонять. Догнал, поранил корову, все вымя разодрал и отобрал Машу. В деревню корова пришла вся в крови. - Авой, не знают, что случилось... А бабушка и дедушка уж и не ждут ее. Раз девочка не пришла. Другие дети пришли и сказали, что уже давно не видели Машу. Маша заблудилась, наверно, в лесу и попала к медведю. Наверно, медведь уже съел ее. А медведь: – Усыпи меня! Опять Маша, бедняжка, качает: – Баю-баю Мишу! А в уме думает: «И не поберет черт Мишу! Ему бы надо воткнуть нож в горло, но как это сделать? Нужно немного хитрости». – Баю-баю Мишу, закрой глазик, закрой ушко, закрой носик! Миша и уснул. Утром проснулся. – Миша, у нас нет ничего. – Что должно быть? – У нас нет ни чайника, ни котла, нет у нас и крупы. Миша быстро пошел на базар, там народ испугался. Взял он там что нужно было: чайник, посуду и крупу – все взял для Маши и тащит в мешке на спине. – Вот, возьми! Ну, Маша дома видела, как бабушка варила. Варит она, бедняжка. Начали они жить. Живут они с Мишей. А что, домой идти не с кем, поймает. Хорошо, хорошо, что еще не сгрыз. Живут они. Уже и весна наступила. Зиму Маша и прожила, бедняжка, в домике Мишки. Да, она в начале зимы еще раз говорила: «Нет у нас ни одежды, ни одеяла». Мишка ходил на базар, украл там одеяла, подушки и матрацы. Народ испугался: Мишка-медведь на базар пришел! Ну, живут, живут они. Весной нужно дрова заготовлять. Печет солнышко. Маша села поесть, а Миша говорит: – Мне спать хочется, – Миша-то говорит. – Ну, хочешь – так ложись, я у тебя вшей поищу. Она, Маша, уже не боится теперь его, знает, что не съест. Она на солнышке поскребла, поскребла у него голову, видит, что он уже храпит. Маша взяла да Мишку ножом... Он только: кхх... Маша: «Слава тебе Господи, я убила медведя». Пошла домой по тропинке, по которой ехала на лошади и на корове. А бабушке и дедушке не верится, что Маша пришла. – Откуда ты явилась? Ведь почти год ты не была дома. – Была я в лапах у медведя, но медведя я убила. Пойдем за добром, которое медведь натаскал. Взяли лошадей в деревне и все добро в домике медведя забрали. Расчистили дорогу, дорога-то была узкая. Взвалили на телеги и на двух подводах привезли домой. Да и Маша жива. Так они и живут. И сегодня там живут.

October 26, 2017 in 12:01 Нина Шибанова

• changed the text
  Eletihe baba da deda. Hiil oli vonukeine Maša. A hänel oli mamm da bat't’ se koldud, a bab da ded se vonukeižen kazvatet'he. Kerd ninga zavottihe: – Babuška da deduška, pästkat tiide Mašad gribįihe. – No ka algat zablut'ke, algei Mašad dätkei. No, a niičukeižed mecad möto lähttihe da kaik kogotaze da ukutetaze: au, au, au. A änt Maša kuule ii, dei Maša zabludilas. Pidi kodihe tänna kätaze päivale mödha, a hän, rouk, kändihe nakkana. Voikab. Töuz’ burakeine gribįd i segįi. Astį, astį, tegihe dö hämär. Pertine tuli, hän pertižehe i mäni. Mäni, ka siga Miška-medved’ živöt. – Oo, Mašen'ka, tulid! Pane gribeižed nakhu i milei eci täid, kabiče pä. Maša, rouk, ištįhe, voikab, voikab, voikab. Mišal kabič pän. – Dei pajata. Hän: «Baju, baju Mišad, baju, baju Mišad.» – Ed muga. – Kutžo? - Maša sanub. Ii teda kut pidab Mišad bajutada. Kuspei se oli kuulnu, mise lapsid bajutetaze: baju-bajuški, baju! – Vot kut bajuta: «Baju-baju Mišad, soupta sil'meine, soupta korveine, umbišta neneine.» Hän, rouk, voikunke se: «Baju-baju Mišad, soupta sil'meine, soupta korveine, umbišta neneine.» Miša i uinoz’. Miša dö hrappib magata. A hän pordhile i läks’. Ištub pordhil i voikab ka, voikab ka, voikab ka. Döksob höbo. – Mida, niičukeine, voikad? – Baba da deda kodiš, a mina kondijal kobras. – Ištte milei raccile i pidelte grivas. A Miška heraštihe ka Mašad iilä i pajata ii. A höbo döks’, döks’, a höbo lapsenke s'otaki, ii lujas döksnu. – Hrap, hrap! Miška tuli da hänel tagadöugad ranič, ranič dei Mašan tagaze ot't’. – Mikš pagened? Mašal dö kaik sijeižed säreitaze. – Živo mindei uinota! Maša möst voikunke: – Baju-baju Mišad, soupta sil'meine, soupta korveine, umbišta neneine. Möst Miša i uinoz’. A siid üks’ lehm mänob mecha hätkestunu. Hän dö möst pordhil ištub da voikab. Lehmeine nece proidub dei [sanub]: – Mida, niičukeine, voikad? – Ka deda da baba kodiš, a mina kondijal kobras. – Ištte milei raccile dei sarviš pidelte vahvemba. Nu, a lehmal udar’ ninkine ka... Dökselob, dökselob, lujas-ik döksed. Miška heraštihe, möst iilä Mašad. Most läks’ küksmaha. Küks’, lehmän ranič, kaiken udaren rasti dei Mašan ot't’. Posadaha lehm tuli nagolo veres. – Avei, entä mii om tehnuze... A baba da deda dö täga ii ni varastagįi. Raz dö niičukašt’ ii tulnu. Toižed tuld'he dei lapsed sanutihe, mise: "Em nähtud dö amu Mašad". Maša dö segįi, kac, mecha om puutnu kondijale. Sönu om dö kondi. Kondi: – Uinota mindei. Möst Maša-rouk kačei.: – Baju-baju Mišad! A meles se sanub: «Ii nä ehti Mišale. Mišale necile pideiž viičel ajatada kurkhu, ka kut pidab ajatada? Väitti, pidab hitrostid väheine.» – Baju-baju Mišad, soupta silmeine, soupta korveine, umbišta neneine. Miša i uinoz’. Homesel lübįi. – Miša, miil iilä nimida ka. – Mida olda? – Ka iilä miil ni čainikad, iilä ni katl'ad, iilä miil ni krupad. Miša siičas bazarale mäni, siga rahvaz pel'gastut'he kaik. Hän mida pidi ot't’: čainikad i posudad i krupad, mida pidi ot't’ kaiked Mašale i taššib gurbal havadįd kogonaze. – Kac, na. No, Maša se kodiš nägi, kut baba kiitab. Hän, rouk, kiitab. Eläškat'he. Eletaze Mišanke. Mida, eisa nikeine mända kodihe ka: küksob dei.., ii völ sö ka. Eletaze. Kevaz’ dö tuli. Tal'ven Maša i eli, gor'a, Mišan pertižes. Ka, hän völ toižen kerdan sanunu: «Eilä miil ni sobid, iilä miil ni od'alįd da». Miša möst mäni bazarale, dei möst bazaral od'alįd i pölusid i matrasid i kaiked vargast’. Mišad pel'gastutaze rahvaz, pagetaze, mise kondi bazarale tuli. No, eletaze, eletaze, kevadel lähttihe: pidab hougod zagotouda. A päiveine paštab. Maša se sömha ištįihe dei Miša se sanub: – Milei om uni, - Miša se sanub. – Nu ka uni ka vere, vere, mina silei täid ecin. Hän dö, Maša se, ii ni vareida nuguni händast, teddab, mise ii sö ka. A hän päipaštol kabič, kabič hänel pän, Maša se, näggob, mise dö fureidįitab nagolo. Hän (Maša se) ku ottab da viičel Mišale... Hän vaise: khh... Maša [sanub]: «Slava tebe gospodi, kondijan olen riknu.» Kodihe tuli tropašt möto kudambel höbonke da lehmeiženke se aji. Da dedei da babįi ii uskkįi, mise Maša om tulnu. – Ka kuspei sina dävitįi? Ved počti dö vodes ed olnu. – Ka olin kondijal kobras, da kacu, kondijan olen riknu. Lähkam vei, elod om mii kandižnu. Posadas höbįid ottihe da tuld'he, elo kaik kondijan pertižes ottihe. Karstihe dorok se, dorok se kaid. Dei telegiile valdhe dei kahtel podvodal kodihe todhe. Dei Maša živa. Dei muga i eletaze. Dei täambei siga eletaze.

October 26, 2017 in 12:01 Нина Шибанова

• changed the text of the translation
  Жили-были бабушка и дедушка. Была у них внучка Маша. Мать и отец у нее умерли, бабушка и дедушка воспитывали внучку. Однажды [подружки] говорят: – Бабушка и дедушка, отпустите вашу Машу за грибами. – Но только не заблудитесь, Машу не оставьте. Ну, девочки разошлись по лесу, собирают [грибы] и аукаются: «Ау, ау, ау!» Но Маша голосов не слышит и заблудилась. Чтобы пойти домой, нужно повернуться солнцу вслед, а она, бедняжка, повернулась не туда. Плачет. Корзина полна грибов, а она заблудилась. Шла она, шла, уже стемнело. Увидела домик, вошла в домик. Вошла, а там Мишка-медведь живет. – О-о, Машенька пришла! Клади тут грибы и поищи у меня вшей, чешется голова. Маша, бедняжка, села, плачет, плачет, плачет. Скоблит Мишке голову. – Пой! Девочка: – Баю-баю Мишу, баю-баю Мишу! – Не так! – Как же? – Маша спрашивает. Не знает, как нужно баюкать Мишку. Когда-то она слыхала, как баюкают детей: «Баю-баюшки-баю!» – Вот как баюкай: «Баю-баю Мишу, закрой глазик, закрой ушко, закрой носик!» Она, бедняжка, с плачем: – Баю-баю Мишу, закрой глазик, закрой ушко, закрой носик! Мишка и уснул. Мишка уже храпит. А она вышла на крыльцо. Сидит на крыльце и плачет, плачет, плачет. Бежит лошадь. – Чего, девочка, плачешь? – Бабушка и дедушка дома, а я в руках у медведя. – Садись на меня верхом и держись за гриву! А Мишка проснулся – Маши нет, не поет. А лошадь бежала-бежала, но с ребенком все-таки медленнее бежала. – Храп, храп! – Мишка подбежал и поранил лошади задние ноги, а Машу отобрал. – Почему убегаешь? Маша вся дрожит. – Живо усыпи меня! Маша опять с плачем запела: – Баю-баю Мишу, закрой глазик, закрой ушко, закрой носик! Опять Мишка и уснул. А тут идет по лесу припозднившаяся корова. Маша сидит опять на крыльце и плачет. Коровушка проходит мимо: – Чего, девочка, плачешь? – Дедушка и бабушка дома, а я в руках у медведя. – Садись на меня верхом да держись крепче за рога. Ну, а у коровы вымя такое – бежит... Бежит-бежит, но быстро ли побежишь! Мишка проснулся, опять Маши нет. Опять помчался догонять. Догнал, поранил корову, все вымя разодрал и отобрал Машу. В деревню корова пришла вся в крови. - Авой, не знают, что случилось... А бабушка и дедушка уж и не ждут ее. Раз девочка не пришла. Другие дети пришли и сказали, что уже давно не видели Машу. Маша заблудилась, наверно, в лесу и попала к медведю. Наверно, медведь уже съел ее. А медведь: – Усыпи меня! Опять Маша, бедняжка, качает: – Баю-баю Мишу! А в уме думает: «И не поберет черт Мишу! Ему бы надо воткнуть нож в горло, но как это сделать? Нужно немного хитрости». – Баю-баю Мишу, закрой глазик, закрой ушко, закрой носик! Миша и уснул. Утром проснулся. – Миша, у нас нет ничего. – Что должно быть? – У нас нет ни чайника, ни котла, нет у нас и крупы. Миша быстро пошел на базар, там народ испугался. Взял он там что нужно было: чайник, посуду и крупу – все взял для Маши и тащит в мешке на спине. – Вот, возьми! Ну, Маша дома видела, как бабушка варила. Варит она, бедняжка. Начали они жить. Живут они с Мишей. А что, домой идти не с кем, поймает. Хорошо, что еще не сгрыз. Живут они. Уже и весна наступила. Зиму Маша и прожила, бедняжка, в домике Мишки. Да, она в начале зимы еще раз говорила: «Нет у нас ни одежды, ни одеяла». Мишка ходил на базар, украл там одеяла, подушки и матрацы. Народ испугался: Мишка-медведь на базар пришел! Ну, живут, живут они. Весной нужно дрова заготовлять. Печет солнышко. Маша села поесть, а Миша говорит: – Мне спать хочется, – Миша-то говорит. – Ну, хочешь – так ложись, я у тебя вшей поищу. Она, Маша, уже не боится теперь его, знает, что не съест. Она на солнышке поскребла, поскребла у него голову, видит, что он уже храпит. Маша взяла да Мишку ножом... Он только: кхх... Маша: «Слава тебе Господи, я убила медведя». Пошла домой по тропинке, по которой ехала на лошади и на корове. А бабушке и дедушке не верится, что Маша пришла. – Откуда ты явилась? Ведь почти год ты не была дома. – Была я в лапах у медведя, но медведя я убила. Пойдем за добром, которое медведь натаскал. Взяли лошадей в деревне и все добро в домике медведя забрали. Расчистили дорогу, дорога-то была узкая. Взвалили на телеги и на двух подводах привезли домой. Да и Маша жива. Так они и живут. И сегодня там живут.

October 26, 2017 in 11:59 Нина Шибанова

• changed the text of the translation
  Жили-были бабушка и дедушка. Была у них внучка Маша. Мать и отец у нее умерли, бабушка и дедушка воспитывали внучку. Однажды [подружки] говорят: – Бабушка и дедушка, отпустите вашу Машу за грибами. – Но только не заблудитесь, Машу не оставьте. Ну, девочки разошлись по лесу, собирают [грибы] и аукаются: «Ау, ау, ау!» Но Маша голосов не слышит и заблудилась. Чтобы пойти домой, нужно повернуться солнцу вслед, а она, бедняжка, повернулась не туда. Плачет. Корзина полна грибов, а она заблудилась. Шла она, шла, уже стемнело. Увидела домик, вошла в домик, вошла. Вошла, а там Мишка-медведь живет. – О-о, Машенька пришла! Клади тут грибы и поищи у меня вшей, чешется голова. Маша, бедняжка, села, плачет, плачет, плачет. Скоблит Мишке голову. – Пой! Девочка: – Баю-баю Мишу, баю-баю Мишу! – Не так! – Как же? – Маша спрашивает. Не знает, как нужно баюкать Мишку. Когда-то она слыхала, как баюкают детей: «Баю-баюшки-баю!» – Вот как баюкай: «Баю-баю Мишу, закрой глазик, закрой ушко, закрой носик!» Она, бедняжка, с плачем: – Баю-баю Мишу, закрой глазик, закрой ушко, закрой носик! Мишка и уснул. Мишка уже храпит. А она вышла на крыльцо. Сидит на крыльце и плачет, плачет, плачет. Бежит лошадь. – Чего, девочка, плачешь? – Бабушка и дедушка дома, а я в руках у медведя. – Садись на меня верхом и держись за гриву! А Мишка проснулся – Маши нет, не поет. А лошадь бежала-бежала, но с ребенком все-таки медленнее бежала. – Храп, храп! – Мишка подбежал и поранил лошади задние ноги, а Машу отобрал. – Почему убегаешь? Маша вся дрожит. – Живо усыпи меня! Маша опять с плачем запела: – Баю-баю Мишу, закрой глазик, закрой ушко, закрой носик! Опять Мишка и уснул. А тут идет по лесу припозднившаяся корова. Маша сидит опять на крыльце и плачет. Коровушка проходит мимо: – Чего, девочка, плачешь? – Дедушка и бабушка дома, а я в руках у медведя. – Садись на меня верхом да держись крепче за рога. Ну, а у коровы вымя такое – бежит-бежит, но быстро ли побежишь! Мишка проснулся, опять Маши нет. Опять помчался догонять. Догнал, поранил корову, все вымя разодрал и отобрал Машу. В деревню корова пришла вся в крови. - Авой, не знают, что случилось... А бабушка и дедушка уж и не ждут ее. Раз девочка не пришла. Другие дети пришли и сказали, что уже давно не видели Машу. Маша заблудилась, наверно, в лесу и попала к медведю. Наверно, медведь уже съел ее. А медведь: – Усыпи меня! Опять Маша, бедняжка, качает: – Баю-баю Мишу! А в уме думает: «И не поберет черт Мишу! Ему бы надо воткнуть нож в горло, но как это сделать? Нужно немного хитрости». – Баю-баю Мишу, закрой глазик, закрой ушко, закрой носик! Миша и уснул. Утром проснулся. – Миша, у нас нет ничего. – Что должно быть? – У нас нет ни чайника, ни котла, нет у нас и крупы. Миша быстро пошел на базар, там народ испугался. Взял он там что нужно было: чайник, посуду и крупу – все взял для Маши и тащит в мешке на спине. – Вот, возьми! Ну, Маша дома видела, как бабушка варила. Варит она, бедняжка. Начали они жить. Живут они с Мишей. А что, домой идти не с кем, поймает. Хорошо, что еще не сгрыз. Живут они. Уже и весна наступила. Зиму Маша и прожила, бедняжка, в домике Мишки. Да, она в начале зимы еще раз говорила: «Нет у нас ни одежды, ни одеяла». Мишка ходил на базар, украл там одеяла, подушки и матрацы. Народ испугался: Мишка-медведь на базар пришел! Ну, живут, живут они. Весной нужно дрова заготовлять. Печет солнышко. Маша села поесть, а Миша говорит: – Мне спать хочется, – Миша-то говорит. – Ну, хочешь – так ложись, я у тебя вшей поищу. Она, Маша, уже не боится теперь его, знает, что не съест. Она на солнышке поскребла, поскребла у него голову, видит, что он уже храпит. Маша взяла да Мишку ножом... Он только: кхх... Маша: «Слава тебе Господи, я убила медведя». Пошла домой по тропинке, по которой ехала на лошади и на корове. А бабушке и дедушке не верится, что Маша пришла. – Откуда ты явилась? Ведь почти год ты не была дома. – Была я в лапах у медведя, но медведя я убила. Пойдем за добром, которое медведь натаскал. Взяли лошадей в деревне и все добро в домике медведя забрали. Расчистили дорогу, дорога-то была узкая. Взвалили на телеги и на двух подводах привезли домой. Да и Маша жива. Так они и живут. И сегодня там живут.

October 26, 2017 in 11:59 Нина Шибанова

• changed the text
  Eletihe baba da deda. Hiil oli vonukeine Maša. A hänel oli mamm da bat't’ se koldud, a bab da ded se vonukeižen kazvatet'he. Kerd ninga zavottihe: – Babuška da deduška, pästkat tiide Mašad gribįihe. – No ka algat zablut'ke, algei Mašad dätkei. No, a niičukeižed mecad möto lähttihe da kaik kogotaze da ukutetaze: au, au, au. A änt Maša kuule ii, dei Maša zabludilas. Pidi kodihe tänna kätaze päivale mödha, a hän, rouk, kändihe nakkana. Voikab. Töuz’ burakeine gribįd i segįi. Astį, astį, tegihe dö hämär. Pertine tuli, hän pertižehe i mäni. Mäni, ka siga Miška-medved’ živöt. – Oo, Mašen'ka, tulid! Pane gribeižed nakhu i milei eci täid, kabiče pä. Maša, rouk, ištįhe, voikab, voikab, voikab. Mišal kabič pän. – Dei pajata. Hän: «Baju, baju Mišad, baju, baju Mišad.» – Ed muga. – Kutžo? - Maša sanub. Ii teda kut pidab Mišad bajutada. Kuspei se oli kuulnu, mise lapsid bajutetaze: baju-bajuški, baju! – Vot kut bajuta: «Baju-baju Mišad, soupta sil'meine, soupta korveine, umbišta neneine.» Hän, rouk, voikunke se: «Baju-baju Mišad, soupta sil'meine, soupta korveine, umbišta neneine.» Miša i uinoz’. Miša dö hrappib magata. A hän pordhile i läks’. Ištub pordhil i voikab ka, voikab ka, voikab ka. Döksob höbo. – Mida, niičukeine, voikad? – Baba da deda kodiš, a mina kondijal kobras. – Ištte milei raccile i pidelte grivas. A Miška heraštihe ka Mašad iilä i pajata ii. A höbo döks’, döks’, a höbo lapsenke s'otaki, ii lujas döksnu. – Hrap, hrap! Miška tuli da hänel tagadöugad ranič, ranič dei Mašan tagaze ot't’. – Mikš pagened? Mašal dö kaik sijeižed säreitaze. – Živo mindei uinota! Maša möst voikunke: – Baju-baju Mišad, soupta sil'meine, soupta korveine, umbišta neneine. Möst Miša i uinoz’. A siid üks’ lehm mänob mecha hätkestunu. Hän dö möst pordhil ištub da voikab. Lehmeine nece proidub dei [sanub]: – Mida, niičukeine, voikad? – Ka deda da baba kodiš, a mina kondijal kobras. – Ištte milei raccile dei sarviš pidelte vahvemba. Nu, a lehmal udar’ ninkine ka... Dökselob, dökselob, lujas-ik döksed. Miška heraštihe, möst iilä Mašad. Most läks’ küksmaha. Küks’, lehmän ranič, kaiken udaren rasti dei Mašan ot't’. Posadaha lehm tuli nagolo veres. – Avei, entä mii om tehnuze... A baba da deda dö täga ii ni varastagįi. Raz dö niičukašt’ ii tulnu. Toižed tuld'he dei lapsed sanutihe, mise: "Em nähtud dö amu Mašad". Maša dö segįi, kac, mecha om puutnu kondijale. Sönu om dö kondi. Kondi: – Uinota mindei. Möst Maša-rouk kačei. – Baju-baju Mišad! A meles se sanub: «Ii nä ehti Mišale. Mišale necile pideiž viičel ajatada kurkhu, ka kut pidab ajatada? Väitti, pidab hitrostid väheine.» – Baju-baju Mišad, soupta silmeine, soupta korveine, umbišta neneine. Miša i uinoz’. Homesel lübįi. – Miša, miil iilä nimida ka. – Mida olda? – Ka iilä miil ni čainikad, iilä ni katl'ad, iilä miil ni krupad. Miša siičas bazarale mäni, siga rahvaz pel'gastut'he kaik. Hän mida pidi ot't’: čainikad i posudad i krupad, mida pidi ot't’ kaiked Mašale i taššib gurbal havadįd kogonaze. – Kac, na. No, Maša se kodiš nägi, kut baba kiitab. Hän, rouk, kiitab. Eläškat'he. Eletaze Mišanke. Mida, eisa nikeine mända kodihe ka: küksob dei.., ii völ sö ka. Eletaze. Kevaz’ dö tuli. Tal'ven Maša i eli, gor'a, Mišan pertižes. Ka, hän völ toižen kerdan sanunu: «Eilä miil ni sobid, iilä miil ni od'alįd da». Miša möst mäni bazarale, dei möst bazaral od'alįd i pölusid i matrasid i kaiked vargast’. Mišad pel'gastutaze rahvaz, pagetaze, mise kondi bazarale tuli. No, eletaze, eletaze, kevadel lähttihe: pidab hougod zagotouda. A päiveine paštab. Maša se sömha ištįihe dei Miša se sanub: – Milei om uni, - Miša se sanub. – Nu ka uni ka vere, vere, mina silei täid ecin. Hän dö, Maša se, ii ni vareida nuguni händast, teddab, mise ii sö ka. A hän päipaštol kabič, kabič hänel pän, Maša se, näggob, mise dö fureidįitab nagolo. Hän (Maša se) ku ottab da viičel Mišale... Hän vaise: khh... Maša [sanub]: «Slava tebe gospodi, kondijan olen riknu.» Kodihe tuli tropašt möto kudambel höbonke da lehmeiženke se aji. Da dedei da babįi ii uskkįi, mise Maša om tulnu. – Ka kuspei sina dävitįi? Ved počti dö vodes ed olnu. – Ka olin kondijal kobras, da kacu, kondijan olen riknu. Lähkam vei, elod om mii kandižnu. Posadas höbįid ottihe da tuld'he, elo kaik kondijan pertižes ottihe. Karstihe dorok se, dorok se kaid. Dei telegiile valdhe dei kahtel podvodal kodihe todhe. Dei Maša živa. Dei muga i eletaze. Dei täambei siga eletaze.

October 26, 2017 in 11:58 Нина Шибанова

• changed the text
  Eletihe baba da deda. Hiil oli vonukeine Maša. A hänel oli mamm da bat't’ se koldud, a bab da ded se vonukeižen kazvatet'he. Kerd ninga zavottihe: – Babuška da deduška, pästkat tiide Mašad gribįihe. – No ka algat zablut'ke, algei Mašad dätkei. No, a niičukeižed mecad möto lähttihe da kaik kogotaze da ukutetaze: au, au, au. A änt Maša kuule ii, dei Maša zabludilas. Pidi kodihe tänna kätaze päivale mödha, a hän, rouk, kändihe nakkana. Voikab. Töuz’ burakeine gribįd i segįi. Astį, astį, tegihe dö hämär. Pertine tuli, hän pertižehe i mäni. Mäni, ka siga Miška-medved’ živöt. – Oo, Mašen'ka, tulid, pane! Pane gribeižed nakhu i milei eci täid, kabiče pä. Maša, rouk, ištįhe, voikab, voikab, voikab. Mišal kabič pän. – Dei pajata. Hän: «Baju, baju Mišad, baju, baju Mišad.» – Ed muga. – Kutžo? - Maša sanub. Ii teda kut pidab Mišad bajutada. Kuspei se oli kuulnu, mise lapsid bajutetaze: baju-bajuški, baju! – Vot kut bajuta: «Baju-baju Mišad, soupta sil'meine, soupta korveine, umbišta neneine.» Hän, rouk, voikunke se: «Baju-baju Mišad, soupta sil'meine, soupta korveine, umbišta neneine.» Miša i uinoz’. Miša dö hrappib magata. A hän pordhile i läks’. Ištub pordhil i voikab ka, voikab ka, voikab ka. Döksob höbo. – Mida, niičukeine, voikad? – Baba da deda kodiš, a mina kondijal kobras. – Ištte milei raccile i pidelte grivas. A Miška heraštihe ka Mašad iilä i pajata ii. A höbo döks’, döks’, a höbo lapsenke s'otaki, ii lujas döksnu. – Hrap, hrap! Miška tuli da hänel tagadöugad ranič, ranič dei Mašan tagaze ot't’. – Mikš pagened? Mašal dö kaik sijeižed säreitaze. – Živo mindei uinota! Maša möst voikunke: – Baju-baju Mišad, soupta sil'meine, soupta korveine, umbišta neneine. Möst Miša i uinoz’. A siid üks’ lehm mänob mecha hätkestunu. Hän dö möst pordhil ištub da voikab. Lehmeine nece proidub dei [sanub]: – Mida, niičukeine, voikad? – Ka deda da baba kodiš, a mina kondijal kobras. – Ištte milei raccile dei sarviš pidelte vahvemba. Nu, a lehmal udar’ ninkine ka... Dökselob, dökselob, lujas-ik döksed. Miška heraštihe, möst iilä Mašad. Most läks’ küksmaha. Küks’, lehmän ranič, kaiken udaren rasti dei Mašan ot't’. Posadaha lehm tuli nagolo veres. – Avei, entä mii om tehnuze?... A baba da deda dö täga ii ni varastagįi. Raz dö niičukašt’ ii tulnu, toižed. Toižed tuld'he dei lapsed sanutihe, mise: "Em nähtud dö amu Mašad". Maša dö segįi, kac. Mecha, mecha om puutnu kondijale. Sönu om dö kondi.» Kondi: – Uinota mindei. Möst Maša-rouk kačei. – Baju-baju Mišad! A meles se sanub: «Ii nä ehti Mišale. Mišale necile pideiž viičel ajatada kurkhu, ka kut pidab ajatada? Väitti, pidab hitrostid väheine.» – Baju-baju Mišad, soupta silmeine, soupta korveine, umbišta neneine. Miša i uinoz’. Homesel lübįi. – Miša, miil iilä nimida ka. – Mida olda? – Ka iilä miil ni čainikad, iilä ni katl'ad, iilä miil ni krupad. Miša siičas bazarale mäni, siga rahvaz pel'gastut'he kaik. Hän mida pidi ot't’: čainikad i posudad i krupad. Mida, mida pidi ot't’ kaiked Mašale i taššib gurbal havadįd kogonaze. – Kac, na. No, Maša se kodiš nägi, kut baba kiitab. Hän, rouk, kiitab. Eläškat'he. Eletaze Mišanke. Mida, eisa nikeine mända kodihe ka: küksob dei.., ii völ sö ka. Eletaze. Kevaz’ dö tuli. Tal'ven Maša i eli, gor'a, Mišan pertižes. (Ka, hän völ toižen kerdan sanunu: «Eilä miil ni sobid, iilä miil ni od'alįd da»...» Miša möst mäni bazarale, dei möst bazaral od'alįd i pölusid i matrasid i kaiked vargast’. Mišad pel'gastutaze rahvaz, pagetaze, mise kondi bazarale tuli. No, eletaze, eletaze, kevadel lähttihe: pidab hougod zagotouda. A päiveine paštab. Maša se sömha ištįihe dei Miša se sanub: – Milei om uni, - Miša se sanub. – Nu ka uni ka vere, vere, mina silei täid ecin. Hän dö, Maša se, ii ni vareida nuguni händast, teddab, mise ii sö ka. A hän päipaštol kabič, kabič hänel pän, Maša se, näggob, mise dö fureidįitab nagolo. Hän (Maša se) ku ottab da viičel Mišale... Hän vaise: khh... Maša [sanub]: «Slava tebe gospodi, kondijan olen riknu.» Kodihe tuli tropašt möto kudambel höbonke da lehmeiženke se aji, da. Da dedei da babįi ii uskkįi, mise Maša om tulnu. – Ka kuspei sina dävitįi? Ved počti dö vodes ed olnu. – Ka olin kondijal kobras, da kacu, kondijan olen riknu. Lähkam vei, elod om mii kandižnu. Posadas höbįid ottihe da tuld'he, elo kaik kondijan pertižes ottihe, karstihe. Karstihe dorok se, dorok se kaid, dei. Dei telegiile valdhe dei kahtel podvodal kodihe todhe. Dei Maša živa, dei. Dei muga i eletaze, dei. Dei täambei siga eletaze.

October 26, 2017 in 11:58 Нина Шибанова

• changed the text of the translation
  Жили-были бабушка и дедушка. Была у них внучка Маша. Мать и отец у нее умерли. Бабушка, бабушка и дедушка воспитывали внучку. Однажды [подружки] говорят: – Бабушка и дедушка, отпустите вашу Машу за грибами. – Но только не заблудитесь, Машу не оставьте. Ну, девочки разошлись по лесу, собирают [грибы] и аукаются: «Ау, ау, ау!» Но Маша голосов не слышит и заблудилась. Чтобы пойти домой, нужно повернуться солнцу вслед, а она, бедняжка, повернулась не туда. Плачет. Корзина полна грибов, а она заблудилась. Шла она, шла, уже стемнело. Увидела домик, вошла в домик, вошла, а там Мишка-медведь живет. – О-о, Машенька пришла! Клади тут грибы и поищи у меня вшей, чешется голова. Маша, бедняжка, села, плачет, плачет, плачет. Скоблит Мишке голову. – Пой! Девочка: – Баю-баю Мишу, баю-баю Мишу! – Не так! – Как же? – Маша спрашивает. Не знает, как нужно баюкать Мишку. Когда-то она слыхала, как баюкают детей: «Баю-баюшки-баю!» – Вот как баюкай: «Баю-баю Мишу, закрой глазик, закрой ушко, закрой носик!» Она, бедняжка, с плачем: – Баю-баю Мишу, закрой глазик, закрой ушко, закрой носик! Мишка и уснул. Мишка уже храпит. А она вышла на крыльцо. Сидит на крыльце и плачет, плачет, плачет. Бежит лошадь. – Чего, девочка, плачешь? – Бабушка и дедушка дома, а я в руках у медведя. – Садись на меня верхом и держись за гриву! А Мишка проснулся – Маши нет, не поет. А лошадь бежала-бежала, но с ребенком все-таки медленнее бежала. – Храп, храп! – Мишка подбежал и поранил лошади задние ноги, а Машу отобрал. – Почему убегаешь?! – Маша вся дрожит. – Живо усыпи меня! Маша опять с плачем запела: – Баю-баю Мишу, закрой глазик, закрой ушко, закрой носик! Опять Мишка и уснул. А тут идет по лесу припозднившаяся корова. Маша сидит опять на крыльце и плачет. Коровушка проходит мимо: – Чего, девочка, плачешь? – Дедушка и бабушка дома, а я в руках у медведя. – Садись на меня верхом да держись крепче за рога. Ну, а у коровы вымя такое – бежит-бежит, но быстро ли побежишь! Мишка проснулся, опять Маши нет. Опять помчался догонять. Догнал, поранил корову, все вымя разодрал и отобрал Машу. В деревню корова пришла вся в крови. - Авой, не знают, что случилось... А бабушка и дедушка уж и не ждут ее, раз. Раз девочка не пришла. Другие дети пришли и сказали, что уже давно не видели Машу. Маша заблудилась, наверно, в лесу и попала к медведю. Наверно, медведь уже съел ее. А медведь: – Усыпи меня! Опять Маша, бедняжка, качает: – Баю-баю Мишу! А в уме думает: «И не поберет черт Мишу! Ему бы надо воткнуть нож в горло, но как это сделать? Нужно немного хитрости». – Баю-баю Мишу, закрой глазик, закрой ушко, закрой носик! Миша и уснул. Утром проснулся. – Миша, у нас нет ничего. – Что должно быть? – У нас нет ни чайника, ни котла, нет у нас и крупы. Миша быстро пошел на базар, там народ испугался. Взял он там что нужно было: чайник, посуду и крупу – все взял для Маши и тащит в мешке на спине. – Вот, возьми! Ну, Маша дома видела, как бабушка варила. Варит она, бедняжка. Начали они жить. Живут они с Мишей. А что, домой идти не с кем, поймает. Хорошо, что еще не сгрыз. Живут они. Уже и весна наступила. Зиму Маша и прожила, бедняжка, в домике Мишки. Да, она в начале зимы еще раз говорила: «Нет у нас ни одежды, ни одеяла». Мишка ходил на базар, украл там одеяла, подушки и матрацы. Народ испугался: Мишка-медведь на базар пришел! Ну, живут, живут они. Весной нужно дрова заготовлять. Печет солнышко. Маша села поесть, а Миша говорит: – Мне спать хочется, – Миша-то говорит. – Ну, хочешь – так ложись, я у тебя вшей поищу. Она, Маша, уже не боится теперь его, знает, что не съест. Она на солнышке поскребла, поскребла у него голову, видит, что он уже храпит. Маша взяла да Мишку ножом... Он только: кхх!... Маша: «Слава тебе Господи! Я, я убила медведя». Пошла домой по тропинке, по которой ехала на лошади и на корове. А бабушке и дедушке не верится, что Маша пришла. – Откуда ты явилась? Ведь почти год ты не была дома. – Была я в лапах у медведя, но медведя я убила. Пойдем за добром, которое медведь натаскал. Взяли лошадей в деревне и все добро в домике медведя забрали. Расчистили дорогу, дорога-то была узкая. Взвалили на телеги и на двух подводах привезли домой. Да и Маша жива. Так они и живут. И сегодня там живут.

October 18, 2016 in 19:24 Nataly Krizhanovsky

• changed the text
  Eletihe baba da deda. Hiil oli vonukeine Maša. A hänel oli mamm da bat\'tbat't’ se koldud, a bab da ded se vonukeižen kazvatet\'hekazvatet'he. Kerd ninga zavottihe: – Babuška da deduška, pästkat tiide Mašad gribįihe. – No ka algat zablut\'kezablut'ke, algei Mašad dätkei. No, a niičukeižed mecad möto lähttihe da kaik kogotaze da ukutetaze: au, au, au. A änt Maša kuule ii, dei Maša zabludilas. Pidi kodihe tänna kätaze päivale mödha, a hän, rouk, kändihe nakkana. Voikab. Töuz’ burakeine gribįd i segįi. Astį, astį, tegihe dö hämär. Pertine tuli, hän pertižehe i mäni. Mäni, ka siga Miška-medved’ živöt. – Oo, Mašen\'kaMašen'ka, tulid, pane gribeižed nakhu i milei eci täid, kabiče pä. Maša, rouk, ištįhe, voikab, voikab, voikab. Mišal kabič pän. – Dei pajata. Hän: «Baju, baju Mišad, baju, baju Mišad.» – Ed muga. – Kutžo? Maša sanub. Ii teda kut pidab Mišad bajutada. Kuspei se oli kuulnu, mise lapsid bajutetaze: baju-bajuški, baju! – Vot kut bajuta: «Baju-baju Mišad, soupta sil\'meinesil'meine, soupta korveine, umbišta neneine.» Hän, rouk, voikunke se: «Baju-baju Mišad, soupta sil\'meinesil'meine, soupta korveine, umbišta neneine.» Miša i uinoz’. Miša dö hrappib magata. A hän pordhile i läks’. Ištub pordhil i voikab ka, voikab ka, voikab ka. Döksob höbo. – Mida, niičukeine, voikad? – Baba da deda kodiš, a mina kondijal kobras. – Ištte milei raccile i pidelte grivas. A Miška heraštihe ka Mašad iilä i pajata ii. A höbo döks’, döks’, a höbo lapsenke s\'otakis'otaki, ii lujas döksnu. – Hrap, hrap! Miška tuli da hänel tagadöugad ranič, ranič dei Mašan tagaze ot\'tot't’. – Mikš pagened? Mašal dö kaik sijeižed säreitaze. – Živo mindei uinota! Maša möst voikunke: – Baju-baju Mišad, soupta sil\'meinesil'meine, soupta korveine, umbišta neneine. Möst Miša i uinoz’. A siid üks’ lehm mänob mecha hätkestunu. Hän dö möst pordhil ištub da voikab. Lehmeine nece proidub dei [sanub]: – Mida, niičukeine, voikad? – Ka deda da baba kodiš, a mina kondijal kobras. – Ištte milei raccile dei sarviš pidelte vahvemba. Nu, a lehmal udar’ ninkine ka... Dökselob, dökselob, lujas-ik döksed. Miška heraštihe, möst iilä Mašad. Most läks’ küksmaha. Küks’, lehmän ranič, kaiken udaren rasti dei Mašan ot\'tot't’. Posadaha lehm tuli nagolo veres. – Avei, entä mii om tehnuze? A baba da deda dö täga ii ni varastagįi. Raz dö niičukašt’ ii tulnu, toižed tuld\'hetuld'he dei lapsed sanutihe, mise: \"Em nähtud dö amu Mašad\". Maša dö segįi, kac. Mecha om puutnu kondijale. Sönu om dö kondi.» Kondi: – Uinota mindei. Möst Maša-rouk kačei. – Baju-baju Mišad! A meles se sanub: «Ii nä ehti Mišale. Mišale necile pideiž viičel ajatada kurkhu, ka kut pidab ajatada? Väitti, pidab hitrostid väheine.» – Baju-baju Mišad, soupta silmeine, soupta korveine, umbišta neneine. Miša i uinoz’. Homesel lübįi. – Miša, miil iilä nimida ka. – Mida olda? – Ka iilä miil ni čainikad, iilä ni katl\'adkatl'ad, iilä miil ni krupad. Miša siičas bazarale mäni, siga rahvaz pel\'gastut\'hepel'gastut'he kaik. Hän mida pidi ot\'tot't’: čainikad i posudad i krupad. Mida pidi ot\'tot't’ kaiked Mašale i taššib gurbal havadįd kogonaze. – Kac, na. No, Maša se kodiš nägi, kut baba kiitab. Hän, rouk, kiitab. Eläškat\'heEläškat'he. Eletaze Mišanke. Mida, eisa nikeine mända kodihe ka: küksob dei.., ii völ sö ka. Eletaze. Kevaz’ dö tuli. Tal\'venTal'ven Maša i eli, gor\'agor'a, Mišan pertižes. (Ka, hän völ toižen kerdan sanunu: «Eilä miil ni sobid, iilä miil ni od\'alįdod'alįd da...» Miša möst mäni bazarale, dei möst bazaral od\'alįdod'alįd i pölusid i matrasid i kaiked vargast’. Mišad pel\'gastutazepel'gastutaze rahvaz, pagetaze, mise kondi bazarale tuli. No, eletaze, eletaze, kevadel lähttihe: pidab hougod zagotouda. A päiveine paštab. Maša se sömha ištįihe dei Miša se sanub: – Milei om uni, Miša se sanub. – Nu ka uni ka vere, vere, mina silei täid ecin. Hän dö, Maša se, ii ni vareida nuguni händast, teddab, mise ii sö ka. A hän päipaštol kabič, kabič hänel pän, Maša se, näggob, mise dö fureidįitab nagolo. Hän (Maša se) ku ottab da viičel Mišale... Hän vaise: khh... Maša [sanub]: «Slava tebe gospodi, kondijan olen riknu.» Kodihe tuli tropašt möto kudambel höbonke da lehmeiženke se aji, da dedei da babįi ii uskkįi, mise Maša om tulnu. – Ka kuspei sina dävitįi? Ved počti dö vodes ed olnu. – Ka olin kondijal kobras, da kacu, kondijan olen riknu. Lähkam vei, elod om mii kandižnu. Posadas höbįid ottihe da tuld\'hetuld'he, elo kaik kondijan pertižes ottihe, karstihe dorok se, dorok se kaid, dei telegiile valdhe dei kahtel podvodal kodihe todhe. Dei Maša živa, dei muga i eletaze, dei täambei siga eletaze.