Texts

Kerran

tyynen

kevätpäivän

hämäris

Irina Vladimirovna Ovragovan luo

tuli

kaksitostuvuodine neičukkäine Gal'aine Kegič. Häi

heitti

harmuan

koftaizen da

gimnazistan hatun

ezipertis, vieldäldi vergua

pitkäs

valpahas

kasas

(ongo se

sijoilleh

) da

sit

meni

pimiettäväh pertih

, kus

Irina Vladimirovna istui

.
- Kusbo työ

oletto

? kyzyi

Gal'aine.
- Kenbo sie

on

? A-a! Iče

oman

vell'en

sizär

. Myöhäi tunnemmo

toine

tostu

vähäzel

. Tule

terveh

, Gal'aine.
--- Terveh

teile

, Irina Vladimirovna. Täs

teile

on

vellespäi

kirjaine

. Tahtonetto

, lugiet se

minun

aigah

, a

gu

etto

tahtone, sit

lähten

iäres

.
-Ga

miksebo

lähtet

? Istu

kodvaine

minunke

, Gal'aine. Muga

on

atkal

... Minä

terväizeh luveldan, sanoi

Irina Vladimirovna.
Häi

viritti

lampan

läpettäjän

abažuranke da

sen

valos rubei

lugemah

kirjastu

. Loppi

luvendan

... Käzi

kirjazenke

gu

väzynyh

pakui

polvile

, a

silmät

, mutakot

gu

kuolluol

, kačottih

seinäl

rippujah

kehykseh

.
- Sit

näit

kai

loppih

. Sit

häi

lähtöy

, sanoi

Irina Vladimirovna. Hänen

piä

painui

vie

alembakse

.
Gal'aine nägymättömänny

istui

hämäris

pertis

. Häi

pani

jalgaizet luakittulois tuflilois ristai

, piän

painoi

piälei panduloile kämmenille. Vuottamattah

pimies

gu

hrustalibokualoin kilistys helähtih

hänen

vagavu

iänyt

:
- Ongo se

kummalline

, se

elaigu

.
- Midäbo

sanoit

? särähtih

Irina Vladimirovna.
-Minä

sanon

: kummalline

on

tämä

meijän

elaigu

, vastai

Gal'aine. — Toiči

se

tuou

kummua

, a

toiči

igävyksii.
- Gal'aine, mindähbo sanoit

nenga

? kyzyi

Irina Vladimirovna.
Kačon

teidy

i

sanon

: teil

on

nygöi

paha

olla

.
- Misbo sinä

tiijät

?
-Ga

tai

kirjaine

, ongo se

teile

suuri

ihastus

?
-Ga

sinä

tiijätgo, midä

sie

on

kirjutettu

?
- Gu

en

tiedäs

en

ni

sanonus

.
Jokse

Nikolai sen

ozutti

sinule

?
-Kol'a on

mieletöi

. Hänel

ei

tävvy

ni

mieldy

paista

minun

kel

, kyzyö

minun

mieldy

. Häi

ei

ozutannuh

minule

nimidä

. Enzimäi

en

tahtonuh

lähtie

viemäh hänen

kirjastu

, ga

sit

rodih

žiäli

Koljua. Häi

on

kummalline

da

mieletöi

, saneli

Gal'aine.
-Gal'aine... Kui

kummallizesti

sinä

pagizet

. Sinulhäi igiä

on

vai

kaksitostu

vuottu

, a

pagizet

gu

täyzigäine

.
-Minul

, näittego, pidäy

äijä ajatella

. Kaikis

tuači

ajattelen

, huolin

, gu

kaikil

olis

hyvä

. Kuibo duumaičetto

, ongo se

kebjei

?
Irina Vladimirovnan silmät

myös

painuttih

lugiettuh kirjazeh

i

piä

myös

heityi

alah

.
- Dai

työ

sežo

, armahaine, iče

oletto

hyvä

! Meččygo vedi

teidy

nečen

töhlön

Klimuhinanke teatrah

?! Pidäygo häi

teile

? Minähäi tiijän

: työ

etto

suvaiče

händy

. Työ

suvaičetto

minun

Koljua. Sit

miksebo

pidi

neče

? Sit

sendähhäi kai

nenga

pahoi

tapahtuigi.
-Ga

sit

Nikolai sidä

periä

... Hospodi, nengoman

tyhjän

täh

! Midäbo

sit

oli

mostu

ku

minä

lähtin

teatrah

ristikanzan

kel

, kudai

pidäy

minule

gu

mulloine

lumi

.
Ihan

tottu

, kummallizet

työ

oletto

. Työ

, jo

täyzigäine

inehmine

, a

etto

ellendä

nimidä

nenis

azielois

. Konzu

työ

minule

saneletto

täs

, minä

ellendän

kai

gu

olen

mielevy

da

sen

piäle

neičykky. A

Kol'a on

suuri

, toizih

varuaju

mies

.
Tiijusti

dai

kerras

suuttui

. Pidäshäi onnuako

ellendiä

nengoine

nähtävy

dielo

... - Ga

häi

ei

kirjuta

, mindäh

tualleh tuskevui

minun

piäle

.
- Tiettäväine

, mindäh

ei

kirjuta

. Suvaiččou

. Myö

Kegičat olemmo

kaikin

oman

ičen

suvaiččijat

.
Kodvazekse

mollei

vaikastuttih

.
--- Minul

on

kummu

da

kibei

kaččuo

teih

molembih. Minbo periä

rahvas

pa- hoitetah omua

mieldy

? Teidy

näin

läbi

: työ

muga

suvaičetto

, ga

kai

karuloil

on

žiäli

teidy

. A

yksikai

toine

tostu

muokkuatto

. Eihäi sidä

pie

nikudamale

. Tiijättego midä

? Mengiä

Kol'ale miehele

. Eiga

ihan

tottu

, teih

on

žiäli

kaččuo

. -Gal'aine! Ga

häi

kirjuttau

: en

suvaiče

sinuu

!
- A

työgi uskotto

... Voi

teidy

... Opikkua vai

mustua

, oligo hänel

enne

mielespiettăy?
- Gal'aine!?
- Olgah

. Vai

älgiä

duumaikkua buite

minä

olen

mittuinetahto

rikottu

neičykky. Minä

muga

vai

kai

ellendän

. Olen

mielevy

lapsi

, et

toizin

sano

. Työ

vai

Kol'ua älgiä

enämbi

niäritäkkiä.
- Milbo minä

händy

niärittelen?
-Miksebo

sit

kirjaizes kirjutitto

sih

resuiččijah näh

, kudai

kerran

illal

kai

- mai teidy

kodih

? Kenbo teidy

kieles

vedi

? Miksebo

pidi

? Vaiku

sikse

, ku

puuttus

niärittiä

minun

Kol'ua. Eigo ole

huigei

? A

vie

oletto

täyzigäine

ristikanzu

! -Gal'aine, misbo sinä

tiijät

sih

kirjazeh

näh

!?
-Luvin

.
- Jokse

Kol'a andoi

...
-Kuibo vai

! Pie

kormanii

huaralleh

... Minä

muite

vai

peitoči

avain

stolajua- šiekan da

luvin

...
-Gal'aine!!!
- Ga

enhäi minä

tyhjän

himon

periä

lugenuh

. Minä

tahtoin

avvuttua

teile

mollembile

. I

luvin

gu

tahtoin

, kui

se

sanotah

, olla

dielolois

peril

.
---Toinah

sinä

luvit

tämängi kirjazen

?
- Ga

kuibo muite

! Olengo minä

teil

muga

vai

poštankandai

, silmät

ummes

kandelen

kirjazii

... Luvin

. Ga

työ

älgiä

ohkakkua

. Minä

azuin

sen

teijän

hyvyök- se

... En

sano

nikelle

.
-Tiijätgo sinä

ei

ole

hyvä

lugie

vierahii

kirjazii

?
Minule

on

yksikai

. Minbo minus

otat

? Minä

olen

pieni

. A

työ

suuret

olet

- to mielettömät

. Vuottelkua, nygöi

minä

teidy

ukkuan

. Näit

nenga

. A

nygöi

pangua

koftaine piäle

, hattuine

piäh

da

lähtemmö

kiirehel

Kol❜an luo

. Minä

vien

teidy

.
- Ei

, Gal'aine, en

lähte

ni

mistöi!
— Sit

vie

kiistäkkiä

minun

kel

. Gu

kerran

työ

jo

azuitto

mielettömytty

, sit

olgua vaikkani

. A

Kol'a nygōi sie

nojuau

nenälleh divanal

da

muigonou gu

koiru

. Opi

vai

duumaija

: nojuau

da

muigonou... Sit

vuottamattah

kahahtattokseh

työ

! Ihastuksis

häi

rubieu

röhkämäh

.
- Ga

minulehäi Kol'a kirjutti

, buite

...
-Minä

hirnun

kogo

hänen

kirjaizele. Se

Kol'a varuau

sinuu

toizih

gu

kehno

. Kazvahuu minägi onnuako

roimmos

moine

. Olgua vai

hil'l'ah

. Šuorikkua

! Kačokkua vai

, kui

teijän

silmät

veseldyttih

! Oh

teidy

teidy

, minun

armahii

hiiryzii

!..
Ga

sit

minä

šuorien

toizeh

pluatt'ah

...
— Ei

, ei

pie

! Pidäy

olla

kui

oletto

olluh

kois

. Se

on

parembi

. Vai

tukis

heitäkkiä neče

vihandu

barhattuvergaine, se

ei

mene

teile

... Olisgo ruskei

?
- On

.
Tämä

pädöy

. Annakkua minä

sen

tartutan

. Nygöi

oletto

čoma

da

n'äbei

. Nengomii

suvaičen

. Nygöi

vie

kaččokkua

minuhpäi... Muheloitatto

... Se

on

hyvā. A

konzu

tuletto

Kol'an luo

, sit

mugai sanokkua

: "Kol'a, sinä

olet

töhlö

." Työhäi, tiijän

, toine

toizele

sanotto

"sinä

", mugahai? Dai

jo

ukkailetokseh. Kerran

näin

. Divanazel. Menettö

naimizih

, ihan

tottu

, midäbo

sit

.
- Gal'aine, sinä

tottu

olet

erinomaine

lapsi

.
- Toinah

lapsi

... Tyhjiä

sanotto

. Meijän

kyläs

minun

moizii| nellän

vuvven

peräs

jo

miehele

annetah

, a

sanotto

- lapsi

. Oh-ho-oi!.. Kummis

olet

teijänke

. Tipahuta

vähäine

hyviä

duuhuu

dai

lähtemmö

. Sanokkua

Kol'ale, buite

Klimuhi- nua etto

ni

silmis

voi

nähtä

, da

vie

sanokkua

: häi

on

paras

. Miehet

sidä

suvaijah

. Jogo

oletto

valmis

, armahaine? Ga

sit

lähtemmö

nečen

vahnan

rotan

luo

!
Kummallizen

puaran

nähtää "vahnu

rottu

" hyppäi

hämmästäksis divanalpäi

da

ihastustu

peittäjen

juokseldi Irina Vladimirovnan luo

.
Työ

?! Tulitto

minun

luo

?.. A

kirjazen

... saittogo?..
- Myö

hirnuimmo

sinun

kirjazele

, nagronke

sanoi

Gal'aine da

ähkäi

händy

niškah

. Sylgiet pahuzien

piäle

da

vardoikkua omua

tervehytty

. Ukakkua

toine

tostu

, lapsi-kullat. Minä

kuolendassah

väzyin

kaikes

täs

.
Hyö

istuttihes

rinnai

divanale

käzi

kädes, olgupiä

olgupiäh

.
-Jogo

kai

on

hyvin

? vagavasti, gu

kuvanvestäi

, Gal'aine kačahtih

nuorihpäi. -Minul

, kačokkua, enymbi ei

ole

aigua

hälistä

teijän

kel

. Lapset

, ihan

tottu

, minul

arifmetiekanke on

vaigevuksii

. Pidäy

lähtie

vähäine

lugie

. Blahoslovin

teidy

da

lähten

lugemah

. Ei

himoita

teijän

periä

suoja ykkösty

...

Однажды в сумерки весеннего, кротко умиравшего дня к Ирине Владимировне Овраговой пришла девочка двенадцати лет Галочка Кегич.
Сняв в передней верхнюю серую кофточку и гимназическую шляпу, Галочка подёргала ленту в длинной русой косе, проверила, всё ли на месте, — и вошла в неосвещенную комнату, где сидела Ирина Владимировна.
— Где вы тут?
— Это кто? А! Сестра своего брата. Мы с вами немного ведь знакомы. Здравствуйте, Галочка.
— Здравствуйте, Ирина Владимировна. Вот вам письмо от брата. Хотите, читайте его при мне, хотите — я уйду.
— Нет, зачем же; посидите со мной, Галочка. Такая тоска… Я сейчас.
Она зажгла электрическую лампочку с перламутровым абажуром и при свете её погрузилась в чтение письма. Кончила.
Рука с письмом вяло, бессильно упала на колени, а взгляд мёртво и тускло застыл на освещённом краешке золочёной рамы на стене.
— Итак — всё кончено? Итак — уходить?
Голова опустилась ниже.
Галочка сидела, затушёванная полутьмой, вытянув скрещённые ножки в лакированных туфельках и склонив голову на сложенные ладонями руки.
И вдруг в темноте звонко — как стук хрустального бокала о бокал — прозвучал её задумчивый голосок:
— Удивительная это штука — жизнь.
— Что-о-о? — вздрогнула Ирина Владимировна.
— Я говорю: удивительная штука — наша жизнь. Иногда бывает смешно, иногда грустно.
— Галочка! Почему вы это говорите?
— Да вот смотрю на вас и говорю. Плохо ведь вам небось сейчас.
— С чего вы взяли…
— Да письмо-то это, большая радость, что ли?
— А вы разве… Знаете… содержание письма?
— Не знала бы, не говорила бы.
— Разве Николай показывал вам?
— Колька дурак. У него не хватит даже соображения поговорить со мной, посоветоваться. Ничего он мне не показывал. Я хотела было из самолюбия отказаться снести письмо, да потом мне стало жалко Кольку. Смешной он и глупый.
— Галочка… Какая вы странная… Вам двенадцать лет, кажется, а вы говорите, как взрослая.
— Мне вообще много приходится думать. За всех думаешь, заботишься, чтоб всем хорошо было. Вы думаете, это легко?
Взгляд Ирины Владимировны упал на прочитанное письмо, и снова низко опустилась голова.
— И вы тоже, миленькая, хороши! Нечистый дёрнул вас потепаться с этим ослом Климухиным в театр. Очень он вам нужен, да? Ведь я знаю, вы его не любите, вы Кольку моего любите — так зачем же это? Вот всё оно так скверно и получилось.
— Значит, Николай из-за этого… Боже, какие пустяки! Что же здесь такого, если я пошла в театр с человеком, который мне нужен, как прошлогодний снег.
— Смешная вы, право. Уже большой человек вы, а ничего не смыслите в этих вещах. Когда вы говорите это мне, я всё понимаю, потому что умная и, кроме того, девочка. А Колька большой ревнивый мужчина; узнал — вот и полез на стену. Надо бы, кажется, понять эту простую штуку…
— Однако он мне не пишет причины его разрыва со мной.
— Не пишет ясно почему: из самолюбия. Мы, Кегичи, все безумно самолюбивы.
Обе немного помолчали.
— И смешно мне глядеть на вас обоих и досадно. Из-за какого рожна, спрашивается, люди себе кровь портят? Насквозь вас вижу: любите друг друга так, что аж чертям тошно. А мучаете один другого. Вот уж никому этого не нужно. Знаете, выходите за Кольку замуж. А то прямо смотреть на вас тошнёхонько.
— Галочка! Но ведь он пишет, что не любит меня!..
— А вы и верите? Эх, вы. Вы обратите внимание: раньше у него были какие-то там любовницы…
— Галочка!
— Чего там — Галочка. Я, слава Богу, уже 12 лет Галочка. Вот я и говорю: раньше у него было по три любовницы сразу, а теперь вы одна. И он всё время глядит на вас, как кот на сало.— Галочка!!
— Ладно там. Не подумайте, пожалуйста, что я какая-нибудь испорченная девчонка,| а просто я все понимаю. Толковый ребёнок, что и говорить. Только вы Кольку больше не дразните.
— Чем же я его дразню?
— А зачем вы в письме написали о том художнике, который вас домой с вечера провожал? Кто вас за язык тянул? Зачем? Только чтобы моего Кольку дразнить? Стыдно! А ещё большая!
— Галочка!.. Откуда вы об этом письме знаете?!
— Прочитала.
— Неужели Коля…
— Да, как же! Держите карман шире… Просто открыла незапертый ящик и прочитала…
— Галочка!!!
— Да ведь я не из простого любопытства. Просто хочу вас и его устроить, с рук сплавить просто. И прочитала, чтобы быть… как это говорится? В курсе дела.
— Вы, может быть, и это письмо прочитали?
— А как же! Что я вам, простой почтальон, что ли? Чтобы втёмную письма носить?.. Прочитала. Да вы не беспокойтесь! Я для вашей же пользы это… Ведь никому не разболтаю.
— А вы знаете, что читать чужие письма неблагородно?
— Начихать мне на это. Что с меня можно взять? Я маленькая. А вы большой глупыш. Обождите, я вас сейчас поцелую. Вот так. А теперь — надевайте кофточку, шляпу — и марш к Кольке. Я вас отвезу.
— Нет, Галочка, ни за что!
— Вот поговорите ещё у меня. Уж вы, раз наделали глупостей, так молчите. А Колька сейчас лежит у себя на диване носом вниз и киснет, как собака. Вообразите — лежит и киснет. Вдруг — входите вы! Да ведь он захрюкает от радости.
— Но ведь он же мне написал, что…
— Чихать я хотела на его письмо. Ревнивый этот самый Колька, как чёрт. Наверное, и я такая же буду, как вырасту. Ну, не разговаривайте. Одевайтесь! Ишь, ты! И у вас вон глазки повеселели. Ах вы, мышатки мои милые!..
— Так я переоденусь только в другое платье…
— Ни-ни! Надо, чтобы всё по-домашнему было. Это уютненькое. Только снимите с волос зелёную бархатку, она вам не идёт… Есть красная?
— Есть.
— Ну, вот и умница. Давайте, я вам приколю. Вы красивая и симпатичная… Люблю таких. Ну, поглядите теперь на меня… Улыбнитесь? То-то. А Кольке прямо, как придёте, так и скажите: "Коля, ты дурак". Ведь вы с ним на ты, я знаю. И целуетесь уже. Раз видела. На диванчике. Женитесь, ей-богу, чего там.
— Галочка! Вы прямо необыкновенный ребёнок.
— Ну да! Скажете тоже. Через четыре года у нас в деревне нашего брата уже замуж выдают, а вы говорите ребёнок. Охо-хо!.. Уморушка с вами. Духами немного надушитесь — у вас хорошие духи, — и поедем. Дайте ему слово, что вы плевать хотели на Климухина, и скажите Кольке, что он самый лучший. Мужчины любят это. Готовы, сокровище моё? Ну, айда к этой старой крысе!
"Старая крыса", увидев вошедшую странную пару, вскочил с дивана и, растерянный, со скрытым восторгом во взоре, бросился к Ирине Владимировне.
— Вы?! У меня? А письмо… получили?
— Чихать мы хотели на твоё письмо, — засмеялась Галочка, толкая его в затылок. — Плюньте на всё и берегите здоровье. Поцелуйтесь, детки, а я уже смертельно устала от этих передряг.
Оба уселись рядом на диване и рука к руке, плечо к плечу — прильнули друг к другу.
— Готово? — деловым взглядом окинула эту группу с видом скульптора-автора Галочка. — Ну, а мне больше некогда возиться с вами. У меня, детки, признаться откровенно, с арифметикой что-то неладно. Пойти подзубрить, что ли. Благословляю вас и ухожу. Кол-то мне из-за вас тоже, знаете, получать не расчёт…