Зощенко Михаил
        Баня
    
        Russian
    
      
        Говорят, граждане, в Америке бани отличные. 
 Туда, например, гражданин придет, скинет белье в особый ящик и пойдет себе мыться. Беспокоиться даже не будет — мол, кража или пропажа — номерка даже не возьмет. 
 Ну, может, иной беспокойный американец и скажет банщику: 
 — Гуд бай, дескать, присмотри. 
 Только и всего. 
 Помоется этот американец, назад придет, а ему чистое белье подают — стираное и глаженое. Портянки небось белее снега. Подштанники зашиты, залатаны. Житьишко! 
 А у нас бани тоже ничего. Но хуже. Хотя тоже мыться можно. 
 У нас только с номерками беда. Прошлую субботу я пошел в баню (не ехать же, думаю, в Америку) дают два номерка. Один за белье, другой за пальто с шапкой. 
 А голому человеку куда номерки деть? Прямо сказать — некуда. Карманов нету. 
 Кругом — живот да ноги. Грех один с номерками. К бороде не привяжешь. 
 Ну, привязал я к ногам по номерку, чтоб не враз потерять. Вошел в баню. 
 Номерки теперича по ногам хлопают. Ходить скучно. А ходить надо. Потому шайку надо. Без шайки какое же мытье? Грех один. 
 Ищу шайку. Гляжу, один гражданин в трех шайках моется. В одной стоит, в другой башку мылит, а третью левой рукой придерживает, чтоб не сперли. 
 Потянул я третью шайку, хотел, между прочим, ее себе взять, а гражданин не выпущает. 
 — Ты что ж это,— говорит,— чужие шайки воруешь? Как ляпну, говорит, тебе шайкой между глаз — не зарадуешься. 
 Я говорю: 
 — Не царский, говорю, режим шайками ляпать. Эгоизм, говорю, какой. Надо же, говорю, и другим помыться. Не в театре, говорю. 
 А он задом повернулся и моется. "Не стоять же,— думаю,— над его душой. Теперича, думаю, он нарочно три дня будет мыться". Пошел дальше. 
 Через час гляжу, какой-то дядя зазевался, выпустил из рук шайку. За мылом нагнулся или замечтался. А только тую шайку я взял себе. 
 Теперича и шайка есть, а сесть негде. А стоя мыться — какое же мытье? Грех один. 
 Хорошо. Стою стоя, держу шайку в руке, моюсь. 
 А кругом-то, батюшки-светы, стирка самосильно идет. Один штаны моет, другой подштанники трет, третий еще что-то крутит. Только, скажем, вымылся — опять грязный. Брызжут, дьяволы. И шум такой стоит от стирки — мыться неохота. Не слышишь, куда мыло трешь. Грех один. 
 "Ну их,— думаю,— в болото. Дома домоюсь". 
 Иду в предбанник. Выдают на номер белье. Гляжу — все мое, штаны не мои. 
 — Граждане, говорю. На моих тут дырка была. А на этих эвон где. 
 А банщик говорит: 
 — Мы, говорит, за дырками не приставлены. Не в театре, говорит. 
 Хорошо. Надеваю эти штаны, иду за пальто. Пальто не выдают — номерок требуют. А номерок на ноге забытый. Раздеваться надо. Снял штаны, ищу номерок — нету номерка. 
 Веревка тут, на ноге, а бумажки нет. Смылась бумажка. 
 Подаю банщику веревку — не хочет. 
 — По веревке,— говорит,— не выдаю. Это, говорит, каждый гражданин настрижет веревок — польт не напасешься. Обожди, говорит, когда публика разойдется — выдам, какое останется. 
 Я говорю: 
 — Братишечка, а вдруг да дрянь останется? Не в театре же, говорю. Выдай, говорю, по приметам. Один, говорю, карман рваный, другого нету. Что касаемо пуговиц,— то, говорю, верхняя есть, нижних же не предвидится. 
 Все-таки выдал. И веревки не взял. Оделся я, вышел на улицу. Вдруг вспомнил: мыло забыл. Вернулся снова. В пальто не впущают. 
 — Раздевайтесь,— говорят. 
 Я говорю: 
 — Я, граждане, не могу в третий раз раздеваться. Не в театре, говорю. Выдайте тогда хоть стоимость мыла. 
 Не дают. Не дают — не надо. Пошел без мыла. 
 Конечно, читатель может полюбопытствовать: какая, дескать, это баня? Где она? Адрес? 
 Какая баня? Обыкновенная. Которая в гривенник.