Texts

Return to review | Return to list

Vedehiine

history

October 31, 2017 in 12:57 Нина Шибанова

• changed the text
  Ende oli ukk da akk. Ukol da akal oli üks' tütär. Nece ukk kävel’ püumaha Änižele, kalad samha. Koumekime vott kävi. Nece ukk zavodi Änižes d'oda. Dei, dei, händast barbas tabaz’. Ukk sanž: - Pästa. – En pästa, sanub, – mii om armhemb, ka anda milei. – Tütren andan, pästa tütres. Händast bardan i päst’. Ukk tuli kodihe pahiš meliš. Akale ei sanunu nimida, tütrele nimida. Söd'he, d'od'he dai magatta verd'he. Kuulišt’, ka d'o kolotiže. Nece akk tahtel’ mända, ka ukk iče i mäni. - Iče män, ala mä sina. Hän küzį: - Ken om? – Sul'nu anda! – Eilä völ rot’t'ud, home-ehtan tulgat. Nece ukk i sanub tütrele i akale: - Koumekime vott kävelin Änižele, sugašt’ da zerklošt’ en unohtanu, a nuguni unohtin. Nugudi mä sina, tütär, otmaha sugašt’ da zerklošt’ Änižrandaižele. Nece tütär läks’ sugašt’ da zerklošt’ otmaha. Mäni ka, mäni ka, mäni ka – pertiine tuli. – Pertiine, pertiine, päivhapei licom, minuhupei pordheižin. Pertiine azotihe. Mäni pertiižehe, ka siga jagi-babb ištub päčil. – Fu, fu, fu, en nähnu nikonz ruskijad henged. Ruskii heng tuli. Sön, sön, sön. – Hilläšti, babuško, ed ehtnu sötta sina mindei, ni d'otta, a ehtid straščaida. Iče jagi-babb päčil ištub, leden nenal härkičob. Hän sigapei laskihe, necen neičukaižen söt't'-d'ot't'. – Ed mäne sugašt’ da zerklošt’ otmaha, mäd vedehiižele tütreks. Mäne, minun sizar’ völ opendab. Mäne edeleze dorogad möto. Nece neičukaine möst mäni ka mäni, möst tulob pertiine, möst punoze ka. – Pertiine, pertiine, päivhapei licom, minuhupei porthil. Pertiine azotihe. Siga ištub möst päčil kaikiš atamanša vanhemb. Möst: – Fu, fu, fu, en nähnu nikonz ruskijad henged, ruskii heng tuli, sön, sön, sön. – Hilläšti, babuško, ed ehtnu sötta-dötta sina mindei, a ehtid straščaida. Söt't’-d'ot't’ händast, neičukaižele käs’k sätaze. Iče ladi reguden, regudehe pani ol'gtukįižen, neičukaižen pani ol'gtukįižen keskhe. Nu dei neičukaiženke lähttihe, hän neičukaižen vedab. Mödha d'okstaze vedehiižed babale da neičukaižele. Üks’ tegihe papižeks, toine cerkvaižeks. Vedehiižed heid kükstihe. – Papiine da cerkvaine, etįk nähtud keda naku proittes? – Mö d'o naku sada vott eläm, ka nikeda em nähtud. Nene vedehiižed perdihe tagaze kodihe. Siga tuld'he vedehiižed kodihe ka sanutaze: – Et södud, hö old'he. Nene vedehiižed möst tagaze mänd'he. Nene babei da neičukaine tegihe üks’ därvhudeks, toine dö'oršudeks. Nene vedehiižed tuld’he möst sihe. – Etįk nähtud keda proittes naku? – Em nähtud. Nece vedehiine i döškanz', kaiken därvhuden i dei. D'oršine i däi hipmaha kuivale male. – D'orš, d'orš, tule päin. – En tule päin, ota perskin. Nece vedehiine perskin händast i ot't’. Vedehiine, vedehiine i kišken’ kaik i sdohni sihe. Nece babei da neičukaine kodihe i lähttihe, v celosti i toi mamale i bat'ale. Mamm i bat't’ ihastut'he. Mina olin siga satmas, russtal lipovijal luzikal sein. Eletaze täambei.

October 31, 2017 in 12:56 Нина Шибанова

• changed the text of the translation
  Раньше жили старик со старухой. У старика и старухи была одна дочь. Этот старик ходил на Онего рыбачать. Тридцать лет ходил. Этот старик стал из Онего воду пить. Пил, пил, его за бороду поймали. Старик говорит: - Пусти. -Не пущу, говорит, - что дороже всего, так отдай мне. - Дочь отдам, пусти за дочь. Его бороду и отпустили. Старик пришел домой расстроенный. Жене ничего не сказал, дочери ничего. Поели, попили и спать легли. Услышал, так колотятся. Эта жена хотела идти, а старик сам и пошел. - Сам пойду, не ходи ты. Он спросил: - Кто там? - Отдай обещанное! - Еще не родилась, завтра вечером приходите. Этот дед и говорит дочери и жене: - Тридцать лет ходил на Онего, не забывал гребешок и зеркальце, и теперь забыл. Теперь иди ты, дочь, возьми гребешок и зеркальце с берега Онежского озера. Эта дочь пошла за гребешком и зеркальцем. Шла, шла, шла - избушка появилась. - Избушка, избушка, к солнцу лицом, ко мне лесенкой. Избушка встала. Вошла в дом, а там баба-яга сидит на печи. -Фу, фу, фу, никогда не видела русского духа. Русский дух пришел. Съем, съем, съем. - Тише, бабушка, не успела покормить меня, ни напоить, а начала стращать. А сама баба-яга на печи сидит, золу носом перемешивает. Она оттуда спустилась, эту девочку накормила, напоила. - Ты не идешь гребешок да зеркальце искать, а идешь в дочери к водяному. Иди, моя сестра еще научит. Иди и дальше по дороге. Эта девочка опять шла, шла, опять избушка, опять крутится. - Избушка, избушка, к солнцу лицом, ко мне лесенкой. Избушка остановилась. Там сидит опять на печи самая старшая атаманша. Опять: – Фу-фу-фу! Никогда, никогда не видела русского духа, русский дух пришел, съем, съем, съем! – Тихо, бабушка, не успела меня ни накормить, ни напоить, а уже стращаешь. Накормила, напоила девочку и велела одеваться. Сама приготовила санки, в санки уложила вязанку соломы, девочку положила в солому. Ну и пошли они, она девочку везет. Следом за старухой и девочкой бегут водяные. Одна из них превратилась в попа, а другая в церквушку. Подоспели водяные. – Поп и церквушка, не проходил ли здесь кто-либо? – Мы уж сто лет тут живем, да никого не видели. Эти водяные и вернулись обратно домой. Пришли водяные домой, а им говорят: - Не съели вы их, а это они были. Водяные пошли опять обратно. А старуха и девочка превратились одна в озерко, другая – в ершика. Водяные опять явились. – Не проходил ли кто-либо тут? – Не видели. Водяной начал пить и выпил все озерко. Ершик и остался прыгать на суше. – Ерш, ерш, иди ко мне головой. – Не пойду головой, ешь с хвоста. Водяной и схватил ершика сзади, подавился, лопнул, тут и подох. А старуха девочку в целости доставила матери и отцу. Мать и отец обрадовались. Я там была, красной липовой ложкой поела. Там они и сегодня живут.

October 31, 2017 in 12:55 Нина Шибанова

• changed the text of the translation
  Раньше жили старик со старухой. У старика и старухи была одна дочь. Этот старик ходил на Онего рыбачать. Тридцать лет ходил. Этот старик стал из Онего воду пить. Пил, пил, его за бороду поймали. Старик говорит: - Пусти. -Не пущу, говорит, - что дороже всего, так отдай мне. - Дочь отдам, пусти за дочь. Его бороду и отпустили. Старик пришел домой расстроенный. Жене ничего не сказал, дочери ничего. Поели, попили и спать легли. Услышал, так колотятся. Эта жена хотела идти, а старик сам и пошел. - Сам пойду, не ходи ты. Он спросил: - Кто там? - Отдай обещанное! - Еще не родилась, завтра вечером приходите. Этот дед и говорит дочери и жене: - Тридцать лет ходил на Онего, не забывал гребешок и зеркальце, и теперь забыл. Теперь иди ты, дочь, возьми гребешок и зеркальце с берега Онежского озера. Эта дочь пошла за гребешком и зеркальцем. Шла, шла, шла - избушка появилась. - Избушка, избушка, к солнцу лицом, ко мне лесенкой. Избушка встала. Вошла в дом, а там баба-яга сидит на печи. -Фу, фу, фу, никогда не видела русского духа. Русский дух пришел. Съем, съем, съем. - Тише, бабушка, не успела покормить меня, ни напоить, а начала стращать. А сама баба-яга на печи сидит, золу носом перемешивает. Она оттуда спустилась, эту девочку накормила, напоила. - Ты не идешь гребешок да зеркальце искать, а идешь в дочери к водяному. Иди, моя сестра еще научит. Иди и дальше по дороге. Эта девочка опять шла, шла, опять избушка, опять крутится. - Избушка, избушка, к солнцу лицом, ко мне лесенкой. Избушка остановилась. Там сидит опять на печи самая старшая атаманша. Опять: – Фу-фу-фу! Никогда не видела русского духа, русский дух пришел, съем, съем, съем! – Тихо, бабушка, не успела меня ни накормить, ни напоить, а уже стращаешь. Накормила, напоила девочку и велела одеваться. Сама приготовила санки, в санки уложила вязанку соломы, девочку положила в солому. Ну и пошли они, она девочку везет. Следом за старухой и девочкой бегут водяные. Одна из них превратилась в попа, а другая в церквушку. Подоспели водяные. – Поп и церквушка, не проходил ли здесь кто-либо? – Мы уж сто лет тут живем, да никого не видели. Эти водяные и вернулись обратно домой. Пришли водяные домой, а им говорят: - Не съели вы их, а это они были. Водяные пошли опять обратно. А старуха и девочка превратились одна в озерко, другая – в ершика. Водяные опять явились. – Не проходил ли кто-либо тут? – Не видели. Водяной начал пить и выпил все озерко. Ершик и остался прыгать на суше. – Ерш, ерш, иди ко мне головой. – Не пойду головой, ешь с хвоста. Водяной и схватил ершика сзади, подавился, лопнул, тут и подох. А старуха девочку в целости доставила матери и отцу. Мать и отец обрадовались. Я там была, красной липовой ложкой поела. Там они и сегодня живут.

October 31, 2017 in 12:55 Нина Шибанова

• changed the text
  Ende oli ukk da akk. Ukol da akal oli üks' tütär. Nece ukk kävel’ püumaha Änižele, kalad samha. Koumekime vott kävi. Nece ukk zavodi Änižes d'oda. Dei, dei, händast barbas tabaz’. Ukk sanž: - Pästa. – En pästa, sanub, – mii om armhemb, ka anda milei. – Tütren andan, pästa tütres. Händast bardan i päst’. Ukk tuli kodihe pahiš meliš. Akale ei sanunu nimida, tütrele nimida. Söd'he, d'od'he dai magatta verd'he. Kuulišt’, ka d'o kolotiže. Nece akk tahtel’ mända, ka ukk iče i mäni. - Iče män, ala mä sina. Hän küzį: - Ken om? – Sul'nu anda! – Eilä völ rot’t'ud, home-ehtan tulgat. Nece ukk i sanub tütrele i akale: - Koumekime vott kävelin Änižele, sugašt’ da zerklošt’ en unohtanu, a nuguni unohtin. Nugudi mä sina, tütär, otmaha sugašt’ da zerklošt’ Änižrandaižele. Nece tütär läks’ sugašt’ da zerklošt’ otmaha. Mäni ka, mäni ka, mäni ka – pertiine tuli. – Pertiine, pertiine, päivhapei licom, minuhupei pordheižin. Pertiine azotihe. Mäni pertiižehe, ka siga jagi-babb ištub päčil. – Fu, fu, fu, en nähnu nikonz ruskijad henged. Ruskii heng tuli. Sön, sön, sön. – Hilläšti, babuško, ed ehtnu sötta sina mindei, ni d'otta, a ehtid straščaida. Iče jagi-babb päčil ištub, leden nenal härkičob. Hän sigapei laskihe, necen neičukaižen söt't'-d'ot't'. – Ed mäne sugašt’ da zerklošt’ otmaha, mäd vedehiižele tütreks. Mäne, minun sizar’ völ opendab. Mäne edeleze dorogad möto. Nece neičukaine möst mäni ka mäni, möst tulob pertiine, möst punoze ka. – Pertiine, pertiine, päivhapei licom, minuhupei porthil. Pertiine azotihe. Siga ištub möst päčil kaikiš atamanša vanhemb. Möst: – Fu, fu, fu, en nähnu nikonz ruskijad henged, ruskii heng tuli, sön, sön, sön. – Hilläšti, babuško, ed ehtnu sötta-dötta sina mindei, a ehtid straščaida. Söt't’-d'ot't’ händast, neičukaižele käs’k sätaze. Iče ladi reguden, regudehe pani ol'gtukįižen. Neičukaižen, neičukaižen pani ol'gtukįižen keskhe, nu. Nu dei neičukaiženke lähttihe. Hän, hän neičukaižen vedab. Mödha d'okstaze vedehiižed babale da neičukaižele. Üks’ tegihe papižeks, toine cerkvaižeks. Vedehiižed heid kükstihe. – Papiine da cerkvaine, etįk nähtud keda naku proittes? – Mö d'o naku sada vott eläm, ka nikeda em nähtud. Nene vedehiižed perdihe tagaze kodihe. Siga tuld'he vedehiižed kodihe ka sanutaze: – Et södud, hö old'he. Nene vedehiižed möst tagaze mänd'he. Nene babei da neičukaine tegihe üks’ därvhudeks, toine dö'oršudeks. Nene vedehiižed tuld’he möst sihe. – Etįk nähtud keda proittes naku? – Em nähtud. Nece vedehiine i döškanz', kaiken därvhuden i dei. D'oršine i däi hipmaha kuivale male. – D'orš, d'orš, tule päin. – En tule päin, ota perskin. Nece vedehiine perskin händast i ot't’. Vedehiine i kišken’ kaik i sdohni sihe. Nece babei da neičukaine kodihe i lähttihe, v celosti i toi mamale i bat'ale. Mamm i bat't’ ihastut'he. Mina olin siga satmas, russtal lipovijal luzikal sein. Eletaze täambei.

October 31, 2017 in 12:55 Нина Шибанова

• changed the text of the translation
  Раньше жили старик со старухой. У старика и старухи была одна дочь. Этот старик ходил на Онего рыбачать. Тридцать лет ходил. Этот старик стал из Онего воду пить. Пил, пил, его за бороду поймали. Старик говорит: - Пусти. -Не пущу, говорит, - что дороже всего, так отдай мне. - Дочь отдам, пусти за дочь. Его бороду и отпустили. Старик пришел домой расстроенный. Жене ничего не сказал, дочери ничего. Поели, попили и спать легли. Услышал, так колотятся. Эта жена хотела идти, а старик сам и пошел. - Сам пойду, не ходи ты. Он спросил: - Кто там? - Отдай обещанное! - Еще не родилась, завтра вечером приходите. Этот дед и говорит дочери и жене: - Тридцать лет ходил на Онего, не забывал гребешок и зеркальце, и теперь забыл. Теперь иди ты, дочь, возьми гребешок и зеркальце с берега Онежского озера. Эта дочь пошла за гребешком и зеркальцем. Шла, шла, шла - избушка появилась. - Избушка, избушка, к солнцу лицом, ко мне лесенкой. Избушка встала. Вошла в дом, а там баба-яга сидит на печи. -Фу, фу, фу, никогда не видела русского духа. Русский дух пришел. Съем, съем, съем. - Тише, бабушка, не успела покормить меня, ни напоить, а начала стращать А сама баба-яга на печи сидит, золу носом перемешивает. Она оттуда спустилась, эту девочку накормила, напоила. - Ты не идешь гребешок да зеркальце искать, а идешь в дочери к водяному. Иди, моя сестра еще научит. Иди и дальше по дороге. Эта девочка опять шла, шла, опять избушка, опять крутится. - Избушка, избушка, к солнцу лицом, ко мне лесенкой. Избушка остановилась. Там сидит опять на печи самая старшая атаманша. Опять: – Фу-фу-фу! Никогда не видела русского духа, русский дух пришел, съем, съем, съем! – Тихо, бабушка, не успела меня ни накормить, ни напоить, а уже стращаешь. Накормила, напоила девочку и велела одеваться. Сама приготовила санки, в санки уложила вязанку соломы, девочку положила в солому. Ну и пошли они, она девочку везет. Следом за старухой и девочкой бегут водяные. Одна из них превратилась в попа, а другая в церквушку. Подоспели водяные:. – Поп и церквушка, не проходил ли здесь кто-либо? – Мы уж сто лет тут живем, да никого не видели. Эти водяные и вернулись обратно домой. Пришли водяные домой, а им говорят: - Не съели вы их, а это они были. Водяные пошли опять обратно. А старуха и девочка превратились одна в озерко, другая – в ершика. Водяные опять явились:. – Не проходил ли кто-либо тут? – Не видели. Водяной начал пить и выпил все озерко. Ершик и остался прыгать на суше. – Ерш, ерш, иди ко мне головой. – Не пойду головой, ешь с хвоста. Водяной и схватил ершика сзади, подавился, лопнул, тут и подох. А старуха девочку в целости доставила матери и отцу. Мать и отец обрадовались. Я там была, красной липовой ложкой поела. Там они и сегодня живут.

October 18, 2016 in 19:24 Nataly Krizhanovsky

• changed the text
  Ende oli ukk da akk. Ukol da akal oli üks\' tütär. Nece ukk kävel’ püumaha Änižele, kalad samha. Koumekime vott kävi. Nece ukk zavodi Änižes d\'odad'oda. Dei, dei, händast barbas tabaz’. Ukk sanž: - Pästa. – En pästa, sanub, – mii om armhemb, ka anda milei. – Tütren andan, pästa tütres. Händast bardan i päst’. Ukk tuli kodihe pahiš meliš. Akale ei sanunu nimida, tütrele nimida. Söd\'heSöd'he, d\'od\'hed'od'he dai magatta verd\'heverd'he. Kuulišt’, ka d\'od'o kolotiže. Nece akk tahtel’ mända, ka ukk iče i mäni. - Iče män, ala mä sina. Hän küzį: - Ken om? – Sul\'nuSul'nu anda! – Eilä völ rot’t\'udt'ud, home-ehtan tulgat. Nece ukk i sanub tütrele i akale: - Koumekime vott kävelin Änižele, sugašt’ da zerklošt’ en unohtanu, a nuguni unohtin. Nugudi mä sina, tütär, otmaha sugašt’ da zerklošt’ Änižrandaižele. Nece tütär läks’ sugašt’ da zerklošt’ otmaha. Mäni ka, mäni ka, mäni ka – pertiine tuli. – Pertiine, pertiine, päivhapei licom, minuhupei pordheižin. Pertiine azotihe. Mäni pertiižehe, ka siga jagi-babb ištub päčil. – Fu, fu, fu, en nähnu nikonz ruskijad henged. Ruskii heng tuli. Sön, sön, sön. – Hilläšti, babuško, ed ehtnu sötta sina mindei, ni d\'ottad'otta, a ehtid straščaida. Iče jagi-babb päčil ištub, leden nenal härkičob. Hän sigapei laskihe, necen neičukaižen söt\'t\söt't'-d\'ot\'t\d'ot't'. – Ed mäne sugašt’ da zerklošt’ otmaha, mäd vedehiižele tütreks. Mäne, minun sizar’ völ opendab. Mäne edeleze dorogad möto. Nece neičukaine möst mäni ka mäni, möst tulob pertiine, möst punoze ka. – Pertiine, pertiine, päivhapei licom, minuhupei porthil. Pertiine azotihe. Siga ištub möst päčil kaikiš atamanša vanhemb. Möst: – Fu, fu, fu, en nähnu nikonz ruskijad henged, ruskii heng tuli, sön, sön, sön. – Hilläšti, babuško, ed ehtnu sötta-dötta sina mindei, a ehtid straščaida. Söt\'tSöt't’-d\'ot\'td'ot't’ händast, neičukaižele käs’k sätaze. Iče ladi reguden, regudehe pani ol\'gtukįiženol'gtukįižen. Neičukaižen pani ol\'gtukįiženol'gtukįižen keskhe, nu dei neičukaiženke lähttihe. Hän neičukaižen vedab. Mödha d\'okstazed'okstaze vedehiižed babale da neičukaižele. Üks’ tegihe papižeks, toine cerkvaižeks. Vedehiižed heid kükstihe. – Papiine da cerkvaine, etįk nähtud keda naku proittes? – Mö d\'od'o naku sada vott eläm, ka nikeda em nähtud. Nene vedehiižed perdihe tagaze kodihe. Siga tuld\'hetuld'he vedehiižed kodihe ka sanutaze: – Et södud, hö old\'heold'he. Nene vedehiižed möst tagaze mänd\'hemänd'he. Nene babei da neičukaine tegihe üks’ därvhudeks, toine dö\'oršudeksdö'oršudeks. Nene vedehiižed tuld’he möst sihe. – Etįk nähtud keda proittes naku? – Em nähtud. Nece vedehiine i döškanz\', kaiken därvhuden i dei. D\'oršineD'oršine i däi hipmaha kuivale male. – D\'oršD'orš, d\'oršd'orš, tule päin. – En tule päin, ota perskin. Nece vedehiine perskin händast i ot\'tot't’. Vedehiine i kišken’ kaik i sdohni sihe. Nece babei da neičukaine kodihe i lähttihe, v celosti i toi mamale i bat\'alebat'ale. Mamm i bat\'tbat't’ ihastut\'heihastut'he. Mina olin siga satmas, russtal lipovijal luzikal sein. Eletaze täambei.