Кибирь Василий
Родники
Russian
Между тем солнце забирается все выше в небо. Роса испаряется, трава становится как стальная. Дальше косить — только косу забивать. Отец останавливается и оглядывает скошенное место — порядочный кус. Смотрит, прищурясь на небо — оно бесконечно голубое и чистое. Медленно наклоняясь, берт пучок травы и вытирает косу. Идет, широко шагая через валки, к стану. Вешает косу на сучок ели, берет чайник и направляется к берегу.
— Зачерпни воды там, повыше, — говорит он, устало улыбаясь, и забредает в воду прямо в одежде — рубаха в больших темных пятнах пота.
— Эх-ха! — кричит он, окунаясь у противоположного берега, круги разбегаются по всей невеликой ширине речки. Вынырнув, отец плывет резкими саженками, поворачивая с каждым взмахом рук голову то на одну, то на другую сторону. Впрочем, особо плыть тут некуда, скоро он выбирается на берег весь в ручьях воды, как водяной. Разводя костер, учит сына:
—Надери чуток бересты. Так, давай сюды. Спичку зажигать надо вот эдак — от ветра прячь... во. Хвороста сухого, а теперь дровец посерьезней, но, молодец!
Сын потеет от усердия, помогая отцу раздувать костер. Бледное в солнечном свете пламя быстро схватывает хворост и сучья потолще, лижет закоптелые бока чайника.
— Отец развешивает на ветках штаны и рубаху и сидит теперь в черных сатиновых трусах. Торс у него медно-красный, а ноги белые. Он из крестьян, а крестьяне ведь загорать не умеют. Если и раздеваются в поле, только по пояс. Родион подает из шалаша провизию. Из брезентового, солдатского еще мешка появляется банка тушенки, хлеб, масло, чай. Самодельный финский нож легко, как бумагу, вспарывает жесть. Поставив тушенку на угли, заваривают чай. Тянет вкусным запахом подогреваемого мяса. Матово-белый жир тает и аппетитно шипит, впитываясь в кусочки мяса, делается прозрачным, как вода.
Просыпается голод, под ложечкой сильно сосет. Родион сглатывает слюну, но терпит, глядя на отца, который неторопливо режет хлеб. Нарезая хлеб, отец учит: "Буханку у груди держать нельзя, можно легко пораниться, а вот так, положа на стол, — милое дело". Есть у отца тут и стол — выстружная плашка, покрытая белой чистой тряпицей.
— Бери,— говорит отец, пододвигая к сыну тушенку и хлеб,— наворачивай. Родька, не удержавшись, забыв степенность, набивает полный рот хлебом так, что не может откусить стебелек зеленого лука.
— Не подавись смотри! — смеется отец. Сам он есть не торопится. Вначале наливает себе чай в зеленую эмалированную кружку, бросает туда серый булыжник крупноколотого сахара, медленно мешает березовой ве- точкой. Сильно дует в кружку, так, что волны чая выплескиваются наружу, осторожно, одними губами втягивает в себя горячий напиток. Между глотками отец ставит кружку на землю, внимательно вглядывается куда-то вдаль, за речку.
— Родион тоже смотрит туда, но ничего не видит, кроме такого же луга, как здесь, и темнеющей опушки леса.
— Ничего не скажешь, — задумчиво начинает отец, — вода здесь чистая. Но вот у нас в Слепневе было три родника. Вот где вода, доложу я тебе! Да что — было, — спохватывается отец, — они и сейчас есть, должны быть. Вот поедем в Вологду, я тебя сведу к ним обязательно, попробуешь воду ту. Ведь в старинные времена ходили к тем родникам просто так— воду послушать по вечерам. И я ведь тоже, бывало, ходил, мальчонком еще. Мой отец, а твой дедко Осип перед мобилизацией прощался с ними, да и не он один.
— Пап, а ты тогда такой же, как я, был, да?
— Да нет, побольше, конешно.
— А когда мы туда поедем-то? Ты все обещаешь, обещаешь.
— Сам видишь — хозяйство. Следующим летом свожу. Перед школой.
— Смотри не обмани.
— Но!
— Допив остывший чай, отец достает какие-то незнакомые, красные, крупно-глянцевитые плоды.
— Ешь, брат, это, вишь, помидоры. Очень полезные для организма витамины! Мы с матерью твоей, когда еще познакомились только, увидели их на базаре — дай, думаем, попробуем. Стали есть — не понравилось.
— Отдали какому-то мужику за так. А оказывается, их с солью и хлебом надо есть, — крутит он головой, — вот темнота были, из деревни оба, что она, что я — два сапога пара. Да-а...
— Скользкие они больно.
— Но!
— Не хочется что-то.
— Ешь, дуралей, польза организму, говорю. А то смотри — вырастешь хиляком, в армию не возьмут.
— Да я уже наелся, — хлопает себя по животу Родион, — аж спать захотелось.
— Ну, что ж, полезай в шалаш, — разрешает отец. Он укрывает сыну ноги своим пиджаком и идет шевелить сено.