Кибирь Василий
Дождались!
Russian
Долгожданное лето наступило. Первое дуновение ветра странствий Родион ощутил, когда отец однажды вернулся с работы и вынул из кармана толстую пачку крупных помятых кредиток. - Сколько денег, - довольно заулыбалась мать, принимая их от отца, улыбающегося сдержанно, но непреклонно. - Ну, мать, - сказал он, ставя на стол сразу две поллитровки, - я уже с шофером договорился - сегодня и поедем. - Перед дорогой-то не много ли? - заикнулась она. - Фисенковых пригласил, твоя Голубенко придет, опять же - шофер. Мало бы не было, - примирительно возразил отец. - Хватит, хватит, а то деньги дорогой выронишь, не доедете совсем! Ладно, мать, не шуми - доедем. Я ведь не один, я с сыном еду. Слышишь, что ли? - Слышу, слышу. Родион ликовал, но сдерживался, боясь отказа в самую решительную минуту. Взрослые уже обманывали его, и хотя такого коварства ждать вроде бы и нельзя было, да ведь кто их знает, лучше держать ухо востро и быть тише воды и ниже травы. Второй порыв пахнул в лицо, когда под окном загудела машина и все начали выбираться из-за стола. Он оробел и все молчал, не отходя от отца ни на шаг. Говорливой гурьбой гости вышли на улицу, провожая их. Отец был на редкость веселый и добродушный. - Мотри, не загуляй там, - волновалась мать, - Родька, мотри там за отцом-то! - Лишь бы ты, Анюта, не загуляла без нас! - смеялся отец. - Но! Мотри у меня! - Мотри и ты. Отъезжающих к поезду собралось человек пять. Пренебрегая скамейками, все они толпились в передней части кузова, держась за борта. - Гони с ветерком! - кричали они шоферу. Сильно хлопнув дверцей, тот включил зажигание и тронул с места - мотор завелся сразу, словно ждал. Что-то кричали провожающие, мать размахивала рукой, указывая другой на пазуху, - береги, мол, деньги! Отец весело мотал головой и горланил: "Ехали с орехами!.." Поселок будто смыло волной встречного ветра, замелькали обочь де-ревья, грустные головы иван-чая слились в пеструю полосу. Лесная дорога текла с холма на холм. Полуторка то летела со спуска, гремя и звеня всеми частями, то еще ползла наверх. Казалось тогда, что мотор вот-вот заглохнет, но машина с натугой подтягивала к себе гребень подъема, пре-одолевала его и катила все дальше и дальше. Обещанная отцом земля, чудилось, тронулась с места и начала медленно наплывать, приближаясь к мальчику. Это чувство не оставляло его теперь, усиливаясь по мере отдаления от дома. На железнодорожной станции он окончательно поверил в отъезд. Лесная дорога ненадежна, машина могла поломаться на любом ее изгибе. Но тут, когда мимо, сотрясая землю чугунной поступью, прошел черный великан-паровоз, пыхтя от избытка силы, ведя за собой целый поселок веселых зеленых домиков на колесах, - тут сомнений быть не могло. Эта махина явно не может сломаться, да и дорога выстлана ровными железными брусьями - кати себе и кати. Хорошо! Внутри домика на колесах оказались деревянные скамейки и маленькие столики у окон. Мальчик жадно прилип к окну, высматривая - скоро ли появится Город. Он нигде еще не бывал, и все слышанное о Городе казалось удивительной сказкой. Говорили, например, что вся земля в Городе покрыта каким-то "асвальтом", чем-то вроде льда, чтобы удобнее было ходить и ездить. Рассказывали даже, что по этому "асвальту" катаются на особых коньках с колесиками. Разыгрывали небось! Это уж ясно, что коньки должны скользить, а не катиться. А дальше и того лучше. Из Города в Вологду нужно плыть по морю на пароходе. Море называется коротко и нежно - Онего. Пароход весь из железа, а на воде не тонет - этого уж никто не смог объяснить. Город превзошел все ожидания. Уже на перроне Родион увидел, что "асвальт" тут действительно есть. Многолюдье было невероятным. Как и рассказывали, все куда-то торопились, толкались, не замечая друг друга. Никто ни с кем не здоровался, да и где там - экая толпа! - Пап, а пап, они что, тоже все в отпуску? - удивился Родион. Но отцу было сейчас не до него. Он всматривался куда-то, потом ускорил шаги: "Вон наша остановка, пойдем скорее!" Они остановились на краю большой, круглой площади, по которой катили легковые машины, одна красивее другой. - А чего мы стоим? - Родион дернул отца за руку. - Пешком далековато будет, сейчас наш автобус подойдет. - Что это? - А вон он идет. К толпе подкатил вагончик на толстых автомобильных колесах. Сиденья оказались мягкими, как подушки на пружинах. Пробуя, Родион несколько раз подпрыгнул на сиденье, но отец осадил его строгим взглядом. Нельзя так нельзя, можно дождаться, когда автобус поедет и сам будет раскачиваться, и тогда уж подпрыгнуть по его вине. Но не успел он насладиться этим замечательным сооружением, как отец окликнул от двери: - Нам выходить, не останься тут. Вологодская бабушка жила в той части Города, где дома нормальной величины, хотя улица по-городскому покрыта "асвальтом", а под окнами грядками высажены цветы, чего не водилось у них в поселке. Дверь отворила маленькая, сухая старушка с круглым, улыбчивым лицом и лучистыми глазами. - Что, Родя-батюшка, - обратилась она к внуку, улыбаясь, - устал, поди, с дороги-то? Словно теплая волна окатила его. Дома-то его все больше Вологдой или цыганенком кликали. Прозвище отпало, как короста, смытая этой волной. Обретение своего имени снова подтверждало приближение той чудесной страны, куда вез его отец. Да и отец весь как-то подобрел, исчезла его всегдашняя скованность - обычное следствие сильной близорукости, готовность к немедленному отпору. Чмокнув Родиона, бабушка обняла отца, называя и его ласково батюшкой. - Проходите-ка, проходите, гости дорогие! Прошли в крохотную комнату, выходящую единственным окном в разросшийся, старый куст крыжовника. - Не хлопочи, не хлопочи, - успокаивал отец бабушку, но она уже собирала на стол, словно и не слыша его слов. Бабушка смешно цокала и произносила иногда незнакомые слова, но их смысл легко угадывался из разговора. - Ты, батюшка, смотри там, на пароходе-то за мальчиком, чтобы он ногами за борт не слягал, оборони Христос! - говорила бабушка своим певучим голосом, вся лучась и улыбаясь. Замечая в то же время, что внук уже съел суп, обращалась к нему: - Возьми, Родя-батюшка, киселя на сверхосытку выпей. Да ягод поди тамотко пощипли, - указала сухой ру-кой за окно. Пришли дядья, двое, и тетка. Все красивые, говорливые. Дядя-крановщик грубовато шутил, дядя-учитель весело смеялся, а тетя-студентка не-жно заливалась краской смущения. Все они спрашивали Родиона, когда он пойдет в школу и кем станет, когда вырастет большим. Он этого еще не знал и в ответ только молчал и внимательно разглядывал их. Больше всех ему все-таки понравилась бабушка. Она ничего не выспрашивала про неведомое будущее, сидела себе на сундуке, держа в темных руках белые, словно речная пена, кружева. У нее по всей комнате струились такие кружева, облаком овевая портрет деда, который не вернулся с войны. - Дядьев твоих и тетку твой батька ведь подымал, за отца им стал, -рассказывает бабушка, - Володенька мал был, болеть стал, голодали сильно, пришлось в приют отдать. А отец твой вернулся с воины, дак и это... - Странные перерывы в бабкином разговоре не мешают, а даже помогают слушать и понимать. "Выходит, в той стороне тоже плохо живали", - соображает Родька. - Бабушка, а это чей дедушко? - Родион давно присматривается к потемневшему портрету, нарисованному на небольшой досочке. - Цо ты! Цо ты, внуцек! - заволновалась бабушка. - Грех-то какой! Это не дедушко, а отец наш - бог! - А, знаю, к нам зимой бог на санях приезжал, детей крестить, а я креститься не захотел, я уж теперь не маленький. - Так это же священник-батюшка был! - засмеялась заливчато бабушка, но тут же спохватилась, перекрестила рот и забормотала, глядя на икону: "Прости, Господи, раба твоего, Родиона, по малости не знает, что говорит". Родион с удивлением наблюдал, как бабушка разговаривает с доской. Неизвестно, чем бы окончился их разговор. В это время в коридоре, гром-ко топая, засмеялись. Пришли дядья с отцом. Они были на пристани и купили билеты на пароход. - Телеграмму-то дали Агриппине? - поинтересовалась бабушка. - Сразу и дали, как только билеты взяли. Отец довольно улыбается. Его загорелое лицо очень помолодело, словно освещаемое улыбками младших братьев и сестры. Светло-кофейный новый костюм "городского" покроя ловко сидит на его плечистой фигуре. - Ты, батюшка, второй раз хоть не женись там, в Вологде-то, - любуется им бабушка. - Что ты, мам, - четвертый десяток уже разменял, - солидно усмехается отец. - Пора уж и собираться, - деловито заметил дядя Володя. - Так, так, - засуетилась бабушка, - присядемте на дорогу. Сели кто куда, притихли. Притих и Родька, оглядываясь на взрослых. Была какая-то торжественность в этом бытовом жесте, какое-то успокоение, настрой на дорогу, граница, после которой ты как 6ы уже и не здесь, а в другой, далекой стороне. Прощаться после минутного молчания и легче и понятней. Бабушка на пристань не пошла. Обняла еще раз обоих - спаси вас Христос! - и осталась на низеньком крылечке утирать глаза кончиком платка.