Анатолии Петухов 
        Сить - таинственная река
    
        Russian
    
      
        По сияющему лицу Сережки Гусь понял, что из путешествия друзья возвратились с интересными новостями. 
 — Давно меня ждешь? 
 — Не!Мы только что вернулись. Я забежал домой и сразу к тебе… Если бы ты знал, что мы видели!.. 
 — Ведь, наверно, расскажешь! — сказал Гусь спокойно, хотя слова Сережки заинтриговали его, и стал раздеваться. 
 Дарья, как всегда по возвращении сына с работы, тотчас налила в умывальник горячей воды. 
 — Понимаешь, пришли мы к шалашу, смотрим, а в Сити вода мутная-мутная! Палки плывут, бревна, какие-то сучья… — Витька и говорит: пойдем сразу вверх, посмотрим, что там такое делается… Километров шесть прошли, глядим, а там Сить с берега до берега деревьями да всяким мусором завалена. Вода так и бурлит! Мы стоим, ничего не понимаем! 
 — Да ты не тяни, рассказывай! — уже из-под умывальника поторопил Васька друга. 
 — Вот я и рассказываю по порядку… И на берегу везде сучья, деревья лежат. Толстущие осины чуть не до половины будто ножиком кто стругал. Тут Витька и догадался. Это, говорит, бобры плотину строят… 
 — Бобры-ы? Откуда они взялись? 
 — Во! Я то же Витьке сказал. А он и слушать не хочет. Надо, говорит, засаду сделать, подсмотреть, как тут они хозяйничают… В общем, выбрали мы место, засели. Двое суток дежурили. И точно! Я сам двух бобров видел. И Витька двух. Днем их будто и нету, а как вечер приходит, вот и начинается работа!.. Если бы ты видел, какие огромные осины они валят! Зубы у них как стамески! Сук в руку толщиной, а он два раза чиркнет — и готово!.. 
 — Обожди, обожди… — вдруг перебил его Васька и повернул изумленное лицо, с которого стекала мыльная пена. — Значит, бобры?.. Вот кто у нас сетку рвал!.. 
 — Точно! — воскликнул Сережка торжествующе. — Мы это тоже сразу сообразили. Такими зубами ему расстричь сетку — раз плюнуть! 
 Тем временем Дарья поспешно собирала ужин. Гусь сел к столу. 
 — Да, вы молодцы! Все тайны без меня разгадали… Но откуда бобры пришли? Ведь здесь их никогда раньше не было. 
 Сережка пожал плечами. 
 — Откуда-то пришли… А как они интересно плавают! Над водой только мордочка чуть-чуть видна… 
 В это время Дарья вышла в кухню. Сережка наклонился к Гусю и быстро шепнул:
 — Танька приехала! Тебя ждет! — И как ни в чем не бывало продолжал: — Плывет, плывет, а потом как ляпнет хвостом!.. Это они так ныряют… 
 Но Васька уже не слушал. Что-то дрогнуло у него в груди, и сердце забилось часто-часто, как тогда на Сити, у старой сосны… Мысли мешались: почему приехала Танька — не смогла поступить или ее отпустили до начала занятий? Как лучше встретиться с нею? Уйти после ужина с Сережкой к ним домой, раз она ждет? Но там, наверно, отец, мать, бабка… Нет, это невозможно! Надо придумать что-то другое… Хотя бы узнать, получила ли она письмо. Поручить это Сережке? Ему можно — не выдаст. А может, он уже знает?.. 
 Когда Сережка наконец умолк, Дарья спросила у сына:
 — Не слыхать, Вася, когда аванец-то вам давать будут? 
 — Не знаю. А что? 
 — Да, вишь ли, в сельпе хорошие костюмы есть, по сорок два рубля. Купить бы надо, а то в школу-то ходить не в чем. 
 — Надо — купим, — отозвался Гусь. — Те-то тридцать семь рублей еще не истратила? 
 — Что ты, что ты! — испугалась Дарья. — Я их не тронула. Как положил в шкаф, так и лежат. Раз уж сам заработал… 
 — Добавь пятерку да и купи!.. 
 Дарья сразу поднялась из-за стола. 
 — Ты чего? 
 — Дак в лавку-то. Ведь скоро закроют уж! 
 — Не к спеху. Завтра купишь. 
 — Нет уж! Ежели покупать, дак сегодня надо. Завтра, может, и костюма не останется. 
 Гусь промолчал: пожалуй, и кстати, если мать уйдет сейчас — можно будет Сережку расспросить… 
 Дарья взяла в шкафу деньги, накинула на голову выгоревший ситцевый платок. 
 — Боле-то ничего покупать не надо? 
 — Ничего. 
 О том, что денег у нее, кроме Васькиных, всего два рубля, она не сказала сыну: пятерку-то и у Пахомовых можно занять — не велик долг. 
 Как только мать вышла, Гусь спросил:
 — Не говорила Танька, получила мое письмо? 
 — Получила. 
 — А что сама не написала? 
 — Не знаю. Она в кино собирается. Велела тебе сказать. 
 — Что велела? 
 — Да сказать, что в кино пойдет и тебя дожидается. 
 — А-а… В училище-то поступила? 
 — Поступила. 
 Гусь закончил ужин, собрал посуду, вынес ее в кухню. 
 "Что, если в самом деле сходить в кино? — размышлял он. — Клуб, конечно, не подходящее место для встречи. Хорошо бы куда-нибудь уединиться. Может, после кино? Задержаться немножко у Танькиного дома, и никто ничего не заметит… Пожалуй, так и надо сделать". 
 — Тольку давно видел? — спросил он. 
 — А ну его! Он с отпускниками целые дни по лесу таскается — грибы ищут. А грибов-то нету — сухо, не растут. 
 Прибежала Дарья, взволнованная, довольная. 
 — Вот купила! — сказала она и положила на стол узел. — Сорок восьмой размер, третий рост. Ежели неладной, продавщица заменит. 
 Новый черный костюм показался Гусю таким нарядным, что и надевать его было страшно. 
 — Померь, померь! — настаивала Дарья. 
 — Ладно, потом, — отнекивался Гусь. — Я в кино хочу идти. 
 — Дак в костюме-то и иди, если ладной! — И Сережке: — Ты хоть похвастал, что Танька-то приехала? 
 — Я знаю! — буркнул Гусь. 
 Костюм пришелся впору, но идти в нем в кино Гусь не решился. Он надел свой старый латаный пиджачишко, который к тому же был заметно мал ему. Дарья запротестовала:
 — Чего ты в этаком страмиться пойдешь на люди? Поди ты в новом-то! 
 — В этом привычнее. 
 Дарья вздохнула. 
 Сережка и Гусь вышли на улицу. 
 — Кино-то хоть какое? — спросил Гусь. 
 — "Тихий Дон". Вторая серия. Сначала к нам зайдем, а потом уж в клуб. Время еще есть. 
 Гусь не возражал, но когда дошли до Сережкиного дома, заупрямился:
 — Не буду я заходить! Здесь обожду. 
 — Ты чего? Пойдем в избу-то! 
 — Сказано — не пойду! Ты ведь недолго? 
 — Ну как хочешь… 
 Сережка и Танька вышли скоро. Танька была одета нарядно: кремовая кофточка, черная юбка, бежевые сверкающие туфельки, а на плечах тонкая, будто паутинка, косыночка. Гусь сразу почувствовал, как нелепо будет выглядеть он в своей трепаной одежде рядом с такой красавицей. А Танька улыбалась. Сияющая, она сбежала с крылечка и протянула Гусю руку:
 — Ну, здравствуй! 
 Гусь заметил, что на них смотрят из окна шумилинского дома — кто смотрит, не разобрал, — и от этого растерялся еще больше. 
 — Ты хоть дай мне руку! — засмеялась Танька. 
 С отчаянной решимостью Гусь поднял на нее глаза и медленно, будто рука была чужая, пожал Танькину ладошку. Взгляды их встретились. И Гусю показалось, что Танька стала, еще красивее, в тысячу раз красивее и лучше! 
 — Ну, чего мы стоим? Пошли!.. 
 Гусь хотел идти с Сережкой, но Танька легонько оттолкнула брата и пошла в середине. Она была в отличном настроении, рассказывала, как поступила в училище, потом что-то спрашивала у Гуся, но он отвечал односложно и невпопад. 
 — Ты что сегодня такой? Наверно, сильно устал? — сочувственно спросила Танька и вдруг взяла Гуся и брата под руки. 
 Это легкое, неуловимое движение обожгло Гуся. Но он не нашел сил отвести Танькину руку и с трепетным страхом ждал, когда малолетки-ребятишки, которых так много на улице, крикнут вслед: "Жених да невеста!.." 
 Но ребятишки почтительно уступали им дорогу, и никто ничего не кричал. Так они дошли до клуба. 
 В кино Танька тоже пожелала сидеть между Гусем и братом. Она будто напоказ выставляла свою дружбу с Васькой и хотела, чтобы все видели, все знали: ее и Гуся связывает что-то очень большое и хорошее, чего нельзя стыдиться и чему можно лишь завидовать. 
 Кино Гусь почти не видел. Близость Таньки волновала его. Кроме того, Гусь боялся, что своим пиджаком запачкает рукав Танькиной кофточки. И он сидел не шевелясь. 
 Потом неожиданно Танькина рука легла на его руку, чуть-чуть сжала пальцы и замерла. Гусю сделалось жарко. Он повел глазами влево, потом вправо. От сердца отлегло: все были поглощены картиной и на них никто не смотрел. 
 После кино молодежь обычно оставалась на танцы до глубокой ночи. 
 — А ты не останешься? — спросила Танька, когда в зале включили свет и все задвигали скамейками. 
 — Нет, — ответил Гусь, и ему стало не по себе при одной мысли, что Танька останется здесь. 
 Но она сказала:
 — Пошли на улицу! 
 Так и сказала — не "домой", а "на улицу". 
 На крыльце стояли Витька, Толька с транзистором, Вовка Рябов и еще несколько подростков. 
 "Почему я их раньше, в зале, не заметил? — с тоской подумал Гусь. — Теперь от них не отвяжешься…" Пока здоровался со всеми за руку, Танька стояла рядом. Толька и Вовка сразу стали расспрашивать о приезде секретаря Семенова, но Витька с напускной серьезностью бесцеремонно осадил их:
 — Не задерживайте человека. Вы-то лоботрясничали, а он полсуток ломил!.. Ну, Вася, пока! 
 — Тань! Я тоже здесь останусь! — уже вслед Таньке и Гусю крикнул Сережка. 
 На улице парами и в одиночку расходились по деревне семейные люди; то тут, то там вспыхивали красные огоньки папирос. Танька взяла Гуся под руку и повела его не к дому, а в противоположную сторону. 
 — Ты куда это? 
 — Сходим на Сить… Знаешь, я по речке соскучилась… И еще — по тебе! — тихо добавила она и прислонилась к нему плечом. 
 — Кофточку замараешь, — предупредил Гусь. 
 — Наплевать!.. Знаешь, когда я получила твое письмо, я тысячу раз его перечитала! Не веришь? Я его наизусть помню. 
 — Чего же ответ не написала? 
 — Не знаю… Сначала хотела написать, а потом передумала. Разве в письме все скажешь?.. 
 Они вышли за деревню и побрели по тропке, по которой бегали на Сить купаться. 
 — Ты же собиралась идти в девятый? 
 — Собиралась. Думала, кончу десять и в медицинский пойду. А потом что-то засомневалась — вдруг не поступить, что тогда? Вот и решила в училище. Ведь после училища тоже можно в институт поступать. Еще легче… 
 — А я думал, что ты обиделась на меня и из-за этого… 
 — Конечно, обиделась! Мне Кайзера не меньше твоего жалко было. 
 — Я знаю… 
 В тусклом свете ущербленной луны серебрилась Сить. На перекате, ниже омута, она плескалась и шумела, а дальше опять текла тихо, умиротворенная и спокойная. 
 — Мы больше никогда не будем ссориться, правда? — чуть слышно сказала Танька. — Никогда! — повторила она убежденно. — Я очень часто вспоминала тебя, вспоминала, как прибежала тогда к тебе на Сить и даже не догадалась ничего принести. И Семениху вспоминала… В городе хорошо, но там везде камень, асфальт. В парк мы ходили с девочками, так и кусты-то там подстриженные, какие-то не настоящие. Посмотришь — вроде бы красиво, а вспомнишь Сить, наши леса, где столько птиц, где все так естественно, — и становится грустно. Я ехала сюда как на праздник. Представляешь, в Сити выкупалась! Одна! Купаюсь и боюсь: вдруг кто-нибудь придет и унесет одежду. Глупо, правда? — Танька рассмеялась. 
 Гусь слушал ее затаив дыхание. Он снова и снова убеждался в том, что Танька не такая, как другие девчонки, и говорит она как-то складно, красиво говорит, и голос у нее такой мягкий и нежный — только ее и слушал бы! 
 О городе Танька рассказывала много, увлеченно, но Гусь чуял, что в этом красивом и большом городе Танька тосковала по родной деревне, что к городу она еще не привыкла. И привыкнет ли? И он думал о том, как бы мягче, понятнее сказать Таньке о своих новых мыслях и чувствах, которые впервые растревожили его во время ночевки на Пайтовом озере, а потом не дали сомкнуть глаз на Сити, в шалаше. Как сказать, что очень не легко ему будет покинуть родную деревню? Да и надо ли покидать? Живет же Прокатов в Семенихе! Хороший человек, мастер на все руки — и жизнью доволен… Как объяснить Таньке, что он чувствует неведомую, но властную силу, которая день ото дня все более крепко связывает его с деревенькой, где прошло детство, с полями, на которых он убирает хлеб, с лесом, где они вместе собирали грибы и морошку? 
 — Ты о чем задумался? — вдруг спросила Танька. 
 — Да так… Витька-то Пахомов сколько жил в городе и не привык. В деревне хочет остаться… 
 — Насовсем? 
 — Насовсем. Охотиться, говорит, буду, рыбу ловить, работать. 
 — А работать в колхозе? 
 — Наверно. Где же еще! Мы с ним ружья хотим купить. А ему отец и щенка обещал… 
 Танька внимательно взглянула на Ваську:
 — И ты будешь охотиться? 
 — Конечно! 
 — А как же город? — Голос Таньки дрогнул. 
 Вот тут бы и сказать Гусю, о чем он думал, открыть бы Таньке свою душу! Так нет, не решился, испугался, что она не поймет, и слова застряли в горле. С напускной беспечностью Гусь ответил: 
 — Так ведь впереди еще целый год! 
 — Да… Верно, целый год!.. К тому времени я кончу первый курс. Ты приедешь в город, и мы будем встречаться часто-часто. Каждый день! Правда? 
 Гусь только головой кивнул. 
 Они долго бродили по тропке, проложенной вдоль берега Сити, вспоминали школьных товарищей, Кайзера. Потом Гусь рассказывал о Пайтовом озере, о Прокатове, о своей работе. Танька не перебивала его, ничего не спрашивала и лишь плотней прижималась к нему плечом: от реки тянуло прохладой. 
 — Ты озябла! — наконец догадался он. 
 — Ничего… 
 — Вернемся. Простудишься… 
 Когда они вошли в деревню, почти все огни были потушены, лишь в клубе да у Шумилиных светились окна. 
 — Наши не спят. Меня ждут,  — сказала Танька. 
 — А ты не боишься, что тебя будут ругать? 
 — За что? 
 — Да вот, что ты… со мной. 
 — Глупости!.. Между прочим, папа не раз говорил маме, что, когда ты перемелешься, из тебя выйдет настоящий человек… 
 — Это как — перемелюсь? 
 Танька пожала плечами. 
 — Наверно, он имел в виду твои похождения… Он и Сережку никогда не ругал, что с тобой водится. А вообще-то я и не боюсь! Вон девчонки, которые вместе со мной поступали, сразу на танцы стали бегать, с городскими парнями перезнакомились… 
 — И ты ходила на танцы? 
 Танька уловила в голосе Васьки нотку ревности и ответила:
 — Нет. Но если бы не получила от тебя письма, пошла бы, — и искоса лукаво взглянула на Гуся. 
 Брови у Васьки сдвинулись, он насупился и очень серьезно сказал:
 — Нет, ты лучше не ходи. Там ты одна. Обидят — и заступиться некому… 
 Танька молчала. Ну куда она пойдет без него, зачем? И танцы ей не нужны, и городские парни тоже, когда в Семенихе живет он, Васька Гусев. Ведь и в училище-то она поступила из-за него: побоялась, что уедет Васька после школы в город и завлечет там его какая-нибудь девчонка!.. Но сейчас она ничего этого не сказала. Просто подала Ваське руку и нежно, с грустью произнесла:
 — Ну что же, до завтра? 
 Он не посмел ее задерживать. 
 — До завтра… Ты не обиделась на меня? 
 — За что? 
 — Не знаю… Так. 
 — Ну что ты! — Она вырвала свою руку и вбежала на крыльцо. — До завтра!..