Texts

Kolme elähtynytty mužikkoo lämmäl kezäillal istuttih skamnizel, vedeltih savuzii, pagin ei virinnyh.
Kovaeenine paččahan pies igävil eenel pagizi jygies elokses loittozes Kongos. Jalgumeeččy maččussah aigoo vie kogonaine čuassu. Kyleiči suurenmoizesti höntysti kyläkarju, Makar paimoi kunnivoittavasti nostaldi šliäpän, luodi tervehyön mužikoin kel. Hyö vaikkane nytkättih vastah piälöi, otettih vie dubakkazet. Vastahpäi nurmušal juoksi nuorižojoukkone, ruttozeh kabrasti lehmien piiruazet, ottavui laptuh kižuamah. Enzimäzenny ei voinnuh kestee Lendijev Ignat:
- Vasili Zaharovič, tarattazit midätahto omassas šouferin ozah näh. Kerras yhtyi paginah Fjodor Mekkijev, tunnettu kyläs suul soittai.
- Parembi olis, ku pagizizit Ivan Ivanovičah näh. Vasilien silmis läimähtettihes viizahat tuluot, sai ellendee, ku tädä häi vuotti kaiken illan.
- Sillos minä ruavoin polutorkal, mašinaine oli vahnu, kabinaine fanierahine, laudukuuzovu. Vedelin konzu midä käskiettih, toiči syömisty, toiči halgoo, konzugo virgumiehii rajonan keskukseh. Sil kerduo vein rajonan arhiivah dokumentat. Annoin gruuzun, čökkälehtin varastol, otin kaksi puččii soljarkoo da ajan raispolkoman pihah. Siepäi tulou Ivan Ivanovič, ku putin piämies: šlieppy pies, nen'al očkat, kalglas rippuu galstukki, pindžäkon kormanispäi karandyšat nävytäh, a käis – nahkahine portfeli. Istavui kabinah, hiet očas galstukil pyhkäldi, portfelin painoi rindoo vaste.
- Ajammo kodih, Vas'a, - vaiku sen sanoi. Ajammo, roih räkembi, motor hiilduu, kolme kerdoo seizattelimmos radiatorah vetty ližeemäh. Vaiku heittyimmö seiččekerroksizes mäis, ga työ tiijättö ne seičče alamägei jyrkien mutkienkel, ku sil tagoopäi kuului vuottamattah pamahtus da mašin kaldavui oigiel puolel. Heityin kabinkas, mugai on, ratas räjähtännyh. Nouzin kuzovah ottamah vararatastu, ga se on jeenyh puččiloin ool, yksin sidä et ota. Kučun abuh Ivan Ivanovičoo, händy ei kuulu. Avuoldin kabinan veriezen, istuimel vaiku hänen šlieppy da čuurujuomal jället kylähpäi. Pidi higoilla yksinäh. Vaihtoin rattahan, ajan. Kačon, ga kilmotrin nel'l'an pees juoksoo Ivan Ivanovič, galstukki kaglas ku flagu liehuu, portfeli rindoo vaste painoo. Ajoin rinnal, annoin ienimerkin. Minun ku nägi, yrrästih vie raviembi juoksemah. Kirrun ikkunah:
- Ivan Ivanovič, sinä hos šlieppy ota, eiga pal'l'ahan pielakan kylmätät. Sid häi seizatui, kolme kerdoo risti silmät, nouzi kabinah da sanoo:
- Vas'ka, kuibo sinä piezit ? Mašinah häi käzin tuldih. Sinähäi olet tavalline šouferi, a minä – valdumies. Kuulit, kui mašinah ammuttih.
- A niken ei ambunuh. Se minul ratas oli moine, ku sinun plieššupie, se räkel i halgei.
Sobužu horhotus rajahtih kyläs, Fjodor nagrandoo skamnilpäi pakui, polvet leugah painoi, heinikös viruttelih. Sil aigoo nurmuššuo vastupiedy taloizispäi hypähtäh pieni tanakku starikkane. Kirzusumakine käis, pees - muršittu šlieppy, maikan peel vieldetyn pindžäkon rinnas ruskiel emualil läpettäi gvardien rindumerkki. Fjodor, jo mool istavunnuh, kirguu:
- Ivan Ivanovič, konzubo sinuu gvardieh hyväksyttih. Sinähäi partizannnu olit?
Vastavustu ei kuulu. Fjodor yksikai ei alevu:
- Ivan Ivanovič, kielasta midä tahto, a muite myö igäväh kuolemmo.
- Teil, joute olijoil olis vai šokkii pestä, a sidä etto tijä, ku kalmužiman taguo suoh Joninoin lehmy uppoi. Minun poijat koitellah sidä nuoril vedee, minägi juoksen heidy auttamah. Mužikat kerras yrrästettihes veteruanan peräh nuorižo lykkäi laptupualikat da hyppäi heil peräh. Puodis siiriči juostes starikku muutti matkusuunnan da hypähtih pordahil.
- Ivan Ivanovič. Kuunebo sinä?
- Da Marja Ivanovna lämmitti kylyzen, pidäs pikkaraine ostoo.
- Ga kusbo on lehmy?
- A lehmy lähti gvardieh piezemäh...
Tämän sanottuu Ivan Ivanovič peityi puodin verielöin tuokse.
Kodvane mužikat kačottih tyhjih pordahih, a sit ku käskys kiänäldyttih da alah kaččojen lähtiettih hižizemäh nurmušahpäi.
- Uvvessah minun muanitti vanhu kielasmokki, paistah häi karjalazet, ku kerran kielastannet - tostu kerduo jo ei uskota.
- Vie hyö sanotah, muga tolkutoi ei malta kielastella, -ližäi Vasili i hänen silmis uvvessah läpähtettihes viizahat kybenyöt. A kyläpihal tävvel voimal kuului kovaienizespäi jalgumeeččymaršši.

Теплым летним вечером три пожилых мужика сидели на скамейке, дымили папиросами, беседа не клеилась. Громкоговоритель со столба тоскливым голосом говорил о тяжелой жизни в далекой стране Конго. До футбольного матча еще целый час. Мимо величественно прошествовало деревенское стадо, пастух Макар, уважительно сняв шляпу, поздоровался с мужиками. Они, молча, качнув головами в ответ, достали еще по папироске. На поляну напротив высыпала молодежь, быстро убрав коровьи лепешки, принялась играть в лапту. Первым не выдержал Лендиев Игнат:
- Василий Захарович, расскажи что-нибудь про свою шоферскую жизнь.
К разговору тут же подключился Федор Меккиев, известный в деревне шутник и балагур:
- Лучше, Захарыч, расскажи про Ивана Ивановича.
В глазах Василия сверкнули лукавые огоньки, было понятно, что этой просьбы он ждал весь вечер.
- Работал я тогда на полуторке, машина старенькая, кабина фанерная, кузов дощатый. Возил что прикажут, то продукты, то дрова, а то начальство в районный центр. В тот день отвез я в район архивные документы. Сдал груз, заехал на базу загрузил две бочки солярки и подъезжаю к райисполкому. Из дверей выходит Иван Иванович, ни дать ни взять начальник. На голове шляпа, на носу очки, на шее галстук из кармана пиджака карандаши торчат, в руках кожаный портфель. Сел в кабину, пот с лица галстуком вытер, портфель к груди прижал.
- Поехали домой, Вася – только и сказал. Едем, а день все жарче, мотор греется, трижды останавливался воду в радиатор долить. Только спустились с горы-семиэтажки, да вы знаете эти семь спусков с крутыми поворотами, как вдруг сзади резкий грохот и правый борт осел. Вышел, так и есть колесо на выстрел. Полез в кузов за запаской, а ее бочками придавило, одному не вытащить. Зову Ивана Ивановича, тишина. Открыл кабину, на сиденье только его шляпа лежит да на дорожном песке следы в сторону деревни ведут. Пришлось одному попотеть. Заменил колесо, еду. Через четыре километра смотрю, бежит Иван Иванович, галстук на шее как флаг на древке развевается, портфель к груди прижат. Поравнялся с ним, сигналю, он меня увидел, еще быстрее припустил. Кричу в окно:
- Иван Иванович, ты хоть шляпу забери, а то лысину застудишь.
Тут он остановился, перекрестился трижды, залез в кабину и говорит:
- Васька, как ты выкрутился? Ведь нападение на машину было. Ты-то простой шофер, а я государственный человек. Слышал, как по машине стреляли.
- Никто не стрелял. Это у меня колесо, как твоя голова лысое, вот оно от жары и лопнуло.
Дружный хохот прокатился над деревней, Федор от смеха со скамейки свалился, коленки к подбородку прижал, по траве катается. В это время из-за дома, напротив, на поляну выскакивает невысокого роста коренастый старичок. В руке кирзовая сумка, на голове мятая шляпа, на лацкане одетого поверх майки пиджака, красной эмалью поблескивает гвардейский значок. Федор, усевшись на земле, кричит ему:
- Иван Иванович, когда тебя в гвардию приняли, ты же в партизанах воевал?
В ответ молчание. Федор не унимается:
- Иван Иванович соври чего-нибудь, а то видишь, со скуки умираем.
- Вам бы только зубоскалить бездельникам, а того не ведаете, что за кладбищем в болоте корова Иониных провалилась. Мои сыновья веревками ее тянут, вот и я бегу им помогать.
Мужики тут же кинулись за ветераном, молодежь, побросав биты, следом за ними. Пробегая мимо магазина, старик изменил направление движения и с легкостью забежал на его крыльцо.
- Иван Иванович, ты куда?
- Да вот Марья Ивановна баньку стопила, надо бы маленькую купить.
- Так, где же корова?
- А корова в гвардию ушла поступать…
С этими словами Иван Иванович скрылся за дверями магазина. Пару минут мужики молча смотрели на опустевшее крыльцо, затем как по команде развернулись и, опустив головы, побрели на поляну. Федор охрипшим вдруг голосом произнес:
- Опять провел меня старый обманщик, ведь говорят же карелы что стоит один раз соврать, второй раз уже не поверят.
- Они еще говорят, что глупый лгать не умеет.
Добавил Василий, в его глазах опять засверкали озорные огоньки. А над деревней во всю мощь громкоговорителя звучал