Texts

Return to review | Return to list

Sit' - sarnaline jogi

history

September 29, 2025 in 00:56 Ирина Сотникова

• changed the text of the translation
  Можно было подумать, что Танька стояла в сенях: | она появилась на пороге, едва Дарья с корзиной белья вышла из дому. — Ты бы хоть помог матери белье нести. — Так я же тебя ждал! — Ждал…Иди догоняй, а я уж посижу… Гусь догнал мать у скотного двора. — Давай помогу! ^ — и взялся за ручку корзины. — Что ты, что ты! Унесу я… Беги домой, беги!.. Но Гусь все-таки взял корзину и широким шагом стал спускаться к реке. Мать едва успевала за ним. — Деньги-то, поди, все истратил? — спросила она. — Все. ^ Четыре рубля осталось. Дарья вздохнула. Ей казалось, что сын совсем напрасно купил ружье. Ну когда он будет ходить с ним? А деньги… — Дак еще-то дадут сколько? ^ Аль нет? ^ — решилась спросить Дарья. — А как же! ^ Аванс за полмесяца. А мы еще девять дней работали… Да и премии будут… — Хорошо бы так-то! Ведь одёжи надо купить… Ты уж больше-то зря не трать, как получишь. — Разве я зря тратил? — удивился Гусь. — Да нет… Наперед говорю… А чего же, раз ружье надо — сам заработал… — Сколько еще получу, все тебе отдам. — Ну и ладно! — успокоилась Дарья. Они дошли до реки. Гусь положил корзину на камень, сказал: — Когда выполощешь, встречу. — Ой, полно не дело-то говорить! ^ Будто белье не нашивала. ^ Сама принесу!.. Танька сидела у окна. Гусь сел к столу и только теперь заметил, что Танька не в духе. Она не мигая смотрела на свои ноги, а черные брови ее были сердито сдвинуты. — Ты завтра едешь? ^ — спросил Гусь, хотя отлично знал, что она едет именно завтра, но спросил потому, что надо было что-то сказать. — Дура я, | сегодня надо было уехать! — Почему? ^ — встревожился Гусь. — Потому что ты обманываешь меня! ^ — Зеленоватые Танькины глаза сверкнули холодно. — Я обманываю?! — Не я же! — Ты говори толком. В чем я тебя обманул? Когда? Он смотрел ей в глаза, но Танька не отвела взгляда. — Ты помнишь, | что мне обещал? Куда ты собирался после восьмого класса?.. — Ну и что? ^ — уже не так уверенно спросил Васька: | он начал догадываться, в чем дело. — Сегодня был у нас Пахомов, и я слышала их разговор с отцом. И теперь я знаю, что у тебя на уме… — Понимаешь, Таня, я тогда еще хотел с тобой поговорить… Но она не слушала его. — А я-то верила тебе, надеялась, что мы будем встречаться… — Таня, послушай!.. — Чего слушать, чего? «Из него толковый комбайнер выйдет»!.. ^ — повторила она слова то ли отца, то ли Пахомова. — Да если бы ты думал обо мне, ты бы на комбайн не пошел! — Между прочим, это главная работа, поняла? | — повторил он слова Прокатова. — Эх, ты!.. — горько вздохнула Танька. — Неужели ты не знаешь, что и в училище-то я из-за тебя пошла? Думала, год проучусь, а потом ты приедешь… — Таня, я этого не знал! — «Не знал»… ^ Ты ничего не знал. Ты и обо мне уже забыл! — Танька шмыгнула носом раз, другой, потом склонила голову и заплакала. Это было самое страшное. Гусь не мог выносить, когда плакала мать, а тут плачет Танька. Лицо Гуся стало наливаться краской, потом кровь отхлынула, и он сказал чужим голосом: — Если ты не перестанешь… ^ Если ты мне не веришь, я… ^ я застрелюсь!.. ^ — и сам чуть не заревел от жалости к Таньке, от жалости к самому себе. Танька мгновенно перестала хныкать и испуганными, полными слез глазами уставилась на Гуся. — Ты что, Вася? Не смей… Гусь почувствовал, как защекотало в уголках глаз, | и, чтобы Танька не увидела его слез, навалился грудью на стол и уронил голову на руки. Танька вскочила, подошла к нему. — Вася, не надо! Я верю. Слышишь? | — Она осторожно обняла его за шею и чуть-чуть, точно боясь обжечься, прикоснулась губами к его уху. …На другой день так же моросил дождь. Танька, Сережка и Гусь втроем шли на станцию. Гусь нес Танькин чемоданчик, | а Сережка, чтобы не мешать сестре и другу, то убегал вперед и швырял в Сить камешки, то лазил в малинниках, отыскивая редкие, еще не опавшие ягоды.

September 29, 2025 in 00:56 Ирина Сотникова

• changed the text of the translation
  Можно было подумать, что Танька стояла в сенях: | она появилась на пороге, едва Дарья с корзиной белья вышла из дому. — Ты бы хоть помог матери белье нести. — Так я же тебя ждал! — Ждал…Иди догоняй, а я уж посижу… Гусь догнал мать у скотного двора. — Давай помогу! ^ — и взялся за ручку корзины. — Что ты, что ты! Унесу я… Беги домой, беги!.. Но Гусь все-таки взял корзину и широким шагом стал спускаться к реке. Мать едва успевала за ним. — Деньги-то, поди, все истратил? — спросила она. — Все. ^ Четыре рубля осталось. Дарья вздохнула. Ей казалось, что сын совсем напрасно купил ружье. Ну когда он будет ходить с ним? А деньги… — Дак еще-то дадут сколько? ^ Аль нет? ^ — решилась спросить Дарья. — А как же! ^ Аванс за полмесяца. А мы еще девять дней работали… Да и премии будут… — Хорошо бы так-то! Ведь одёжи надо купить… Ты уж больше-то зря не трать, как получишь. — Разве я зря тратил? — удивился Гусь. — Да нет… Наперед говорю… А чего же, раз ружье надо — сам заработал… — Сколько еще получу, все тебе отдам. — Ну и ладно! — успокоилась Дарья. Они дошли до реки. Гусь положил корзину на камень, сказал: — Когда выполощешь, встречу. — Ой, полно не дело-то говорить! ^ Будто белье не нашивала. ^ Сама принесу!.. Танька сидела у окна. Гусь сел к столу и только теперь заметил, что Танька не в духе. Она не мигая смотрела на свои ноги, а черные брови ее были сердито сдвинуты. — Ты завтра едешь? ^ — спросил Гусь, хотя отлично знал, что она едет именно завтра, но спросил потому, что надо было что-то сказать. — Дура я, | сегодня надо было уехать! — Почему? ^ — встревожился Гусь. — Потому что ты обманываешь меня! ^ — Зеленоватые Танькины глаза сверкнули холодно. — Я обманываю?! — Не я же! — Ты говори толком. В чем я тебя обманул? Когда? Он смотрел ей в глаза, но Танька не отвела взгляда. — Ты помнишь, | что мне обещал? Куда ты собирался после восьмого класса?.. — Ну и что? ^ — уже не так уверенно спросил Васька: | он начал догадываться, в чем дело. — Сегодня был у нас Пахомов, и я слышала их разговор с отцом. И теперь я знаю, что у тебя на уме… — Понимаешь, Таня, я тогда еще хотел с тобой поговорить… Но она не слушала его. — А я-то верила тебе, надеялась, что мы будем встречаться… — Таня, послушай!.. — Чего слушать, чего? «Из него толковый комбайнер выйдет»!.. ^ — повторила она слова то ли отца, то ли Пахомова. — Да если бы ты думал обо мне, ты бы на комбайн не пошел! — Между прочим, это главная работа, поняла? | — повторил он слова Прокатова. — Эх, ты!.. — горько вздохнула Танька. — Неужели ты не знаешь, что и в училище-то я из-за тебя пошла? Думала, год проучусь, а потом ты приедешь… — Таня, я этого не знал! — «Не знал»… ^ Ты ничего не знал. Ты и обо мне уже забыл! — Танька шмыгнула носом раз, другой, потом склонила голову и заплакала. Это было самое страшное. Гусь не мог выносить, когда плакала мать, а тут плачет Танька. Лицо Гуся стало наливаться краской, потом кровь отхлынула, и он сказал чужим голосом: — Если ты не перестанешь… ^ Если ты мне не веришь, я… ^ я застрелюсь!.. ^ — и сам чуть не заревел от жалости к Таньке, от жалости к самому себе. Танька мгновенно перестала хныкать и испуганными, полными слез глазами уставилась на Гуся. — Ты что, Вася? Не смей… Гусь почувствовал, как защекотало в уголках глаз, | и, чтобы Танька не увидела его слез, навалился грудью на стол и уронил голову на руки. Танька вскочила, подошла к нему. — Вася, не надо! Я верю. Слышишь? Верю. Ну?| — Она осторожно обняла его за шею и чуть-чуть, точно боясь обжечься, прикоснулась губами к его уху. …На другой день так же моросил дождь. Танька, Сережка и Гусь втроем шли на станцию. Гусь нес Танькин чемоданчик, | а Сережка, чтобы не мешать сестре и другу, то убегал вперед и швырял в Сить камешки, то лазил в малинниках, отыскивая редкие, еще не опавшие ягоды.

September 29, 2025 in 00:56 Ирина Сотникова

• changed the text
  Voiži meletada, miše Tan’aine seižui pertedeses. Hän tuli pert’he, habi Darja ehti haškahtada künduses päliči i läksi jogele. – Sinä hot’ abutaižid mamale sobad jogele veda! – Ka minä ved’ sindai varastin. – Varastid sinä! ^ Jokse, sabuta mamad da abuta hänele. Vas’ka sabuti mamad: | – Anda, abutan veda. – Ka min sinä! Iče ven. Jokse kodihe, jokse! No Vas’ka oti sobad i levedoil haškuil läksi jogennoks. Mamoi habi ehti hänen taga. – Oled-ik kaik dengad rajadanu? – küzui mamoi. – Ka, jäi vaiše äjak-se. Darja hengahti. Hän meleti, miše oružjan hän osti hödhuvin. Ka konz hän käveleškanded senke? A dengad... – Ka ved’ sad völ-ki. – Ka san. A mö völ ühesa päiväd radoim... Da völ premilahj anttas... – Hüvä om. Tarbiž sobid ostta. Ala enambad rajada tühjan! – Olen-ik tühjan rajadanu? – küzui Vas’ka. – Ei! Minä edehepäi nevoin. Nu ku pidab sinei oružj, ka iče sad dengoid... – Min völ san, kaiken sinei andan. – Nu ka i hüvä, | – tünäs sanui Darja. Hö tuliba jogele. Hanh' panu puzun kivele i sanui: – Konz huhtoid sobad, ka abutan toda kodihe. – Min sinä, iče-ki ton! Tan’aine ištui iknanno. Hanh' ištuihe stolan taga i vaiše homaiči, miše tan'aine ei ole hüviš meliš. Tan’aine kacui kovas, mustad kulmad oli kingitadud. Vas’ka ei tedand, midä sanuda: – Sinä ved’ homen lähted... – Urad olen. Oliži pidanu jo tämbei ajada. – Mikš? – Sikš ku sinä manitid mindai! – Minä-k manitin? – Ka en minä! – Sanu sel’ktas. Miš manitin? Konz? Hän kacuhti Tan’an sil’mihe, no hän ei käraudand sil’mid. – Muštad-ik. Min minei olid toivotanu? Midä tahtoid tehta kahesan klassan jäl'ghe? – Nu ka midä? – Vas’ka el’gendaškanzi, miš om pagin. – Meil tämbei oli Pahomov, minä kulin, miš hö pagižiba tatanke. Minä nügüd’ tedan, midä sinai meles om. – Tan’aine, minä sinei tahtoin aigemba sanuda... No hän ei kundlend. – Minä sinei uskoin, toivoin, miše sinunke vasttamoiš lidnas... – Tan’a, kundle!.. – Midä kundelta? Kulin, kut tatoi sanui, miše sinuspäi hüvä kombainan vedäi tuleb. Ku sinä meletaižid minus, ka ed läksiži kombainale. – Kuled-ik, nece om pärad! – johtuti Vas’ka Prokatovan sanoid. – Voi sinä! - hengahti Tan'aine. - Jose ed tedand, miše minä tehnikumha läksin sinun tagut. Meletin, voden opendamoi, i sinä tuled lidnaha. – Tan’aine, en tedand necidä! – Ka ed tedand... Sinä minus-ki unohtid, | – Tan’aine pästi kündlid. Nece oli hondomb kaiked. Vas’ka ei voind tirpta, konz naižed voikaba. – Ku sinä ed heitä voikud, ka minä otan oružjan i rikoimoi. Tan’ka heiti voikun. – Min sinä, Vas’a! Ala voi! Vas’ka mujušti, nügüd’ hän-ki voikaškandeb. Miše Tan’aine ei nägištaiži, hän pästi pän hänen ougale. Vas’ka ei hengitand-ki. – Ei tarbiž, Vas’a! Minä uskon. Kuled-ik? |– i hilläšti kingiti huled hänen korvanjurhe. Toižel päiväl hövihmui. Hö koumen – Tan’aine, Sergei i Vas’ka, läksiba raudtestancijale. Vas’ka kandoi Tan’an sumkan. Sergei, miše ei telustada sebranikale i sizarele, se joksi edehepäi, se jäi tagana, se eci babarmoid.

September 29, 2025 in 00:53 Ирина Сотникова

• changed the text of the translation
  Можно было подумать, что Танька стояла в сенях: | она появилась на пороге, едва Дарья с корзиной белья вышла из дому. — Ты бы хоть помог матери белье нести. — Так я же тебя ждал! — Ждал…Иди догоняй, а я уж посижу… Гусь догнал мать у скотного двора. — Давай помогу! ^ — и взялся за ручку корзины. — Что ты, что ты! Унесу я… Беги домой, беги!.. Но Гусь все-таки взял корзину и широким шагом стал спускаться к реке. Мать едва успевала за ним. — Деньги-то, поди, все истратил? — спросила она. — Все. ^ Четыре рубля осталось. Дарья вздохнула. Ей казалось, что сын совсем напрасно купил ружье. Ну когда он будет ходить с ним? А деньги… — Дак еще-то дадут сколько? ^ Аль нет? ^ — решилась спросить Дарья. — А как же! ^ Аванс за полмесяца. А мы еще девять дней работали… Да и премии будут… — Хорошо бы так-то! Ведь одёжи надо купить… Ты уж больше-то зря не трать, как получишь. — Разве я зря тратил? — удивился Гусь. — Да нет… Наперед говорю… А чего же, раз ружье надо — сам заработал… — Сколько еще получу, все тебе отдам. — Ну и ладно! — успокоилась Дарья. Они дошли до реки. Гусь положил корзину на камень, сказал: — Когда выполощешь, встречу. — Ой, полно не дело-то говорить! ^ Будто белье не нашивала. ^ Сама принесу!.. Танька сидела у окна. Гусь сел к столу и только теперь заметил, что Танька не в духе. Она не мигая смотрела на свои ноги, а черные брови ее были сердито сдвинуты. — Ты завтра едешь? ^ — спросил Гусь, хотя отлично знал, что она едет именно завтра, но спросил потому, что надо было что-то сказать. — Дура я, | сегодня надо было уехать! — Почему? ^ — встревожился Гусь. — Потому что ты обманываешь меня! ^ — Зеленоватые Танькины глаза сверкнули холодно. — Я обманываю?! — Не я же! — Ты говори толком. В чем я тебя обманул? Когда? Он смотрел ей в глаза, но Танька не отвела взгляда. — Ты помнишь, | что мне обещал? Куда ты собирался после восьмого класса?.. — Ну и что? ^ — уже не так уверенно спросил Васька: | он начал догадываться, в чем дело. — Сегодня был у нас Пахомов, и я слышала их разговор с отцом. И теперь я знаю, что у тебя на уме… — Понимаешь, Таня, я тогда еще хотел с тобой поговорить… Но она не слушала его. — А я-то верила тебе, надеялась, что мы будем встречаться… — Таня, послушай!.. — Чего слушать, чего? «Из него толковый комбайнер выйдет»!.. ^ — повторила она слова то ли отца, то ли Пахомова. — Да если бы ты думал обо мне, ты бы на комбайн не пошел! — Между прочим, это главная работа, поняла? | — повторил он слова Прокатова. — Эх, ты!.. — горько вздохнула Танька. — Неужели ты не знаешь, что и в училище-то я из-за тебя пошла? Думала, год проучусь, а потом ты приедешь… — Таня, я этого не знал! — «Не знал»… ^ Ты ничего не знал. Ты и обо мне уже забыл! — Танька шмыгнула носом раз, другой, потом склонила голову и заплакала. Это было самое страшное. Гусь не мог выносить, когда плакала мать, а тут плачет Танька. Лицо Гуся стало наливаться краской, потом кровь отхлынула, и он сказал чужим голосом: — Если ты не перестанешь… ^ Если ты мне не веришь, я… ^ я застрелюсь!.. ^ — и сам чуть не заревел от жалости к Таньке, от жалости к самому себе. Танька мгновенно перестала хныкать и испуганными, полными слез глазами уставилась на Гуся. — Ты что, Вася? Не смей… Гусь почувствовал, как защекотало в уголках глаз, | и, чтобы Танька не увидела его слез, навалился грудью на стол и уронил голову на руки. Танька вскочила, подошла к нему. — Вася, не надо! Я верю. Слышишь? Верю. Ну? — Она осторожно обняла его за шею и чуть-чуть, точно боясь обжечься, прикоснулась губами к его уху. …На другой день так же моросил дождь. Танька, Сережка и Гусь втроем шли на станцию. Гусь нес Танькин чемоданчик, а Сережка, чтобы не мешать сестре и другу, то убегал вперед и швырял в Сить камешки, то лазил в малинниках, отыскивая редкие, еще не опавшие ягоды.

September 29, 2025 in 00:52 Ирина Сотникова

• changed the text of the translation
  Можно было подумать, что Танька стояла в сенях: | она появилась на пороге, едва Дарья с корзиной белья вышла из дому. — Ты бы хоть помог матери белье нести. — Так я же тебя ждал! — Ждал…Иди догоняй, а я уж посижу… Гусь догнал мать у скотного двора. — Давай помогу! ^ — и взялся за ручку корзины. — Что ты, что ты! Унесу я… Беги домой, беги!.. Но Гусь все-таки взял корзину и широким шагом стал спускаться к реке. Мать едва успевала за ним. — Деньги-то, поди, все истратил? — спросила она. — Все. ^ Четыре рубля осталось. Дарья вздохнула. Ей казалось, что сын совсем напрасно купил ружье. Ну когда он будет ходить с ним? А деньги… — Дак еще-то дадут сколько? ^ Аль нет? ^ — решилась спросить Дарья. — А как же! ^ Аванс за полмесяца. А мы еще девять дней работали… Да и премии будут… — Хорошо бы так-то! Ведь одёжи надо купить… Ты уж больше-то зря не трать, как получишь. — Разве я зря тратил? — удивился Гусь. — Да нет… Наперед говорю… А чего же, раз ружье надо — сам заработал… — Сколько еще получу, все тебе отдам. — Ну и ладно! — успокоилась Дарья. Они дошли до реки. Гусь положил корзину на камень, сказал: — Когда выполощешь, встречу. — Ой, полно не дело-то говорить! ^ Будто белье не нашивала. ^ Сама принесу!.. Танька сидела у окна. Гусь сел к столу и только теперь заметил, что Танька не в духе. Она не мигая смотрела на свои ноги, а черные брови ее были сердито сдвинуты. — Ты завтра едешь? ^ — спросил Гусь, хотя отлично знал, что она едет именно завтра, но спросил потому, что надо было что-то сказать. — Дура я, | сегодня надо было уехать! — Почему? ^ — встревожился Гусь. — Потому что ты обманываешь меня! ^ — Зеленоватые Танькины глаза сверкнули холодно. — Я обманываю?! — Не я же! — Ты говори толком. В чем я тебя обманул? Когда? Он смотрел ей в глаза, но Танька не отвела взгляда. — Ты помнишь, | что мне обещал? Куда ты собирался после восьмого класса?.. — Ну и что? ^ — уже не так уверенно спросил Васька: | он начал догадываться, в чем дело. — Сегодня был у нас Пахомов, и я слышала их разговор с отцом. И теперь я знаю, что у тебя на уме… — Понимаешь, Таня, я тогда еще хотел с тобой поговорить… Но она не слушала его. — А я-то верила тебе, надеялась, что мы будем встречаться… — Таня, послушай!.. — Чего слушать, чего? «Из него толковый комбайнер выйдет»!.. ^ — повторила она слова то ли отца, то ли Пахомова. — Да если бы ты думал обо мне, ты бы на комбайн не пошел! — Между прочим, это главная работа, поняла? | — повторил он слова Прокатова. — Эх, ты!.. — горько вздохнула Танька. — Неужели ты не знаешь, что и в училище-то я из-за тебя пошла? Думала, год проучусь, а потом ты приедешь… — Таня, я этого не знал! — «Не знал»… ^ Ты ничего не знал. Ты и обо мне уже забыл! — Танька шмыгнула носом раз, другой, потом склонила голову и заплакала. Это было самое страшное. Гусь не мог выносить, когда плакала мать, а тут плачет Танька. Лицо Гуся стало наливаться краской, потом кровь отхлынула, и он сказал чужим голосом: — Если ты не перестанешь… ^ Если ты мне не веришь, я… ^ я застрелюсь!.. ^ — и сам чуть не заревел от жалости к Таньке, от жалости к самому себе. Танька мгновенно перестала хныкать и испуганными, полными слез глазами уставилась на Гуся. — Ты что, Вася? Не смей… Гусь почувствовал, как защекотало в уголках глаз, и, чтобы Танька не увидела его слез, навалился грудью на стол и уронил голову на руки. Танька вскочила, подошла к нему. — Вася, не надо! Я верю. Слышишь? Верю. Ну? — Она осторожно обняла его за шею и чуть-чуть, точно боясь обжечься, прикоснулась губами к его уху. …На другой день так же моросил дождь. Танька, Сережка и Гусь втроем шли на станцию. Гусь нес Танькин чемоданчик, а Сережка, чтобы не мешать сестре и другу, то убегал вперед и швырял в Сить камешки, то лазил в малинниках, отыскивая редкие, еще не опавшие ягоды.

September 29, 2025 in 00:50 Ирина Сотникова

• changed the text
  Voiži meletada, miše Tan’aine seižui pertedeses. Hän tuli pert’he, habi Darja ehti haškahtada künduses päliči i läksi jogele. – Sinä hot’ abutaižid mamale sobad jogele veda! – Ka minä ved’ sindai varastin. – Varastid sinä! ^ Jokse, sabuta mamad da abuta hänele. Vas’ka sabuti mamad: | – Anda, abutan veda. – Ka min sinä! Iče ven. Jokse kodihe, jokse! No Vas’ka oti sobad i levedoil haškuil läksi jogennoks. Mamoi habi ehti hänen taga. – Oled-ik kaik dengad rajadanu? – küzui mamoi. – Ka, jäi vaiše äjak-se. Darja hengahti. Hän meleti, miše oružjan hän osti hödhuvin. Ka konz hän käveleškanded senke? A dengad... – Ka ved’ sad völ-ki. – Ka san. A mö völ ühesa päiväd radoim... Da völ premilahj anttas... – Hüvä om. Tarbiž sobid ostta. Ala enambad rajada tühjan! – Olen-ik tühjan rajadanu? – küzui Vas’ka. – Ei! Minä edehepäi nevoin. Nu ku pidab sinei oružj, ka iče sad dengoid... – Min völ san, kaiken sinei andan. – Nu ka i hüvä, | – tünäs sanui Darja. Hö tuliba jogele. Hanh' panu puzun kivele i sanui: – Konz huhtoid sobad, ka abutan toda kodihe. – Min sinä, iče-ki ton! Tan’aine ištui iknanno. Hanh' ištuihe stolan taga i vaiše homaiči, miše tan'aine ei ole hüviš meliš. Tan’aine kacui kovas, mustad kulmad oli kingitadud. Vas’ka ei tedand, midä sanuda: – Sinä ved’ homen lähted... – Urad olen. Oliži pidanu jo tämbei ajada. – Mikš? – Sikš ku sinä manitid mindai! – Minä-k manitin? – Ka en minä! – Sanu sel’ktas. Miš manitin? Konz? Hän kacuhti Tan’an sil’mihe, no hän ei käraudand sil’mid. – Muštad-ik. Min minei olid toivotanu? Midä tahtoid tehta kahesan klassan jäl'ghe? – Nu ka midä? – Vas’ka el’gendaškanzi, miš om pagin. – Meil tämbei oli Pahomov, minä kulin, miš hö pagižiba tatanke. Minä nügüd’ tedan, midä sinai meles om. – Tan’aine, minä sinei tahtoin aigemba sanuda... No hän ei kundlend. – Minä sinei uskoin, toivoin, miše sinunke vasttamoiš lidnas... – Tan’a, kundle!.. – Midä kundelta? Kulin, kut tatoi sanui, miše sinuspäi hüvä kombainan vedäi tuleb. Ku sinä meletaižid minus, ka ed läksiži kombainale. – Kuled-ik, nece om pärad! – johtuti Vas’ka Prokatovan sanoid. – Voi sinä! - hengahti Tan'aine. - Jose ed tedand, miše minä tehnikumha läksin sinun tagut. Meletin, voden opendamoi, i sinä tuled lidnaha. – Tan’aine, en tedand necidä! – Ka ed tedand... Sinä minus-ki unohtid, | – Tan’aine pästi kündlid. Nece oli hondomb kaiked. Vas’ka ei voind tirpta, konz naižed voikaba. – Ku sinä ed heitä voikud, ka minä otan oružjan i rikoimoi. Tan’ka heiti voikun. – Min sinä, Vas’a! Ala voi! Vas’ka mujušti, nügüd’ hän-ki voikaškandeb. Miše Tan’aine ei nägištaiži, hän pästi pän hänen ougale. Vas’ka ei hengitand-ki. – Ei tarbiž, Vas’a! Minä uskon. Kuled-ik? – i hilläšti kingiti huled hänen korvanjurhe. Toižel päiväl hö koumen – Tan’aine, Sergei i Vas’ka, läksiba raudtestancijale. Vas’ka kandoi Tan’an sumkan. Sergei, miše ei telustada sebranikale i sizarele, se joksi edehepäi, se jäi tagana, se eci babarmoid.

September 29, 2025 in 00:50 Ирина Сотникова

• changed the text of the translation
  Можно было подумать, что Танька стояла в сенях: | она появилась на пороге, едва Дарья с корзиной белья вышла из дому. — Ты бы хоть помог матери белье нести. — Так я же тебя ждал! — Ждал…Иди догоняй, а я уж посижу… Гусь догнал мать у скотного двора. — Давай помогу! ^ — и взялся за ручку корзины. — Что ты, что ты! Унесу я… Беги домой, беги!.. Но Гусь все-таки взял корзину и широким шагом стал спускаться к реке. Мать едва успевала за ним. — Деньги-то, поди, все истратил? — спросила она. — Все. ^ Четыре рубля осталось. Дарья вздохнула. Ей казалось, что сын совсем напрасно купил ружье. Ну когда он будет ходить с ним? А деньги… — Дак еще-то дадут сколько? ^ Аль нет? ^ — решилась спросить Дарья. — А как же! ^ Аванс за полмесяца. А мы еще девять дней работали… Да и премии будут… — Хорошо бы так-то! Ведь одёжи надо купить… Ты уж больше-то зря не трать, как получишь. — Разве я зря тратил? — удивился Гусь. — Да нет… Наперед говорю… А чего же, раз ружье надо — сам заработал… — Сколько еще получу, все тебе отдам. — Ну и ладно! — успокоилась Дарья. Они дошли до реки. Гусь положил корзину на камень, сказал: — Когда выполощешь, встречу. — Ой, полно не дело-то говорить! ^ Будто белье не нашивала. ^ Сама принесу!.. Танька сидела у окна. Гусь сел к столу и только теперь заметил, что Танька не в духе. Она не мигая смотрела на свои ноги, а черные брови ее были сердито сдвинуты. — Ты завтра едешь? ^ — спросил Гусь, хотя отлично знал, что она едет именно завтра, но спросил потому, что надо было что-то сказать. — Дура я, | сегодня надо было уехать! — Почему? ^ — встревожился Гусь. — Потому что ты обманываешь меня! ^ — Зеленоватые Танькины глаза сверкнули холодно. — Я обманываю?! — Не я же! — Ты говори толком. В чем я тебя обманул? Когда? Он смотрел ей в глаза, но Танька не отвела взгляда. — Ты помнишь, | что мне обещал? Куда ты собирался после восьмого класса?.. — Ну и что? ^ — уже не так уверенно спросил Васька: | он начал догадываться, в чем дело. — Сегодня был у нас Пахомов, и я слышала их разговор с отцом. И теперь я знаю, что у тебя на уме… — Понимаешь, Таня, я тогда еще хотел с тобой поговорить… Но она не слушала его. — А я-то верила тебе, надеялась, что мы будем встречаться… — Таня, послушай!.. — Чего слушать, чего? «Из него толковый комбайнер выйдет»!.. ^ — повторила она слова то ли отца, то ли Пахомова. — Да если бы ты думал обо мне, ты бы на комбайн не пошел! — Между прочим, это главная работа, поняла? | — повторил он слова Прокатова. — Эх, ты!.. — горько вздохнула Танька. — Неужели ты не знаешь, что и в училище-то я из-за тебя пошла? Думала, год проучусь, а потом ты приедешь… — Таня, я этого не знал! — опешил Гусь. — Честное слово, не знал! — «Не знал»… ^ Ты ничего не знал. Ты и обо мне уже забыл! — Танька шмыгнула носом раз, другой, потом склонила голову и заплакала. Это было самое страшное. Гусь не мог выносить, когда плакала мать, а тут плачет Танька. Лицо Гуся стало наливаться краской, потом кровь отхлынула, и он сказал чужим голосом: — Если ты не перестанешь… Если ты мне не веришь, я… я застрелюсь!.. — и сам чуть не заревел от жалости к Таньке, от жалости к самому себе. Танька мгновенно перестала хныкать и испуганными, полными слез глазами уставилась на Гуся. — Ты что, Вася? Не смей… Гусь почувствовал, как защекотало в уголках глаз, и, чтобы Танька не увидела его слез, навалился грудью на стол и уронил голову на руки. Танька вскочила, подошла к нему. — Вася, не надо! Я верю. Слышишь? Верю. Ну? — Она осторожно обняла его за шею и чуть-чуть, точно боясь обжечься, прикоснулась губами к его уху. …На другой день так же моросил дождь. Танька, Сережка и Гусь втроем шли на станцию. Гусь нес Танькин чемоданчик, а Сережка, чтобы не мешать сестре и другу, то убегал вперед и швырял в Сить камешки, то лазил в малинниках, отыскивая редкие, еще не опавшие ягоды.

September 29, 2025 in 00:47 Ирина Сотникова

• changed the text of the translation
  Можно было подумать, что Танька стояла в сенях: | она появилась на пороге, едва Дарья с корзиной белья вышла из дому. — Ты бы хоть помог матери белье нести. — Так я же тебя ждал! — Ждал…Иди догоняй, а я уж посижу… Гусь догнал мать у скотного двора. — Давай помогу! ^ — и взялся за ручку корзины. — Что ты, что ты! Унесу я… Беги домой, беги!.. Но Гусь все-таки взял корзину и широким шагом стал спускаться к реке. Мать едва успевала за ним. — Деньги-то, поди, все истратил? — спросила она. — Все. ^ Четыре рубля осталось. Дарья вздохнула. Ей казалось, что сын совсем напрасно купил ружье. Ну когда он будет ходить с ним? А деньги… — Дак еще-то дадут сколько? ^ Аль нет? ^ — решилась спросить Дарья. — А как же! ^ Аванс за полмесяца. А мы еще девять дней работали… Да и премии будут… — Хорошо бы так-то! Ведь одёжи надо купить… Ты уж больше-то зря не трать, как получишь. — Разве я зря тратил? — удивился Гусь. — Да нет… Наперед говорю… А чего же, раз ружье надо — сам заработал… — Сколько еще получу, все тебе отдам. — Ну и ладно! — успокоилась Дарья. Они дошли до реки. Гусь положил корзину на камень, сказал: — Когда выполощешь, встречу. — Ой, полно не дело-то говорить! ^ Будто белье не нашивала. ^ Сама принесу!.. Танька сидела у окна. Гусь сел к столу и только теперь заметил, что Танька не в духе. Она не мигая смотрела на свои ноги, а черные брови ее были сердито сдвинуты. — Ты завтра едешь? ^ — спросил Гусь, хотя отлично знал, что она едет именно завтра, но спросил потому, что надо было что-то сказать. — Дура я, | сегодня надо было уехать! — Почему? ^ — встревожился Гусь. — Потому что ты обманываешь меня! ^ — Зеленоватые Танькины глаза сверкнули холодно. — Я обманываю?! — Не я же! — Ты говори толком. В чем я тебя обманул? Когда? Он смотрел ей в глаза, но Танька не отвела взгляда. — Ты помнишь, | что мне обещал? Куда ты собирался после восьмого класса?.. — Ну и что? ^ — уже не так уверенно спросил Васька: | он начал догадываться, в чем дело. — Сегодня был у нас Пахомов, и я слышала их разговор с отцом. И теперь я знаю, что у тебя на уме… — Понимаешь, Таня, я тогда еще хотел с тобой поговорить… Но она не слушала его. — А я-то верила тебе, надеялась, что мы будем встречаться… — Таня, послушай!.. — Чего слушать, чего? «Из него толковый комбайнер выйдет»!.. ^ — повторила она слова то ли отца, то ли Пахомова. — Да если бы ты думал обо мне, ты бы на комбайн не пошел! — Между прочим, это главная работа, поняла? ^| — повторил он слова Прокатова. — Эх, ты!.. — горько вздохнула Танька. — Неужели ты не знаешь, что и в училище-то я из-за тебя пошла? Думала, год проучусь, а потом ты приедешь… — Таня, я этого не знал! — опешил Гусь. — Честное слово, не знал! — «Не знал»… Ты ничего не знал. Ты и обо мне уже забыл! — Танька шмыгнула носом раз, другой, потом склонила голову и заплакала. Это было самое страшное. Гусь не мог выносить, когда плакала мать, а тут плачет Танька. Лицо Гуся стало наливаться краской, потом кровь отхлынула, и он сказал чужим голосом: — Если ты не перестанешь… Если ты мне не веришь, я… я застрелюсь!.. — и сам чуть не заревел от жалости к Таньке, от жалости к самому себе. Танька мгновенно перестала хныкать и испуганными, полными слез глазами уставилась на Гуся. — Ты что, Вася? Не смей… Гусь почувствовал, как защекотало в уголках глаз, и, чтобы Танька не увидела его слез, навалился грудью на стол и уронил голову на руки. Танька вскочила, подошла к нему. — Вася, не надо! Я верю. Слышишь? Верю. Ну? — Она осторожно обняла его за шею и чуть-чуть, точно боясь обжечься, прикоснулась губами к его уху. …На другой день так же моросил дождь. Танька, Сережка и Гусь втроем шли на станцию. Гусь нес Танькин чемоданчик, а Сережка, чтобы не мешать сестре и другу, то убегал вперед и швырял в Сить камешки, то лазил в малинниках, отыскивая редкие, еще не опавшие ягоды.

September 29, 2025 in 00:46 Ирина Сотникова

• changed the text
  Voiži meletada, miše Tan’aine seižui pertedeses. Hän tuli pert’he, habi Darja ehti haškahtada künduses päliči i läksi jogele. – Sinä hot’ abutaižid mamale sobad jogele veda! – Ka minä ved’ sindai varastin. – Varastid sinä! ^ Jokse, sabuta mamad da abuta hänele. Vas’ka sabuti mamad: | – Anda, abutan veda. – Ka min sinä! Iče ven. Jokse kodihe, jokse! No Vas’ka oti sobad i levedoil haškuil läksi jogennoks. Mamoi habi ehti hänen taga. – Oled-ik kaik dengad rajadanu? – küzui mamoi. – Ka, jäi vaiše äjak-se. Darja hengahti. Hän meleti, miše oružjan hän osti hödhuvin. Ka konz hän käveleškanded senke? A dengad... – Ka ved’ sad völ-ki. – Ka san. A mö völ ühesa päiväd radoim... Da völ premilahj anttas... – Hüvä om. Tarbiž sobid ostta. Ala enambad rajada tühjan! – Olen-ik tühjan rajadanu? – küzui Vas’ka. – Ei! Minä edehepäi nevoin. Nu ku pidab sinei oružj, ka iče sad dengoid... – Min völ san, kaiken sinei andan. – Nu ka i hüvä, | – tünäs sanui Darja. Hö tuliba jogele. Hanh' panu puzun kivele i sanui: – Konz huhtoid sobad, ka abutan toda kodihe. – Min sinä, iče-ki ton! Tan’aine ištui iknanno. Hanh' ištuihe stolan taga i vaiše homaiči, miše tan'aine ei ole hüviš meliš. Tan’aine kacui kovas, mustad kulmad oli kingitadud. Vas’ka ei tedand, midä sanuda: – Sinä ved’ homen lähted... – Urad olen. Oliži pidanu jo tämbei ajada. – Mikš? – Sikš ku sinä manitid mindai! – Minä-k manitin? – Ka en minä! – Sanu sel’ktas. Miš manitin? Konz? Hän kacuhti Tan’an sil’mihe, no hän ei käraudand sil’mid. – Muštad-ik. Min minei olid toivotanu? Midä tahtoid tehta kahesan klassan jäl'ghe? – Nu ka midä? – Vas’ka el’gendaškanzi, miš om pagin. – Meil tämbei oli Pahomov, minä kulin, miš hö pagižiba tatanke. Minä nügüd’ tedan, midä sinai meles om. – Tan’aine, minä sinei tahtoin aigemba sanuda... No hän ei kundlend. – Minä sinei uskoin, toivoin, miše sinunke vasttamoiš lidnas... – Tan’a, kundle!.. – Midä kundelta? Kulin, kut tatoi sanui, miše sinuspäi hüvä kombainan vedäi tuleb. Ku sinä meletaižid minus, ka ed läksiži kombainale. – Kuled-ik, nece om pärad! – johtuti Vas’ka Prokatovan sanoid. – Voi sinä! - hengahti Tan'aine. - Jose ed tedand, miše minä tehnikumha läksin sinun tagut. Meletin, voden opendamoi, i sinä tuled lidnaha. – Tan’aine, en tedand necidä! – Ka ed tedand... Sinä minus-ki unohtid, – Tan’aine pästi kündlid. Nece oli hondomb kaiked. Vas’ka ei voind tirpta, konz naižed voikaba. – Ku sinä ed heitä voikud, ka minä otan oružjan i rikoimoi. Tan’ka heiti voikun. – Min sinä, Vas’a! Ala voi! Vas’ka mujušti, nügüd’ hän-ki voikaškandeb. Miše Tan’aine ei nägištaiži, hän pästi pän hänen ougale. Vas’ka ei hengitand-ki. – Ei tarbiž, Vas’a! Minä uskon. Kuled-ik? – i hilläšti kingiti huled hänen korvanjurhe. Toižel päiväl hö koumen – Tan’aine, Sergei i Vas’ka, läksiba raudtestancijale. Vas’ka kandoi Tan’an sumkan. Sergei, miše ei telustada sebranikale i sizarele, se joksi edehepäi, se jäi tagana, se eci babarmoid.
• changed the text of the translation
  Можно было подумать, что Танька стояла в сенях: | она появилась на пороге, едва Дарья с корзиной белья вышла из дому. — Ты бы хоть помог матери белье нести. — Так я же тебя ждал! — Ждал…Иди догоняй, а я уж посижу… Гусь догнал мать у скотного двора. — Давай помогу! ^ — и взялся за ручку корзины. — Что ты, что ты! Унесу я… Беги домой, беги!.. Но Гусь все-таки взял корзину и широким шагом стал спускаться к реке. Мать едва успевала за ним. — Деньги-то, поди, все истратил? — спросила она. — Все. ^ Четыре рубля осталось. Дарья вздохнула. Ей казалось, что сын совсем напрасно купил ружье. Ну когда он будет ходить с ним? А деньги… — Дак еще-то дадут сколько? ^ Аль нет? ^ — решилась спросить Дарья. — А как же! ^ Аванс за полмесяца. А мы еще девять дней работали… Да и премии будут… — Хорошо бы так-то! Ведь одёжи надо купить… Ты уж больше-то зря не трать, как получишь. — Разве я зря тратил? — удивился Гусь. — Да нет… Наперед говорю… А чего же, раз ружье надо — сам заработал… — Сколько еще получу, все тебе отдам. — Ну и ладно! — успокоилась Дарья. Они дошли до реки. Гусь положил корзину на камень, сказал: — Когда выполощешь, встречу. — Ой, полно не дело-то говорить! ^ Будто белье не нашивала. ^ Сама принесу!.. Танька сидела у окна. Гусь сел к столу и только теперь заметил, что Танька не в духе. Она не мигая смотрела на свои ноги, а черные брови ее были сердито сдвинуты. — Ты завтра едешь? ^ — спросил Гусь, хотя отлично знал, что она едет именно завтра, но спросил потому, что надо было что-то сказать. — Дура я, | сегодня надо было уехать! — Почему? ^ — встревожился Гусь. — Потому что ты обманываешь меня! ^ — Зеленоватые Танькины глаза сверкнули холодно. — Я обманываю?! — Не я же! — Ты говори толком. В чем я тебя обманул? Когда? Он смотрел ей в глаза, но Танька не отвела взгляда. — Ты помнишь, | что мне обещал? Куда ты собирался после восьмого класса?.. — Ну и что? ^ — уже не так уверенно спросил Васька: | он начал догадываться, в чем дело. — Сегодня был у нас Пахомов, и я слышала их разговор с отцом. И теперь я знаю, что у тебя на уме… — Понимаешь, Таня, я тогда еще хотел с тобой поговорить… Но она не слушала его. — А я-то верила тебе, надеялась, что мы будем встречаться… — Таня, послушай!.. — Чего слушать, чего? «Из него толковый комбайнер выйдет»!.. ^ — повторила она слова то ли отца, то ли Пахомова. — Да если бы ты думал обо мне, ты бы на комбайн не пошел! — Между прочим, это главная работа, поняла? Если мы хлеб не будем убирать, тебе в городе есть нечего будет!^ — повторил он слова Прокатова. — Эх, ты!.. — горько вздохнула Танька. — Неужели ты не знаешь, что и в училище-то я из-за тебя пошла? Думала, год проучусь, а потом ты приедешь… — Таня, я этого не знал! — опешил Гусь. — Честное слово, не знал! — «Не знал»… Ты ничего не знал. Ты и обо мне уже забыл! — Танька шмыгнула носом раз, другой, потом склонила голову и заплакала. Это было самое страшное. Гусь не мог выносить, когда плакала мать, а тут плачет Танька. Лицо Гуся стало наливаться краской, потом кровь отхлынула, и он сказал чужим голосом: — Если ты не перестанешь… Если ты мне не веришь, я… я застрелюсь!.. — и сам чуть не заревел от жалости к Таньке, от жалости к самому себе. Танька мгновенно перестала хныкать и испуганными, полными слез глазами уставилась на Гуся. — Ты что, Вася? Не смей… Гусь почувствовал, как защекотало в уголках глаз, и, чтобы Танька не увидела его слез, навалился грудью на стол и уронил голову на руки. Танька вскочила, подошла к нему. — Вася, не надо! Я верю. Слышишь? Верю. Ну? — Она осторожно обняла его за шею и чуть-чуть, точно боясь обжечься, прикоснулась губами к его уху. …На другой день так же моросил дождь. Танька, Сережка и Гусь втроем шли на станцию. Гусь нес Танькин чемоданчик, а Сережка, чтобы не мешать сестре и другу, то убегал вперед и швырял в Сить камешки, то лазил в малинниках, отыскивая редкие, еще не опавшие ягоды.

September 29, 2025 in 00:44 Ирина Сотникова

• changed the text of the translation
  Можно было подумать, что Танька стояла в сенях: | она появилась на пороге, едва Дарья с корзиной белья вышла из дому. — Ты бы хоть помог матери белье нести. — Так я же тебя ждал! — Ждал…Иди догоняй, а я уж посижу… Гусь догнал мать у скотного двора. — Давай помогу! ^ — и взялся за ручку корзины. — Что ты, что ты! Унесу я… Беги домой, беги!.. Но Гусь все-таки взял корзину и широким шагом стал спускаться к реке. Мать едва успевала за ним. — Деньги-то, поди, все истратил? — спросила она. — Все. ^ Четыре рубля осталось. Дарья вздохнула. Ей казалось, что сын совсем напрасно купил ружье. Ну когда он будет ходить с ним? А деньги… — Дак еще-то дадут сколько? ^ Аль нет? ^ — решилась спросить Дарья. — А как же! ^ Аванс за полмесяца. А мы еще девять дней работали… Да и премии будут… — Хорошо бы так-то! Ведь одёжи надо купить… Ты уж больше-то зря не трать, как получишь. — Разве я зря тратил? — удивился Гусь. — Да нет… Наперед говорю… А чего же, раз ружье надо — сам заработал… — Сколько еще получу, все тебе отдам. — Ну и ладно! — успокоилась Дарья. Они дошли до реки. Гусь положил корзину на камень, сказал: — Когда выполощешь, встречу. — Ой, полно не дело-то говорить! ^ Будто белье не нашивала. ^ Сама принесу!.. Танька сидела у окна. Гусь сел к столу и только теперь заметил, что Танька не в духе. Она не мигая смотрела на свои ноги, а черные брови ее были сердито сдвинуты. — Ты завтра едешь? ^ — спросил Гусь, хотя отлично знал, что она едет именно завтра, но спросил потому, что надо было что-то сказать. — Дура я, | сегодня надо было уехать! — Почему? ^ — встревожился Гусь. — Потому что ты обманываешь меня! ^ — Зеленоватые Танькины глаза сверкнули холодно. — Я обманываю?! — Не я же! — Ты говори толком. В чем я тебя обманул? Когда? Он смотрел ей в глаза, но Танька не отвела взгляда. — Ты помнишь, | что мне обещал? Куда ты собирался после восьмого класса?.. — Ну и что? ^ — уже не так уверенно спросил Васька: | он начал догадываться, в чем дело. — Сегодня был у нас Пахомов, и я слышала их разговор с отцом. И теперь я знаю, что у тебя на уме… — Понимаешь, Таня, я тогда еще хотел с тобой поговорить… Но она не слушала его. — А я-то верила тебе, надеялась, что мы будем встречаться… — Таня, послушай!.. — Чего слушать, чего? «Из него толковый комбайнер выйдет»!.. ^ — ^ повторила она слова то ли отца, то ли Пахомова. — Да если бы ты думал обо мне, ты бы на комбайн не пошел! — Между прочим, это главная работа, поняла? Если мы хлеб не будем убирать, тебе в городе есть нечего будет! — повторил он слова Прокатова. — Эх, ты!.. — горько вздохнула Танька. — Неужели ты не знаешь, что и в училище-то я из-за тебя пошла? Думала, год проучусь, а потом ты приедешь… — Таня, я этого не знал! — опешил Гусь. — Честное слово, не знал! — «Не знал»… Ты ничего не знал. Ты и обо мне уже забыл! — Танька шмыгнула носом раз, другой, потом склонила голову и заплакала. Это было самое страшное. Гусь не мог выносить, когда плакала мать, а тут плачет Танька. Лицо Гуся стало наливаться краской, потом кровь отхлынула, и он сказал чужим голосом: — Если ты не перестанешь… Если ты мне не веришь, я… я застрелюсь!.. — и сам чуть не заревел от жалости к Таньке, от жалости к самому себе. Танька мгновенно перестала хныкать и испуганными, полными слез глазами уставилась на Гуся. — Ты что, Вася? Не смей… Гусь почувствовал, как защекотало в уголках глаз, и, чтобы Танька не увидела его слез, навалился грудью на стол и уронил голову на руки. Танька вскочила, подошла к нему. — Вася, не надо! Я верю. Слышишь? Верю. Ну? — Она осторожно обняла его за шею и чуть-чуть, точно боясь обжечься, прикоснулась губами к его уху. …На другой день так же моросил дождь. Танька, Сережка и Гусь втроем шли на станцию. Гусь нес Танькин чемоданчик, а Сережка, чтобы не мешать сестре и другу, то убегал вперед и швырял в Сить камешки, то лазил в малинниках, отыскивая редкие, еще не опавшие ягоды.

September 29, 2025 in 00:43 Ирина Сотникова

• changed the text of the translation
  Можно было подумать, что Танька стояла в сенях: | она появилась на пороге, едва Дарья с корзиной белья вышла из дому. — Ты бы хоть помог матери белье нести. — Так я же тебя ждал! — Ждал…Иди догоняй, а я уж посижу… Гусь догнал мать у скотного двора. — Давай помогу! ^ — и взялся за ручку корзины. — Что ты, что ты! Унесу я… Беги домой, беги!.. Но Гусь все-таки взял корзину и широким шагом стал спускаться к реке. Мать едва успевала за ним. — Деньги-то, поди, все истратил? — спросила она. — Все. ^ Четыре рубля осталось. Дарья вздохнула. Ей казалось, что сын совсем напрасно купил ружье. Ну когда он будет ходить с ним? А деньги… — Дак еще-то дадут сколько? ^ Аль нет? ^ — решилась спросить Дарья. — А как же! ^ Аванс за полмесяца. А мы еще девять дней работали… Да и премии будут… — Хорошо бы так-то! Ведь одёжи надо купить… Ты уж больше-то зря не трать, как получишь. — Разве я зря тратил? — удивился Гусь. — Да нет… Наперед говорю… А чего же, раз ружье надо — сам заработал… — Сколько еще получу, все тебе отдам. — Ну и ладно! — успокоилась Дарья. Они дошли до реки. Гусь положил корзину на камень, сказал: — Когда выполощешь, встречу. — Ой, полно не дело-то говорить! ^ Будто белье не нашивала. ^ Сама принесу!.. Танька сидела у окна. Гусь сел к столу и только теперь заметил, что Танька не в духе. Она не мигая смотрела на свои ноги, а черные брови ее были сердито сдвинуты. — Ты завтра едешь? ^ — спросил Гусь, хотя отлично знал, что она едет именно завтра, но спросил потому, что надо было что-то сказать. — Дура я, | сегодня надо было уехать! — Почему? ^ — встревожился Гусь. — Потому что ты обманываешь меня! ^ — Зеленоватые Танькины глаза сверкнули холодно. — Я обманываю?! — Не я же! — Ты говори толком. В чем я тебя обманул? Когда? Он смотрел ей в глаза, но Танька не отвела взгляда. — Ты помнишь, | что мне обещал? Куда ты собирался после восьмого класса?.. — Ну и что? ^ — уже не так уверенно спросил Васька: | он начал догадываться, в чем дело. — Сегодня был у нас Пахомов, и я слышала их разговор с отцом. И теперь я знаю, что у тебя на уме… — Понимаешь, Таня, я тогда еще хотел с тобой поговорить… Но она не слушала его. — А я-то верила тебе, надеялась, что мы будем встречаться… — Таня, послушай!.. — Чего слушать, чего? «Из него толковый комбайнер выйдет»!.. — ^ повторила она слова то ли отца, то ли Пахомова. — Да если бы ты думал обо мне, ты бы на комбайн не пошел! — Между прочим, это главная работа, поняла? Если мы хлеб не будем убирать, тебе в городе есть нечего будет! — повторил он слова Прокатова. — Эх, ты!.. — горько вздохнула Танька. — Неужели ты не знаешь, что и в училище-то я из-за тебя пошла? Думала, год проучусь, а потом ты приедешь… — Таня, я этого не знал! — опешил Гусь. — Честное слово, не знал! — «Не знал»… Ты ничего не знал. Ты и обо мне уже забыл! — Танька шмыгнула носом раз, другой, потом склонила голову и заплакала. Это было самое страшное. Гусь не мог выносить, когда плакала мать, а тут плачет Танька. Лицо Гуся стало наливаться краской, потом кровь отхлынула, и он сказал чужим голосом: — Если ты не перестанешь… Если ты мне не веришь, я… я застрелюсь!.. — и сам чуть не заревел от жалости к Таньке, от жалости к самому себе. Танька мгновенно перестала хныкать и испуганными, полными слез глазами уставилась на Гуся. — Ты что, Вася? Не смей… Гусь почувствовал, как защекотало в уголках глаз, и, чтобы Танька не увидела его слез, навалился грудью на стол и уронил голову на руки. Танька вскочила, подошла к нему. — Вася, не надо! Я верю. Слышишь? Верю. Ну? — Она осторожно обняла его за шею и чуть-чуть, точно боясь обжечься, прикоснулась губами к его уху. …На другой день так же моросил дождь. Танька, Сережка и Гусь втроем шли на станцию. Гусь нес Танькин чемоданчик, а Сережка, чтобы не мешать сестре и другу, то убегал вперед и швырял в Сить камешки, то лазил в малинниках, отыскивая редкие, еще не опавшие ягоды.

September 29, 2025 in 00:42 Ирина Сотникова

• changed the text
  Voiži meletada, miše Tan’aine seižui pertedeses. Hän tuli pert’he, habi Darja ehti haškahtada künduses päliči i läksi jogele. – Sinä hot’ abutaižid mamale sobad jogele veda! – Ka minä ved’ sindai varastin. – Varastid sinä! ^ Jokse, sabuta mamad da abuta hänele. Vas’ka sabuti mamad: | – Anda, abutan veda. – Ka min sinä! Iče ven. Jokse kodihe, jokse! No Vas’ka oti sobad i levedoil haškuil läksi jogennoks. Mamoi habi ehti hänen taga. – Oled-ik kaik dengad rajadanu? – küzui mamoi. – Ka, jäi vaiše äjak-se. Darja hengahti. Hän meleti, miše oružjan hän osti hödhuvin. Ka konz hän käveleškanded senke? A dengad... – Ka ved’ sad völ-ki. – Ka san. A mö völ ühesa päiväd radoim... Da völ premilahj anttas... – Hüvä om. Tarbiž sobid ostta. Ala enambad rajada tühjan! – Olen-ik tühjan rajadanu? – küzui Vas’ka. – Ei! Minä edehepäi nevoin. Nu ku pidab sinei oružj, ka iče sad dengoid... – Min völ san, kaiken sinei andan. – Nu ka i hüvä, | – tünäs sanui Darja. Hö tuliba jogele. Hanh' panu puzun kivele i sanui: – Konz huhtoid sobad, ka abutan toda kodihe. – Min sinä, iče-ki ton! Tan’aine ištui iknanno. Hanh' ištuihe stolan taga i vaiše homaiči, miše tan'aine ei ole hüviš meliš. Tan’aine kacui kovas, mustad kulmad oli kingitadud. Vas’ka ei tedand, midä sanuda: – Sinä ved’ homen lähted... – Urad olen. Oliži pidanu jo tämbei ajada. – Mikš? – Sikš ku sinä manitid mindai! – Minä-k manitin? – Ka en minä! – Sanu sel’ktas. Miš manitin? Konz? Hän kacuhti Tan’an sil’mihe, no hän ei käraudand sil’mid. – Muštad-ik. Min minei olid toivotanu? Midä tahtoid tehta kahesan klassan jäl'ghe? – Nu ka midä? – Vas’ka ištuihe laučale. Hän el’gendaškanzi, miš om pagin. – Meil tämbei oli Pahomov, minä kulin, miš hö pagižiba tatanke. Minä nügüd’ tedan, midä sinai meles om. – Tan’aine, minä sinei tahtoin aigemba sanuda... No hän ei kundlend. – Minä sinei uskoin, toivoin, miše sinunke vasttamoiš lidnas... – Tan’a, kundle!.. – Midä kundelta? Kulin, kut tatoi sanui, miše sinuspäi hüvä kombainan vedäi tuleb. Ku sinä meletaižid minus, ka ed läksiži kombainale. – Kuled-ik, nece om pärad! – johtuti Vas’ka Prokatovan sanoid. – Voi sinä! Jose ed tedand, miše minä tehnikumha läksin sinun tagut. Meletin, voden opendamoi, i sinä tuled lidnaha. – Tan’aine, en tedand necidä! – Ka ed tedand... Sinä minus-ki unohtid, – Tan’aine pästi kündlid. Nece oli hondomb kaiked. Vas’ka ei voind tirpta, konz naižed voikaba. – Ku sinä ed heitä voikud, ka minä otan oružjan i rikoimoi. Tan’ka heiti voikun. – Min sinä, Vas’a! Ala voi! Vas’ka mujušti, nügüd’ hän-ki voikaškandeb. Miše Tan’aine ei nägištaiži, hän pästi pän hänen ougale. Vas’ka ei hengitand-ki. – Ei tarbiž, Vas’a! Minä uskon. Kuled-ik? – i hilläšti kingiti huled hänen korvanjurhe. Toižel päiväl hö koumen – Tan’aine, Sergei i Vas’ka, läksiba raudtestancijale. Vas’ka kandoi Tan’an sumkan. Sergei, miše ei telustada sebranikale i sizarele, se joksi edehepäi, se jäi tagana, se eci babarmoid.

September 29, 2025 in 00:41 Ирина Сотникова

• changed the text of the translation
  Можно было подумать, что Танька стояла в сенях: | она появилась на пороге, едва Дарья с корзиной белья вышла из дому. — Ты бы хоть помог матери белье нести. — Так я же тебя ждал! — Ждал…Иди догоняй, а я уж посижу… Гусь догнал мать у скотного двора. — Давай помогу! ^ — и взялся за ручку корзины. — Что ты, что ты! Унесу я… Беги домой, беги!.. Но Гусь все-таки взял корзину и широким шагом стал спускаться к реке. Мать едва успевала за ним. — Деньги-то, поди, все истратил? — спросила она. — Все. ^ Четыре рубля осталось. Дарья вздохнула. Ей казалось, что сын совсем напрасно купил ружье. Ну когда он будет ходить с ним? А деньги… — Дак еще-то дадут сколько? ^ Аль нет? ^ — решилась спросить Дарья. — А как же! ^ Аванс за полмесяца. А мы еще девять дней работали… Да и премии будут… — Хорошо бы так-то! Ведь одёжи надо купить… Ты уж больше-то зря не трать, как получишь. — Разве я зря тратил? — удивился Гусь. — Да нет… Наперед говорю… А чего же, раз ружье надо — сам заработал… — Сколько еще получу, все тебе отдам. — Ну и ладно! — успокоилась Дарья. Они дошли до реки. Гусь положил корзину на камень, сказал: — Когда выполощешь, встречу. — Ой, полно не дело-то говорить! ^ Будто белье не нашивала. ^ Сама принесу!.. Танька сидела у окна. Гусь сел к столу и только теперь заметил, что Танька не в духе. Она не мигая смотрела на свои ноги, а черные брови ее были сердито сдвинуты. — Ты завтра едешь? ^ — спросил Гусь, хотя отлично знал, что она едет именно завтра, но спросил потому, что надо было что-то сказать. — Дура я, | сегодня надо было уехать! — Почему? ^ — встревожился Гусь. — Потому что ты обманываешь меня! ^ — Зеленоватые Танькины глаза сверкнули холодно. — Я обманываю?! — Не я же! — Ты говори толком. В чем я тебя обманул? Когда? Он смотрел ей в глаза, но Танька не отвела взгляда. — Ты помнишь, | что мне обещал? Куда ты собирался после восьмого класса?.. — Ну и что? ^ — уже не так уверенно спросил Васька: | он начал догадываться, в чем дело. — А то!.. Сегодня был у нас Пахомов, и я слышала их разговор с отцом. И теперь я знаю, что у тебя на уме… — Понимаешь, Таня, я тогда еще хотел с тобой поговорить… Но она не слушала его. — А я-то верила тебе, надеялась, что мы будем встречаться… — Таня, послушай!.. — Чего слушать, чего? «Из него толковый комбайнер выйдет»!.. — повторила она слова то ли отца, то ли Пахомова. — Да если бы ты думал обо мне, ты бы на комбайн не пошел! — Между прочим, это главная работа, поняла? Если мы хлеб не будем убирать, тебе в городе есть нечего будет! — повторил он слова Прокатова. — Эх, ты!.. — горько вздохнула Танька. — Неужели ты не знаешь, что и в училище-то я из-за тебя пошла? Думала, год проучусь, а потом ты приедешь… — Таня, я этого не знал! — опешил Гусь. — Честное слово, не знал! — «Не знал»… Ты ничего не знал. Ты и обо мне уже забыл! — Танька шмыгнула носом раз, другой, потом склонила голову и заплакала. Это было самое страшное. Гусь не мог выносить, когда плакала мать, а тут плачет Танька. Лицо Гуся стало наливаться краской, потом кровь отхлынула, и он сказал чужим голосом: — Если ты не перестанешь… Если ты мне не веришь, я… я застрелюсь!.. — и сам чуть не заревел от жалости к Таньке, от жалости к самому себе. Танька мгновенно перестала хныкать и испуганными, полными слез глазами уставилась на Гуся. — Ты что, Вася? Не смей… Гусь почувствовал, как защекотало в уголках глаз, и, чтобы Танька не увидела его слез, навалился грудью на стол и уронил голову на руки. Танька вскочила, подошла к нему. — Вася, не надо! Я верю. Слышишь? Верю. Ну? — Она осторожно обняла его за шею и чуть-чуть, точно боясь обжечься, прикоснулась губами к его уху. …На другой день так же моросил дождь. Танька, Сережка и Гусь втроем шли на станцию. Гусь нес Танькин чемоданчик, а Сережка, чтобы не мешать сестре и другу, то убегал вперед и швырял в Сить камешки, то лазил в малинниках, отыскивая редкие, еще не опавшие ягоды.

September 29, 2025 in 00:38 Ирина Сотникова

• changed the text of the translation
  Можно было подумать, что Танька стояла в сенях: | она появилась на пороге, едва Дарья с корзиной белья вышла из дому. — Ты бы хоть помог матери белье нести. — Так я же тебя ждал! — Ждал…Иди догоняй, а я уж посижу… Гусь догнал мать у скотного двора. — Давай помогу! ^ — и взялся за ручку корзины. — Что ты, что ты! Унесу я… Беги домой, беги!.. Но Гусь все-таки взял корзину и широким шагом стал спускаться к реке. Мать едва успевала за ним. — Деньги-то, поди, все истратил? — спросила она. — Все. ^ Четыре рубля осталось. Дарья вздохнула. Ей казалось, что сын совсем напрасно купил ружье. Ну когда он будет ходить с ним? А деньги… — Дак еще-то дадут сколько? ^ Аль нет? ^ — решилась спросить Дарья. — А как же! ^ Аванс за полмесяца. А мы еще девять дней работали… Да и премии будут… — Хорошо бы так-то! Ведь одёжи надо купить… Ты уж больше-то зря не трать, как получишь. — Разве я зря тратил? — удивился Гусь. — Да нет… Наперед говорю… А чего же, раз ружье надо — сам заработал… — Сколько еще получу, все тебе отдам. — Ну и ладно! — успокоилась Дарья. Они дошли до реки. Гусь положил корзину на камень, сказал: — Когда выполощешь, встречу. — Ой, полно не дело-то говорить! ^ Будто белье не нашивала. ^ Сама принесу!.. Танька сидела у окна. Гусь сел к столу и только теперь заметил, что Танька не в духе. Она не мигая смотрела на свои ноги, а черные брови ее были сердито сдвинуты. — Ты завтра едешь? ^ — спросил Гусь, хотя отлично знал, что она едет именно завтра, но спросил потому, что надо было что-то сказать. — Дура я, | сегодня надо было уехать! — Почему? ^ — встревожился Гусь. — Потому что ты обманываешь меня! ^ — Зеленоватые Танькины глаза сверкнули холодно. — Я обманываю?! — Не я же! — Ты говори толком. В чем я тебя обманул? Когда? Он смотрел ей в глаза, но Танька не отвела взгляда. — Ты помнишь, | что мне обещал? Куда ты собирался после восьмого класса?.. — Ну и что? — уже не так уверенно спросил Васька: он начал догадываться, в чем дело. — А то!.. Сегодня был у нас Пахомов, и я слышала их разговор с отцом. И теперь я знаю, что у тебя на уме… — Понимаешь, Таня, я тогда еще хотел с тобой поговорить… Но она не слушала его. — А я-то верила тебе, надеялась, что мы будем встречаться… — Таня, послушай!.. — Чего слушать, чего? «Из него толковый комбайнер выйдет»!.. — повторила она слова то ли отца, то ли Пахомова. — Да если бы ты думал обо мне, ты бы на комбайн не пошел! — Между прочим, это главная работа, поняла? Если мы хлеб не будем убирать, тебе в городе есть нечего будет! — повторил он слова Прокатова. — Эх, ты!.. — горько вздохнула Танька. — Неужели ты не знаешь, что и в училище-то я из-за тебя пошла? Думала, год проучусь, а потом ты приедешь… — Таня, я этого не знал! — опешил Гусь. — Честное слово, не знал! — «Не знал»… Ты ничего не знал. Ты и обо мне уже забыл! — Танька шмыгнула носом раз, другой, потом склонила голову и заплакала. Это было самое страшное. Гусь не мог выносить, когда плакала мать, а тут плачет Танька. Лицо Гуся стало наливаться краской, потом кровь отхлынула, и он сказал чужим голосом: — Если ты не перестанешь… Если ты мне не веришь, я… я застрелюсь!.. — и сам чуть не заревел от жалости к Таньке, от жалости к самому себе. Танька мгновенно перестала хныкать и испуганными, полными слез глазами уставилась на Гуся. — Ты что, Вася? Не смей… Гусь почувствовал, как защекотало в уголках глаз, и, чтобы Танька не увидела его слез, навалился грудью на стол и уронил голову на руки. Танька вскочила, подошла к нему. — Вася, не надо! Я верю. Слышишь? Верю. Ну? — Она осторожно обняла его за шею и чуть-чуть, точно боясь обжечься, прикоснулась губами к его уху. …На другой день так же моросил дождь. Танька, Сережка и Гусь втроем шли на станцию. Гусь нес Танькин чемоданчик, а Сережка, чтобы не мешать сестре и другу, то убегал вперед и швырял в Сить камешки, то лазил в малинниках, отыскивая редкие, еще не опавшие ягоды.

September 29, 2025 in 00:38 Ирина Сотникова

• changed the text
  Voiži meletada, miše Tan’aine seižui pertedeses. Hän tuli pert’he, habi Darja ehti haškahtada künduses päliči i läksi jogele. – Sinä hot’ abutaižid mamale sobad jogele veda! – Ka minä ved’ sindai varastin. – Varastid sinä! ^ Jokse, sabuta mamad da abuta hänele. Vas’ka sabuti mamad: | – Anda, abutan veda. – Ka min sinä! Iče ven. Jokse kodihe, jokse! No Vas’ka oti sobad i levedoil haškuil läksi jogennoks. Mamoi habi ehti hänen taga. – Oled-ik kaik dengad rajadanu? – küzui mamoi. – Ka, jäi vaiše äjak-se. Darja hengahti. Hän meleti, miše oružjan hän osti hödhuvin. Ka konz hän käveleškanded senke? A dengad... – Ka ved’ sad völ-ki. – Ka san. A mö völ ühesa päiväd radoim... Da völ premilahj anttas... – Hüvä om. Tarbiž sobid ostta. Ala enambad rajada tühjan! – Olen-ik tühjan rajadanu? – küzui Vas’ka. – Ei! Minä edehepäi nevoin. Nu ku pidab sinei oružj, ka iče sad dengoid... – Min völ san, kaiken sinei andan. – Nu ka i hüvä, | – tünäs sanui Darja. Hö tuliba jogele. Hanh' panu puzun kivele i sanui: – Konz huhtoid sobad, ka abutan toda kodihe. – Min sinä, iče-ki ton! Tan’aine ištui iknanno. – TervhenHanh' ištuihe stolan taga i vaiše homaiči, em tervehtanugoiš-kimiše tan'aine ei ole hüviš meliš. Tan’aine kacui kovas, mustad kulmad oli kingitadud. Vas’ka ei tedand, midä sanuda: – Sinä ved’ homen lähted... – Urad olen. Oliži pidanu jo tämbei ajada. – Mikš? – Sikš ku sinä manitid mindai! – Minä-k manitin? – Ka en minä! – Sanu sel’ktas. Miš manitin? Konz? Hän kacuhti Tan’an sil’mihe, no hän ei käraudand sil’mid. – Muštad-ik. Min minei olid toivotanu? Midä tahtoid tehta kahesan klassan jäl'ghe? – Nu ka midä? – Vas’ka ištuihe laučale. Hän el’gendaškanzi, miš om pagin. – Meil tämbei oli Pahomov, minä kulin, miš hö pagižiba tatanke. Minä nügüd’ tedan, midä sinai meles om. – Tan’aine, minä sinei tahtoin aigemba sanuda... No hän ei kundlend. – Minä sinei uskoin, toivoin, miše sinunke vasttamoiš lidnas... – Tan’a, kundle!.. – Midä kundelta? Kulin, kut tatoi sanui, miše sinuspäi hüvä kombainan vedäi tuleb. Ku sinä meletaižid minus, ka ed läksiži kombainale. – Kuled-ik, nece om pärad! – johtuti Vas’ka Prokatovan sanoid. – Voi sinä! Jose ed tedand, miše minä tehnikumha läksin sinun tagut. Meletin, voden opendamoi, i sinä tuled lidnaha. – Tan’aine, en tedand necidä! – Ka ed tedand... Sinä minus-ki unohtid, – Tan’aine pästi kündlid. Nece oli hondomb kaiked. Vas’ka ei voind tirpta, konz naižed voikaba. – Ku sinä ed heitä voikud, ka minä otan oružjan i rikoimoi. Tan’ka heiti voikun. – Min sinä, Vas’a! Ala voi! Vas’ka mujušti, nügüd’ hän-ki voikaškandeb. Miše Tan’aine ei nägištaiži, hän pästi pän hänen ougale. Vas’ka ei hengitand-ki. – Ei tarbiž, Vas’a! Minä uskon. Kuled-ik? – i hilläšti kingiti huled hänen korvanjurhe. Toižel päiväl hö koumen – Tan’aine, Sergei i Vas’ka, läksiba raudtestancijale. Vas’ka kandoi Tan’an sumkan. Sergei, miše ei telustada sebranikale i sizarele, se joksi edehepäi, se jäi tagana, se eci babarmoid.
• changed the text of the translation
  Можно было подумать, что Танька стояла в сенях: | она появилась на пороге, едва Дарья с корзиной белья вышла из дому. — Ты бы хоть помог матери белье нести. — Так я же тебя ждал! — Ждал…Иди догоняй, а я уж посижу… Гусь догнал мать у скотного двора. — Давай помогу! ^ — и взялся за ручку корзины. — Что ты, что ты! Унесу я… Беги домой, беги!.. Но Гусь все-таки взял корзину и широким шагом стал спускаться к реке. Мать едва успевала за ним. — Деньги-то, поди, все истратил? — спросила она. — Все. ^ Четыре рубля осталось. Дарья вздохнула. Ей казалось, что сын совсем напрасно купил ружье. Ну когда он будет ходить с ним? А деньги… — Дак еще-то дадут сколько? ^ Аль нет? ^ — решилась спросить Дарья. — А как же! ^ Аванс за полмесяца. А мы еще девять дней работали… Да и премии будут… — Хорошо бы так-то! Ведь одёжи надо купить… Ты уж больше-то зря не трать, как получишь. — Разве я зря тратил? — удивился Гусь. — Да нет… Наперед говорю… А чего же, раз ружье надо — сам заработал… — Сколько еще получу, все тебе отдам. — Ну и ладно! — успокоилась Дарья. Они дошли до реки. Гусь положил корзину на камень, сказал: — Когда выполощешь, встречу. — Ой, полно не дело-то говорить! ^ Будто белье не нашивала. ^ Сама принесу!.. Танька сидела у окна. Фуфайка, рябая от дождевых капель, была расстегнута, и из-под нее виднелась кремовая кофточка. Сапожки Танькины стояли у порога, она была в одних капроновых чулках. Гусь сел к столу и только теперь заметил, что Танька не в духе. Она не мигая смотрела на свои ноги, а черные брови ее были сердито сдвинуты. — Ты завтра едешь? ^ — спросил Гусь, хотя отлично знал, что она едет именно завтра, но спросил потому, что надо было что-то сказать. — Дура я, сегодня надо было уехать! — Почему? ^ — встревожился Гусь. — Потому что ты обманываешь меня! ^ — Зеленоватые Танькины глаза сверкнули холодно. — Я обманываю?! — Не я же! — Ты говори толком. В чем я тебя обманул? Когда? Он смотрел ей в глаза, но Танька не отвела взгляда. — Ты помнишь, | что мне обещал? Куда ты собирался после восьмого класса?.. — Ну и что? — уже не так уверенно спросил Васька: он начал догадываться, в чем дело. — А то!.. Сегодня был у нас Пахомов, и я слышала их разговор с отцом. И теперь я знаю, что у тебя на уме… — Понимаешь, Таня, я тогда еще хотел с тобой поговорить… Но она не слушала его. — А я-то верила тебе, надеялась, что мы будем встречаться… — Таня, послушай!.. — Чего слушать, чего? «Из него толковый комбайнер выйдет»!.. — повторила она слова то ли отца, то ли Пахомова. — Да если бы ты думал обо мне, ты бы на комбайн не пошел! — Между прочим, это главная работа, поняла? Если мы хлеб не будем убирать, тебе в городе есть нечего будет! — повторил он слова Прокатова. — Эх, ты!.. — горько вздохнула Танька. — Неужели ты не знаешь, что и в училище-то я из-за тебя пошла? Думала, год проучусь, а потом ты приедешь… — Таня, я этого не знал! — опешил Гусь. — Честное слово, не знал! — «Не знал»… Ты ничего не знал. Ты и обо мне уже забыл! — Танька шмыгнула носом раз, другой, потом склонила голову и заплакала. Это было самое страшное. Гусь не мог выносить, когда плакала мать, а тут плачет Танька. Лицо Гуся стало наливаться краской, потом кровь отхлынула, и он сказал чужим голосом: — Если ты не перестанешь… Если ты мне не веришь, я… я застрелюсь!.. — и сам чуть не заревел от жалости к Таньке, от жалости к самому себе. Танька мгновенно перестала хныкать и испуганными, полными слез глазами уставилась на Гуся. — Ты что, Вася? Не смей… Гусь почувствовал, как защекотало в уголках глаз, и, чтобы Танька не увидела его слез, навалился грудью на стол и уронил голову на руки. Танька вскочила, подошла к нему. — Вася, не надо! Я верю. Слышишь? Верю. Ну? — Она осторожно обняла его за шею и чуть-чуть, точно боясь обжечься, прикоснулась губами к его уху. …На другой день так же моросил дождь. Танька, Сережка и Гусь втроем шли на станцию. Гусь нес Танькин чемоданчик, а Сережка, чтобы не мешать сестре и другу, то убегал вперед и швырял в Сить камешки, то лазил в малинниках, отыскивая редкие, еще не опавшие ягоды.

September 29, 2025 in 00:30 Ирина Сотникова

• changed the text of the translation
  Можно было подумать, что Танька стояла в сенях: | она появилась на пороге, едва Дарья с корзиной белья вышла из дому. — Ты бы хоть помог матери белье нести. — Так я же тебя ждал! — Ждал…Иди догоняй, а я уж посижу… Гусь догнал мать у скотного двора. — Давай помогу! ^ — и взялся за ручку корзины. — Что ты, что ты! Унесу я… Беги домой, беги!.. Но Гусь все-таки взял корзину и широким шагом стал спускаться к реке. Мать едва успевала за ним. — Деньги-то, поди, все истратил? — спросила она. — Все. ^ Четыре рубля осталось. Дарья вздохнула. Ей казалось, что сын совсем напрасно купил ружье. Ну когда он будет ходить с ним? А деньги… — Дак еще-то дадут сколько? ^ Аль нет? ^ — решилась спросить Дарья. — А как же! ^ Аванс за полмесяца. А мы еще девять дней работали… Да и премии будут… — Хорошо бы так-то! Ведь одёжи надо купить… Ты уж больше-то зря не трать, как получишь. — Разве я зря тратил? — удивился Гусь. — Да нет… Наперед говорю… А чего же, раз ружье надо — сам заработал… — Сколько еще получу, все тебе отдам. — Ну и ладно! — успокоилась Дарья. Они дошли до реки. Гусь положил корзину на камень, сказал: — Когда выполощешь, встречу. — Ой, полно не дело-то говорить! ^ Будто белье не нашивала. ^ Сама принесу!.. Танька сидела у окна. Фуфайка, рябая от дождевых капель, была расстегнута, и из-под нее виднелась кремовая кофточка. Сапожки Танькины стояли у порога, она была в одних капроновых чулках. Гусь сел к столу и только теперь заметил, что Танька не в духе. Она не мигая смотрела на свои ноги, а черные брови ее были сердито сдвинуты. — Ты завтра едешь? — спросил Гусь, хотя отлично знал, что она едет именно завтра, но спросил потому, что надо было что-то сказать. — Дура я, сегодня надо было уехать! — Почему? — встревожился Гусь. — Потому что ты обманываешь меня! — Зеленоватые Танькины глаза сверкнули холодно. — Я обманываю?! — Не я же! — Ты говори толком. В чем я тебя обманул? Когда? Он смотрел ей в глаза, но Танька не отвела взгляда. — Ты помнишь, что мне обещал? Куда ты собирался после восьмого класса?.. — Ну и что? — уже не так уверенно спросил Васька: он начал догадываться, в чем дело. — А то!.. Сегодня был у нас Пахомов, и я слышала их разговор с отцом. И теперь я знаю, что у тебя на уме… — Понимаешь, Таня, я тогда еще хотел с тобой поговорить… Но она не слушала его. — А я-то верила тебе, надеялась, что мы будем встречаться… — Таня, послушай!.. — Чего слушать, чего? «Из него толковый комбайнер выйдет»!.. — повторила она слова то ли отца, то ли Пахомова. — Да если бы ты думал обо мне, ты бы на комбайн не пошел! — Между прочим, это главная работа, поняла? Если мы хлеб не будем убирать, тебе в городе есть нечего будет! — повторил он слова Прокатова. — Эх, ты!.. — горько вздохнула Танька. — Неужели ты не знаешь, что и в училище-то я из-за тебя пошла? Думала, год проучусь, а потом ты приедешь… — Таня, я этого не знал! — опешил Гусь. — Честное слово, не знал! — «Не знал»… Ты ничего не знал. Ты и обо мне уже забыл! — Танька шмыгнула носом раз, другой, потом склонила голову и заплакала. Это было самое страшное. Гусь не мог выносить, когда плакала мать, а тут плачет Танька. Лицо Гуся стало наливаться краской, потом кровь отхлынула, и он сказал чужим голосом: — Если ты не перестанешь… Если ты мне не веришь, я… я застрелюсь!.. — и сам чуть не заревел от жалости к Таньке, от жалости к самому себе. Танька мгновенно перестала хныкать и испуганными, полными слез глазами уставилась на Гуся. — Ты что, Вася? Не смей… Гусь почувствовал, как защекотало в уголках глаз, и, чтобы Танька не увидела его слез, навалился грудью на стол и уронил голову на руки. Танька вскочила, подошла к нему. — Вася, не надо! Я верю. Слышишь? Верю. Ну? — Она осторожно обняла его за шею и чуть-чуть, точно боясь обжечься, прикоснулась губами к его уху. …На другой день так же моросил дождь. Танька, Сережка и Гусь втроем шли на станцию. Гусь нес Танькин чемоданчик, а Сережка, чтобы не мешать сестре и другу, то убегал вперед и швырял в Сить камешки, то лазил в малинниках, отыскивая редкие, еще не опавшие ягоды.

September 29, 2025 in 00:29 Ирина Сотникова

• changed the text
  Voiži meletada, miše Tan’aine seižui pertedeses. Hän tuli pert’he, habi Darja ehti haškahtada künduses päliči i läksi jogele. – Sinä hot’ abutaižid mamale sobad jogele veda! – Ka minä ved’ sindai varastin. – Varastid sinä! ^ Jokse, sabuta mamad da abuta hänele. Vas’ka sabuti mamad: | – Anda, abutan veda. – Ka min sinä! Iče ven. Jokse kodihe, jokse! No Vas’ka oti sobad i levedoil haškuil läksi jogennoks. Mamoi habi ehti hänen taga. – Oled-ik kaik dengad rajadanu? – küzui mamoi. – Ka, jäi vaiše äjak-se. Darja hengahti. Hän meleti, miše oružjan hän osti hödhuvin. Ka konz hän käveleškanded senke? A dengad... – Ka ved’ sad völ-ki. – Ka san. A mö völ ühesa päiväd radoim... Da völ premilahj anttas... – Hüvä om. Tarbiž sobid ostta. Ala enambad rajada tühjan! – Olen-ik tühjan rajadanu? – küzui Vas’ka. – Ei! Minä edehepäi nevoin. Nu ku pidab sinei oružj, ka iče sad dengoid... – Min völ san, kaiken sinei andan. – Nu ka i hüvä, | – tünäs sanui Darja. Hö tuliba jogele. Hanh' panu puzun kivele i sanui: – Konz huhtoid sobad, ka abutan toda kodihe. – Min sinä, iče-ki ton! Tan’aine ištui iknanno. – Tervhen, em tervehtanugoiš-ki. Tan’aine kacui kovas, mustad kulmad oli kingitadud. Vas’ka ei tedand, midä sanuda: – Sinä ved’ homen lähted... – Urad olen. Oliži pidanu jo tämbei ajada. – Mikš? – Sikš ku sinä manitid mindai! – Minä-k manitin? – Ka en minä! – Sanu sel’ktas. Miš manitin? Konz? Hän kacuhti Tan’an sil’mihe, no hän ei käraudand sil’mid. – Muštad-ik. Min minei olid toivotanu? – Nu ka midä? – Vas’ka ištuihe laučale. Hän el’gendaškanzi, miš om pagin. – Meil tämbei oli Pahomov, minä kulin, miš hö pagižiba tatanke. Minä nügüd’ tedan, midä sinai meles om. – Tan’aine, minä sinei tahtoin aigemba sanuda... No hän ei kundlend. – Minä sinei uskoin, toivoin, miše sinunke vasttamoiš lidnas... – Tan’a, kundle!.. – Midä kundelta? Kulin, kut tatoi sanui, miše sinuspäi hüvä kombainan vedäi tuleb. Ku sinä meletaižid minus, ka ed läksiži kombainale. – Kuled-ik, nece om pärad! – johtuti Vas’ka Prokatovan sanoid. – Voi sinä! Jose ed tedand, miše minä tehnikumha läksin sinun tagut. Meletin, voden opendamoi, i sinä tuled lidnaha. – Tan’aine, en tedand necidä! – Ka ed tedand... Sinä minus-ki unohtid, – Tan’aine pästi kündlid. Nece oli hondomb kaiked. Vas’ka ei voind tirpta, konz naižed voikaba. – Ku sinä ed heitä voikud, ka minä otan oružjan i rikoimoi. Tan’ka heiti voikun. – Min sinä, Vas’a! Ala voi! Vas’ka mujušti, nügüd’ hän-ki voikaškandeb. Miše Tan’aine ei nägištaiži, hän pästi pän hänen ougale. Vas’ka ei hengitand-ki. – Ei tarbiž, Vas’a! Minä uskon. Kuled-ik? – i hilläšti kingiti huled hänen korvanjurhe. Toižel päiväl hö koumen – Tan’aine, Sergei i Vas’ka, läksiba raudtestancijale. Vas’ka kandoi Tan’an sumkan. Sergei, miše ei telustada sebranikale i sizarele, se joksi edehepäi, se jäi tagana, se eci babarmoid.

September 29, 2025 in 00:28 Ирина Сотникова

• changed the text
  Voiži meletada, miše Tan’aine seižui pertedeses. Hän tuli pert’he, habi Darja ehti haškahtada künduses päliči i läksi jogele. – Sinä hot’ abutaižid mamale sobad jogele veda! – Ka minä ved’ sindai varastin. – Varastid sinä! ^ Jokse, sabuta mamad da abuta hänele. Vas’ka sabuti mamad: | – Anda, abutan veda. – Ka min sinä! Iče ven. Jokse kodihe, jokse! No Vas’ka oti sobad i levedoil haškuil läksi jogennoks. Mamoi habi ehti hänen taga. – Oled-ik kaik dengad rajadanu? – küzui mamoi. – Ka, jäi vaiše äjak-se. Darja hengahti. Hän meleti, miše oružjan hän osti hödhuvin. Ka konz hän käveleškanded senke? A dengad... – Ka ved’ sad völ-ki. – Ka san. A mö völ ühesa päiväd radoim... Da völ premilahj anttas... – Hüvä om. Tarbiž sobid ostta. Ala enambad rajada tühjan! – Olen-ik tühjan rajadanu? – küzui Vas’ka. – Ei! Minä edehepäi nevoin. Nu ku pidab sinei oružj, ka iče sad dengoid... – Min völ san, kaiken sinei andan. – Nu ka i hüvä, | – tünäs sanui Darja. – Konz huhtoid sobad, ka abutan toda kodihe. – Min sinä, iče-ki ton! Tan’aine ištui iknanno. – Tervhen, em tervehtanugoiš-ki. Tan’aine kacui kovas, mustad kulmad oli kingitadud. Vas’ka ei tedand, midä sanuda: – Sinä ved’ homen lähted... – Urad olen. Oliži pidanu jo tämbei ajada. – Mikš? – Sikš ku sinä manitid mindai! – Minä-k manitin? – Ka en minä! – Sanu sel’ktas. Miš manitin? Konz? Hän kacuhti Tan’an sil’mihe, no hän ei käraudand sil’mid. – Muštad-ik. Min minei olid toivotanu? – Nu ka midä? – Vas’ka ištuihe laučale. Hän el’gendaškanzi, miš om pagin. – Meil tämbei oli Pahomov, minä kulin, miš hö pagižiba tatanke. Minä nügüd’ tedan, midä sinai meles om. – Tan’aine, minä sinei tahtoin aigemba sanuda... No hän ei kundlend. – Minä sinei uskoin, toivoin, miše sinunke vasttamoiš lidnas... – Tan’a, kundle!.. – Midä kundelta? Kulin, kut tatoi sanui, miše sinuspäi hüvä kombainan vedäi tuleb. Ku sinä meletaižid minus, ka ed läksiži kombainale. – Kuled-ik, nece om pärad! – johtuti Vas’ka Prokatovan sanoid. – Voi sinä! Jose ed tedand, miše minä tehnikumha läksin sinun tagut. Meletin, voden opendamoi, i sinä tuled lidnaha. – Tan’aine, en tedand necidä! – Ka ed tedand... Sinä minus-ki unohtid, – Tan’aine pästi kündlid. Nece oli hondomb kaiked. Vas’ka ei voind tirpta, konz naižed voikaba. – Ku sinä ed heitä voikud, ka minä otan oružjan i rikoimoi. Tan’ka heiti voikun. – Min sinä, Vas’a! Ala voi! Vas’ka mujušti, nügüd’ hän-ki voikaškandeb. Miše Tan’aine ei nägištaiži, hän pästi pän hänen ougale. Vas’ka ei hengitand-ki. – Ei tarbiž, Vas’a! Minä uskon. Kuled-ik? – i hilläšti kingiti huled hänen korvanjurhe. Toižel päiväl hö koumen – Tan’aine, Sergei i Vas’ka, läksiba raudtestancijale. Vas’ka kandoi Tan’an sumkan. Sergei, miše ei telustada sebranikale i sizarele, se joksi edehepäi, se jäi tagana, se eci babarmoid.

September 29, 2025 in 00:27 Ирина Сотникова

• changed the text of the translation
  Можно было подумать, что Танька стояла в сенях: | она появилась на пороге, едва Дарья с корзиной белья вышла из дому. — Ты бы хоть помог матери белье нести. — Так я же тебя ждал! — Ждал…Иди догоняй, а я уж посижу… Гусь догнал мать у скотного двора. — Давай помогу! ^ — и взялся за ручку корзины. — Что ты, что ты! Унесу я… Беги домой, беги!.. Но Гусь все-таки взял корзину и широким шагом стал спускаться к реке. Мать едва успевала за ним. — Деньги-то, поди, все истратил? — спросила она. — Все. ^ Четыре рубля осталось. Дарья вздохнула. Ей казалось, что сын совсем напрасно купил ружье. Ну когда он будет ходить с ним? А деньги… — Дак еще-то дадут сколько? ^ Аль нет? ^ — решилась спросить Дарья. — А как же! ^ Аванс за полмесяца. А мы еще девять дней работали… Да и премии будут… — Хорошо бы так-то! Ведь одёжи надо купить… Ты уж больше-то зря не трать, как получишь. — Разве я зря тратил? — удивился Гусь. — Да нет… Наперед говорю… А чего же, раз ружье надо — сам заработал… Гусь вспомнил, что еще предстоит купить подводное снаряжение, но нынче плавать не придется, а до будущего лета далеко. Да и матери что-то надо купить. И он сказал: — Сколько еще получу, все тебе отдам. — Ну и ладно! — успокоилась Дарья. Они дошли до реки. Гусь положил корзину на камень, сказал: — Когда выполощешь, встречу. — Ой, полно не дело-то говорить! Будто белье не нашивала. Сама принесу!.. Танька сидела у окна. Фуфайка, рябая от дождевых капель, была расстегнута, и из-под нее виднелась кремовая кофточка. Сапожки Танькины стояли у порога, она была в одних капроновых чулках. Гусь сел к столу и только теперь заметил, что Танька не в духе. Она не мигая смотрела на свои ноги, а черные брови ее были сердито сдвинуты. — Ты завтра едешь? — спросил Гусь, хотя отлично знал, что она едет именно завтра, но спросил потому, что надо было что-то сказать. — Дура я, сегодня надо было уехать! — Почему? — встревожился Гусь. — Потому что ты обманываешь меня! — Зеленоватые Танькины глаза сверкнули холодно. — Я обманываю?! — Не я же! — Ты говори толком. В чем я тебя обманул? Когда? Он смотрел ей в глаза, но Танька не отвела взгляда. — Ты помнишь, что мне обещал? Куда ты собирался после восьмого класса?.. — Ну и что? — уже не так уверенно спросил Васька: он начал догадываться, в чем дело. — А то!.. Сегодня был у нас Пахомов, и я слышала их разговор с отцом. И теперь я знаю, что у тебя на уме… — Понимаешь, Таня, я тогда еще хотел с тобой поговорить… Но она не слушала его. — А я-то верила тебе, надеялась, что мы будем встречаться… — Таня, послушай!.. — Чего слушать, чего? «Из него толковый комбайнер выйдет»!.. — повторила она слова то ли отца, то ли Пахомова. — Да если бы ты думал обо мне, ты бы на комбайн не пошел! — Между прочим, это главная работа, поняла? Если мы хлеб не будем убирать, тебе в городе есть нечего будет! — повторил он слова Прокатова. — Эх, ты!.. — горько вздохнула Танька. — Неужели ты не знаешь, что и в училище-то я из-за тебя пошла? Думала, год проучусь, а потом ты приедешь… — Таня, я этого не знал! — опешил Гусь. — Честное слово, не знал! — «Не знал»… Ты ничего не знал. Ты и обо мне уже забыл! — Танька шмыгнула носом раз, другой, потом склонила голову и заплакала. Это было самое страшное. Гусь не мог выносить, когда плакала мать, а тут плачет Танька. Лицо Гуся стало наливаться краской, потом кровь отхлынула, и он сказал чужим голосом: — Если ты не перестанешь… Если ты мне не веришь, я… я застрелюсь!.. — и сам чуть не заревел от жалости к Таньке, от жалости к самому себе. Танька мгновенно перестала хныкать и испуганными, полными слез глазами уставилась на Гуся. — Ты что, Вася? Не смей… Гусь почувствовал, как защекотало в уголках глаз, и, чтобы Танька не увидела его слез, навалился грудью на стол и уронил голову на руки. Танька вскочила, подошла к нему. — Вася, не надо! Я верю. Слышишь? Верю. Ну? — Она осторожно обняла его за шею и чуть-чуть, точно боясь обжечься, прикоснулась губами к его уху. …На другой день так же моросил дождь. Танька, Сережка и Гусь втроем шли на станцию. Гусь нес Танькин чемоданчик, а Сережка, чтобы не мешать сестре и другу, то убегал вперед и швырял в Сить камешки, то лазил в малинниках, отыскивая редкие, еще не опавшие ягоды.

September 29, 2025 in 00:26 Ирина Сотникова

• changed the text of the translation
  Можно было подумать, что Танька стояла в сенях: | она появилась на пороге, едва Дарья с корзиной белья вышла из дому. — Ты бы хоть помог матери белье нести. — Так я же тебя ждал! — Ждал…Иди догоняй, а я уж посижу… Гусь догнал мать у скотного двора. — Давай помогу! ^ — и взялся за ручку корзины. — Что ты, что ты! Унесу я… Беги домой, беги!.. Но Гусь все-таки взял корзину и широким шагом стал спускаться к реке. Мать едва успевала за ним. — Деньги-то, поди, все истратил? — спросила она. — Все. ^ Четыре рубля осталось. Дарья вздохнула. Ей казалось, что сын совсем напрасно купил ружье. Ну когда он будет ходить с ним? А деньги… — Дак еще-то дадут сколько? ^ Аль нет? ^ — решилась спросить Дарья. — А как же! ^ Аванс за полмесяца. А мы еще девять дней работали… Да и премии будут… — Хорошо бы так-то! Ведь одёжи надо купить… Ты уж больше-то зря не трать, как получишь. — Разве я зря тратил? — удивился Гусь. — Да нет… Наперед говорю… А чего же, раз ружье надо — сам заработал… Гусь вспомнил, что еще предстоит купить подводное снаряжение, но нынче плавать не придется, а до будущего лета далеко. Да и матери что-то надо купить. И он сказал: — Сколько еще получу, все тебе отдам. — Ну и ладно! — успокоилась Дарья. Они дошли до реки. Гусь положил корзину на камень, сказал: — Когда выполощешь, встречу. — Ой, полно не дело-то говорить! Будто белье не нашивала. Сама принесу!.. Танька сидела у окна. Фуфайка, рябая от дождевых капель, была расстегнута, и из-под нее виднелась кремовая кофточка. Сапожки Танькины стояли у порога, она была в одних капроновых чулках. Гусь сел к столу и только теперь заметил, что Танька не в духе. Она не мигая смотрела на свои ноги, а черные брови ее были сердито сдвинуты. — Ты завтра едешь? — спросил Гусь, хотя отлично знал, что она едет именно завтра, но спросил потому, что надо было что-то сказать. — Дура я, сегодня надо было уехать! — Почему? — встревожился Гусь. — Потому что ты обманываешь меня! — Зеленоватые Танькины глаза сверкнули холодно. — Я обманываю?! — Не я же! — Ты говори толком. В чем я тебя обманул? Когда? Он смотрел ей в глаза, но Танька не отвела взгляда. — Ты помнишь, что мне обещал? Куда ты собирался после восьмого класса?.. — Ну и что? — уже не так уверенно спросил Васька: он начал догадываться, в чем дело. — А то!.. Сегодня был у нас Пахомов, и я слышала их разговор с отцом. И теперь я знаю, что у тебя на уме… — Понимаешь, Таня, я тогда еще хотел с тобой поговорить… Но она не слушала его. — А я-то верила тебе, надеялась, что мы будем встречаться… — Таня, послушай!.. — Чего слушать, чего? «Из него толковый комбайнер выйдет»!.. — повторила она слова то ли отца, то ли Пахомова. — Да если бы ты думал обо мне, ты бы на комбайн не пошел! — Между прочим, это главная работа, поняла? Если мы хлеб не будем убирать, тебе в городе есть нечего будет! — повторил он слова Прокатова. — Эх, ты!.. — горько вздохнула Танька. — Неужели ты не знаешь, что и в училище-то я из-за тебя пошла? Думала, год проучусь, а потом ты приедешь… — Таня, я этого не знал! — опешил Гусь. — Честное слово, не знал! — «Не знал»… Ты ничего не знал. Ты и обо мне уже забыл! — Танька шмыгнула носом раз, другой, потом склонила голову и заплакала. Это было самое страшное. Гусь не мог выносить, когда плакала мать, а тут плачет Танька. Лицо Гуся стало наливаться краской, потом кровь отхлынула, и он сказал чужим голосом: — Если ты не перестанешь… Если ты мне не веришь, я… я застрелюсь!.. — и сам чуть не заревел от жалости к Таньке, от жалости к самому себе. Танька мгновенно перестала хныкать и испуганными, полными слез глазами уставилась на Гуся. — Ты что, Вася? Не смей… Гусь почувствовал, как защекотало в уголках глаз, и, чтобы Танька не увидела его слез, навалился грудью на стол и уронил голову на руки. Танька вскочила, подошла к нему. — Вася, не надо! Я верю. Слышишь? Верю. Ну? — Она осторожно обняла его за шею и чуть-чуть, точно боясь обжечься, прикоснулась губами к его уху. …На другой день так же моросил дождь. Танька, Сережка и Гусь втроем шли на станцию. Гусь нес Танькин чемоданчик, а Сережка, чтобы не мешать сестре и другу, то убегал вперед и швырял в Сить камешки, то лазил в малинниках, отыскивая редкие, еще не опавшие ягоды.

September 29, 2025 in 00:25 Ирина Сотникова

• changed the text
  Voiži meletada, miše Tan’aine seižui pertedeses. Hän tuli pert’he, habi Darja ehti haškahtada künduses päliči i läksi jogele. – Sinä hot’ abutaižid mamale sobad jogele veda! – Ka minä ved’ sindai varastin. – Varastid sinä! ^ Jokse, sabuta mamad da abuta hänele. Vas’ka sabuti mamad: | – Anda, abutan veda. – Ka min sinä! Iče ven. Jokse kodihe, jokse! No Vas’ka oti sobad i levedoil haškuil läksi jogennoks. Mamoi havihabi ehti hänen taga. – Oled-ik kaik dengad rajadanu? – küzui mamoi. – Ka, jäi vaiše äjak-se. Darja hengahti. Hän meleti, miše oružjan hän osti hödhuvin. Ka konz hän käveleškanded senke? A dengad... – Ka ved’ sad völ-ki. – Ka san. A mö völ ühesa päiväd radoim... Da völ premilahj anttas... – Hüvä om. Tarbiž sobid ostta. Ala enambad rajada tühjan! – Olen-ik tühjan rajadanu? – küzui Vas’ka. – Ei! Minä edehepäi nevoin. Nu ku pidab sinei oružj, ka iče sad dengoid... – Min völ san, kaiken sinei andan. – Nu ka i hüvä, – tünäs sanui Darja. – Konz huhtoid sobad, ka abutan toda kodihe. – Min sinä, iče-ki ton! Tan’aine ištui iknanno. – Tervhen, em tervehtanugoiš-ki. Tan’aine kacui kovas, mustad kulmad oli kingitadud. Vas’ka ei tedand, midä sanuda: – Sinä ved’ homen lähted... – Urad olen. Oliži pidanu jo tämbei ajada. – Mikš? – Sikš ku sinä manitid mindai! – Minä-k manitin? – Ka en minä! – Sanu sel’ktas. Miš manitin? Konz? Hän kacuhti Tan’an sil’mihe, no hän ei käraudand sil’mid. – Muštad-ik. Min minei olid toivotanu? – Nu ka midä? – Vas’ka ištuihe laučale. Hän el’gendaškanzi, miš om pagin. – Meil tämbei oli Pahomov, minä kulin, miš hö pagižiba tatanke. Minä nügüd’ tedan, midä sinai meles om. – Tan’aine, minä sinei tahtoin aigemba sanuda... No hän ei kundlend. – Minä sinei uskoin, toivoin, miše sinunke vasttamoiš lidnas... – Tan’a, kundle!.. – Midä kundelta? Kulin, kut tatoi sanui, miše sinuspäi hüvä kombainan vedäi tuleb. Ku sinä meletaižid minus, ka ed läksiži kombainale. – Kuled-ik, nece om pärad! – johtuti Vas’ka Prokatovan sanoid. – Voi sinä! Jose ed tedand, miše minä tehnikumha läksin sinun tagut. Meletin, voden opendamoi, i sinä tuled lidnaha. – Tan’aine, en tedand necidä! – Ka ed tedand... Sinä minus-ki unohtid, – Tan’aine pästi kündlid. Nece oli hondomb kaiked. Vas’ka ei voind tirpta, konz naižed voikaba. – Ku sinä ed heitä voikud, ka minä otan oružjan i rikoimoi. Tan’ka heiti voikun. – Min sinä, Vas’a! Ala voi! Vas’ka mujušti, nügüd’ hän-ki voikaškandeb. Miše Tan’aine ei nägištaiži, hän pästi pän hänen ougale. Vas’ka ei hengitand-ki. – Ei tarbiž, Vas’a! Minä uskon. Kuled-ik? – i hilläšti kingiti huled hänen korvanjurhe. Toižel päiväl hö koumen – Tan’aine, Sergei i Vas’ka, läksiba raudtestancijale. Vas’ka kandoi Tan’an sumkan. Sergei, miše ei telustada sebranikale i sizarele, se joksi edehepäi, se jäi tagana, se eci babarmoid.
• changed the text of the translation
  Можно было подумать, что Танька стояла в сенях: | она появилась на пороге, едва Дарья с корзиной белья вышла из дому. — Ты бы хоть помог матери белье нести. — Так я же тебя ждал! — Ждал…Иди догоняй, а я уж посижу… Гусь догнал мать у скотного двора. — Давай помогу! ^ — и взялся за ручку корзины. — Что ты, что ты! Унесу я… Беги домой, беги!.. Но Гусь все-таки взял корзину и широким шагом стал спускаться к реке. Мать едва успевала за ним. — Деньги-то, поди, все истратил? — спросила она. — Все. ^ Четыре рубля осталось. Дарья вздохнула. Ей казалось, что сын совсем напрасно купил ружье. Ну когда он будет ходить с ним? А деньги… Ой как нужны были деньги! Хоть бы одежонку какую справить. Сама-то ладно, в обносках проходит, а у Васьки ведь ни одной рубахи хорошей нету, белья нету — все латаное-перелатаное. А парень большой, в люди выходит. Раньше оборванцем бегал — ништо, мал был, а теперь неловко… — Дак еще-то дадут сколько? Аль нет? — решилась спросить Дарья. — А как же! ^ Аванс за полмесяца. А мы еще девять дней работали… Да и премии будут… — Хорошо бы так-то! Ведь одёжи надо купить… Ты уж больше-то зря не трать, как получишь. — Разве я зря тратил? — удивился Гусь. — Да нет… Наперед говорю… А чего же, раз ружье надо — сам заработал… Гусь вспомнил, что еще предстоит купить подводное снаряжение, но нынче плавать не придется, а до будущего лета далеко. Да и матери что-то надо купить. И он сказал: — Сколько еще получу, все тебе отдам. — Ну и ладно! — успокоилась Дарья. Они дошли до реки. Гусь положил корзину на камень, сказал: — Когда выполощешь, встречу. — Ой, полно не дело-то говорить! Будто белье не нашивала. Сама принесу!.. Танька сидела у окна. Фуфайка, рябая от дождевых капель, была расстегнута, и из-под нее виднелась кремовая кофточка. Сапожки Танькины стояли у порога, она была в одних капроновых чулках. Гусь сел к столу и только теперь заметил, что Танька не в духе. Она не мигая смотрела на свои ноги, а черные брови ее были сердито сдвинуты. — Ты завтра едешь? — спросил Гусь, хотя отлично знал, что она едет именно завтра, но спросил потому, что надо было что-то сказать. — Дура я, сегодня надо было уехать! — Почему? — встревожился Гусь. — Потому что ты обманываешь меня! — Зеленоватые Танькины глаза сверкнули холодно. — Я обманываю?! — Не я же! — Ты говори толком. В чем я тебя обманул? Когда? Он смотрел ей в глаза, но Танька не отвела взгляда. — Ты помнишь, что мне обещал? Куда ты собирался после восьмого класса?.. — Ну и что? — уже не так уверенно спросил Васька: он начал догадываться, в чем дело. — А то!.. Сегодня был у нас Пахомов, и я слышала их разговор с отцом. И теперь я знаю, что у тебя на уме… — Понимаешь, Таня, я тогда еще хотел с тобой поговорить… Но она не слушала его. — А я-то верила тебе, надеялась, что мы будем встречаться… — Таня, послушай!.. — Чего слушать, чего? «Из него толковый комбайнер выйдет»!.. — повторила она слова то ли отца, то ли Пахомова. — Да если бы ты думал обо мне, ты бы на комбайн не пошел! — Между прочим, это главная работа, поняла? Если мы хлеб не будем убирать, тебе в городе есть нечего будет! — повторил он слова Прокатова. — Эх, ты!.. — горько вздохнула Танька. — Неужели ты не знаешь, что и в училище-то я из-за тебя пошла? Думала, год проучусь, а потом ты приедешь… — Таня, я этого не знал! — опешил Гусь. — Честное слово, не знал! — «Не знал»… Ты ничего не знал. Ты и обо мне уже забыл! — Танька шмыгнула носом раз, другой, потом склонила голову и заплакала. Это было самое страшное. Гусь не мог выносить, когда плакала мать, а тут плачет Танька. Лицо Гуся стало наливаться краской, потом кровь отхлынула, и он сказал чужим голосом: — Если ты не перестанешь… Если ты мне не веришь, я… я застрелюсь!.. — и сам чуть не заревел от жалости к Таньке, от жалости к самому себе. Танька мгновенно перестала хныкать и испуганными, полными слез глазами уставилась на Гуся. — Ты что, Вася? Не смей… Гусь почувствовал, как защекотало в уголках глаз, и, чтобы Танька не увидела его слез, навалился грудью на стол и уронил голову на руки. Танька вскочила, подошла к нему. — Вася, не надо! Я верю. Слышишь? Верю. Ну? — Она осторожно обняла его за шею и чуть-чуть, точно боясь обжечься, прикоснулась губами к его уху. …На другой день так же моросил дождь. Танька, Сережка и Гусь втроем шли на станцию. Гусь нес Танькин чемоданчик, а Сережка, чтобы не мешать сестре и другу, то убегал вперед и швырял в Сить камешки, то лазил в малинниках, отыскивая редкие, еще не опавшие ягоды.

September 29, 2025 in 00:17 Ирина Сотникова

• changed the text
  Voiži meletada, miše Tan’aine seižui pertedeses. Hän tuli pert’he, habi Darja ehti haškahtada künduses päliči i läksi jogele. – Sinä hot’ abutaižid mamale sobad jogele veda! – Ka minä ved’ sindai varastin. – Varastid sinä! ^ Jokse, sabuta mamad da abuta hänele. Vas’ka sabuti mamad: | – Anda, abutan veda. – Ka min sinä! ^ Iče ven. Jokse kodihe, jokse! No Vas’ka oti sobad i levedoil haškuil läksi jogennoks. Mamoi havi ehti hänen taga. – Oled-ik kaik dengad rajadanu? – küzui mamoi. – Ka, jäi vaiše äjak-se. Darja hengahti. Hän meleti, miše oružjan hän osti hödhuvin. – Ka ved’ sad völ-ki. – Ka san. Da völ premilahj anttas. – Hüvä om. Tarbiž sobid ostta. Ala enambad rajada tühjan! – Olen-ik tühjan rajadanu? – küzui Vas’ka. – Ei! Minä edehepäi nevoin. – Min völ san, kaiken sinei andan. – Nu ka i hüvä, – tünäs sanui Darja. – Konz huhtoid sobad, ka abutan toda kodihe. – Min sinä, iče-ki ton! Tan’aine ištui iknanno. – Tervhen, em tervehtanugoiš-ki. Tan’aine kacui kovas, mustad kulmad oli kingitadud. Vas’ka ei tedand, midä sanuda: – Sinä ved’ homen lähted... – Urad olen. Oliži pidanu jo tämbei ajada. – Mikš? – Sikš ku sinä manitid mindai! – Minä-k manitin? – Ka en minä! – Sanu sel’ktas. Miš manitin? Konz? Hän kacuhti Tan’an sil’mihe, no hän ei käraudand sil’mid. – Muštad-ik. Min minei olid toivotanu? – Nu ka midä? – Vas’ka ištuihe laučale. Hän el’gendaškanzi, miš om pagin. – Meil tämbei oli Pahomov, minä kulin, miš hö pagižiba tatanke. Minä nügüd’ tedan, midä sinai meles om. – Tan’aine, minä sinei tahtoin aigemba sanuda... No hän ei kundlend. – Minä sinei uskoin, toivoin, miše sinunke vasttamoiš lidnas... – Tan’a, kundle!.. – Midä kundelta? Kulin, kut tatoi sanui, miše sinuspäi hüvä kombainan vedäi tuleb. Ku sinä meletaižid minus, ka ed läksiži kombainale. – Kuled-ik, nece om pärad! – johtuti Vas’ka Prokatovan sanoid. – Voi sinä! Jose ed tedand, miše minä tehnikumha läksin sinun tagut. Meletin, voden opendamoi, i sinä tuled lidnaha. – Tan’aine, en tedand necidä! – Ka ed tedand... Sinä minus-ki unohtid, – Tan’aine pästi kündlid. Nece oli hondomb kaiked. Vas’ka ei voind tirpta, konz naižed voikaba. – Ku sinä ed heitä voikud, ka minä otan oružjan i rikoimoi. Tan’ka heiti voikun. – Min sinä, Vas’a! Ala voi! Vas’ka mujušti, nügüd’ hän-ki voikaškandeb. Miše Tan’aine ei nägištaiži, hän pästi pän hänen ougale. Vas’ka ei hengitand-ki. – Ei tarbiž, Vas’a! Minä uskon. Kuled-ik? – i hilläšti kingiti huled hänen korvanjurhe. Toižel päiväl hö koumen – Tan’aine, Sergei i Vas’ka, läksiba raudtestancijale. Vas’ka kandoi Tan’an sumkan. Sergei, miše ei telustada sebranikale i sizarele, se joksi edehepäi, se jäi tagana, se eci babarmoid.

September 29, 2025 in 00:16 Ирина Сотникова

• changed the text
  Voiži meletada, miše Tan’aine seižui pertedeses. Hän tuli pert’he, habi Darja ehti haškahtada künduses päliči i läksi jogele. – Sinä hot’ abutaižid mamale sobad jogele veda! – Ka minä ved’ sindai varastin. – Varastid sinä! ^ Jokse, sabuta mamad da abuta hänele. Vas’ka sabuti mamad: | – Anda, abutan veda. – Ka min sinä! ^ Iče ven. No Vas’ka oti sobad i levedoil haškuil läksi jogennoks. Mamoi havi ehti hänen taga. – Oled-ik kaik dengad rajadanu? – küzui mamoi. – Ka, jäi vaiše äjak-se. Darja hengahti. Hän meleti, miše oružjan hän osti hödhuvin. – Ka ved’ sad völ-ki. – Ka san. Da völ premilahj anttas. – Hüvä om. Tarbiž sobid ostta. Ala enambad rajada tühjan! – Olen-ik tühjan rajadanu? – küzui Vas’ka. – Ei! Minä edehepäi nevoin. – Min völ san, kaiken sinei andan. – Nu ka i hüvä, – tünäs sanui Darja. – Konz huhtoid sobad, ka abutan toda kodihe. – Min sinä, iče-ki ton! Tan’aine ištui iknanno. – Tervhen, em tervehtanugoiš-ki. Tan’aine kacui kovas, mustad kulmad oli kingitadud. Vas’ka ei tedand, midä sanuda: – Sinä ved’ homen lähted... – Urad olen. Oliži pidanu jo tämbei ajada. – Mikš? – Sikš ku sinä manitid mindai! – Minä-k manitin? – Ka en minä! – Sanu sel’ktas. Miš manitin? Konz? Hän kacuhti Tan’an sil’mihe, no hän ei käraudand sil’mid. – Muštad-ik. Min minei olid toivotanu? – Nu ka midä? – Vas’ka ištuihe laučale. Hän el’gendaškanzi, miš om pagin. – Meil tämbei oli Pahomov, minä kulin, miš hö pagižiba tatanke. Minä nügüd’ tedan, midä sinai meles om. – Tan’aine, minä sinei tahtoin aigemba sanuda... No hän ei kundlend. – Minä sinei uskoin, toivoin, miše sinunke vasttamoiš lidnas... – Tan’a, kundle!.. – Midä kundelta? Kulin, kut tatoi sanui, miše sinuspäi hüvä kombainan vedäi tuleb. Ku sinä meletaižid minus, ka ed läksiži kombainale. – Kuled-ik, nece om pärad! – johtuti Vas’ka Prokatovan sanoid. – Voi sinä! Jose ed tedand, miše minä tehnikumha läksin sinun tagut. Meletin, voden opendamoi, i sinä tuled lidnaha. – Tan’aine, en tedand necidä! – Ka ed tedand... Sinä minus-ki unohtid, – Tan’aine pästi kündlid. Nece oli hondomb kaiked. Vas’ka ei voind tirpta, konz naižed voikaba. – Ku sinä ed heitä voikud, ka minä otan oružjan i rikoimoi. Tan’ka heiti voikun. – Min sinä, Vas’a! Ala voi! Vas’ka mujušti, nügüd’ hän-ki voikaškandeb. Miše Tan’aine ei nägištaiži, hän pästi pän hänen ougale. Vas’ka ei hengitand-ki. – Ei tarbiž, Vas’a! Minä uskon. Kuled-ik? – i hilläšti kingiti huled hänen korvanjurhe. Toižel päiväl hö koumen – Tan’aine, Sergei i Vas’ka, läksiba raudtestancijale. Vas’ka kandoi Tan’an sumkan. Sergei, miše ei telustada sebranikale i sizarele, se joksi edehepäi, se jäi tagana, se eci babarmoid.

September 29, 2025 in 00:15 Ирина Сотникова

• created the text
• created the text: Voiži meletada, miše Tan’aine seižui pertedeses. Hän tuli pert’he, habi Darja ehti haškahtada künduses päliči i läksi jogele. – Sinä hot’ abutaižid mamale sobad jogele veda! – Ka minä ved’ sindai varastin. – Varastid sinä! ^ Jokse, sabuta mamad da abuta hänele. Vas’ka sabuti mamad: – Anda, abutan veda. – Ka min sinä! ^ Iče ven. No Vas’ka oti sobad i levedoil haškuil läksi jogennoks. Mamoi havi ehti hänen taga. – Oled-ik kaik dengad rajadanu? – küzui mamoi. – Ka, jäi vaiše äjak-se. Darja hengahti. Hän meleti, miše oružjan hän osti hödhuvin. – Ka ved’ sad völ-ki. – Ka san. Da völ premilahj anttas. – Hüvä om. Tarbiž sobid ostta. Ala enambad rajada tühjan! – Olen-ik tühjan rajadanu? – küzui Vas’ka. – Ei! Minä edehepäi nevoin. – Min völ san, kaiken sinei andan. – Nu ka i hüvä, – tünäs sanui Darja. – Konz huhtoid sobad, ka abutan toda kodihe. – Min sinä, iče-ki ton! Tan’aine ištui iknanno. – Tervhen, em tervehtanugoiš-ki. Tan’aine kacui kovas, mustad kulmad oli kingitadud. Vas’ka ei tedand, midä sanuda: – Sinä ved’ homen lähted... – Urad olen. Oliži pidanu jo tämbei ajada. – Mikš? – Sikš ku sinä manitid mindai! – Minä-k manitin? – Ka en minä! – Sanu sel’ktas. Miš manitin? Konz? Hän kacuhti Tan’an sil’mihe, no hän ei käraudand sil’mid. – Muštad-ik. Min minei olid toivotanu? – Nu ka midä? – Vas’ka ištuihe laučale. Hän el’gendaškanzi, miš om pagin. – Meil tämbei oli Pahomov, minä kulin, miš hö pagižiba tatanke. Minä nügüd’ tedan, midä sinai meles om. – Tan’aine, minä sinei tahtoin aigemba sanuda... No hän ei kundlend. – Minä sinei uskoin, toivoin, miše sinunke vasttamoiš lidnas... – Tan’a, kundle!.. – Midä kundelta? Kulin, kut tatoi sanui, miše sinuspäi hüvä kombainan vedäi tuleb. Ku sinä meletaižid minus, ka ed läksiži kombainale. – Kuled-ik, nece om pärad! – johtuti Vas’ka Prokatovan sanoid. – Voi sinä! Jose ed tedand, miše minä tehnikumha läksin sinun tagut. Meletin, voden opendamoi, i sinä tuled lidnaha. – Tan’aine, en tedand necidä! – Ka ed tedand... Sinä minus-ki unohtid, – Tan’aine pästi kündlid. Nece oli hondomb kaiked. Vas’ka ei voind tirpta, konz naižed voikaba. – Ku sinä ed heitä voikud, ka minä otan oružjan i rikoimoi. Tan’ka heiti voikun. – Min sinä, Vas’a! Ala voi! Vas’ka mujušti, nügüd’ hän-ki voikaškandeb. Miše Tan’aine ei nägištaiži, hän pästi pän hänen ougale. Vas’ka ei hengitand-ki. – Ei tarbiž, Vas’a! Minä uskon. Kuled-ik? – i hilläšti kingiti huled hänen korvanjurhe. Toižel päiväl hö koumen – Tan’aine, Sergei i Vas’ka, läksiba raudtestancijale. Vas’ka kandoi Tan’an sumkan. Sergei, miše ei telustada sebranikale i sizarele, se joksi edehepäi, se jäi tagana, se eci babarmoid.
• created the text translation