Texts

”Sünduižem Sötai, tüništoita ičeiž kolnuziden orjiden hengid…” | Pühäkodiš oli vähä rahvast. Služb jo lopihe. Ristimoi kuldaižen Kanunanno, viritin tohusen minun mamoin muštimpäiväks. Johtutin sidä elon palad, konz mamoi oli minunke. Toine, penemb pala häneta lendi kuti üks’ päiv…
Penikaine neičukaine tuli da seižutihe minun kohtha. ^ Hänen päs oli kinktas sidotud paik. Neičukaine oli vähäšt korktemb kazvol Kanunad. Hänen hengitusespäi tohusiden lämoihuded säraidaškanziba, a sid’ oigenzihe kuti jäntked. Sured sinižed sil’mäd kacuiba tarkašti vauvhize parafintippuižihe, miččed joksiba hoikidme tohusidme. Niiden lämoihuded tartuiba mel’he. Neičukaižen hengituz tegihe hilläks, venoks. Hän kuti varaiži, miše nece noidasine tundmuz voib kadoda kuna-ni.
Mittušt loičendad mugoine penikaine neičukaine oigendab Jumalale? Miččele tohusele, miččele nimele andab hän ičeze südäimen lämäd?.. Pühäkodiš tegihe tühjäks. Tohused suliba hilläs pühäpertin pimeduses. Neičukaine kacui vaitti kargaidajihe tohusiden lämoihuzihe. Ned oliba kuti taivhaližiden čudokahiden linduiden kiltatuzhöunhed. Neičukaine seižui ühtel sijal, ei kubahtand...
Äkkid hän kuti heraštui unespäi – ühtel käden likundal tembaiži minun tohusen Kanunan pezaižespäi. Hän pani tohusen kandaižen puižehe puzuižehe, kus jo turuiba mugoižed-žo ühtejiččed ”parafinpirdimed”-tohused. Minä čududelimoi. Kolaiten puzuižel, penikaine neičukaine lähteškanži pimedembaha čogaha. Minä habi azotin händast: ”Neičukaine, varasta! Seižutade pordoižeks, ala lähte... Kut sindai kuctas?” Neičukaine kacuhti minuhu ičeze suril hoštajil sil’mil čududelden: ”Galoi...”. Galoi – muga kuctihe minun mamoid... Neičukaine ei varastand paginan jatkundad – ei olend aigad. Hän kändihe da joksi edemba: Jumalan Mamoin jumalaižennoks, a sid’ Nikolai Čudotvorcan da Pühä Panteleimonan jumalaižidennoks.
Tohused. Puzuine. Tohused... Oli tundmust, miše pičuižiš käziš lämän tohusen kandaižen abul oli kuti minun mamoin elo. Nece tundmuz ei kadond, se tegihe vahvaks da sel’ktaks. Mamoi om tägä, hän kundleb minun armastajan südäimen kolkotest! Hän kundleb kaikid, ked loičeba hänes tägä, mal... ”Meiden Taivhaline Tatam! Prosti heile kaik grähkäd, lahjoiče heile sinun valdkund! Amin’...”

"Упокой, Господи, души усопших рабов твоих…". В церкви малолюдно. Закончилась службы. Перекрестившись на распятье у золоченого Кануна, зажигаю свечу в день памяти мамы. Вспоминаю большую часть жизни, прожитую вместе. Меньшая-то половина – пролетела как один день… Подошла и встала напротив маленькая девочка в туго повязанном платке. Росточком – чуть выше поминального Кануна. От ее близкого дыхания вздрагивали и вновь вытягивались в струнку дымные свечные хвостики. Большие синие глаза внимательно следили за бледными капельками парафина, стекающими по тонким свечам. Огненные язычки завораживали. Дыхание становилось тихим и нежным. И – длинные реснички боялись встряхнуть это яркое зовущее очарование. С какой молитвой обращается к Богу такая малютка? Какой свече, какому имени отдает тепло своего сердца?.. Церковь пустела. Радужки оплывающих свечей медленно погружались в темноту храмовых пределов. Девочка молча смотрела на пляшущие огоньки – переливающиеся перышки удивительных небесных птиц. Стояла, не шелохнувшись… Неожиданно девочка встрепенулась и – мгновенным движением затушила и выдернула из гнездышка мою свечку. Огарочек тут же очутился в деревянной коробочке, где уже катались, подталкивая друг друга, такие же парафиновые "карандаши". Я оторопел. Гремя коробкой, малютка собралась было перейти в другой темнеющий предел, и, повинуясь внезапному волнению души, я едва успел ее перехватить: "Девочка, постой! Постой, не уходи… Как тебя зовут?". Кроха удивленно подняла на меня свои огромные блестящие глаза: "Галя…". Галя – так звали мою маму… Не дожидаясь продолжения разговора – некогда! – кроха повернулась и побежала дальше: к иконе Божьей матери, затем – к Николаю Чудотворцу, Святому Пантелеймону. Свечи. Коробочка. Свечи… Но ощущение, ощущение, что только что в маленьких пальчиках – теплым свечным огарком – теплилась жизнь моей мамы, не пропадало, оно было стойким, покойным и светлым... Она здесь, она слышит стук моего любящего сердца! Она слышит всех, кто молится за нее на земле… "Господи Боже! Прости им прегрешения вольныя и невольныя, даруй им Царствие небесное! Аминь…"