Balakirev Nikolai
Ворота в будущее
Russian
У председателя Сельского Совета головная боль: районное начальство повелело открыть в деревне избу-читальню.
Легко сказать: открыть.
А как откроешь, коль ни одного подходящего строения нет в деревне.
Кумекал, кумекал районный и придумал: нужно найти избача пусть он думает.
Нашёл Романова Федю – избач – хоть куда, лучше некуда: холостой парень, статный, грамотный – четыре класса образования, в семье с ним одна мать, заниматься на земле не на чем: лошади нет, батрачил у Жоголовых.
Федя живо взялся за новую работу.
Сходил в райцентр, там его малость подучили – что да как, дали связку книг, журналов, две газеты; купил себе галстук в магазине, тут же завязал себе на шее – вот вам и завизбой – читальней.
Вернулся домой и тут же затеял поставить спектакль.
Сначала детей собрал, зачитал им пьесы из журнала.
Мальчишек не удалось привлечь в артисты, а девочки были рады даже за мужиков играть, да вот беда негде спектакли ставить.
Но вот как-то Феде стукнуло в голову: а что если в гумне Спиридоновых.
Старшие Спиридоновы давно от тифа умерли, наследники по городам разъехались: гумно пустое.
Для артистов половиками загородили угол в гумне – получились кулисы. Для зрителей взяли из риги жерди, на которые ставят снопы для просушки, жерди положили на плахи – вот вам и сидения для зрителей, вот вам и театр.
На спектакли приходили лишь дети, а позднее театр в гумне стали посещать и взрослые.
В Федином театре проходило и организационное колхозное собрание.
Председатель правления колхоза из города приехал двадцатипятитысячник Ладонин.
Вся деревня пришла на собрание.
Откуда-то принесли стол.
Стол Федя накрыл старой материей (к тому времени он уже комсомольцем был).
За стол сели: начальник из района, Ладонин, председатель сельсовета и Фёдоров Коля (Коля был коммунистом).
Мужик из района и Ладонин выступали на русском языке (они были русские), рассказывали, какая славная жизнь будет у народа в колхозе.
Собравшиеся слушали особенно внимательно, аж, как говорится, ужи топориком.
Но когда речь повелась о том, что колхозники должны передать колхозу корову, если у него две коровы, своих лошадей, плуги, железные бороны, тут такой гвалт поднялся – хоть уши затыкай.
Даже дядя Саша, у которого за прошлую Германскую войну было два Георгиевского креста, кричал: "Ага!
Дам я вам свою царскую пару: больно жирно будет!
(у него была пара лошадей соловой масти – кобыла и мерин – лучшая пара в деревне, и называли её царской).
А у моего соседа, Ивана Егорова, - продолжал он, - пустой двор".
Уже и Фёдоров Коля встал из-за стола, по-карельски начал успокаивать народ.
Да зря, гомон не прекращался.
Громче всех кричали женщины. Собрание пришлось перенести на следующий день.
В другой день нашлись желающие записаться в колхоз, но записались лишь бедняки, как говорится, - убогие да хромые, а из справных лишь Жоголовы.
После того собрания колхозу выделили земли рядом с деревней, а единоличника на две версты дальше – в Заречье.
Зато на следующий год в колхозники записались все.
Все да не все: Бабулькин отказался.
У дяди Вани Бабулькина настоящая фамилия была другая, только мало кто знал его фамилию.
Вся округа звала его по прозвищу – Бабулькин. Что такое прозвище у него – не диво. У нас прозвище почти у каждого мужика: Баку, Мокки, Опера (так называли позднее колхозного шофёра Андрея, потому, что за рулём он неизменно пел какие-то никому неизвестные арии) и даже у одного парня небольшого росточка было прозвище – кесарь.
Избача Федю тоже за глаза называли Захаром.
Другая участь в этой части выпало на долю дяди Вани: у него было не одно прозвище – Бабулькин, но ещё и: Пипулькин, кацу-мацу, Селёдкин и ох-хаю-хаю.
Когда он увидит что-либо для него удивительное, обычно воскликнет: "Охо, кацу-мацу",
а когда видит, что кто-либо не по его нраву поступает, в этом случае с укоризной говорит: "Ох-хаю-хаю", что близко к русскому: "Эх садовая голова".
Нет, нет: подобные ему люди у нас не встречались.
Дядя Ваня на земле трудится мало.
Из деревни в Питер ушёл ещё при царе. Там обучился слесарному делу и работал на заводе слесарем.
После революции вернулся в деревню и здесь в основном имел дело с железом, правда свою полоску земли распахивал, засевал и хлеба молотил, вся другая работа висела на шее жены.
А та едва успеет родить ребёнка, как уже другой в очереди.
Так до образования колхоза собралось у них пятеро детей.
Несмотря на то, что Бабулькин всё хозяйство своей деревни и всей округи обеспечивал печными трубами, всем лудил самовары, паял дырявые вёдра, семья из нужды не вылезала.
К тому же хозяйка заболела, да и вскоре умерла.
Кажется, самый раз дяде Ване вступать в колхоз, а он даже на организационное собрание не пошёл.
Некоторое время спустя домой к Бабулькину пришёл колхозный председатель Ладонин.
Поздоровавшись, спросил у хозяина:
- Иван Алексеевич, ты знаешь, как мы назвали наш колхоз?
- Знаю: "Красный путиловец".
Председатель ему:
- И тебе, пролетарию со славного Путиловского завода, не стыдно?
- Что мне стыдиться?
Я работаю.
- На землю, но всё твоё единоличное хозяйство будет большой налог. Знаешь?
- Знаю. От земли, от огорода отказываюсь, скот уже на мясо пустил.
- Вот это да-а-а!
– изумился председатель, - старших детей пустил бы работать в колхозе?
- Пусть идут.
- Мы теперь строим скотный двор для общественных животных, на время пока двор строится, разреши держать колхозных коров в твоём дворе?
- Держите.
На этом разговор председателя с последним единоличником закончился.
Ладонину больно хотелось позвонить в район и доложить, что 100% единоличников записались в колхоз.
Так бы и случилось, ведь даже сын попа Константина – Сергей стал колхозником, дело испортил Бабулькин.
Теперь 25-тысячнику предстояло найти помещения для правления колхозного, сельского Совета и избы-читальни: район требовал.
Партийное начальство обещало отпустить его, Ладонина, домой – в город, когда эти помещения разыщутся или будут построены.
В то время шло раскулачивание кулаков, и Ладонин указал на Жоголовых…
Раскулачили дядю Стёпу (в его пятистенке разместились колхозное правление и сельсовет) и его сына Ивана, из пятистенки которого в центре деревни оборудовали избу-читальню.
Раскулаченным выделили пустующие избы в соседнем Марьине.
Когда их со скарбом на лошадях отправляли в Марьино, женщины раскулаченные плакали.
Среди провожающих были и Ладонин и Федя – Захар.
Феде стало жалко Жоголовых и он обратился к председателю:
- С избой–читальней можно бы подождать.
Тот ему:
- Жалеешь раскулаченных, а ведь доля и твоего батрацкого труда в их домах имеется, так что, собирай своих комсомольцев и оборудуй клуб – избу-читальню.
Жоголовы ненадолго задержались в Марьине: уехали в Торжок, стали горожанами.
Федя с товарищами прежде всего в строении Ивана Жоголова выпилили стену между летним и зимним избами, несколько выше пола зимней избы настелили новый пол, сняли распиленную стену.
Таким образом из зимней избы получились сцена, а из летней – зал.
Затем парни смастерили десять скамей – вот вам и театр, незачем в гумно бегать.
Район выделил ещё книг, выдал патефон с пластинками, гармошку, шашки, домино, шахматы, лото.
Дважды в неделю стали приходить в избу – читальню, которую чаще стали называть клубом, неграмотные пожилые женщины с "Букварями".
Чтению их обучала учительница Зинаида Ивановна, сноха батюшки Костантина.
К 1 мая, Октябрьской революции и 8 Марта комсомольцы ставили спектакли и концерты.
Изредка артисты приходили даже из Полюжинской семилетней школы.
2-3 раза в месяц на подводе привозили киноустановку.
Аппарат устанавливали на сцене, там же на скамье крепили динамомашину, которую нужно было крутить вручную, чтобы она давала электроток для киноаппарата.
Народу в кино из своей деревни и ближних селений собралось полный клуб, дети сидели на полу почти вплотную с экраном.
На кинофильм пускали по билетам, только двум наиболее крепким парням – обычно из марьинских - не нужны были билеты: они поочерёдно крутили динамо.
Фильмы были немые, кое-что пояснял киномеханик.
Перед фильмом минут десять выступали предколхоза или районный, рассказывали, что твориться на белом свете.
По воскресеньям в клубе собиралась молодёжь.
Под гармошку танцевали "страдания", "кадриль", плясали "елецкую цыганочку", "русскую".
Зимой в деревнях устраивали "сборища". На "сборища" молодёжь приходила со своей округи.
В других деревнях, в которых не было изб-читален, для "сборищ" нанимали частные дома, у нас же это мероприятие устраивалось в клубе.
У нас "сборища" были в зимние престольные праздники: в праздник Михаила Благоверного – он совпадал с Днём Сталинской конституции (выходной день) – и в Сретенье – 15 февраля.
На "сборищах" также пели, плясали, как и на воскресных "вечерах", но людей было гораздо больше, поэтому в клубе устанавливали скамейки вдоль стены в два ряда, на передних скамьях сидели, а на задних народ стояли, чтобы видеть пляшущих в середине зала.
На этих вечерах обычно, парни знакомились с девушками.
Парни, подыскивающие подругу, садились на затемнённую сцену.
Молодёжь клубную сцену называла ОРС`ом – Отделом рабочего снабжения.
В городах возле заводов, были магазины, которые назывались в народе "Орсовскими".
Ну вот парень, расположившийся в ОРС`е, приметил желанную девушку из зала.
Он подзывает какого-нибудь пацана, которые всегда крутились среди взрослых на этих вечерах, и даёт задание: "Видите, вон там Нюша сидит"?
- "Вижу".
"Приведи её ко мне".
Мальчишка идёт, берёт Нюшу за руку: "Пойдём, Митя зовёт".
Коли девушке нравится парень, она идёт к Мите в ОРС, а если не нравится, то никуда не пойдёт, значит, она другого парня любит.
Иногда по этому случаю у парней драчки случались.
Много, много всякой работы у избача...
Велел ли кто, или Феде самому пришло в голову: поставить посреди деревни, напротив избы-читильни "триумфальную арку",
так она называлась в книге, которую Федя читал, а как "арка" по-карельски называется, он не знал.
Но это обстоятельство не слишком его тревожило: "А-а-а, назову большими воротами".
Другое дело: из какого материала её изготовить, на рисунке в книге она каменная?
Махнул рукой: "Сделаю из брёвен".
В то время в колхозе другой председатель был – свой мужик, Коля Фёдоров.
Прозвища у него не было, все звали его Николай Васильевич.
Во время его руководства колхоз был признан лучшим в районе: не зря избачу – он же и комсорг – стукнуло в голову: поставить арку, к тому же в газетах постоянно писали об "окончательной победе колхозного строя".
О своей задумке о строительстве триумфальной арки Федя поделился с Николаем Васильевичем.
Тот сказал: "Молодец – Действуй"!
Впереди был праздник - 1 мая, и Феде хотелось ворота-арку воздвигнуть к празднику.
Собрал комсомольцев и они поехали на дрогах в лес.
Там свалили четыре ели, обрубили сучья, очистили от коры, загрузили брёвна на дроги, сверху накидали лапник и – домой.
На следующий день на земле закрепили брёвна "домиком", выкопали две глубокие ямы по краям уличной дороги.
Поднимать ворота собралось очень много народу.
Нижние концы столбов пододвинули к ямам, затем верёвками ворота подняли в вертикальное положение.
На третий день от пожарного депо притащили длинную лестницу и ворота украсили еловыми ветками да красными лентами, а на самом верху закрепили два портрета в рамках.
На закат с портрета глядел Ленин, а на восход солнца, туда, где вдали виднелась церковь Покрова, смотрел Сталин.
Первого мая был митинг. Собралась почти вся деревня.
Произносились речи.
Об арке районный сказал (говорил он по-русски): "Эти ворота на дороге из прошлого в счастливое будущее".
И все аплодировали, никто не знал, что их впереди ждёт война.
* * *
Федя не один раз видел: куда-бы не шёл по улице Бабулькин, то ли в церковь, то ли из церкви (из деревенских мужиков он один посещал церковные службы), или ещё куда, через ворота он никогда не проходил, обязательно обойдёт.
Как-то Федя спросил: "Дядя Ваня, почему ты под аркой никогда не проходишь"?
Тот остановился: "А какое тебе дело, где я хожу, ох хаю-хаю"?
И опять обошёл ворота.
Те ворота стояли долго, пока не сгнили.