Texts

Return to review | Return to list

Тata oli ylen šutkas mies

history

September 07, 2024 in 11:57 Ирина Новак

• changed the text of the translation
  Наш папа был очень шутливый мужик, и постоянно чего-нибудь там друг над другом подшучивали. Но, а не все же люди понимали этих шуток. Иногда могли и рассердиться. Но тогда мама всегда бросалась его, это, хоть полотенцем: − Но, Миша, получишь! Перестань же, человек ничего ведь в этом не понимает, − говорит. − Рассердится, больше в дом не зайдет. Ну, а братья были все, конечно, такие шутливые. Наш дядя, это папин старший брат, средний. Он постоянно, эти дни ряженых были, так тулуп перевернёт на изнанку, домой зайдет, потом детей нас там пугает, стращает, но. И дядя Ваня, самый старший, крёстный тот. Тот тоже был, но он был больше таким справным и еще построже. Но так постоянно хохотали, постоянно хохотали. Ну, а папа однажды сломал ногу и тогда молодой был, наверно, мы тогда маленькими были. Тогда мама наша оставляет дома нас троих с ним там. Он там забрался на печку, сидит, нога в гипсе. − Дети, идите-ка сюда! Я сейчас вам покажу куриное молоко. Мы туда залезли на печь. Печка большая. Сидим там. Он говорит: − Только вот не нужно плакать, иначе куриного молока не будет. Значит не увидите и не попробуете. И мы там: − Нет, нет, папа, покажи, покажи! − Дайте-ка сюда пальцы. − Какой? − Мизинцы, мизинцы значит. Даём там пальцы. Он, чёрт, щипает. Щипает так, что слёзы-капельки подступают, ну. Мы там с Таней терпим, терпим, а Галя маленькая. Та плакать. Папа говорит: − Ну вот, и теперь никто не увидит и не попробует это куриное молоко. Зачем Галю на печь подняли? Галя ведь со слезами все дела здесь нам испортила. Мама там заходит, говорит: − Чёрт, Миша, сейчас возьму ухваты, вылезешь с печки оттуда. Ну вот, такая беда с ним. Ну, когда что он, это, нас там на веселье подначивает.

September 07, 2024 in 11:56 Ирина Новак

• changed the text of the translation
  Наш папа был очень шутливый мужик, и постоянно чего-нибудь там друг над другом подшучивали. Но, а не все же люди понимали этих шуток. Иногда могли и рассердиться. Но тогда мама всегда бросалась его, это, хоть полотенцем: − Но, Миша, получишь! Перестань же, человек ничего ведь в этом не понимает, − говорит. − Рассердится, больше в дом не зайдет. Ну, а братья были все, конечно, такие шутливые. Наш дядя, это папин старший брат, средний. Он постоянно, эти дни ряженых были, так тулуп перевернёт на изнанку, домой зайдет, потом детей нас там пугает, стращает, но. И дядя Ваня, самый старший, крёстный тот. Тот тоже был, но он был больше таким справным и еще построже. Но так постоянно хохотали, постоянно хохотали. Ну, а папа однажды сломал ногу и тогда молодой был, наверно, мы тогда маленькими были. Тогда мама наша оставляет дома нас троих с ним там. Он там забрался на печку, сидит, нога в гипсе. − Дети, идите-ка сюда! Я сейчас вам покажу куриное молоко. Мы туда залезли на печь, печка. Печка большая, сидим. Сидим там. Он говорит: − Только вот не нужно плакать, иначе куриного молока не будет. Значит не увидите и не попробуете. И мы там: − Нет, нет, папа, покажи, покажи! − Дайте-ка сюда пальцы. − Какой? − Мизинцы, мизинцы значит. Даём там пальцы. Он, чёрт, щипает. Щипает так, что слёзы-капельки подступают, ну. Мы там с Таней терпим, терпим, а Галя маленькая. Та плакать. Папа говорит: − Ну вот, и теперь никто не увидит и не попробует это куриное молоко. Зачем Галю на печь подняли? Галя ведь со слезами все дела здесь нам испортила. Мама там заходит, говорит: − Чёрт, Миша, сейчас возьму ухваты, вылезешь с печки оттуда. Ну вот, такая беда с ним. Ну, когда что он, это, нас там на веселье подначивает.

September 06, 2024 in 16:14 Ирина Новак

• created the text
• created the text translation
• created the text: Meijän tata oli ylen šutkas mies i ainos midä¦tahto sie toine tostu kiusaittih sie. No, a ei¦häi kaikin rahvas ellendetty nečidä kiusandua. Toiči voidih¦gi tuskevuo. No, sit mama ainos hyppäi händy, etо, hot' polotencal: − Ga Miša, suat! Heitä, velli, ristikanzu ei nimidä ved' nečis toimita, − sanou. − Tuskevuu, enämbi pertih ei tule. Nu, a vellekset oldih kai, konešno, moizet šuutkahizet. Meijän dädä, se papan vahnembi velli, keskimäine. Häin ainos, nenet smuuttu¦päivät oli, sit turkin muuri kiändäy, pertih tulou, sit lapsii meidy sie karkottelou, varaittau, no. I dädä Van'a, vahnin, ristä se. Se tože oli, no häin oli enämbäl moine ravei da sit strogombi. No muga ainos irvistettih, ainos irvistettih. No, a tata kerran katkai jallan i sie nuori oli, naverno, myö sie pienet olimmo. Sit mama h.., meijän jättäy kodih meijät, kolmei hänen kel sie. Häin sie nouzi päčil, istuu, jalgu gipsas. − Lapset, tulgua¦s tänne! Minä ščas teile ozutan kanan maiduo. Myö sinne tungevuimmo päčil. Päčči suuri. Istummo sie. Häin sanou: − Toko vai ei pie itkie, eiga ei kanan maiduo rode ei. Značit etto näi da ni opi li. Dai myö sie: − Emmo, emmo, tata, ozuta, ozuta! − Anduat tänne sormet. − Miittui¦nebo? − Čagaraizet, čagaraizet značit. Annammo sie sormet. Häin, kehno, näpistäy. Näpistäy muga, što kyynälet¦-¦pizarehet nostah, nu. Myö sie Tan'an kel tirpammo, tirpammo, a Gal'a pikkaraine. Se itkuh. Tata sanou: − Nu vot, ei ni nygöi niken näi da ni opi nečidä kanan maiduo. Mikse Gal'an päčil nostitto? Gal'a¦häi itkun kel kai dielot netäs meile rikoi. Mama sie tulou, sanou: − Kehno, Miša, ščas otan ufatkat, lähtet päčilpäi nečie. Nu vot ne, nengoine priičču hänen kel. No konzu midä häin, nečidä, meile sie iluo natrovi.