Texts

Return to review | Return to list

Kui minä opastuin ajamah raččahin

history

August 28, 2025 in 09:49 Александра Родионова

• changed the text of the translation
  Когда я был маленький, мы каждый день учились, только по воскресеньям и по праздникам ходили гулять и играли с братьями. Один раз батюшка сказал:| — Надо старшим детям учиться ездить верхом. Послать их в манеж. Я был меньше всех братьев и спросил:| — А мне можно учиться? Батюшка сказал:| — Ты упадешь. Я стал просить его, чтоб меня тоже учили, и чуть не заплакал. Батюшка сказал:| — Ну, хорошо, и тебя тоже. Только смотри не плачь, когда упадешь. Кто ни разу не упадет с лошади, не выучится верхом ездить. Когда пришла середа, нас троих повезли в манеж. Мы вошли на большое крыльцо, а с большого крыльца прошли на маленькое крылечко. А под крылечком была очень большая комната. В комнате вместо пола был песок. И по этой комнате ездили верхом господа и барыни и такие же мальчики, как мы. Это и был манеж. В манеже было не совсем светло и пахло лошадьми,| и слышно было, как хлопают бичами, кричат на лошадей| и лошади стучат копытами о деревянные стены. Я сначала испугался и не мог ничего рассмотреть. Потом наш дядька (дядька – крепостной, приставленный для ухода и надзора за мальчиком.^ В помещичьих семьях мальчики лет с пяти-шести переходили от няньки к дядьке) позвал берейтора (берейтор – обучающий верховой езде и выезжающий верховых лошадей) и сказал:| — Вот этим мальчикам дайте лошадей,| они будут учиться ездить верхом. Берейтор сказал: — Хорошо. Потом он посмотрел на меня и сказал: — Этот мал очень. А дядька сказал: — Он обещает не плакать, когда упадет. Берейтор засмеялся и ушел. Потом привели трех оседланных лошадей:| мы сняли шинели и сошли по лестнице вниз в манеж,| берейтор держал лошадь за корду (корда – веревка для того, чтобы по кругу гонять лошадей), а братья ездили кругом него. Сначала они ездили шагом, потом рысью. Потом привели маленькую лошадку. Она была рыжая, и хвост у нее был обрезан. Ее звали Червончик. Берейтор засмеялся и сказал мне: — Ну, кавалер, садитесь. Я и радовался, и боялся, и старался сделать, чтоб никто этого не заметил. Я долго старался попасть ногою в стремя, но никак не мог, потому что я был слишком мал. Тогда берейтор поднял меня на руки и посадил. Он сказал: — Не тяжел барин, — унта два, больше не будет. Он сначала держал меня за руку,| но я видел, что братьев не держали, и просил, чтобы меня пустили. Он сказал: — А не боитесь? Я очень боялся, но сказал, что не боюсь. Боялся я больше оттого, что Червончик все поджимал уши. Я думал, что он на меня сердится. Берейтор сказал: — Ну, смотрите ж, не падайте! — и пустил меня. Сначала Червончик ходил шагом, и я держался прямо. Но седло было скользкое, и я боялся свернуться. Берейтор меня спросил: — Ну, что, утвердились? Я ему сказал: — Утвердился. — Ну, теперь рысцой! — и берейтор защелкал языком. Червончик побежал маленькой рысью, и меня стало подкидывать. Но я все молчал и старался не свернуться на бок. Берейтор меня похвалил: — Ай да кавалер, хорошо! Я был этому очень рад. В это время к берейтору подошел его товарищ и стал с ним разговаривать,| и берейтор перестал смотреть на меня. Только вдруг я почувствовал, что я свернулся немножко на бок с седла. Я хотел поправиться, но никак не мог. Я хотел закричать берейтору, что он остановил; но думал, что будет стыдно, если я это сделаю, и молчал. Червончик все бежал рысью, и я еще больше сбился на бок. Я посмотрел на берейтора и думал, что он поможет мне; а он все разговаривал с своим товарищем и, не глядя на меня, приговаривал: — Молодец, кавалер! Я уже совсем был на боку и очень испугался. Я думал, что я пропал. Но кричать мне стыдно было. Червончик тряхнул меня еще раз, я совсем соскользнул и упал на землю. Тогда Червончик остановился, берейтор оглянулся и увидал, что на Червончике меня нет. Он сказал: — Вот-те на! Свалился кавалер мой, — и подошел ко мне. Когда я ему сказал, что не ушибся, он засмеялся и сказал: — Детское тело мягкое. А мне хотелось плакать. Я попросил, чтобы меня опять посадили; и меня посадили. И я уже больше не падал. Так мы ездили в манеже два раза в неделю,| и я скоро выучился ездить хорошо и ничего не боялся.

August 28, 2025 in 09:48 Александра Родионова

• changed the text
  Konzu myö elimmo linnas, joga päiviä opastuimmo, vaiku pyhingäivin da gruazniekkoin kävyimmö kižoih da elostimmo vellien kel. Kerran tuatto sanoi:| – Vahnembil lapsil pidäy opastuo ajelemah raččahin. Heidy pidäy työndiä opastumah. Minä olin kaikis nuorin da kyzyin:| – A minule voibigo opastuo? Tuattoni sanoi:| – Sinä pakut. Minä rubein kyzymäh händy, ku minuugi opastettas da vähäs en itkustannuhes. Tuattoni sanoi:| – Sit, hyvä, sinuugi työmän. Vaiku musta, älä itke konzu pakut. Ken ni kerdua ei paku hevol selläspäi, se ei opastu ajelemah raččahin. Kolmanpiän tulduu meidy kolmie viettih opastumah ajelemah raččahin. Myö menimmö suurile krinčazile, a niliöl myö piazimmö pienele krinčazele. A krinčazen ual oli ylen suuri perti. Pertis latiten sijas oli čuuruu. Sidä pertti myö ajeltih raččahin herrat da buarin’at dai meijianmoizet brihadut. Se oligi raččahin ajelemah opastundukohtu. Sie ei olluh ylen valgei, nenäh toli heboloile. Sie kuului kui pavvutetah plettilöil da iätäh heboloile. Hevot kabjoli perrettih puuhizii seini vaste. Enzimäi minä pollästyin da en voinnuh nimidä nähtä. Jälles meijän kazvattai kučui raččahin ajelemah opastajua da sanoi:| – Vot nämile brihaččuloile andakkua hevot. Hyö ruvetah opastumah ajelemah raččahin. Raččahin ajelemah opastai sanoi: – Hyvä. Jälles häi kačahtih minuhpäi da sanoi: – Tämä on ylen pieni. A kazvattai sanoi: – Häi uskaldi itkemättäh olla, konzu pakkuu. Raččahin ajelemah opastai muhahtih da lähti iäres. Sit vietettih kolme hebuo sadullioinneh. Myö jaksoimmo šinelit da pordahii myö heityimmö heboloin huonukseh. Raččahin ajelemah opastai pietti hebuo nuoras, a minun vellet ajeltih hänes ymbäri. Enzimäi hyö ajeltih astuttajen, jälles ruogchel. Sit vietettih pikkaraine heboine. Se oli ruskei da händy sil oli lyhendetty. Sidä nimitettih Červončík. Opastai nagrajen sanoi minule: – Nu, kavalieru, istukkuattokseh. Minä ihastelimmos dai varain, da opin pietellä varavuo, ku sidä niken ei nägis. Minä hätken opin pujoittua jalgu jalguimeh, ga nikui en voinnuh, sendäh, gu minä olin lijjan pieni. Sit opastai otti minuu da istutti. Häi sanoi: – Herru ei ole lygei — funtua kaksi, enämbiä ei paina. Enzimäi häi pietti minuu käis. Ga minä näin: vellie ei pietetty, minä tahtoin, ku minuugi plästettäs. Häi kyzyi: – A ettogo varua? Minä ylen äijäl varain, ga sanoin: en varna. Minä enämbäl varain sendäh, ku Červončik ainos painoi korvii. Minä duumaićin: se on tuskevuksis minun pälle. Opastai sanoi: – Nu, kaččokkua, älgiä pakkukkua! Häi plästi minuu. Enzimäi Červončik meni astujen da minä pyzyin oigieh. Ga saduli oli libei, minä varain livestyö. Opastai kyzyi minuu: – Nu, midäbo, etgo varua? Minä vastain hänele: – En. – Nu, sit juoksemmo ruogehtu! opastai rubei plokuttamah kiele! Červončik lähti juoksemah piendy ruogehtu i minuu rubei hytkyttämäh. Ga minä olin vaikkani da opin rippuo sadulis. Opastai kiitti minuu: – Olet aiga kavalieru.^ Hyvä! Minä olin ylen äijäl ihastuksis. Silkeskie opastajan luo tuli hänen dovarišku da rubei hänen kel pagizemah. Opastai heitti minun vardoičendan. Sit kerras minä livestyin sadulin bokkah. Minä tahtoin eistyö, ga nikut en voinnuh. Tahtoin kuččuo opastajan, ku häi azettas, ga varain huigiedu, olin vaikkani.^ Opastai ei kaččonuh minulipäi. Červončik ainos juoksi ruogehtu, sendäh minä vie enämbäl eistyin bokkah. Minä kadaltimmos opastajalapäi i duumaićin: häi avvuttau minuu, a häi yhtytottu pagizi iččeh dovarišan kel, ei kaččonuh minulipäi da kiitti minuu: – Moločču, kavaler! Minä jo olin vouse bokalleh da äijäl pöllästyin. Minä duumaićinduumaičin: jo täh häviin. No kirguo minu!minul oli huigei. Červončik pudahutti minuu vie kerran, minä kaikkineh livestyin da pakuin muale. Sit Červončik azetui, opastai kačahtih i nägi — Červončikan selläs minuu ei ole. Häi sanoi: – Sehäigi pidi! Minun kavalieru vierähtih, da tuli minun luo. Ku minä sanoin, en sattanuhes, häi mulieloitti da sanoi: – Lapsien rungu on pehmei. A minule hinnoitti itkie. Minä kyzyimmös uvvessah hevole selgäh dai minuu istutettih. Enämbiä minä en pakkuuuh. Muga myö kävymmö raččahin ajelemah kaksi kerdua nedälis. Terväh minä opastuin hyvin ajelemah da en varannuh nimidä.

August 28, 2025 in 09:46 Александра Родионова

• changed the text
  Konzu myö elimmo linnas, joga päiviä opastuimmo, vaiku pyhingäivin da gruazniekkoin kävyimmö kižoih da elostimmo vellien kel. Kerran tuatto sanoi:| – Vahnembil lapsil pidäy opastuo ajelemah raččahin. Heidy pidäy työndiä opastumah. Minä olin kaikis nuorin da kyzyin:| – A minule voibigo opastuo? Tuattoni sanoi:| – Sinä pakut. Minä rubein kyzymäh händy, ku minuugi opastettas da vähäs en itkustannuhes. Tuattoni sanoi:| – Sit, hyvä, sinuugi työmän. Vaiku musta, älä itke konzu pakut. Ken ni kerdua ei paku hevol selläspäi, se ei opastu ajelemah raččahin. Kolmanpiän tulduu meidy kolmie viettih opastumah ajelemah raččahin. Myö menimmö suurile krinčazile, a niliöl myö piazimmö pienele krinčazele. A krinčazen ual oli ylen suuri perti. Pertis latiten sijas oli čuuruu. Sidä pertti myö ajeltih raččahin herrat da buarin’at dai meijianmoizet brihadut. Se oligi raččahin ajelemah opastundukohtu. Sie ei olluh ylen valgei, nenäh toli heboloile. Sie kuului kui pavvutetah plettilöil da iätäh heboloile. Hevot kabjoli perrettih puuhizii seini vaste. Enzimäi minä pollästyin da en voinnuh nimidä nähtä. Jälles meijän kazvattai kučui raččahin ajelemah opastajua da sanoi:| – Vot nämile brihaččuloile andakkua hevot. Hyö ruvetah opastumah ajelemah raččahin. Raččahin ajelemah opastai sanoi: – Hyvä. Jälles häi kačahtih minuhpäi da sanoi: – Tämä on ylen pieni. A kazvattai sanoi: – Häi uskaldi itkemättäh olla, konzu pakkuu. Raččahin ajelemah opastai muhahtih da lähti iäres. Sit vietettih kolme hebuo sadullioinneh. Myö jaksoimmo šinelit da pordahii myö heityimmö heboloin huonukseh. Raččahin ajelemah opastai pietti hebuo nuoras, a minun vellet ajeltih hänes ymbäri. Enzimäi hyö ajeltih astuttajen, jälles ruogchel. Sit vietettih pikkaraine heboine. Se oli ruskei da händy sil oli lyhendetty. Sidä nimitettih Červončík. Opastai nagrajen sanoi minule: – Nu, kavalieru, istukkuattokseh. Minä ihastelimmos dai varain, da opin pietellä varavuo, ku sidä niken ei nägis. Minä hätken opin pujoittua jalgu jalguimeh, ga nikui en voinnuh, sendäh, gu minä olin lijjan pieni. Sit opastai otti minuu da istutti. Häi sanoi: – Herru ei ole lygei — funtua kaksi, enämbiä ei paina. Enzimäi häi pietti minuu käis. Ga minä näin: vellie ei pietetty, minä tahtoin, ku minuugi plästettäs. Häi kyzyi: – A ettogo varua? Minä ylen äijäl varain, ga sanoin: en varna. Minä enämbäl varain sendäh, ku Červončik ainos painoi korvii. Minä duumaićin: se on tuskevuksis minun pälle. Opastai sanoi: – Nu, kaččokkua, älgiä pakkukkua! Häi plästi minuu. Enzimäi Červončik meni astujen da minä pyzyin oigieh. Ga saduli oli libei, minä varain livestyö. Opastai kyzyi minuu: – Nu, midäbo, etgo varua? Minä vastain hänele: – En. – Nu, sit juoksemmo ruogehtu! opastai rubei plokuttamah kiele! Červončik lähti juoksemah piendy ruogehtu i minuu rubei hytkyttämäh. Ga minä olin vaikkani da opin rippuo sadulis. Opastai kiitti minuu: – Olet aiga kavalieru.^ Hyvä! Minä olin ylen äijäl ihastuksis. Silkeskie opastajan luo tuli hänen dovarišku da rubei hänen kel pagizemah. Opastai heitti minun vardoičendan. Sit kerras minä livestyin sadulin bokkah. Minä tahtoin eistyö, ga nikut en voinnuh. Tahtoin kuččuo opastajan, ku häi azettas, ga varain huigiedu, olin vaikkani.^ Opastai ei kaččonuh minulipäi. Červončik ainos juoksi ruogehtu, sendäh minä vie enämbäl eistyin bokkah. Minä kadaltimmos opastajalapäi i duumaićin: häi avvuttau minuu, a häi yhtytottu pagizi iččeh dovarišan kel, ei kaččonuh minulipäi da kiitti minuu: – Moločču, kavaler! Minä jo olin vouse bokalleh da äijäl pöllästyin. Minä duumaićin: jo täh häviin. No kirguo minu! oli huigei. Červončik pudahutti minuu vie kerran, minä kaikkineh livestyin da pakuin muale. Sit Červončik azetui, opastai kačahtih i nägi — Červončikan selläs minuu ei ole. Häi sanoi: – Sehäigi pidi! Minun kavalieru vierähtih, da tuli minun luo. Ku minä sanoin, en sattanuhes, häi mulieloitti da sanoi: – Lapsien rungu on pehmei. A minule hinnoitti itkie. Minä kyzyimmös uvvessah hevole selgäh dai minuu istutettih. Enämbiä minä en pakkuuuh. Muga myö kävymmö raččahin ajelemah kaksi kerdua nedälis. Terväh minä opastuin hyvin ajelemah da en varannuh nimidä.

August 28, 2025 in 09:45 Александра Родионова

• changed the text of the translation
  Когда я был маленький, мы каждый день учились, только по воскресеньям и по праздникам ходили гулять и играли с братьями. Один раз батюшка сказал:| — Надо старшим детям учиться ездить верхом. Послать их в манеж. Я был меньше всех братьев и спросил:| — А мне можно учиться? Батюшка сказал:| — Ты упадешь. Я стал просить его, чтоб меня тоже учили, и чуть не заплакал. Батюшка сказал:| — Ну, хорошо, и тебя тоже. Только смотри не плачь, когда упадешь. Кто ни разу не упадет с лошади, не выучится верхом ездить. Когда пришла середа, нас троих повезли в манеж. Мы вошли на большое крыльцо, а с большого крыльца прошли на маленькое крылечко. А под крылечком была очень большая комната. В комнате вместо пола был песок. И по этой комнате ездили верхом господа и барыни и такие же мальчики, как мы. Это и был манеж. В манеже было не совсем светло и пахло лошадьми,| и слышно было, как хлопают бичами, кричат на лошадей| и лошади стучат копытами о деревянные стены. Я сначала испугался и не мог ничего рассмотреть. Потом наш дядька (дядька – крепостной, приставленный для ухода и надзора за мальчиком.^ В помещичьих семьях мальчики лет с пяти-шести переходили от няньки к дядьке) позвал берейтора (берейтор – обучающий верховой езде и выезжающий верховых лошадей) и сказал:| — Вот этим мальчикам дайте лошадей,| они будут учиться ездить верхом. Берейтор сказал: — Хорошо. Потом он посмотрел на меня и сказал: — Этот мал очень. А дядька сказал: — Он обещает не плакать, когда упадет. Берейтор засмеялся и ушел. Потом привели трех оседланных лошадей:| мы сняли шинели и сошли по лестнице вниз в манеж,| берейтор держал лошадь за корду (корда – веревка для того, чтобы по кругу гонять лошадей), а братья ездили кругом него. Сначала они ездили шагом, потом рысью. Потом привели маленькую лошадку. Она была рыжая, и хвост у нее был обрезан. Ее звали Червончик. Берейтор засмеялся и сказал мне: — Ну, кавалер, садитесь. Я и радовался, и боялся, и старался сделать, чтоб никто этого не заметил. Я долго старался попасть ногою в стремя, но никак не мог, потому что я был слишком мал. Тогда берейтор поднял меня на руки и посадил. Он сказал: — Не тяжел барин, — унта два, больше не будет. Он сначала держал меня за руку,| но я видел, что братьев не держали, и просил, чтобы меня пустили. Он сказал: — А не боитесь? Я очень боялся, но сказал, что не боюсь. Боялся я больше оттого, что Червончик все поджимал уши. Я думал, что он на меня сердится. Берейтор сказал: — Ну, смотрите ж, не падайте! — и пустил меня. Сначала Червончик ходил шагом, и я держался прямо. Но седло было скользкое, и я боялся свернуться. Берейтор меня спросил: — Ну, что, утвердились? Я ему сказал: — Утвердился. — Ну, теперь рысцой! — и берейтор защелкал языком. Червончик побежал маленькой рысью, и меня стало подкидывать. Но я все молчал и старался не свернуться на бок. Берейтор меня похвалил: — Ай да кавалер, хорошо! Я был этому очень рад. В это время к берейтору подошел его товарищ и стал с ним разговаривать,| и берейтор перестал смотреть на меня. Только вдруг я почувствовал, что я свернулся немножко на бок с седла. Я хотел поправиться, но никак не мог. Я хотел закричать берейтору, что он остановил; но думал, что будет стыдно, если я это сделаю, и молчал. Червончик все бежал рысью, и я еще больше сбился на бок. Я посмотрел на берейтора и думал, что он поможет мне; а он все разговаривал с своим товарищем и, не глядя на меня, приговаривал: — Молодец, кавалер! Я уже совсем был на боку и очень испугался. Я думал, что я пропал. Но кричать мне стыдно было. Червончик тряхнул меня еще раз, я совсем соскользнул и упал на землю. Тогда Червончик остановился, берейтор оглянулся и увидал, что на Червончике меня нет. Он сказал: — Вот-те на! Свалился кавалер мой, — и подошел ко мне. Когда я ему сказал, что не ушибся, он засмеялся и сказал: — Детское тело мягкое. А мне хотелось плакать. Я попросил, чтобы меня опять посадили; и меня посадили. И я уже больше не падал. Так мы ездили в манеже два раза в неделю, и я скоро выучился ездить хорошо и ничего не боялся.

August 28, 2025 in 09:44 Александра Родионова

• changed the text
  Konzu myö elimmo linnas, joga päiviä opastuimmo, vaiku pyhingäivin da gruazniekkoin kävyimmö kižoih da elostimmo vellien kel. Kerran tuatto sanoi:| – Vahnembil lapsil pidäy opastuo ajelemah raččahin. Heidy pidäy työndiä opastumah. Minä olin kaikis nuorin da kyzyin:| – A minule voibigo opastuo? Tuattoni sanoi:| – Sinä pakut. Minä rubein kyzymäh händy, ku minuugi opastettas da vähäs en itkustannuhes. Tuattoni sanoi:| – Sit, hyvä, sinuugi työmän. Vaiku musta, älä itke konzu pakut. Ken ni kerdua ei paku hevol selläspäi, se ei opastu ajelemah raččahin. Kolmanpiän tulduu meidy kolmie viettih opastumah ajelemah raččahin. Myö menimmö suurile krinčazile, a niliöl myö piazimmö pienele krinčazele. A krinčazen ual oli ylen suuri perti. Pertis latiten sijas oli čuuruu. Sidä pertti myö ajeltih raččahin herrat da buarin’at dai meijianmoizet brihadut. Se oligi raččahin ajelemah opastundukohtu. Sie ei olluh ylen valgei, nenäh toli heboloile. Sie kuului kui pavvutetah plettilöil da iätäh heboloile. Hevot kabjoli perrettih puuhizii seini vaste. Enzimäi minä pollästyin da en voinnuh nimidä nähtä. Jälles meijän kazvattai kučui raččahin ajelemah opastajua da sanoi:| – Vot nämile brihaččuloile andakkua hevot. Hyö ruvetah opastumah ajelemah raččahin. Raččahin ajelemah opastai sanoi: – Hyvä. Jälles häi kačahtih minuhpäi da sanoi: – Tämä on ylen pieni. A kazvattai sanoi: – Häi uskaldi itkemättäh olla, konzu pakkuu. Raččahin ajelemah opastai muhahtih da lähti iäres. Sit vietettih kolme hebuo sadullioinneh. Myö jaksoimmo šinelit da pordahii.myöpordahii myö heityimmö heboloin huonukseh. Raččahin ajelemah opastai pietti hebuo nuoras, a minun vellet ajeltih hänes ymbäri. Enzimäi hyö ajeltih astuttajen, jälles ruogchel. Sit vietettih pikkaraine heboine. Se oli ruskei da händy sil oli lyhendetty. Sidä nimitettih Červončík. Opastai nagrajen sanoi minule: – Nu, kavalieru, istukkuattokseh. Minä ihastelimmos dai varain, da opin pietellä varavuo, ku sidä niken ei någisnägis. Minä hätken opin pujoittua jalgu jalguimeh, ga nikui en voinnuh, sendäh, gu minä olin lijjan pieni. Sit opastai otti minuu da istutti. Häi sanoi: – Herru ei ole lygei — funtua kaksi, enämbiä ei paina. Enzimäi häi pietti minuu käis. Ga minä näin: vellie ei pietetty, minä tahtoin, ku minuugi plästettäs. Häi kyzyi: – A ettogo varua? Minä ylen äijäl varain, ga sanoin: en varna. Minä enämbäl varain sendäh, ku Červončik ainos painoi korvii. Minä duumaićin: se on tuskevuksis minun pälle. Opastai sanoi: – Nu, kaččokkua, älgiä pakkukkua! Häi plästi minuu. Enzimäi Červončik meni astujen da minä pyzyin oigieh. Ga saduli oli libei, minä varain livestyö. Opastai kyzyi minuu: – Nu, midäbo, etgo varua? Minä vastain hänele: – En. – Nu, sit juoksemmo ruogehtu! opastai rubei plokuttamah kiele! Červončik lähti juoksemah piendy ruogehtu i minuu rubei hytkyttämäh. Ga minä olin vaikkani da opin rippuo sadulis. Opastai kiitti minuu: – Olet aiga kavalieru.^ Hyvä! Minä olin ylen äijäl ihastuksis. Silkeskie opastajan luo tuli hänen dovarišku da rubei hänen kel pagizemah. Opastai heitti minun vardoičendan. Sit kerras minä livestyin sadulin bokkah. Minä tahtoin eistyö, ga nikut en voinnuh. Tahtoin kuččuo opastajan, ku häi azettas, ga varain huigiedu, olin vaikkani. Opastai ei kaččonuh minulipäi. Červončik ainos juoksi ruogehtu, sendäh minä vie enämbäl eistyin bokkah. Minä kadaltimmos opastajalapäi i duumaićin: häi avvuttau minuu, a häi yhtytottu pagizi iččeh dovarišan kel, ei kaččonuh minulipäi da kiitti minuu: – Moločču, kavaler! Minä jo olin vouse bokalleh da äijäl pöllästyin. Minä duumaićin: jo täh häviin. No kirguo minu! oli huigei. Červončik pudahutti minuu vie kerran, minä kaikkineh livestyin da pakuin muale. Sit Červončik azetui, opastai kačahtih i náginägi — Červončikan selläs minuu ei ole. Häi sanoi: – Sehäigi pidi! Minun kavalieru vierähtih, da tuli minun luo. Ku minä sanoin, en sattanuhes, häi mulieloitti da sanoi: – Lapsien rungu on pehmei. A minule hinnoitti itkie. Minä kyzyimmös uvvessah hevole selgäh dai minuu istutettih. Enämbiä minä en pakkuuuh. Muga myö kävymmö raččahin ajelemah kaksi kerdua nedälis. Terväh minä opastuin hyvin ajelemah da en varannuh nimidä.

August 28, 2025 in 09:41 Александра Родионова

• changed the text
  Konzu myö elimmo linnas, joga päiviä opastuimmo, vaiku pyhingäivin da gruazniekkoin kävyimmö kižoih da elostimmo vellien kel. Kerran tuatto sanoi:| – Vahnembil lapsil pidäy opastuo ajelemah raččahin. Heidy pidäy työndiä opastumah. Minä olin kaikis nuorin da kyzyin:| – A minule voibigo opastuo? Tuattoni sanoi:| – Sinä pakut. Minä rubein kyzymäh händy, ku minuugi opastettas da vähäs en itkustannuhes. Tuattoni sanoi:| – Sit, hyvä, sinuugi työmän. Vaiku musta, älä itke konzu pakut. Ken ni kerdua ei paku hevol selläspäi, se ei opastu ajelemah raččahin. Kolmanpiän tulduu meidy kolmie viettih opastumah ajelemah raččahin. Myö menimmö suurile krinčazile, a niliöl myö piazimmö pienele krinčazele. A krinčazen ual oli ylen suuri perti. Pertis latiten sijas oli čuuruu. Sidä pertti myö ajeltih raččahin herrat da buarin’at dai meijianmoizet brihadut. Se oligi raččahin ajelemah opastundukohtu. Sie ei olluh ylen valgei, nenäh toli heboloile. Sie kuului kui pavvutetah plettilöil da iätäh heboloile. Hevot kabjoli perrettih puuhizii seini vaste. Enzimäi minä pollästyin da en voinnuh nimidä nähtä. Jälles meijän kazvattai kučui raččahin ajelemah opastajua da sanoi:| – Vot nämile brihaččuloile andakkua hevot. Hyö ruvetah opastumah ajelemah raččahin. Raččahin ajelemah opastai sanoi: – Hyvä. Jälles häi kačahtih minuhpäi da sanoi: – Tämä on ylen pieni. A kazvattai sanoi: – Häi uskaldi itkemättäh olla, konzu pakkuu. Raččahin ajelemah opastai muhahtih da lähti iäres. Sit vietettih kolme hebuo sadullioinneh. Myö jaksoimmo šinelit da pordahii.myö heityimmö heboloin huonukseh. Raččahin ajelemah opastai pietti hebuo nuoras, a minun vellet ajeltih hänes ymbäri. Enzimäi hyö ajeltih astuttajen, jälles ruogchel. Sit vietettih pikkaraine heboine. Se oli ruskei da händy sil oli lyhendetty. Sidä nimitettih Červončík. Opastai nagrajen sanoi minule: – Nu, kavalieru, istukkuattokseh. Minä ihastelimmos dai varain, da opin pietellä varavuo, ku sidä niken ei någis. Minä hätken opin pujoittua jalgu jalguimeh, ga nikui en voinnuh, sendäh, gu minä olin lijjan pieni. Sit opastai otti minuu da istutti. Häi sanoi: – Herru ei ole lygei — funtua kaksi, enämbiä ei paina. Enzimäi häi pietti minuu käis. Ga minä näin: vellie ei pietetty, minä tahtoin, ku minuugi plästettäs. Häi kyzyi: – A ettogo varua? Minä ylen äijäl varain, ga sanoin: en varna. Minä enämbäl varain sendäh, ku Červončik ainos painoi korvii. Minä duumaićin: se on tuskevuksis minun pälle. Opastai sanoi: – Nu, kaččokkua, älgiä pakkukkua! Häi plästi minuu. Enzimäi Červončik meni astujen da minä pyzyin oigieh. Ga saduli oli libei, minä varain livestyö. Opastai kyzyi minuu: – Nu, midäbo, etgo varua? Minä vastain hänele: – En. – Nu, sit juoksemmo ruogehtu! opastai rubei plokuttamah kiele! Červončik lähti juoksemah piendy ruogehtu i minuu rubei hytkyttämäh. Ga minä olin vaikkani da opin rippuo sadulis. Opastai kiitti minuu: – Olet aiga kavalieru.^ Hyvä! Minä olin ylen äijäl ihastuksis. Silkeskie opastajan luo tuli hänen dovarišku da rubei hänen kel pagizemah. Opastai heitti minun vardoičendan. Sit kerras minä livestyin sadulin bokkah. Minä tahtoin eistyö, ga nikut en voinnuh. Tahtoin kuččuo opastajan, ku häi azettas, ga varain huigiedu, olin vaikkani. Opastai ei kaččonuh minulipäi. Červončik ainos juoksi ruogehtu, sendäh minä vie enämbäl eistyin bokkah. Minä kadaltimmos opastajalapäi i duumaićin: häi avvuttau minuu, a häi yhtytottu pagizi iččeh dovarišan kel, ei kaččonuh minulipäi da kiitti minuu: – Moločču, kavaler! Minä jo olin vouse bokalleh da äijäl pöllästyin. Minä duumaićin: jo täh häviin. No kirguo minu! oli huigei. Červončik pudahutti minuu vie kerran, minä kaikkineh livestyin da pakuin muale. Sit Červončik azetui, opastai kačahtih i nági — Červončikan selläs minuu ei ole. Häi sanoi: – Sehäigi pidi! Minun kavalieru vierähtih, da tuli minun luo. Ku minä sanoin, en sattanuhes, häi mulieloitti da sanoi: – Lapsien rungu on pehmei. A minule hinnoitti itkie. Minä kyzyimmös uvvessah hevole selgäh dai minuu istutettih. Enämbiä minä en pakkuuuh. Muga myö kävymmö raččahin ajelemah kaksi kerdua nedälis. Terväh minä opastuin hyvin ajelemah da en varannuh nimidä.

August 28, 2025 in 09:40 Александра Родионова

• changed the text of the translation
  Когда я был маленький, мы каждый день учились, только по воскресеньям и по праздникам ходили гулять и играли с братьями. Один раз батюшка сказал:| — Надо старшим детям учиться ездить верхом. Послать их в манеж. Я был меньше всех братьев и спросил:| — А мне можно учиться? Батюшка сказал:| — Ты упадешь. Я стал просить его, чтоб меня тоже учили, и чуть не заплакал. Батюшка сказал:| — Ну, хорошо, и тебя тоже. Только смотри не плачь, когда упадешь. Кто ни разу не упадет с лошади, не выучится верхом ездить. Когда пришла середа, нас троих повезли в манеж. Мы вошли на большое крыльцо, а с большого крыльца прошли на маленькое крылечко. А под крылечком была очень большая комната. В комнате вместо пола был песок. И по этой комнате ездили верхом господа и барыни и такие же мальчики, как мы. Это и был манеж. В манеже было не совсем светло и пахло лошадьми,| и слышно было, как хлопают бичами, кричат на лошадей| и лошади стучат копытами о деревянные стены. Я сначала испугался и не мог ничего рассмотреть. Потом наш дядька (дядька – крепостной, приставленный для ухода и надзора за мальчиком.^ В помещичьих семьях мальчики лет с пяти-шести переходили от няньки к дядьке) позвал берейтора (берейтор – обучающий верховой езде и выезжающий верховых лошадей) и сказал:| — Вот этим мальчикам дайте лошадей,| они будут учиться ездить верхом. Берейтор сказал: — Хорошо. Потом он посмотрел на меня и сказал: — Этот мал очень. А дядька сказал: — Он обещает не плакать, когда упадет. Берейтор засмеялся и ушел. Потом привели трех оседланных лошадей:| мы сняли шинели и сошли по лестнице вниз в манеж,| берейтор держал лошадь за корду (корда – веревка для того, чтобы по кругу гонять лошадей), а братья ездили кругом него. Сначала они ездили шагом, потом рысью. Потом привели маленькую лошадку. Она была рыжая, и хвост у нее был обрезан. Ее звали Червончик. Берейтор засмеялся и сказал мне: — Ну, кавалер, садитесь. Я и радовался, и боялся, и старался сделать, чтоб никто этого не заметил. Я долго старался попасть ногою в стремя, но никак не мог, потому что я был слишком мал. Тогда берейтор поднял меня на руки и посадил. Он сказал: — Не тяжел барин, — унта два, больше не будет. Он сначала держал меня за руку,| но я видел, что братьев не держали, и просил, чтобы меня пустили. Он сказал: — А не боитесь? Я очень боялся, но сказал, что не боюсь. Боялся я больше оттого, что Червончик все поджимал уши. Я думал, что он на меня сердится. Берейтор сказал: — Ну, смотрите ж, не падайте! — и пустил меня. Сначала Червончик ходил шагом, и я держался прямо. Но седло было скользкое, и я боялся свернуться. Берейтор меня спросил: — Ну, что, утвердились? Я ему сказал: — Утвердился. — Ну, теперь рысцой! — и берейтор защелкал языком. Червончик побежал маленькой рысью, и меня стало подкидывать. Но я все молчал и старался не свернуться на бок. Берейтор меня похвалил: — Ай да кавалер, хорошо! Я был этому очень рад. В это время к берейтору подошел его товарищ и стал с ним разговаривать, и берейтор перестал смотреть на меня. Только вдруг я почувствовал, что я свернулся немножко на бок с седла. Я хотел поправиться, но никак не мог. Я хотел закричать берейтору, что он остановил; но думал, что будет стыдно, если я это сделаю, и молчал. Червончик все бежал рысью, и я еще больше сбился на бок. Я посмотрел на берейтора и думал, что он поможет мне; а он все разговаривал с своим товарищем и, не глядя на меня, приговаривал: — Молодец, кавалер! Я уже совсем был на боку и очень испугался. Я думал, что я пропал. Но кричать мне стыдно было. Червончик тряхнул меня еще раз, я совсем соскользнул и упал на землю. Тогда Червончик остановился, берейтор оглянулся и увидал, что на Червончике меня нет. Он сказал: — Вот-те на! Свалился кавалер мой, — и подошел ко мне. Когда я ему сказал, что не ушибся, он засмеялся и сказал: — Детское тело мягкое. А мне хотелось плакать. Я попросил, чтобы меня опять посадили; и меня посадили. И я уже больше не падал. Так мы ездили в манеже два раза в неделю, и я скоро выучился ездить хорошо и ничего не боялся.

August 28, 2025 in 09:39 Александра Родионова

• changed the text of the translation
  Когда я был маленький, мы каждый день учились, только по воскресеньям и по праздникам ходили гулять и играли с братьями. Один раз батюшка сказал:| — Надо старшим детям учиться ездить верхом. Послать их в манеж. Я был меньше всех братьев и спросил:| — А мне можно учиться? Батюшка сказал:| — Ты упадешь. Я стал просить его, чтоб меня тоже учили, и чуть не заплакал. Батюшка сказал:| — Ну, хорошо, и тебя тоже. Только смотри не плачь, когда упадешь. Кто ни разу не упадет с лошади, не выучится верхом ездить. Когда пришла середа, нас троих повезли в манеж. Мы вошли на большое крыльцо, а с большого крыльца прошли на маленькое крылечко. А под крылечком была очень большая комната. В комнате вместо пола был песок. И по этой комнате ездили верхом господа и барыни и такие же мальчики, как мы. Это и был манеж. В манеже было не совсем светло и пахло лошадьми,| и слышно было, как хлопают бичами, кричат на лошадей| и лошади стучат копытами о деревянные стены. Я сначала испугался и не мог ничего рассмотреть. Потом наш дядька (дядька – крепостной, приставленный для ухода и надзора за мальчиком.^ В помещичьих семьях мальчики лет с пяти-шести переходили от няньки к дядьке) позвал берейтора (берейтор – обучающий верховой езде и выезжающий верховых лошадей) и сказал:| — Вот этим мальчикам дайте лошадей,| они будут учиться ездить верхом. Берейтор сказал: — Хорошо. Потом он посмотрел на меня и сказал: — Этот мал очень. А дядька сказал: — Он обещает не плакать, когда упадет. Берейтор засмеялся и ушел. Потом привели трех оседланных лошадей:| мы сняли шинели и сошли по лестнице вниз в манеж,| берейтор держал лошадь за корду (корда – веревка для того, чтобы по кругу гонять лошадей), а братья ездили кругом него. Сначала они ездили шагом, потом рысью. Потом привели маленькую лошадку. Она была рыжая, и хвост у нее был обрезан. Ее звали Червончик. Берейтор засмеялся и сказал мне: — Ну, кавалер, садитесь. Я и радовался, и боялся, и старался сделать, чтоб никто этого не заметил. Я долго старался попасть ногою в стремя, но никак не мог, потому что я был слишком мал. Тогда берейтор поднял меня на руки и посадил. Он сказал: — Не тяжел барин, — унта два, больше не будет. Он сначала держал меня за руку, но я видел, что братьев не держали, и просил, чтобы меня пустили. Он сказал: — А не боитесь? Я очень боялся, но сказал, что не боюсь. Боялся я больше оттого, что Червончик все поджимал уши. Я думал, что он на меня сердится. Берейтор сказал: — Ну, смотрите ж, не падайте! — и пустил меня. Сначала Червончик ходил шагом, и я держался прямо. Но седло было скользкое, и я боялся свернуться. Берейтор меня спросил: — Ну, что, утвердились? Я ему сказал: — Утвердился. — Ну, теперь рысцой! — и берейтор защелкал языком. Червончик побежал маленькой рысью, и меня стало подкидывать. Но я все молчал и старался не свернуться на бок. Берейтор меня похвалил: — Ай да кавалер, хорошо! Я был этому очень рад. В это время к берейтору подошел его товарищ и стал с ним разговаривать, и берейтор перестал смотреть на меня. Только вдруг я почувствовал, что я свернулся немножко на бок с седла. Я хотел поправиться, но никак не мог. Я хотел закричать берейтору, что он остановил; но думал, что будет стыдно, если я это сделаю, и молчал. Червончик все бежал рысью, и я еще больше сбился на бок. Я посмотрел на берейтора и думал, что он поможет мне; а он все разговаривал с своим товарищем и, не глядя на меня, приговаривал: — Молодец, кавалер! Я уже совсем был на боку и очень испугался. Я думал, что я пропал. Но кричать мне стыдно было. Червончик тряхнул меня еще раз, я совсем соскользнул и упал на землю. Тогда Червончик остановился, берейтор оглянулся и увидал, что на Червончике меня нет. Он сказал: — Вот-те на! Свалился кавалер мой, — и подошел ко мне. Когда я ему сказал, что не ушибся, он засмеялся и сказал: — Детское тело мягкое. А мне хотелось плакать. Я попросил, чтобы меня опять посадили; и меня посадили. И я уже больше не падал. Так мы ездили в манеже два раза в неделю, и я скоро выучился ездить хорошо и ничего не боялся.

August 28, 2025 in 09:38 Александра Родионова

• changed the text of the translation
  Когда я был маленький, мы каждый день учились, только по воскресеньям и по праздникам ходили гулять и играли с братьями. Один раз батюшка сказал:| — Надо старшим детям учиться ездить верхом. Послать их в манеж. Я был меньше всех братьев и спросил:| — А мне можно учиться? Батюшка сказал:| — Ты упадешь. Я стал просить его, чтоб меня тоже учили, и чуть не заплакал. Батюшка сказал:| — Ну, хорошо, и тебя тоже. Только смотри не плачь, когда упадешь. Кто ни разу не упадет с лошади, не выучится верхом ездить. Когда пришла середа, нас троих повезли в манеж. Мы вошли на большое крыльцо, а с большого крыльца прошли на маленькое крылечко. А под крылечком была очень большая комната. В комнате вместо пола был песок. И по этой комнате ездили верхом господа и барыни и такие же мальчики, как мы. Это и был манеж. В манеже было не совсем светло и пахло лошадьми,| и слышно было, как хлопают бичами, кричат на лошадей| и лошади стучат копытами о деревянные стены. Я сначала испугался и не мог ничего рассмотреть. Потом наш дядька (дядька – крепостной, приставленный для ухода и надзора за мальчиком.^ В помещичьих семьях мальчики лет с пяти-шести переходили от няньки к дядьке) позвал берейтора (берейтор – обучающий верховой езде и выезжающий верховых лошадей) и сказал:| — Вот этим мальчикам дайте лошадей,| они будут учиться ездить верхом. Берейтор сказал: — Хорошо. Потом он посмотрел на меня и сказал: — Этот мал очень. А дядька сказал: — Он обещает не плакать, когда упадет. Берейтор засмеялся и ушел. Потом привели трех оседланных лошадей: мы сняли шинели и сошли по лестнице вниз в манеж, берейтор держал лошадь за корду (корда – веревка для того, чтобы по кругу гонять лошадей), а братья ездили кругом него. Сначала они ездили шагом, потом рысью. Потом привели маленькую лошадку. Она была рыжая, и хвост у нее был обрезан. Ее звали Червончик. Берейтор засмеялся и сказал мне: — Ну, кавалер, садитесь. Я и радовался, и боялся, и старался сделать, чтоб никто этого не заметил. Я долго старался попасть ногою в стремя, но никак не мог, потому что я был слишком мал. Тогда берейтор поднял меня на руки и посадил. Он сказал: — Не тяжел барин, — унта два, больше не будет. Он сначала держал меня за руку, но я видел, что братьев не держали, и просил, чтобы меня пустили. Он сказал: — А не боитесь? Я очень боялся, но сказал, что не боюсь. Боялся я больше оттого, что Червончик все поджимал уши. Я думал, что он на меня сердится. Берейтор сказал: — Ну, смотрите ж, не падайте! — и пустил меня. Сначала Червончик ходил шагом, и я держался прямо. Но седло было скользкое, и я боялся свернуться. Берейтор меня спросил: — Ну, что, утвердились? Я ему сказал: — Утвердился. — Ну, теперь рысцой! — и берейтор защелкал языком. Червончик побежал маленькой рысью, и меня стало подкидывать. Но я все молчал и старался не свернуться на бок. Берейтор меня похвалил: — Ай да кавалер, хорошо! Я был этому очень рад. В это время к берейтору подошел его товарищ и стал с ним разговаривать, и берейтор перестал смотреть на меня. Только вдруг я почувствовал, что я свернулся немножко на бок с седла. Я хотел поправиться, но никак не мог. Я хотел закричать берейтору, что он остановил; но думал, что будет стыдно, если я это сделаю, и молчал. Червончик все бежал рысью, и я еще больше сбился на бок. Я посмотрел на берейтора и думал, что он поможет мне; а он все разговаривал с своим товарищем и, не глядя на меня, приговаривал: — Молодец, кавалер! Я уже совсем был на боку и очень испугался. Я думал, что я пропал. Но кричать мне стыдно было. Червончик тряхнул меня еще раз, я совсем соскользнул и упал на землю. Тогда Червончик остановился, берейтор оглянулся и увидал, что на Червончике меня нет. Он сказал: — Вот-те на! Свалился кавалер мой, — и подошел ко мне. Когда я ему сказал, что не ушибся, он засмеялся и сказал: — Детское тело мягкое. А мне хотелось плакать. Я попросил, чтобы меня опять посадили; и меня посадили. И я уже больше не падал. Так мы ездили в манеже два раза в неделю, и я скоро выучился ездить хорошо и ничего не боялся.

August 28, 2025 in 09:37 Александра Родионова

• changed the text
  Konzu myö elimmo linnas, joga päiviä opastuimmo, vaiku pyhingäivin da gruazniekkoin kävyimmö kižoih da elostimmo vellien kel. Kerran tuatto sanoi:| – Vahnembil lapsil pidäy opastuo ajelemah raččahin. Heidy pidäy työndiä opastumah. Minä olin kaikis nuorin da kyzyin:| – A minule voibigo opastuo? Tuattoni sanoi:| – Sinä pakut. Minä rubein kyzymäh händy, ku minuugi opastettas da vähäs en itkustannuhes. Tuattoni sanoi:| – Sit, hyvä, sinuugi työmän. Vaiku musta, älä itke konzu pakut. Ken ni kerdua ei paku hevol selläspäi, se ei opastu ajelemah raččahin. Kolmanpiän tulduu meidy kolmie viettih opastumah ajelemah raččahin. Myö menimmö suurile krinčazile, a niliöl myö piazimmö pienele krinčazele. A krinčazen ual oli ylen suuri perti. Pertis latiten sijas oli čuuruu. Sidä pertti myö ajeltih raččahin herrat da buarin’at dai meijianmoizet brihadut. Se oligi raččahin ajelemah opastundukohtu. Sie ei olluh ylen valgei, nenäh toli heboloile. Sie kuului kui pavvutetah plettilöil da iätäh heboloile. Hevot kabjoli perrettih puuhizii seini vaste. Enzimäi minä pollästyin da en voinnuh nimidä náhtänähtä. Jälles meijän kazvattai kučui raččahin ajelemah opastajua da sanoi:| – Vot nämile brihaččuloile andakkua hevot. Hyö ruvetah opastumah ajelemah raččahin. Raččahin ajelemah opastai sanoi: – Hyvä. Jälles häi kačahtih minuhpäi da sanoi: – Tämä on ylen pieni. A kazvattai sanoi: – Häi uskaldi itkemättäh olla, konzu pakkuu. Raččahin ajelemah opastai muhahtih da lähti iäres. Sit vietettih kolme hebuo sadullioinneh. Myö jaksoimmo šinelit da pordahii.myö heityimmö heboloin huonukseh. Raččahin ajelemah opastai pietti hebuo nuoras, a minun vellet ajeltih hänes ymbäri. Enzimäi hyö ajeltih astuttajen, jälles ruogchel. Sit vietettih pikkaraine heboine. Se oli ruskei da händy sil oli lyhendetty. Sidä nimitettih Červončík. Opastai nagrajen sanoi minule: – Nu, kavalieru, istukkuattokseh. Minä ihastelimmos dai varain, da opin pietellä varavuo, ku sidä niken ei någis. Minä hätken opin pujoittua jalgu jalguimeh, ga nikui en voinnuh, sendäh, gu minä olin lijjan pieni. Sit opastai otti minuu da istutti. Häi sanoi: – Herru ei ole lygei — funtua kaksi, enämbiä ei paina. Enzimäi häi pietti minuu käis. Ga minä näin: vellie ei pietetty, minä tahtoin, ku minuugi plästettäs. Häi kyzyi: – A ettogo varua? Minä ylen äijäl varain, ga sanoin: en varna. Minä enämbäl varain sendäh, ku Červončik ainos painoi korvii. Minä duumaićin: se on tuskevuksis minun pälle. Opastai sanoi: – Nu, kaččokkua, älgiä pakkukkua! Häi plästi minuu. Enzimäi Červončik meni astujen da minä pyzyin oigieh. Ga saduli oli libei, minä varain livestyö. Opastai kyzyi minuu: – Nu, midäbo, etgo varua? Minä vastain hänele: – En. – Nu, sit juoksemmo ruogehtu! opastai rubei plokuttamah kiele! Červončik lähti juoksemah piendy ruogehtu i minuu rubei hytkyttämäh. Ga minä olin vaikkani da opin rippuo sadulis. Opastai kiitti minuu: – Olet aiga kavalieru. Hyvä! Minä olin ylen äijäl ihastuksis. Silkeskie opastajan luo tuli hänen dovarišku da rubei hänen kel pagizemah. Opastai heitti minun vardoičendan. Sit kerras minä livestyin sadulin bokkah. Minä tahtoin eistyö, ga nikut en voinnuh. Tahtoin kuččuo opastajan, ku häi azettas, ga varain huigiedu, olin vaikkani. Opastai ei kaččonuh minulipäi. Červončik ainos juoksi ruogehtu, sendäh minä vie enämbäl eistyin bokkah. Minä kadaltimmos opastajalapäi i duumaićin: häi avvuttau minuu, a häi yhtytottu pagizi iččeh dovarišan kel, ei kaččonuh minulipäi da kiitti minuu: – Moločču, kavaler! Minä jo olin vouse bokalleh da äijäl pöllästyin. Minä duumaićin: jo täh häviin. No kirguo minu! oli huigei. Červončik pudahutti minuu vie kerran, minä kaikkineh livestyin da pakuin muale. Sit Červončik azetui, opastai kačahtih i nági — Červončikan selläs minuu ei ole. Häi sanoi: – Sehäigi pidi! Minun kavalieru vierähtih, da tuli minun luo. Ku minä sanoin, en sattanuhes, häi mulieloitti da sanoi: – Lapsien rungu on pehmei. A minule hinnoitti itkie. Minä kyzyimmös uvvessah hevole selgäh dai minuu istutettih. Enämbiä minä en pakkuuuh. Muga myö kävymmö raččahin ajelemah kaksi kerdua nedälis. Terväh minä opastuin hyvin ajelemah da en varannuh nimidä.
• changed the text of the translation
  Когда я был маленький, мы каждый день учились, только по воскресеньям и по праздникам ходили гулять и играли с братьями. Один раз батюшка сказал:| — Надо старшим детям учиться ездить верхом. Послать их в манеж. Я был меньше всех братьев и спросил:| — А мне можно учиться? Батюшка сказал:| — Ты упадешь. Я стал просить его, чтоб меня тоже учили, и чуть не заплакал. Батюшка сказал:| — Ну, хорошо, и тебя тоже. Только смотри не плачь, когда упадешь. Кто ни разу не упадет с лошади, не выучится верхом ездить. Когда пришла середа, нас троих повезли в манеж. Мы вошли на большое крыльцо, а с большого крыльца прошли на маленькое крылечко. А под крылечком была очень большая комната. В комнате вместо пола был песок. И по этой комнате ездили верхом господа и барыни и такие же мальчики, как мы. Это и был манеж. В манеже было не совсем светло и пахло лошадьми,| и слышно было, как хлопают бичами, кричат на лошадей| и лошади стучат копытами о деревянные стены. Я сначала испугался и не мог ничего рассмотреть. Потом наш дядька (дядька – крепостной, приставленный для ухода и надзора за мальчиком.^ В помещичьих семьях мальчики лет с пяти-шести переходили от няньки к дядьке) позвал берейтора (берейтор – обучающий верховой езде и выезжающий верховых лошадей) и сказал:| — Вот этим мальчикам дайте лошадей, они будут учиться ездить верхом. Берейтор сказал: — Хорошо. Потом он посмотрел на меня и сказал: — Этот мал очень. А дядька сказал: — Он обещает не плакать, когда упадет. Берейтор засмеялся и ушел. Потом привели трех оседланных лошадей: мы сняли шинели и сошли по лестнице вниз в манеж, берейтор держал лошадь за корду (корда – веревка для того, чтобы по кругу гонять лошадей), а братья ездили кругом него. Сначала они ездили шагом, потом рысью. Потом привели маленькую лошадку. Она была рыжая, и хвост у нее был обрезан. Ее звали Червончик. Берейтор засмеялся и сказал мне: — Ну, кавалер, садитесь. Я и радовался, и боялся, и старался сделать, чтоб никто этого не заметил. Я долго старался попасть ногою в стремя, но никак не мог, потому что я был слишком мал. Тогда берейтор поднял меня на руки и посадил. Он сказал: — Не тяжел барин, — унта два, больше не будет. Он сначала держал меня за руку, но я видел, что братьев не держали, и просил, чтобы меня пустили. Он сказал: — А не боитесь? Я очень боялся, но сказал, что не боюсь. Боялся я больше оттого, что Червончик все поджимал уши. Я думал, что он на меня сердится. Берейтор сказал: — Ну, смотрите ж, не падайте! — и пустил меня. Сначала Червончик ходил шагом, и я держался прямо. Но седло было скользкое, и я боялся свернуться. Берейтор меня спросил: — Ну, что, утвердились? Я ему сказал: — Утвердился. — Ну, теперь рысцой! — и берейтор защелкал языком. Червончик побежал маленькой рысью, и меня стало подкидывать. Но я все молчал и старался не свернуться на бок. Берейтор меня похвалил: — Ай да кавалер, хорошо! Я был этому очень рад. В это время к берейтору подошел его товарищ и стал с ним разговаривать, и берейтор перестал смотреть на меня. Только вдруг я почувствовал, что я свернулся немножко на бок с седла. Я хотел поправиться, но никак не мог. Я хотел закричать берейтору, что он остановил; но думал, что будет стыдно, если я это сделаю, и молчал. Червончик все бежал рысью, и я еще больше сбился на бок. Я посмотрел на берейтора и думал, что он поможет мне; а он все разговаривал с своим товарищем и, не глядя на меня, приговаривал: — Молодец, кавалер! Я уже совсем был на боку и очень испугался. Я думал, что я пропал. Но кричать мне стыдно было. Червончик тряхнул меня еще раз, я совсем соскользнул и упал на землю. Тогда Червончик остановился, берейтор оглянулся и увидал, что на Червончике меня нет. Он сказал: — Вот-те на! Свалился кавалер мой, — и подошел ко мне. Когда я ему сказал, что не ушибся, он засмеялся и сказал: — Детское тело мягкое. А мне хотелось плакать. Я попросил, чтобы меня опять посадили; и меня посадили. И я уже больше не падал. Так мы ездили в манеже два раза в неделю, и я скоро выучился ездить хорошо и ничего не боялся.

August 28, 2025 in 09:26 Александра Родионова

• changed the text
  Konzu myö elimmo linnas, joga päiviä opastuimmo, vaiku pyhingäivin da gruazniekkoin kävyimmö kižoih da elostimmo vellien kel. Kerran tuatto sanoi:| – Vahnembil lapsil pidäy opastuo ajelemah raččahin. Heidy pidäy työndiä opastumah. Minä olin kaikis nuorin da kyzyin:| – A minule voibigo opastuo? Tuattoni sanoi:| – Sinä pakut. Minä rubein kyzymäh händy, ku minuugi opastettas da vähäs en itkustannuhes. Tuattoni sanoi:| – Sit, hyvä, sinuugi työmän. Vaiku musta, älä itke konzu pakut. Ken ni kerdua ei paku hevol selläspäi, se ei opastu ajelemah raččahin. KolmanpiánKolmanpiän tulduu meidy kolmie viettih opastumah ajelemah raččahin. Myö menimmö suurile krinčazile, a niliöl myö piazimmö pienele krinčazele. A krinčazen ual oli ylen suuri perti. Pertis latiten sijas oli čuuruu. Sidä pertti myö ajeltih raččahin herrat da buarin’at dai meijianmoizet brihadut. Se oligi raččahin ajelemah opastundukohtu. Sie ei olluh ylen valgei, nenäh toli heboloile. Sie kuului kui pavvutetah plettilöil da iätäh heboloile. Hevot kabjoli perrettih puuhizii seini vaste. Enzimäi minä pollästyin da en voinnuh nimidä náhtä. Jälles meijän kazvattai kučui raččahin ajelemah opastajua da sanoi: – Vot nämile brihaččuloile andakkua hevot. Hyö ruvetah opastumah ajelemah raččahin. Raččahin ajelemah opastai sanoi: – Hyvä. Jälles häi kačahtih minuhpäi da sanoi: – Tämä on ylen pieni. A kazvattai sanoi: – Häi uskaldi itkemättäh olla, konzu pakkuu. Raččahin ajelemah opastai muhahtih da lähti iäres. Sit vietettih kolme hebuo sadullioinneh. Myö jaksoimmo šinelit da pordahii.myö heityimmö heboloin huonukseh. Raččahin ajelemah opastai pietti hebuo nuoras, a minun vellet ajeltih hänes ymbäri. Enzimäi hyö ajeltih astuttajen, jälles ruogchel. Sit vietettih pikkaraine heboine. Se oli ruskei da händy sil oli lyhendetty. Sidä nimitettih Červončík. Opastai nagrajen sanoi minule: – Nu, kavalieru, istukkuattokseh. Minä ihastelimmos dai varain, da opin pietellä varavuo, ku sidä niken ei någis. Minä hätken opin pujoittua jalgu jalguimeh, ga nikui en voinnuh, sendäh, gu minä olin lijjan pieni. Sit opastai otti minuu da istutti. Häi sanoi: – Herru ei ole lygei — funtua kaksi, enämbiä ei paina. Enzimäi häi pietti minuu käis. Ga minä näin: vellie ei pietetty, minä tahtoin, ku minuugi plästettäs. Häi kyzyi: – A ettogo varua? Minä ylen äijäl varain, ga sanoin: en varna. Minä enämbäl varain sendäh, ku Červončik ainos painoi korvii. Minä duumaićin: se on tuskevuksis minun pälle. Opastai sanoi: – Nu, kaččokkua, älgiä pakkukkua! Häi plästi minuu. Enzimäi Červončik meni astujen da minä pyzyin oigieh. Ga saduli oli libei, minä varain livestyö. Opastai kyzyi minuu: – Nu, midäbo, etgo varua? Minä vastain hänele: – En. – Nu, sit juoksemmo ruogehtu! opastai rubei plokuttamah kiele! Červončik lähti juoksemah piendy ruogehtu i minuu rubei hytkyttämäh. Ga minä olin vaikkani da opin rippuo sadulis. Opastai kiitti minuu: – Olet aiga kavalieru. Hyvä! Minä olin ylen äijäl ihastuksis. Silkeskie opastajan luo tuli hänen dovarišku da rubei hänen kel pagizemah. Opastai heitti minun vardoičendan. Sit kerras minä livestyin sadulin bokkah. Minä tahtoin eistyö, ga nikut en voinnuh. Tahtoin kuččuo opastajan, ku häi azettas, ga varain huigiedu, olin vaikkani. Opastai ei kaččonuh minulipäi. Červončik ainos juoksi ruogehtu, sendäh minä vie enämbäl eistyin bokkah. Minä kadaltimmos opastajalapäi i duumaićin: häi avvuttau minuu, a häi yhtytottu pagizi iččeh dovarišan kel, ei kaččonuh minulipäi da kiitti minuu: – Moločču, kavaler! Minä jo olin vouse bokalleh da äijäl pöllästyin. Minä duumaićin: jo täh häviin. No kirguo minu! oli huigei. Červončik pudahutti minuu vie kerran, minä kaikkineh livestyin da pakuin muale. Sit Červončik azetui, opastai kačahtih i nági — Červončikan selläs minuu ei ole. Häi sanoi: – Sehäigi pidi! Minun kavalieru vierähtih, da tuli minun luo. Ku minä sanoin, en sattanuhes, häi mulieloitti da sanoi: – Lapsien rungu on pehmei. A minule hinnoitti itkie. Minä kyzyimmös uvvessah hevole selgäh dai minuu istutettih. Enämbiä minä en pakkuuuh. Muga myö kävymmö raččahin ajelemah kaksi kerdua nedälis. Terväh minä opastuin hyvin ajelemah da en varannuh nimidä.
• changed the text of the translation
  Когда я был маленький, мы каждый день учились, только по воскресеньям и по праздникам ходили гулять и играли с братьями. Один раз батюшка сказал:| — Надо старшим детям учиться ездить верхом. Послать их в манеж. Я был меньше всех братьев и спросил:| — А мне можно учиться? Батюшка сказал:| — Ты упадешь. Я стал просить его, чтоб меня тоже учили, и чуть не заплакал. Батюшка сказал:| — Ну, хорошо, и тебя тоже. Только смотри не плачь, когда упадешь. Кто ни разу не упадет с лошади, не выучится верхом ездить. Когда пришла середа, нас троих повезли в манеж. Мы вошли на большое крыльцо, а с большого крыльца прошли на маленькое крылечко. А под крылечком была очень большая комната. В комнате вместо пола был песок. И по этой комнате ездили верхом господа и барыни и такие же мальчики, как мы. Это и был манеж. В манеже было не совсем светло и пахло лошадьми,| и слышно было, как хлопают бичами, кричат на лошадей| и лошади стучат копытами о деревянные стены. Я сначала испугался и не мог ничего рассмотреть. Потом наш дядька (дядька – крепостной, приставленный для ухода и надзора за мальчиком. В помещичьих семьях мальчики лет с пяти-шести переходили от няньки к дядьке) позвал берейтора (берейтор – обучающий верховой езде и выезжающий верховых лошадей) и сказал: — Вот этим мальчикам дайте лошадей, они будут учиться ездить верхом. Берейтор сказал: — Хорошо. Потом он посмотрел на меня и сказал: — Этот мал очень. А дядька сказал: — Он обещает не плакать, когда упадет. Берейтор засмеялся и ушел. Потом привели трех оседланных лошадей: мы сняли шинели и сошли по лестнице вниз в манеж, берейтор держал лошадь за корду (корда – веревка для того, чтобы по кругу гонять лошадей), а братья ездили кругом него. Сначала они ездили шагом, потом рысью. Потом привели маленькую лошадку. Она была рыжая, и хвост у нее был обрезан. Ее звали Червончик. Берейтор засмеялся и сказал мне: — Ну, кавалер, садитесь. Я и радовался, и боялся, и старался сделать, чтоб никто этого не заметил. Я долго старался попасть ногою в стремя, но никак не мог, потому что я был слишком мал. Тогда берейтор поднял меня на руки и посадил. Он сказал: — Не тяжел барин, — унта два, больше не будет. Он сначала держал меня за руку, но я видел, что братьев не держали, и просил, чтобы меня пустили. Он сказал: — А не боитесь? Я очень боялся, но сказал, что не боюсь. Боялся я больше оттого, что Червончик все поджимал уши. Я думал, что он на меня сердится. Берейтор сказал: — Ну, смотрите ж, не падайте! — и пустил меня. Сначала Червончик ходил шагом, и я держался прямо. Но седло было скользкое, и я боялся свернуться. Берейтор меня спросил: — Ну, что, утвердились? Я ему сказал: — Утвердился. — Ну, теперь рысцой! — и берейтор защелкал языком. Червончик побежал маленькой рысью, и меня стало подкидывать. Но я все молчал и старался не свернуться на бок. Берейтор меня похвалил: — Ай да кавалер, хорошо! Я был этому очень рад. В это время к берейтору подошел его товарищ и стал с ним разговаривать, и берейтор перестал смотреть на меня. Только вдруг я почувствовал, что я свернулся немножко на бок с седла. Я хотел поправиться, но никак не мог. Я хотел закричать берейтору, что он остановил; но думал, что будет стыдно, если я это сделаю, и молчал. Червончик все бежал рысью, и я еще больше сбился на бок. Я посмотрел на берейтора и думал, что он поможет мне; а он все разговаривал с своим товарищем и, не глядя на меня, приговаривал: — Молодец, кавалер! Я уже совсем был на боку и очень испугался. Я думал, что я пропал. Но кричать мне стыдно было. Червончик тряхнул меня еще раз, я совсем соскользнул и упал на землю. Тогда Червончик остановился, берейтор оглянулся и увидал, что на Червончике меня нет. Он сказал: — Вот-те на! Свалился кавалер мой, — и подошел ко мне. Когда я ему сказал, что не ушибся, он засмеялся и сказал: — Детское тело мягкое. А мне хотелось плакать. Я попросил, чтобы меня опять посадили; и меня посадили. И я уже больше не падал. Так мы ездили в манеже два раза в неделю, и я скоро выучился ездить хорошо и ничего не боялся.

August 28, 2025 in 09:24 Александра Родионова

• changed the text
  Konzu myö elimmo linnas, joga päiviä opastuimmo, vaiku pyhingäivin da gruazniekkoin kävyimmö kižoih da elostimmo vellien kel. Kerran tuatto sanoi:| – Vahnembil lapsil pidäy opastuo ajelemah raččahin. Heidy pidäy työndiä opastumah. Minä olin kaikis nuorin da kyzyin:| – A minule voibigo opastuo? Tuattoni sanoi:| – Sinä pakut. Minä rubein kyzymäh händy, ku minuugi opastettas da vähäs en itkustannuhes. Tuattoni sanoi:| – Sit, hyvä, sinuugi työmän. Vaiku musta, älä itke konzu pakut. Ken ni kerdua ei paku hevol selläspäi, se ei opastu ajelemah raččahin. Kolmanpián tulduu meidy kolmie viettih opastumah ajelemah raččahin. Myö menimmö suurile krinčazile, a niliöl myö piazimmö pienele krinčazele. A krinčazen ual oli ylen suuri perti. Pertis latiten sijas oli čuuruu. Sidä pertti myö ajeltih raččahin herrat da buarin’at dai meijianmoizet brihadut. Se oligi raččahin ajelemah opastundukohtu. Sie ei olluh ylen valgei, nenäh toli heboloile. Sie kuului kui pavvutetah plettilöil da iätäh heboloile. Hevot kabjoli perrettih puuhizii seini vaste. Enzimäi minä pollästyin da en voinnuh nimidä náhtä. Jälles meijän kazvattai kučui raččahin ajelemah opastajua da sanoi: – Vot nämile brihaččuloile andakkua hevot. Hyö ruvetah opastumah ajelemah raččahin. Raččahin ajelemah opastai sanoi: – Hyvä. Jälles häi kačahtih minuhpäi da sanoi: – Tämä on ylen pieni. A kazvattai sanoi: – Häi uskaldi itkemättäh olla, konzu pakkuu. Raččahin ajelemah opastai muhahtih da lähti iäres. Sit vietettih kolme hebuo sadullioinneh. Myö jaksoimmo šinelit da pordahii.myö heityimmö heboloin huonukseh. Raččahin ajelemah opastai pietti hebuo nuoras, a minun vellet ajeltih hänes ymbäri. Enzimäi hyö ajeltih astuttajen, jälles ruogchel. Sit vietettih pikkaraine heboine. Se oli ruskei da händy sil oli lyhendetty. Sidä nimitettih Červončík. Opastai nagrajen sanoi minule: – Nu, kavalieru, istukkuattokseh. Minä ihastelimmos dai varain, da opin pietellä varavuo, ku sidä niken ei någis. Minä hätken opin pujoittua jalgu jalguimeh, ga nikui en voinnuh, sendäh, gu minä olin lijjan pieni. Sit opastai otti minuu da istutti. Häi sanoi: – Herru ei ole lygei — funtua kaksi, enämbiä ei paina. Enzimäi häi pietti minuu käis. Ga minä näin: vellie ei pietetty, minä tahtoin, ku minuugi plästettäs. Häi kyzyi: – A ettogo varua? Minä ylen äijäl varain, ga sanoin: en varna. Minä enämbäl varain sendäh, ku Červončik ainos painoi korvii. Minä duumaićin: se on tuskevuksis minun pälle. Opastai sanoi: – Nu, kaččokkua, älgiä pakkukkua! Häi plästi minuu. Enzimäi Červončik meni astujen da minä pyzyin oigieh. Ga saduli oli libei, minä varain livestyö. Opastai kyzyi minuu: – Nu, midäbo, etgo varua? Minä vastain hänele: – En. – Nu, sit juoksemmo ruogehtu! opastai rubei plokuttamah kiele! Červončik lähti juoksemah piendy ruogehtu i minuu rubei hytkyttämäh. Ga minä olin vaikkani da opin rippuo sadulis. Opastai kiitti minuu: – Olet aiga kavalieru. Hyvä! Minä olin ylen äijäl ihastuksis. Silkeskie opastajan luo tuli hänen dovarišku da rubei hänen kel pagizemah. Opastai heitti minun vardoičendan. Sit kerras minä livestyin sadulin bokkah. Minä tahtoin eistyö, ga nikut en voinnuh. Tahtoin kuččuo opastajan, ku häi azettas, ga varain huigiedu, olin vaikkani. Opastai ei kaččonuh minulipäi. Červončik ainos juoksi ruogehtu, sendäh minä vie enämbäl eistyin bokkah. Minä kadaltimmos opastajalapäi i duumaićin: häi avvuttau minuu, a häi yhtytottu pagizi iččeh dovarišan kel, ei kaččonuh minulipäi da kiitti minuu: – Moločču, kavaler! Minä jo olin vouse bokalleh da äijäl pöllästyin. Minä duumaićin: jo täh häviin. No kirguo minu! oli huigei. Červončik pudahutti minuu vie kerran, minä kaikkineh livestyin da pakuin muale. Sit Červončik azetui, opastai kačahtih i nági — Červončikan selläs minuu ei ole. Häi sanoi: – Sehäigi pidi! Minun kavalieru vierähtih, da tuli minun luo. Ku minä sanoin, en sattanuhes, häi mulieloitti da sanoi: – Lapsien rungu on pehmei. A minule hinnoitti itkie. Minä kyzyimmös uvvessah hevole selgäh dai minuu istutettih. Enämbiä minä en pakkuuuh. Muga myö kävymmö raččahin ajelemah kaksi kerdua nedälis. Terväh minä opastuin hyvin ajelemah da en varannuh nimidä.

August 28, 2025 in 09:23 Александра Родионова

• changed the text
  Konzu myö elimmo linnas, joga päiviä opastuimmo, vaiku pyhingäivin da gruazniekkoin kävyimmö kižoih da elostimmo vellien kel. Kerran tuatto sanoi:| – Vahnembil lapsil pidäy opastuo ajelemah raččahin. Heidy pidäy työndiä opastumah. Minä olin kaikis nuorin da kyzyin:| – A minule voibigo opastuo? Tuattoni sanoi:| – Sinä pakut. Minä rubein kyzymäh händy, ku minuugi opastettas da vähäs en itkustannuhes. Tuattoni sanoi: – Sit, hyvä, sinuugi työmän. Vaiku musta, älä itke konzu pakut. Ken ni kerdua ei paku hevol selläspäi, se ei opastu ajelemah raččahin. Kolmanpián tulduu meidy kolmie viettih opastumah ajelemah raččahin. Myö menimmö suurile krinčazile, a niliöl myö piazimmö pienele krinčazele. A krinčazen ual oli ylen suuri perti. Pertis latiten sijas oli čuuruu. Sidä pertti myö ajeltih raččahin herrat da buarin’at dai meijianmoizet brihadut. Se oligi raččahin ajelemah opastundukohtu. Sie ei olluh ylen valgei, nenäh toli heboloile. Sie kuului kui pavvutetah plettilöil da iätäh heboloile. Hevot kabjoli perrettih puuhizii seini vaste. Enzimäi minä pollästyin da en voinnuh nimidä náhtä. Jälles meijän kazvattai kučui raččahin ajelemah opastajua da sanoi: – Vot nämile brihaččuloile andakkua hevot. Hyö ruvetah opastumah ajelemah raččahin. Raččahin ajelemah opastai sanoi: – Hyvä. Jälles häi kačahtih minuhpäi da sanoi: – Tämä on ylen pieni. A kazvattai sanoi: – Häi uskaldi itkemättäh olla, konzu pakkuu. Raččahin ajelemah opastai muhahtih da lähti iäres. Sit vietettih kolme hebuo sadullioinneh. Myö jaksoimmo šinelit da pordahii.myö heityimmö heboloin huonukseh. Raččahin ajelemah opastai pietti hebuo nuoras, a minun vellet ajeltih hänes ymbäri. Enzimäi hyö ajeltih astuttajen, jälles ruogchel. Sit vietettih pikkaraine heboine. Se oli ruskei da händy sil oli lyhendetty. Sidä nimitettih Červončík. Opastai nagrajen sanoi minule: – Nu, kavalieru, istukkuattokseh. Minä ihastelimmos dai varain, da opin pietellä varavuo, ku sidä niken ei någis. Minä hätken opin pujoittua jalgu jalguimeh, ga nikui en voinnuh, sendäh, gu minä olin lijjan pieni. Sit opastai otti minuu da istutti. Häi sanoi: – Herru ei ole lygei — funtua kaksi, enämbiä ei paina. Enzimäi häi pietti minuu käis. Ga minä näin: vellie ei pietetty, minä tahtoin, ku minuugi plästettäs. Häi kyzyi: – A ettogo varua? Minä ylen äijäl varain, ga sanoin: en varna. Minä enämbäl varain sendäh, ku Červončik ainos painoi korvii. Minä duumaićin: se on tuskevuksis minun pälle. Opastai sanoi: – Nu, kaččokkua, älgiä pakkukkua! Häi plästi minuu. Enzimäi Červončik meni astujen da minä pyzyin oigieh. Ga saduli oli libei, minä varain livestyö. Opastai kyzyi minuu: – Nu, midäbo, etgo varua? Minä vastain hänele: – En. – Nu, sit juoksemmo ruogehtu! opastai rubei plokuttamah kiele! Červončik lähti juoksemah piendy ruogehtu i minuu rubei hytkyttämäh. Ga minä olin vaikkani da opin rippuo sadulis. Opastai kiitti minuu: – Olet aiga kavalieru. Hyvä! Minä olin ylen äijäl ihastuksis. Silkeskie opastajan luo tuli hänen dovarišku da rubei hänen kel pagizemah. Opastai heitti minun vardoičendan. Sit kerras minä livestyin sadulin bokkah. Minä tahtoin eistyö, ga nikut en voinnuh. Tahtoin kuččuo opastajan, ku häi azettas, ga varain huigiedu, olin vaikkani. Opastai ei kaččonuh minulipäi. Červončik ainos juoksi ruogehtu, sendäh minä vie enämbäl eistyin bokkah. Minä kadaltimmos opastajalapäi i duumaićin: häi avvuttau minuu, a häi yhtytottu pagizi iččeh dovarišan kel, ei kaččonuh minulipäi da kiitti minuu: – Moločču, kavaler! Minä jo olin vouse bokalleh da äijäl pöllästyin. Minä duumaićin: jo täh häviin. No kirguo minu! oli huigei. Červončik pudahutti minuu vie kerran, minä kaikkineh livestyin da pakuin muale. Sit Červončik azetui, opastai kačahtih i nági — Červončikan selläs minuu ei ole. Häi sanoi: – Sehäigi pidi! Minun kavalieru vierähtih, da tuli minun luo. Ku minä sanoin, en sattanuhes, häi mulieloitti da sanoi: – Lapsien rungu on pehmei. A minule hinnoitti itkie. Minä kyzyimmös uvvessah hevole selgäh dai minuu istutettih. Enämbiä minä en pakkuuuh. Muga myö kävymmö raččahin ajelemah kaksi kerdua nedälis. Terväh minä opastuin hyvin ajelemah da en varannuh nimidä.

August 28, 2025 in 09:23 Александра Родионова

• changed the text
  Konzu myö elimmo limaslinnas, joga päiviä opastuimmo, vaiku pyhingäivin da gruazniekkoin kävyimmö kižoih da elostimmo vellien kel. Kerran tuatto sanoi:| – Vahnembil lapsil pidäy opastuo ajelemah raččahin. Heidy pidäy työndiä opastumah. Minä olin kaikis nuorin da kyzyin: – A minule voibigo opastuo? Tuattoni sanoi:| – Sinä pakut. Minä rubein kyzymäh händy, ku minuugi opastettas da vähäs en itkustannuhes. Tuattoni sanoi: – Sit, hyvä, sinuugi työmän. Vaiku musta, älä itke konzu pakut. Ken ni kerdua ei paku hevol selläspäi, se ei opastu ajelemah raččahin. Kolmanpián tulduu meidy kolmie viettih opastumah ajelemah raččahin. Myö menimmö suurile krinčazile, a niliöl myö piazimmö pienele krinčazele. A krinčazen ual oli ylen suuri perti. Pertis latiten sijas oli čuuruu. Sidä pertti myö ajeltih raččahin herrat da buarin’at dai meijianmoizet brihadut. Se oligi raččahin ajelemah opastundukohtu. Sie ei olluh ylen valgei, nenäh toli heboloile. Sie kuului kui pavvutetah plettilöil da iätäh heboloile. Hevot kabjoli perrettih puuhizii seini vaste. Enzimäi minä pollästyin da en voinnuh nimidä náhtä. Jälles meijän kazvattai kučui raččahin ajelemah opastajua da sanoi: – Vot nämile brihaččuloile andakkua hevot. Hyö ruvetah opastumah ajelemah raččahin. Raččahin ajelemah opastai sanoi: – Hyvä. Jälles häi kačahtih minuhpäi da sanoi: – Tämä on ylen pieni. A kazvattai sanoi: – Häi uskaldi itkemättäh olla, konzu pakkuu. Raččahin ajelemah opastai muhahtih da lähti iäres. Sit vietettih kolme hebuo sadullioinneh. Myö jaksoimmo šinelit da pordahii.myö heityimmö heboloin huonukseh. Raččahin ajelemah opastai pietti hebuo nuoras, a minun vellet ajeltih hänes ymbäri. Enzimäi hyö ajeltih astuttajen, jälles ruogchel. Sit vietettih pikkaraine heboine. Se oli ruskei da händy sil oli lyhendetty. Sidä nimitettih Červončík. Opastai nagrajen sanoi minule: – Nu, kavalieru, istukkuattokseh. Minä ihastelimmos dai varain, da opin pietellä varavuo, ku sidä niken ei någis. Minä hätken opin pujoittua jalgu jalguimeh, ga nikui en voinnuh, sendäh, gu minä olin lijjan pieni. Sit opastai otti minuu da istutti. Häi sanoi: – Herru ei ole lygei — funtua kaksi, enämbiä ei paina. Enzimäi häi pietti minuu käis. Ga minä näin: vellie ei pietetty, minä tahtoin, ku minuugi plästettäs. Häi kyzyi: – A ettogo varua? Minä ylen äijäl varain, ga sanoin: en varna. Minä enämbäl varain sendäh, ku Červončik ainos painoi korvii. Minä duumaićin: se on tuskevuksis minun pälle. Opastai sanoi: – Nu, kaččokkua, älgiä pakkukkua! Häi plästi minuu. Enzimäi Červončik meni astujen da minä pyzyin oigieh. Ga saduli oli libei, minä varain livestyö. Opastai kyzyi minuu: – Nu, midäbo, etgo varua? Minä vastain hänele: – En. – Nu, sit juoksemmo ruogehtu! opastai rubei plokuttamah kiele! Červončik lähti juoksemah piendy ruogehtu i minuu rubei hytkyttämäh. Ga minä olin vaikkani da opin rippuo sadulis. Opastai kiitti minuu: – Olet aiga kavalieru. Hyvä! Minä olin ylen äijäl ihastuksis. Silkeskie opastajan luo tuli hänen dovarišku da rubei hänen kel pagizemah. Opastai heitti minun vardoičendan. Sit kerras minä livestyin sadulin bokkah. Minä tahtoin eistyö, ga nikut en voinnuh. Tahtoin kuččuo opastajan, ku häi azettas, ga varain huigiedu, olin vaikkani. Opastai ei kaččonuh minulipäi. Červončik ainos juoksi ruogehtu, sendäh minä vie enämbäl eistyin bokkah. Minä kadaltimmos opastajalapäi i duumaićin: häi avvuttau minuu, a häi yhtytottu pagizi iččeh dovarišan kel, ei kaččonuh minulipäi da kiitti minuu: – Moločču, kavaler! Minä jo olin vouse bokalleh da äijäl pöllästyin. Minä duumaićin: jo täh häviin. No kirguo minu! oli huigei. Červončik pudahutti minuu vie kerran, minä kaikkineh livestyin da pakuin muale. Sit Červončik azetui, opastai kačahtih i nági — Červončikan selläs minuu ei ole. Häi sanoi: – Sehäigi pidi! Minun kavalieru vierähtih, da tuli minun luo. Ku minä sanoin, en sattanuhes, häi mulieloitti da sanoi: – Lapsien rungu on pehmei. A minule hinnoitti itkie. Minä kyzyimmös uvvessah hevole selgäh dai minuu istutettih. Enämbiä minä en pakkuuuh. Muga myö kävymmö raččahin ajelemah kaksi kerdua nedälis. Terväh minä opastuin hyvin ajelemah da en varannuh nimidä.
• changed the text of the translation
  Когда я был маленький, мы каждый день учились, только по воскресеньям и по праздникам ходили гулять и играли с братьями. Один раз батюшка сказал:| — Надо старшим детям учиться ездить верхом. Послать их в манеж. Я был меньше всех братьев и спросил:| — А мне можно учиться? Батюшка сказал:| — Ты упадешь. Я стал просить его, чтоб меня тоже учили, и чуть не заплакал. Батюшка сказал:| — Ну, хорошо, и тебя тоже. Только смотри не плачь, когда упадешь. Кто ни разу не упадет с лошади, не выучится верхом ездить. Когда пришла середа, нас троих повезли в манеж. Мы вошли на большое крыльцо, а с большого крыльца прошли на маленькое крылечко. А под крылечком была очень большая комната. В комнате вместо пола был песок. И по этой комнате ездили верхом господа и барыни и такие же мальчики, как мы. Это и был манеж. В манеже было не совсем светло и пахло лошадьми, и слышно было, как хлопают бичами, кричат на лошадей и лошади стучат копытами о деревянные стены. Я сначала испугался и не мог ничего рассмотреть. Потом наш дядька (дядька – крепостной, приставленный для ухода и надзора за мальчиком. В помещичьих семьях мальчики лет с пяти-шести переходили от няньки к дядьке) позвал берейтора (берейтор – обучающий верховой езде и выезжающий верховых лошадей) и сказал: — Вот этим мальчикам дайте лошадей, они будут учиться ездить верхом. Берейтор сказал: — Хорошо. Потом он посмотрел на меня и сказал: — Этот мал очень. А дядька сказал: — Он обещает не плакать, когда упадет. Берейтор засмеялся и ушел. Потом привели трех оседланных лошадей: мы сняли шинели и сошли по лестнице вниз в манеж, берейтор держал лошадь за корду (корда – веревка для того, чтобы по кругу гонять лошадей), а братья ездили кругом него. Сначала они ездили шагом, потом рысью. Потом привели маленькую лошадку. Она была рыжая, и хвост у нее был обрезан. Ее звали Червончик. Берейтор засмеялся и сказал мне: — Ну, кавалер, садитесь. Я и радовался, и боялся, и старался сделать, чтоб никто этого не заметил. Я долго старался попасть ногою в стремя, но никак не мог, потому что я был слишком мал. Тогда берейтор поднял меня на руки и посадил. Он сказал: — Не тяжел барин, — унта два, больше не будет. Он сначала держал меня за руку, но я видел, что братьев не держали, и просил, чтобы меня пустили. Он сказал: — А не боитесь? Я очень боялся, но сказал, что не боюсь. Боялся я больше оттого, что Червончик все поджимал уши. Я думал, что он на меня сердится. Берейтор сказал: — Ну, смотрите ж, не падайте! — и пустил меня. Сначала Червончик ходил шагом, и я держался прямо. Но седло было скользкое, и я боялся свернуться. Берейтор меня спросил: — Ну, что, утвердились? Я ему сказал: — Утвердился. — Ну, теперь рысцой! — и берейтор защелкал языком. Червончик побежал маленькой рысью, и меня стало подкидывать. Но я все молчал и старался не свернуться на бок. Берейтор меня похвалил: — Ай да кавалер, хорошо! Я был этому очень рад. В это время к берейтору подошел его товарищ и стал с ним разговаривать, и берейтор перестал смотреть на меня. Только вдруг я почувствовал, что я свернулся немножко на бок с седла. Я хотел поправиться, но никак не мог. Я хотел закричать берейтору, что он остановил; но думал, что будет стыдно, если я это сделаю, и молчал. Червончик все бежал рысью, и я еще больше сбился на бок. Я посмотрел на берейтора и думал, что он поможет мне; а он все разговаривал с своим товарищем и, не глядя на меня, приговаривал: — Молодец, кавалер! Я уже совсем был на боку и очень испугался. Я думал, что я пропал. Но кричать мне стыдно было. Червончик тряхнул меня еще раз, я совсем соскользнул и упал на землю. Тогда Червончик остановился, берейтор оглянулся и увидал, что на Червончике меня нет. Он сказал: — Вот-те на! Свалился кавалер мой, — и подошел ко мне. Когда я ему сказал, что не ушибся, он засмеялся и сказал: — Детское тело мягкое. А мне хотелось плакать. Я попросил, чтобы меня опять посадили; и меня посадили. И я уже больше не падал. Так мы ездили в манеже два раза в неделю, и я скоро выучился ездить хорошо и ничего не боялся.

August 28, 2025 in 08:54 Александра Родионова

• created the text
• created the text: Konzu myö elimmo limas, joga päiviä opastuimmo, vaiku pyhingäivin da gruazniekkoin kävyimmö kižoih da elostimmo vellien kel. Kerran tuatto sanoi: – Vahnembil lapsil pidäy opastuo ajelemah raččahin. Heidy pidäy työndiä opastumah. Minä olin kaikis nuorin da kyzyin: – A minule voibigo opastuo? Tuattoni sanoi: – Sinä pakut. Minä rubein kyzymäh händy, ku minuugi opastettas da vähäs en itkustannuhes. Tuattoni sanoi: – Sit, hyvä, sinuugi työmän. Vaiku musta, älä itke konzu pakut. Ken ni kerdua ei paku hevol selläspäi, se ei opastu ajelemah raččahin. Kolmanpián tulduu meidy kolmie viettih opastumah ajelemah raččahin. Myö menimmö suurile krinčazile, a niliöl myö piazimmö pienele krinčazele. A krinčazen ual oli ylen suuri perti. Pertis latiten sijas oli čuuruu. Sidä pertti myö ajeltih raččahin herrat da buarin’at dai meijianmoizet brihadut. Se oligi raččahin ajelemah opastundukohtu. Sie ei olluh ylen valgei, nenäh toli heboloile. Sie kuului kui pavvutetah plettilöil da iätäh heboloile. Hevot kabjoli perrettih puuhizii seini vaste. Enzimäi minä pollästyin da en voinnuh nimidä náhtä. Jälles meijän kazvattai kučui raččahin ajelemah opastajua da sanoi: – Vot nämile brihaččuloile andakkua hevot. Hyö ruvetah opastumah ajelemah raččahin. Raččahin ajelemah opastai sanoi: – Hyvä. Jälles häi kačahtih minuhpäi da sanoi: – Tämä on ylen pieni. A kazvattai sanoi: – Häi uskaldi itkemättäh olla, konzu pakkuu. Raččahin ajelemah opastai muhahtih da lähti iäres. Sit vietettih kolme hebuo sadullioinneh. Myö jaksoimmo šinelit da pordahii.myö heityimmö heboloin huonukseh. Raččahin ajelemah opastai pietti hebuo nuoras, a minun vellet ajeltih hänes ymbäri. Enzimäi hyö ajeltih astuttajen, jälles ruogchel. Sit vietettih pikkaraine heboine. Se oli ruskei da händy sil oli lyhendetty. Sidä nimitettih Červončík. Opastai nagrajen sanoi minule: – Nu, kavalieru, istukkuattokseh. Minä ihastelimmos dai varain, da opin pietellä varavuo, ku sidä niken ei någis. Minä hätken opin pujoittua jalgu jalguimeh, ga nikui en voinnuh, sendäh, gu minä olin lijjan pieni. Sit opastai otti minuu da istutti. Häi sanoi: – Herru ei ole lygei — funtua kaksi, enämbiä ei paina. Enzimäi häi pietti minuu käis. Ga minä näin: vellie ei pietetty, minä tahtoin, ku minuugi plästettäs. Häi kyzyi: – A ettogo varua? Minä ylen äijäl varain, ga sanoin: en varna. Minä enämbäl varain sendäh, ku Červončik ainos painoi korvii. Minä duumaićin: se on tuskevuksis minun pälle. Opastai sanoi: – Nu, kaččokkua, älgiä pakkukkua! Häi plästi minuu. Enzimäi Červončik meni astujen da minä pyzyin oigieh. Ga saduli oli libei, minä varain livestyö. Opastai kyzyi minuu: – Nu, midäbo, etgo varua? Minä vastain hänele: – En. – Nu, sit juoksemmo ruogehtu! opastai rubei plokuttamah kiele! Červončik lähti juoksemah piendy ruogehtu i minuu rubei hytkyttämäh. Ga minä olin vaikkani da opin rippuo sadulis. Opastai kiitti minuu: – Olet aiga kavalieru. Hyvä! Minä olin ylen äijäl ihastuksis. Silkeskie opastajan luo tuli hänen dovarišku da rubei hänen kel pagizemah. Opastai heitti minun vardoičendan. Sit kerras minä livestyin sadulin bokkah. Minä tahtoin eistyö, ga nikut en voinnuh. Tahtoin kuččuo opastajan, ku häi azettas, ga varain huigiedu, olin vaikkani. Opastai ei kaččonuh minulipäi. Červončik ainos juoksi ruogehtu, sendäh minä vie enämbäl eistyin bokkah. Minä kadaltimmos opastajalapäi i duumaićin: häi avvuttau minuu, a häi yhtytottu pagizi iččeh dovarišan kel, ei kaččonuh minulipäi da kiitti minuu: – Moločču, kavaler! Minä jo olin vouse bokalleh da äijäl pöllästyin. Minä duumaićin: jo täh häviin. No kirguo minu! oli huigei. Červončik pudahutti minuu vie kerran, minä kaikkineh livestyin da pakuin muale. Sit Červončik azetui, opastai kačahtih i nági — Červončikan selläs minuu ei ole. Häi sanoi: – Sehäigi pidi! Minun kavalieru vierähtih, da tuli minun luo. Ku minä sanoin, en sattanuhes, häi mulieloitti da sanoi: – Lapsien rungu on pehmei. A minule hinnoitti itkie. Minä kyzyimmös uvvessah hevole selgäh dai minuu istutettih. Enämbiä minä en pakkuuuh. Muga myö kävymmö raččahin ajelemah kaksi kerdua nedälis. Terväh minä opastuin hyvin ajelemah da en varannuh nimidä.
• created the text translation