Тексты

Вернуться к просмотру | Вернуться к списку

Hukan n’eičči il’vewš

История изменений

04 июня 2020 в 11:28 Нина Шибанова

изменил(а) текст
Muissat, yht’enä vuodena meil’ä ol’i Trohkon Mit’a paimen’issa, n’in šinä vuodena, kažets’a, ennen rugehen l’eikkuandua, hukka kaikki lambahat šordi. Šeiččimenkymmen’d’ä viiz’i lammašta tuhoi. Ol’ima howkat, kaikki hawdah pan’ima. A vet toiz’illa i jällyt’t’ä ewllun. Hiän lambahan kaglašta fat’t’iw, muada vaš trähn’iw lambahalda i duh von, a kumbazelda i verd’ä kuapl’as’t’a ei lašše. N’e kaikki ois’ voinnun šuolata: vuwvekši harčut, ubitka ois’ ollun pienembi. Nu ka, šiidä šuat mie hambahan pur’iin hukin piäl’l’ä. Mon’i tapoin, dai rawdoida pijiin. Vot kerran Savat’eiks’i [13.X] varuštuačiin, oluot pan’iin, kaikki ruavot ruattu. Pruaz’n’iekkua vuottuas’s’a rešil panna rawvat. Jo ilda puoleh Savat’eida vaš l’äks’iin Riihipuwstah rawvoinke. Tul’iin, vir’it’iin palorandah, mis’s’ä, nad’ožno, t’iijän, hukat kävel’l’äh. Rawvat miwla oldih čiepinke, potomušto vägövä hukka rawvoinke možet uid’ie, a ras viel’ä lunda ew, n’in voiččow i kaduo. Toizen n’okan čiepil’d’ä šivoin n’är’ieval’ožn’ikan ladvah. Rawvat hyviin peit’iin, čiepin peit’iin, kuin s’l’ieduiččow kaikki luajiin i l’äks’iin kod’ih. Duwmaičen, huomnekšella, ennen gos’t’ie, tulen kačahan. Toissa piänä huomnekšella, iččenäh Savat’eina, mi ollow häkky tul’i, ei šuan meččäh männä. A päiväl’l’ä tuldih gos’t’at, veššel’öid’ymä, n’in n’e do rawdoih. Takže i toissa piänä ew rawvat miel’eššä. Jo kolmandena piänä gos’t’at l’äht’iet’t’ih huomnekšella, rod’ih vrod’e igävä yks’iin. Šilloin vašta juohtu, što rawvat on vir’it’et’t’y... L’äks’iin meččäh trezvoi da hyviin i ruavoin, ato män’t’iijä mid’ä ois’ viid’in. N’iin oldih kiän’d’yn az’iet. Vot, značit, l’äks’iin meččäh rawdoida kaččomah. L’ähenen paikalla i mestua ei šua tunnuštua: vir’it’t’iäs’s’ä ol’i nuor’i n’äreikkon’e, hienon’e vičašn’äreikkön’e, a n’yt on ruakši kaikki n’ärehyöt l’is’s’it’t’y, šammal noššettu, mua kuobittu. Ken t’iešieči? Val’ožn’ikan ladvašta čieppie myöt’ kačon – harmottaw, šil’mät los’n’itah, a iče ei l’iikaha. Turba pakšu – ew hukka. Mi tua? Kačon – il’vewš, istuw kygryt’t’äw. Tunnuššiin: muw n’e možet olla, istuw šid’äi kačo kočahtaw l’ibo šiwh, l’ibo pagoh. A käbäl’ä rawvoissa – et uiji! Kuin ottua? Tappua – hiän on živučoi, pid’äw muit’en. Ružjua keralla ew: rawvoinke pid’äw ružjatta, z’vier’i varajaw ružjan duwhuo. Ečiin kangen. Popad’i muon’e hyvä ladviehan’e žohkanke n’okašša, žohkalla n’iššoista muah l’ičata. Vot mie ženke ladviehazenke l’ähenen hil’l’akkazeh, žohkua ed’izeššä pien. A il’vewš ei l’iikaha, kuin kuollun, vain šil’mät los’n’itah. A šil’mil’l’ä kaččow žohkah, a ei miwh. Čisto kuollun, kuin vain ei šil’mie. Nu viel’ä vrod’e šäräht’el’öw, villa – kuin vrod’e tuwlut ruista myöt’ proid’iw. Nu olgah hot’ do konca vaibun, a ostorožnos’t’i pid’äw pid’iä, ew jän’is’. Jän’is’, dai že purow, a t’äl’l’ä käz’ih puwtu, n’in pillun päreiks’i čil’biw. Ka mie žohkua l’ähennän, l’ähennän n’iškoih dai l’iččain. Nažmilliin, mi on vägie, žohkan n’okka že i romšahti: čyt en il’vewkšeh n’okiin romahtan. Hyvä, kangie käz’is’t’ä en lašken, n’in en langen. Luottuačiin randah pagozeh, a il’vewš kuin skokn’iw jäl’l’es’t’i, a čieppi že riwhtai n’iin, što il’vewkšen yl’äh noššaldi, a ed’emmä ei lašken. A mie n’iin ruttoh kiännyl’l’iin da rabuačiin pagoh, što jallat kuin ollow ris’s’ikkeh män’d’ih, suissuin i n’okiin l’enniin. Il’vewš kopčilla kuobiw muada, a miwh ei doiji, čieppi ei lašše. Voit šanuo: čieppi miwn i eloh jät’t’i. Kuin vain ei čieppie, n’in ois’ kaikki l’ihat luwloista čil’bin. Raz’i ois’ šuannun tuanke spruaviečie? Vet, kačo, konža miwlda kangi katkei, hiän kočahti, käbäl’äl’l’ä huiskai, n’in yhel’l’ä kynnel’l’ä fat’t’i tužurkan šel’l’äštä, a alah šuat yl’či šel’l’än l’eikkai, kuin veičel’l’ä. Hyvä, što hibieh ei doid’in, n’in vain pal’to ubitkua. A kuin vain vuakšas’t’a l’ähembiänä, n’in ruačeldi ei ois’ lašken. Ka kehno popad’i. Hukka že staraiččow pagoh uid’ie, a t’ämä iččieh käz’iin tulow. Nu sruas’t’iloista mie hänen šiin’ä hyviin pez’iin. Ših vereh i nahkua ewllun žual’i. Konža kuin toin kod’ih da nahkan n’iluššiin da vuarnah riputiin, n’in lattieh šuat nahka. Ka ol’i štukka! Kaikin ud’ivl’aiččiečettih. A kaččojua ol’i: kaikki kyl’ä tul’i kaččomah. Pušn’inah zdaičiin, n’in šantah: T’ämän muos’t’a harvah, r’etko t’ämän šuwrutta. A t’äššä, n’ed’el’i šil’l’ä aigua, t’yögo ambuja illalla? Šanot hukat ulvottih. Mie T’eronšuošša issuin, poigovehta muan’itiin. Jo iän’d’ä ruvettih andamah, a t’yö rubeitta ambumah, rikkoja az’ien, l’ien’i kod’ih t’yhjäčel’d’i l’äht’ie. Hyvä ilda ol’i, možot ois’ tuldu, da häkyt’t’ijä. Nu poka viel’ä ulvondah tullah. Val’l’ičen hyvän illan, röpšiän štukan-toizen.
изменил(а) текст перевода
Помнишь, в один год у нас в пастухах был трофимковский [из Трофимкова] Дмитрий, так в том году, кажется, до жатвы ржи, волк всех овец зарезал. Семьдесять пять овец уничтожил. Были дураки, всех в яму зарыли. А ведь у некоторых и следочка не было. Он овцу за шею схватит, тряхнет об землю, у овцы и дух вон, а у иной и крови ни капельки не выпустит. Те все можно было бы засолить: на год харчи, убыток был бы меньше. Ну вот, с тех пор я на волков зуб имею (‘зуб закусил’). Несколько убил, да и капканы ставил (‘держал’). Вот однажды готовился к савватееву дню [13.Х], пиво сварил, все дела сделаны. В ожидании праздника решил поставить капкан (в oригинале множественное число). Уже под вечер накануне савватеева пошел с капканом в Рыйхипуусту. Пришел, насторожил их на краю гари [горелого леса], где, надежно знаю, волки ходят. Капкан у меня был с цепью, потому что сильный волк с капканом может черт знает куда уйти, а раз еще снега нет, то может и потеряться. Другой конец у цепи привязан к вершинке елового валежника. Капкан хорошо замаскировал, цепь спрятал, как следует, все сделал и пошел домой. Думаю, утром, до гостей, приду посмотрю. На другой день утром, в самый савватеев день, какая-то помеха вышла, не смог в лес пойти. А днем приехали [или пришли] гости, повеселели, так не до капкана. Так же и на другой день не капканы на уме. Уже на третий день гости уехали утром, стало вроде грустновато одному. Тогда только вспомнилось, что капкан насторожен... Пошел в лес трезвый, да хорошо и сделал, а то поди знай что вышло бы. Так повернулись дела. Вот, значит, пошел в лес капкан смотреть. Приближаюсь к месту и места не могу узнать: когда настораживал, был молодой ельник, мелкий ельничек, а теперь догола все елочки общипаны, мох поднят, земля изрыта. Кто здесь озоровал? От вершинки валежника по цепи смотрю – сереется, глаза блестят, а сама не шелохнется. Морда круглая (‘толстая’) – не волк. Что это? Смотрю – рысь сидит, сгорбившись. Узнал: ничто другое не может быть: сидит, того и гляди прыгнет либо на тебя, либо убежит. А лапа в капкане – не уйдешь! Как взять? Убить – она живуча, нужно иначе. Ружья с собой нет: с капканом надо без ружья, зверь боится запаха ружья. Подыскал палку. Попалась такая хорошая вершинка с развилком на конце, развилком за шею к земле прижать. Вот я с этой вершинкой потихоньку приближаюсь, развилок впереди держу. А рысь не шелохнется, как мертвая, лишь глаза сверкают. А глазами смотрит на развилок, а не на меня. Как мертвая, если бы не глаза. Ну еще вроде вздрагивает, шерсть [шевелится], как вроде ветерок по ржи пройдет. Ну пусть хоть до конца усталая, а надо быть осторожным (‘осторожность нужно хранить’), не заяц. Заяц, да и тот кусает, а этой в лапы попади – так на кусочки раздерет. Вот я развилок приближаю, приближаю к шее, да и прижал. Нажал что было силы – конец развилка и сломался: чуть на рысь сам носом не рухнулся. Хорошо – из рук палки не выпустил, так не упал. Бросился в сторону бежать, а рысь как прыгнет сзади, а цепь-то рванула так, что рысь вверх подбросило, а дальше не пустила. А я так быстро повернулся да бросился бежать, что ноги как-то скрестились, споткнулся и носом полетел. Рысь когтями роет землю, а до меня не доходит, цепь не пускает. Можно сказать, цепь меня и в живых оставила. Если бы только не цепь, то она все мясо с костей ободрала бы. Разве хватило бы силы с такой справиться? Ведь, смотри, когда у меня палка сломалась, она прыгнула, лапой взмахнула – так одним когтем хватила за спину тужурки, а донизу вдоль спины разрезала, как ножом. Хорошо, что до тела не достала, так лишь пальто убытку. А если бы на четверть поближе, так живым (‘сырым’) не отпустила бы. Вот дьявол попался. Волк, так тот старается убежать, а эта на человека (‘на себя’) идет. Ну, от пережитого страха я тут ее палкой хорошо «прополоскал». В злости (‘в ту кровь’) и шкуры не жалко было. Когда принес домой, да шкуру ободрал, да на гвоздь [на вешалку] повесил, так шкура до пола. Вот была штука! Все удивлялись. А смотрящих было: вся деревня пришла поглядеть. В Заготпушнину сдал, так говорят: «Такие редко, редко такие крупные». А тут, неделя тому назад, вы ли стреляли вечером? Говоришь, волки выли. Я в Терентьевском болоте сидел, выводок приманивал. Уже и отзываться стали, а вы начали стрелять, испортили дело, пришлось пустым домой уходить. Хороший вечер был, может, пришли бы, да [вы] помешали. Ну, пока еще на вой подходят. Выберу хороший вечер, грохну штуку-другую.

04 июня 2020 в 11:24 Нина Шибанова

изменил(а) текст перевода
Помнишь, в один год у нас в пастухах был трофимковский [из Трофимкова] Дмитрий, так в том году, кажется, до жатвы ржи, волк всех овец зарезал. Семьдесять пять овец уничтожил. Были дураки, всех в яму зарыли. А ведь у некоторых и следочка не было. Он овцу за шею схватит, тряхнет об землю, у овцы и дух вон, а у иной и крови ни капельки не выпустит. Те все можно было бы засолить: на год харчи, убыток был бы меньше. Ну вот, с тех пор я на волков зуб имею (‘зуб закусил’). Несколько убил, да и капканы ставил (‘держал’). Вот однажды готовился к савватееву дню [13.Х], пиво сварил, все дела сделаны. В ожидании праздника решил поставить капкан (в oригинале множественное число). Уже под вечер накануне савватеева пошел с капканом в Рыйхипуусту. Пришел, насторожил их на краю гари [горелого леса], где, надежно знаю, волки ходят. Капкан у меня был с цепью, потому что сильный волк с капканом может черт знает куда уйти, а раз еще снега нет, то может и потеряться. Другой конец у цепи привязан к вершинке елового валежника. Капкан хорошо замаскировал, цепь спрятал, как следует, все сделал и пошел домой. Думаю, утром, до гостей, приду посмотрю. На другой день утром, в самый савватеев день, какая-то помеха вышла, не смог в лес пойти. А днем приехали [или пришли] гости, повеселели, так не до капкана. Так же и на другой день не капканы на уме. Уже на третий день гости уехали утром, стало вроде грустновато одному. Тогда только вспомнилось, что капкан насторожен... Пошел в лес трезвый, да хорошо и сделал~~. А~~, а то поди знай что вышло бы. Так повернулись дела. Вот, значит, пошел в лес капкан смотреть. Приближаюсь к месту и места не могу узнать: когда настораживал, был молодой ельник, мелкий ельничек, а теперь догола все елочки общипаны, мох поднят, земля изрыта. Кто здесь озоровал? От вершинки валежника по цепи смотрю – сереется, глаза блестят, а сама не шелохнется. Морда круглая (‘толстая’) – не волк. Что это? Смотрю – рысь сидит, сгорбившись. Узнал: ничто другое не может быть: сидит, того и гляди прыгнет либо на тебя, либо убежит. А лапа в капкане – не уйдешь! Как взять? Убить – она живуча, нужно иначе. Ружья с собой нет: с капканом надо без ружья, зверь боится запаха ружья. Подыскал палку. Попалась такая хорошая вершинка с развилком на конце, развилком за шею к земле прижать. Вот я с этой вершинкой потихоньку приближаюсь, развилок впереди держу. А рысь не шелохнется, как мертвая, лишь глаза сверкают. А глазами смотрит на развилок, а не на меня. Как мертвая, если бы не глаза. Ну еще вроде вздрагивает, шерсть [шевелится], как вроде ветерок по ржи пройдет. Ну пусть хоть до конца усталая, а надо быть осторожным (‘осторожность нужно хранить’), не заяц. Заяц, да и тот кусает, а этой в лапы попади – так на кусочки раздерет. Вот я развилок приближаю, приближаю к шее, да и прижал. Нажал что было силы – конец развилка и сломался: чуть на рысь сам носом не рухнулся. Хорошо – из рук палки не выпустил, так не упал. Бросился в сторону бежать, а рысь как прыгнет сзади, а цепь-то рванула так, что рысь вверх подбросило, а дальше не пустила. А я так быстро повернулся да бросился бежать, что ноги как-то скрестились, споткнулся и носом полетел. Рысь когтями роет землю, а до меня не доходит, цепь не пускает. Можно сказать, цепь меня и в живых оставила. Если бы только не цепь, то она все мясо с костей ободрала бы. Разве хватило бы силы с такой справиться? Ведь, смотри, когда у меня палка сломалась, она прыгнула, лапой взмахнула – так одним когтем хватила за спину тужурки, а донизу вдоль спины разрезала, как ножом. Хорошо, что до тела не достала, так лишь пальто убытку. А если бы на четверть поближе, так живым (‘сырым’) не отпустила бы. Вот дьявол попался. Волк, так тот старается убежать, а эта на человека (‘на себя’) идет. Ну, от пережитого страха я тут ее палкой хорошо «прополоскал». В злости (‘в ту кровь’) и шкуры не жалко было. Когда принес домой, да шкуру ободрал, да на гвоздь [на вешалку] повесил, так шкура до пола. Вот была штука! Все удивлялись. А смотрящих было: вся деревня пришла поглядеть. В Заготпушнину сдал, так говорят: «Такие редко, редко такие крупные». А тут, неделя тому назад, вы ли стреляли вечером? Говоришь, волки выли. Я в Терентьевском болоте сидел, выводок приманивал. Уже и отзываться стали, а вы начали стрелять, испортили дело, пришлось пустым домой уходить. Хороший вечер был, может, пришли бы, да [вы] помешали. Ну, пока еще на вой подходят. Выберу хороший вечер, грохну штуку-другую.

04 июня 2020 в 11:24 Нина Шибанова

изменил(а) текст
Muissat, yht’enä vuodena meil’ä ol’i Trohkon Mit’a paimen’issa, n’in šinä vuodena, kažets’a, ennen rugehen l’eikkuandua, hukka kaikki lambahat šordi. Šeiččimenkymmen’d’ä viiz’i lammašta tuhoi. Ol’ima howkat, kaikki hawdah pan’ima. A vet toiz’illa i jällyt’t’ä ewllun. Hiän lambahan kaglašta fat’t’iw, muada vaš trähn’iw lambahalda i duh von, a kumbazelda i verd’ä kuapl’as’t’a ei lašše. N’e kaikki ois’ voinnun šuolata: vuwvekši harčut, ubitka ois’ ollun pienembi. Nu ka, šiidä šuat mie hambahan pur’iin hukin piäl’l’ä. Mon’i tapoin, dai rawdoida pijiin. Vot kerran Savat’eiks’i [13.X] varuštuačiin, oluot pan’iin, kaikki ruavot ruattu. Pruaz’n’iekkua vuottuas’s’a rešil panna rawvat. Jo ilda puoleh Savat’eida vaš l’äks’iin Riihipuwstah rawvoinke. Tul’iin, vir’it’iin palorandah, mis’s’ä, nad’ožno, t’iijän, hukat kävel’l’äh. Rawvat miwla oldih čiepinke, potomušto vägövä hukka rawvoinke možet uid’ie, a ras viel’ä lunda ew, n’in voiččow i kaduo. Toizen n’okan čiepil’d’ä šivoin n’är’ieval’ožn’ikan ladvah. Rawvat hyviin peit’iin, čiepin peit’iin, kuin s’l’ieduiččow kaikki luajiin i l’äks’iin kod’ih. Duwmaičen, huomnekšella, ennen gos’t’ie, tulen kačahan. Toissa piänä huomnekšella, iččenäh Savat’eina, mi ollow häkky tul’i, ei šuan meččäh männä. A päiväl’l’ä tuldih gos’t’at, veššel’öid’ymä, n’in n’e do rawdoih. Takže i toissa piänä ew rawvat miel’eššä. Jo kolmandena piänä gos’t’at l’äht’iet’t’ih huomnekšella~~. Rod~~, rod’ih vrod’e igävä yks’iin. Šilloin vašta juohtu, što rawvat on vir’it’et’t’y... L’äks’iin meččäh trezvoi da hyviin i ruavoin, ato män’t’iijä mid’ä ois’ viid’in. N’iin oldih kiän’d’yn az’iet. Vot, značit, l’äks’iin meččäh rawdoida kaččomah. L’ähenen paikalla i mestua ei šua tunnuštua: vir’it’t’iäs’s’ä ol’i nuor’i n’äreikkon’e, hienon’e vičašn’äreikkön’e, a n’yt on ruakši kaikki n’ärehyöt l’is’s’it’t’y, šammal noššettu, mua kuobittu. Ken t’iešieči? Val’ožn’ikan ladvašta čieppie myöt’ kačon – harmottaw, šil’mät los’n’itah, a iče ei l’iikaha. Turba pakšu – ew hukka. Mi tua? Kačon – il’vewš, istuw kygryt’t’äw. Tunnuššiin: muw n’e možet olla, istuw šid’äi kačo kočahtaw l’ibo šiwh, l’ibo pagoh. A käbäl’ä rawvoissa – et uiji! Kuin ottua? Tappua – hiän on živučoi, pid’äw muit’en. Ružjua keralla ew: rawvoinke pid’äw ružjatta, z’vier’i varajaw ružjan duwhuo. Ečiin kangen. Popad’i muon’e hyvä ladviehan’e žohkanke n’okašša, žohkalla n’iššoista muah l’ičata. Vot mie ženke ladviehazenke l’ähenen hil’l’akkazeh, žohkua ed’izeššä pien. A il’vewš ei l’iikaha, kuin kuollun, vain šil’mät los’n’itah. A šil’mil’l’ä kaččow žohkah, a ei miwh. Čisto kuollun, kuin vain ei šil’mie. Nu viel’ä vrod’e šäräht’el’öw, villa – kuin vrod’e tuwlut ruista myöt’ proid’iw. Nu olgah hot’ do konca vaibun, a ostorožnos’t’i pid’äw pid’iä, ew jän’is’. Jän’is’, dai že purow, a t’äl’l’ä käz’ih puwtu, n’in pillun päreiks’i čil’biw. Ka mie žohkua l’ähennän, l’ähennän n’iškoih dai l’iččain. Nažmilliin, mi on vägie, žohkan n’okka že i romšahti: čyt en il’vewkšeh n’okiin romahtan. Hyvä, kangie käz’is’t’ä en lašken, n’in en langen. Luottuačiin randah pagozeh, a il’vewš kuin skokn’iw jäl’l’es’t’i, a čieppi že riwhtai n’iin, što il’vewkšen yl’äh noššaldi, a ed’emmä ei lašken. A mie n’iin ruttoh kiännyl’l’iin da rabuačiin pagoh, što jallat kuin ollow ris’s’ikkeh män’d’ih, suissuin i n’okiin l’enniin. Il’vewš kopčilla kuobiw muada, a miwh ei doiji, čieppi ei lašše. Voit šanuo: čieppi miwn i eloh jät’t’i. Kuin vain ei čieppie, n’in ois’ kaikki l’ihat luwloista čil’bin. Raz’i ois’ šuannun tuanke spruaviečie? Vet, kačo, konža miwlda kangi katkei, hiän kočahti, käbäl’äl’l’ä huiskai, n’in yhel’l’ä kynnel’l’ä fat’t’i tužurkan šel’l’äštä, a alah šuat yl’či šel’l’än l’eikkai, kuin veičel’l’ä. Hyvä, što hibieh ei doid’in, n’in vain pal’to ubitkua. A kuin vain vuakšas’t’a l’ähembiänä, n’in ruačeldi ei ois’ lašken. Ka kehno popad’i. Hukka že staraiččow pagoh uid’ie, a t’ämä iččieh käz’iin tulow. Nu sruas’t’iloista mie hänen šiin’ä hyviin pez’iin. Ših vereh i nahkua ewllun žual’i. Konža kuin toin kod’ih da nahkan n’iluššiin da vuarnah riputiin, n’in lattieh šuat nahka. Ka ol’i štukka! Kaikin ud’ivl’aiččiečettih. A kaččojua ol’i: kaikki kyl’ä tul’i kaččomah. Pušn’inah zdaičiin, n’in šantah: T’ämän muos’t’a harvah, r’etko t’ämän šuwrutta. A t’äššä, n’ed’el’i šil’l’ä aigua, t’yögo ambuja illalla? Šanot hukat ulvottih. Mie T’eronšuošša issuin, poigovehta muan’itiin. Jo iän’d’ä ruvettih andamah, a t’yö rubeitta ambumah, rikkoja az’ien, l’ien’i kod’ih t’yhjäčel’d’i l’äht’ie. Hyvä ilda ol’i, možot ois’ tuldu, da häkyt’t’ijä. Nu poka viel’ä ulvondah tullah. Val’l’ičen hyvän illan, röpšiän štukan-toizen.

04 июня 2020 в 11:22 Нина Шибанова

изменил(а) текст перевода
Помнишь, в один год у нас в пастухах был трофимковский [из Трофимкова] Дмитрий, так в том году, кажется, до жатвы ржи, волк всех овец зарезал. Семьдесять пять овец уничтожил. Были дураки, всех в яму зарыли. А ведь у некоторых и следочка не было. Он овцу за шею схватит, тряхнет об землю, у овцы и дух вон, а у иной и крови ни капельки не выпустит. Те все можно было бы засолить: на год харчи, убыток был бы меньше. Ну вот, с тех пор я на волков зуб имею (‘зуб закусил’). Несколько убил, да и капканы ставил (‘держал’). Вот однажды готовился к савватееву дню [13.Х], пиво сварил, все дела сделаны. В ожидании праздника решил поставить капкан (в oригинале множественное число). Уже под вечер накануне савватеева пошел с капканом в Рыйхипуусту. Пришел, насторожил их на краю гари [горелого леса], где, надежно знаю, волки ходят. Капкан у меня был с цепью, потому что сильный волк с капканом может черт знает куда уйти, а раз еще снега нет, то может и потеряться. Другой конец у цепи привязан к вершинке елового валежника. Капкан хорошо замаскировал, цепь спрятал, как следует, все сделал и пошел домой. Думаю, утром, до гостей, приду посмотрю. На другой день утром, в самый савватеев день, какая-то помеха вышла, не смог в лес пойти~~, а~~. А днем приехали [или пришли] гости, повеселели, так не до капкана. Так же и на другой день не капканы на уме. Уже на третий день гости уехали утром, стало вроде грустновато одному. Тогда только вспомнилось, что капкан насторожен... Пошел в лес трезвый, да хорошо и сделал. А то поди знай что вышло бы. Так повернулись дела. Вот, значит, пошел в лес капкан смотреть. Приближаюсь к месту и места не могу узнать: когда настораживал, был молодой ельник, мелкий ельничек, а теперь догола все елочки общипаны, мох поднят, земля изрыта. Кто здесь озоровал? От вершинки валежника по цепи смотрю – сереется, глаза блестят, а сама не шелохнется. Морда круглая (‘толстая’) – не волк. Что это? Смотрю – рысь сидит, сгорбившись. Узнал: ничто другое не может быть: сидит, того и гляди прыгнет либо на тебя, либо убежит. А лапа в капкане – не уйдешь! Как взять? Убить – она живуча, нужно иначе. Ружья с собой нет: с капканом надо без ружья, зверь боится запаха ружья. Подыскал палку. Попалась такая хорошая вершинка с развилком на конце, развилком за шею к земле прижать. Вот я с этой вершинкой потихоньку приближаюсь, развилок впереди держу. А рысь не шелохнется, как мертвая, лишь глаза сверкают. А глазами смотрит на развилок, а не на меня. Как мертвая, если бы не глаза. Ну еще вроде вздрагивает, шерсть [шевелится], как вроде ветерок по ржи пройдет. Ну пусть хоть до конца усталая, а надо быть осторожным (‘осторожность нужно хранить’), не заяц. Заяц, да и тот кусает, а этой в лапы попади – так на кусочки раздерет. Вот я развилок приближаю, приближаю к шее, да и прижал. Нажал что было силы – конец развилка и сломался: чуть на рысь сам носом не рухнулся. Хорошо – из рук палки не выпустил, так не упал. Бросился в сторону бежать, а рысь как прыгнет сзади, а цепь-то рванула так, что рысь вверх подбросило, а дальше не пустила. А я так быстро повернулся да бросился бежать, что ноги как-то скрестились, споткнулся и носом полетел. Рысь когтями роет землю, а до меня не доходит, цепь не пускает. Можно сказать, цепь меня и в живых оставила. Если бы только не цепь, то она все мясо с костей ободрала бы. Разве хватило бы силы с такой справиться? Ведь, смотри, когда у меня палка сломалась, она прыгнула, лапой взмахнула – так одним когтем хватила за спину тужурки, а донизу вдоль спины разрезала, как ножом. Хорошо, что до тела не достала, так лишь пальто убытку. А если бы на четверть поближе, так живым (‘сырым’) не отпустила бы. Вот дьявол попался. Волк, так тот старается убежать, а эта на человека (‘на себя’) идет. Ну, от пережитого страха я тут ее палкой хорошо «прополоскал». В злости (‘в ту кровь’) и шкуры не жалко было. Когда принес домой, да шкуру ободрал, да на гвоздь [на вешалку] повесил, так шкура до пола. Вот была штука! Все удивлялись. А смотрящих было: вся деревня пришла поглядеть. В Заготпушнину сдал, так говорят: «Такие редко, редко такие крупные». А тут, неделя тому назад, вы ли стреляли вечером? Говоришь, волки выли. Я в Терентьевском болоте сидел, выводок приманивал. Уже и отзываться стали, а вы начали стрелять, испортили дело, пришлось пустым домой уходить. Хороший вечер был, может, пришли бы, да [вы] помешали. Ну, пока еще на вой подходят. Выберу хороший вечер, грохну штуку-другую.

04 июня 2020 в 11:21 Нина Шибанова

изменил(а) текст
Muissat, yht’enä vuodena meil’ä ol’i Trohkon Mit’a paimen’issa, n’in šinä vuodena, kažets’a, ennen rugehen l’eikkuandua, hukka kaikki lambahat šordi. Šeiččimenkymmen’d’ä viiz’i lammašta tuhoi. Ol’ima howkat, kaikki hawdah pan’ima. A vet toiz’illa i jällyt’t’ä ewllun. Hiän lambahan kaglašta fat’t’iw, muada vaš trähn’iw lambahalda i duh von, a kumbazelda i verd’ä kuapl’as’t’a ei lašše. N’e kaikki ois’ voinnun šuolata: vuwvekši harčut, ubitka ois’ ollun pienembi. Nu ka, šiidä šuat mie hambahan pur’iin hukin piäl’l’ä. Mon’i tapoin, dai rawdoida pijiin. Vot kerran Savat’eiks’i [13.X] varuštuačiin, oluot pan’iin, kaikki ruavot ruattu. Pruaz’n’iekkua vuottuas’s’a rešil panna rawvat. Jo ilda puoleh Savat’eida vaš l’äks’iin Riihipuwstah rawvoinke. Tul’iin, vir’it’iin palorandah, mis’s’ä, nad’ožno~~. T~~, t’iijän, hukat kävel’l’äh. Rawvat miwla oldih čiepinke, potomušto vägövä hukka rawvoinke možet uid’ie, a ras viel’ä lunda ew, n’in voiččow i kaduo. Toizen n’okan čiepil’d’ä šivoin n’är’ieval’ožn’ikan ladvah. Rawvat hyviin peit’iin, čiepin peit’iin, kuin s’l’ieduiččow kaikki luajiin i l’äks’iin kod’ih. Duwmaičen, huomnekšella, ennen gos’t’ie, tulen kačahan. Toissa piänä huomnekšella, iččenäh Savat’eina, mi ollow häkky tul’i, ei šuan meččäh männä. A päiväl’l’ä tuldih gos’t’at, veššel’öid’ymä, n’in n’e do rawdoih. Takže i toissa piänä ew rawvat miel’eššä. Jo kolmandena piänä gos’t’at l’äht’iet’t’ih huomnekšella. Rod’ih vrod’e igävä yks’iin. Šilloin vašta juohtu, što rawvat on vir’it’et’t’y... L’äks’iin meččäh trezvoi da hyviin i ruavoin, ato män’t’iijä mid’ä ois’ viid’in. N’iin oldih kiän’d’yn az’iet. Vot, značit, l’äks’iin meččäh rawdoida kaččomah. L’ähenen paikalla i mestua ei šua tunnuštua: vir’it’t’iäs’s’ä ol’i nuor’i n’äreikkon’e, hienon’e vičašn’äreikkön’e, a n’yt on ruakši kaikki n’ärehyöt l’is’s’it’t’y, šammal noššettu, mua kuobittu. Ken t’iešieči? Val’ožn’ikan ladvašta čieppie myöt’ kačon – harmottaw, šil’mät los’n’itah, a iče ei l’iikaha. Turba pakšu – ew hukka. Mi tua? Kačon – il’vewš, istuw kygryt’t’äw. Tunnuššiin: muw n’e možet olla, istuw šid’äi kačo kočahtaw l’ibo šiwh, l’ibo pagoh. A käbäl’ä rawvoissa – et uiji! Kuin ottua? Tappua – hiän on živučoi, pid’äw muit’en. Ružjua keralla ew: rawvoinke pid’äw ružjatta, z’vier’i varajaw ružjan duwhuo. Ečiin kangen. Popad’i muon’e hyvä ladviehan’e žohkanke n’okašša, žohkalla n’iššoista muah l’ičata. Vot mie ženke ladviehazenke l’ähenen hil’l’akkazeh, žohkua ed’izeššä pien. A il’vewš ei l’iikaha, kuin kuollun, vain šil’mät los’n’itah. A šil’mil’l’ä kaččow žohkah, a ei miwh. Čisto kuollun, kuin vain ei šil’mie. Nu viel’ä vrod’e šäräht’el’öw, villa – kuin vrod’e tuwlut ruista myöt’ proid’iw. Nu olgah hot’ do konca vaibun, a ostorožnos’t’i pid’äw pid’iä, ew jän’is’. Jän’is’, dai že purow, a t’äl’l’ä käz’ih puwtu, n’in pillun päreiks’i čil’biw. Ka mie žohkua l’ähennän, l’ähennän n’iškoih dai l’iččain. Nažmilliin, mi on vägie, žohkan n’okka že i romšahti: čyt en il’vewkšeh n’okiin romahtan. Hyvä, kangie käz’is’t’ä en lašken, n’in en langen. Luottuačiin randah pagozeh, a il’vewš kuin skokn’iw jäl’l’es’t’i, a čieppi že riwhtai n’iin, što il’vewkšen yl’äh noššaldi, a ed’emmä ei lašken. A mie n’iin ruttoh kiännyl’l’iin da rabuačiin pagoh, što jallat kuin ollow ris’s’ikkeh män’d’ih, suissuin i n’okiin l’enniin. Il’vewš kopčilla kuobiw muada, a miwh ei doiji, čieppi ei lašše. Voit šanuo: čieppi miwn i eloh jät’t’i. Kuin vain ei čieppie, n’in ois’ kaikki l’ihat luwloista čil’bin. Raz’i ois’ šuannun tuanke spruaviečie? Vet, kačo, konža miwlda kangi katkei, hiän kočahti, käbäl’äl’l’ä huiskai, n’in yhel’l’ä kynnel’l’ä fat’t’i tužurkan šel’l’äštä, a alah šuat yl’či šel’l’än l’eikkai, kuin veičel’l’ä. Hyvä, što hibieh ei doid’in, n’in vain pal’to ubitkua. A kuin vain vuakšas’t’a l’ähembiänä, n’in ruačeldi ei ois’ lašken. Ka kehno popad’i. Hukka že staraiččow pagoh uid’ie, a t’ämä iččieh käz’iin tulow. Nu sruas’t’iloista mie hänen šiin’ä hyviin pez’iin. Ših vereh i nahkua ewllun žual’i. Konža kuin toin kod’ih da nahkan n’iluššiin da vuarnah riputiin, n’in lattieh šuat nahka. Ka ol’i štukka! Kaikin ud’ivl’aiččiečettih. A kaččojua ol’i: kaikki kyl’ä tul’i kaččomah. Pušn’inah zdaičiin, n’in šantah: T’ämän muos’t’a harvah, r’etko t’ämän šuwrutta. A t’äššä, n’ed’el’i šil’l’ä aigua, t’yögo ambuja illalla? Šanot hukat ulvottih. Mie T’eronšuošša issuin, poigovehta muan’itiin. Jo iän’d’ä ruvettih andamah, a t’yö rubeitta ambumah, rikkoja az’ien, l’ien’i kod’ih t’yhjäčel’d’i l’äht’ie. Hyvä ilda ol’i, možot ois’ tuldu, da häkyt’t’ijä. Nu poka viel’ä ulvondah tullah. Val’l’ičen hyvän illan, röpšiän štukan-toizen.

04 июня 2020 в 11:18 Нина Шибанова

создал(а) текст
создал(а) перевод текста
создал(а) текст: Muissat, yht’enä vuodena meil’ä ol’i Trohkon Mit’a paimen’issa, n’in šinä vuodena, kažets’a, ennen rugehen l’eikkuandua, hukka kaikki lambahat šordi. Šeiččimenkymmen’d’ä viiz’i lammašta tuhoi. Ol’ima howkat, kaikki hawdah pan’ima. A vet toiz’illa i jällyt’t’ä ewllun. Hiän lambahan kaglašta fat’t’iw, muada vaš trähn’iw lambahalda i duh von, a kumbazelda i verd’ä kuapl’as’t’a ei lašše. N’e kaikki ois’ voinnun šuolata: vuwvekši harčut, ubitka ois’ ollun pienembi. Nu ka, šiidä šuat mie hambahan pur’iin hukin piäl’l’ä. Mon’i tapoin, dai rawdoida pijiin. Vot kerran Savat’eiks’i [13.X] varuštuačiin, oluot pan’iin, kaikki ruavot ruattu. Pruaz’n’iekkua vuottuas’s’a rešil panna rawvat. Jo ilda puoleh Savat’eida vaš l’äks’iin Riihipuwstah rawvoinke. Tul’iin, vir’it’iin palorandah, mis’s’ä, nad’ožno. T’iijän, hukat kävel’l’äh. Rawvat miwla oldih čiepinke, potomušto vägövä hukka rawvoinke možet uid’ie, a ras viel’ä lunda ew, n’in voiččow i kaduo. Toizen n’okan čiepil’d’ä šivoin n’är’ieval’ožn’ikan ladvah. Rawvat hyviin peit’iin, čiepin peit’iin, kuin s’l’ieduiččow kaikki luajiin i l’äks’iin kod’ih. Duwmaičen, huomnekšella, ennen gos’t’ie, tulen kačahan. Toissa piänä huomnekšella, iččenäh Savat’eina, mi ollow häkky tul’i, ei šuan meččäh männä. A päiväl’l’ä tuldih gos’t’at, veššel’öid’ymä, n’in n’e do rawdoih. Takže i toissa piänä ew rawvat miel’eššä. Jo kolmandena piänä gos’t’at l’äht’iet’t’ih huomnekšella. Rod’ih vrod’e igävä yks’iin. Šilloin vašta juohtu, što rawvat on vir’it’et’t’y... L’äks’iin meččäh trezvoi da hyviin i ruavoin, ato män’t’iijä mid’ä ois’ viid’in. N’iin oldih kiän’d’yn az’iet. Vot, značit, l’äks’iin meččäh rawdoida kaččomah. L’ähenen paikalla i mestua ei šua tunnuštua: vir’it’t’iäs’s’ä ol’i nuor’i n’äreikkon’e, hienon’e vičašn’äreikkön’e, a n’yt on ruakši kaikki n’ärehyöt l’is’s’it’t’y, šammal noššettu, mua kuobittu. Ken t’iešieči? Val’ožn’ikan ladvašta čieppie myöt’ kačon – harmottaw, šil’mät los’n’itah, a iče ei l’iikaha. Turba pakšu – ew hukka. Mi tua? Kačon – il’vewš, istuw kygryt’t’äw. Tunnuššiin: muw n’e možet olla, istuw šid’äi kačo kočahtaw l’ibo šiwh, l’ibo pagoh. A käbäl’ä rawvoissa – et uiji! Kuin ottua? Tappua – hiän on živučoi, pid’äw muit’en. Ružjua keralla ew: rawvoinke pid’äw ružjatta, z’vier’i varajaw ružjan duwhuo. Ečiin kangen. Popad’i muon’e hyvä ladviehan’e žohkanke n’okašša, žohkalla n’iššoista muah l’ičata. Vot mie ženke ladviehazenke l’ähenen hil’l’akkazeh, žohkua ed’izeššä pien. A il’vewš ei l’iikaha, kuin kuollun, vain šil’mät los’n’itah. A šil’mil’l’ä kaččow žohkah, a ei miwh. Čisto kuollun, kuin vain ei šil’mie. Nu viel’ä vrod’e šäräht’el’öw, villa – kuin vrod’e tuwlut ruista myöt’ proid’iw. Nu olgah hot’ do konca vaibun, a ostorožnos’t’i pid’äw pid’iä, ew jän’is’. Jän’is’, dai že purow, a t’äl’l’ä käz’ih puwtu, n’in pillun päreiks’i čil’biw. Ka mie žohkua l’ähennän, l’ähennän n’iškoih dai l’iččain. Nažmilliin, mi on vägie, žohkan n’okka že i romšahti: čyt en il’vewkšeh n’okiin romahtan. Hyvä, kangie käz’is’t’ä en lašken, n’in en langen. Luottuačiin randah pagozeh, a il’vewš kuin skokn’iw jäl’l’es’t’i, a čieppi že riwhtai n’iin, što il’vewkšen yl’äh noššaldi, a ed’emmä ei lašken. A mie n’iin ruttoh kiännyl’l’iin da rabuačiin pagoh, što jallat kuin ollow ris’s’ikkeh män’d’ih, suissuin i n’okiin l’enniin. Il’vewš kopčilla kuobiw muada, a miwh ei doiji, čieppi ei lašše. Voit šanuo: čieppi miwn i eloh jät’t’i. Kuin vain ei čieppie, n’in ois’ kaikki l’ihat luwloista čil’bin. Raz’i ois’ šuannun tuanke spruaviečie? Vet, kačo, konža miwlda kangi katkei, hiän kočahti, käbäl’äl’l’ä huiskai, n’in yhel’l’ä kynnel’l’ä fat’t’i tužurkan šel’l’äštä, a alah šuat yl’či šel’l’än l’eikkai, kuin veičel’l’ä. Hyvä, što hibieh ei doid’in, n’in vain pal’to ubitkua. A kuin vain vuakšas’t’a l’ähembiänä, n’in ruačeldi ei ois’ lašken. Ka kehno popad’i. Hukka že staraiččow pagoh uid’ie, a t’ämä iččieh käz’iin tulow. Nu sruas’t’iloista mie hänen šiin’ä hyviin pez’iin. Ših vereh i nahkua ewllun žual’i. Konža kuin toin kod’ih da nahkan n’iluššiin da vuarnah riputiin, n’in lattieh šuat nahka. Ka ol’i štukka! Kaikin ud’ivl’aiččiečettih. A kaččojua ol’i: kaikki kyl’ä tul’i kaččomah. Pušn’inah zdaičiin, n’in šantah: T’ämän muos’t’a harvah, r’etko t’ämän šuwrutta. A t’äššä, n’ed’el’i šil’l’ä aigua, t’yögo ambuja illalla? Šanot hukat ulvottih. Mie T’eronšuošša issuin, poigovehta muan’itiin. Jo iän’d’ä ruvettih andamah, a t’yö rubeitta ambumah, rikkoja az’ien, l’ien’i kod’ih t’yhjäčel’d’i l’äht’ie. Hyvä ilda ol’i, možot ois’ tuldu, da häkyt’t’ijä. Nu poka viel’ä ulvondah tullah. Val’l’ičen hyvän illan, röpšiän štukan-toizen.