Тексты
Вернуться к просмотру
| Вернуться к списку
Vorat
История изменений
29 декабря 2023 в 17:15
Ирина Новак
- изменил(а) текст перевода
Поздно, близко к Покрову, из Залазинской МТС (машинно-тракторной станции) прислали в деревню трактор с молотилкой: помочь колхозникам обмолотить последние снопы, что ещё не успели смолотить вручную. Молотили весь день. Вечером тракторист Сандра, Марьинский мужик, наказал бригадиру прислать сторожа, которому он сдаст под охрану на ночь трактор. А кого, бригадиру Еле послать сторожить трактор, коли все в бригаде весь день работали? – Разве что из родни кто согласиться? - раздумывает Еля. - Пошлю свекровь, она целый день дома капусту рубила. Марья не отказала Еле,| стала одеваться. Подбежал внук: – Бабушка, и я с тобой. – Не пойдёшь.^ Холодно. Видишь, тулуп с собой беру. Уроки делай. – Я уже сделал. Бабушка ему: – Читай сестрёнке «Букварь». Видишь, ждёт тебя за столом. Марья оделась и поспешила к сараю Фёдоровых, где молотили снопы. Там один Сандра топтался возле трактора. Марья подошла ближе: – Здорово. Сандра: – Здорово, здорово. Тебя, что ли сторожем прислали? – Меня… А кого тебе ещё нужно? – Нет ружья, так хотя бы сковородник, что ли взяла с собой, сторож, - недружелюбно оглядел Марью Сандра, стараясь увидеть, что у неё в руках. А у Марьи в руках даже палки нет, лишь тулуп под мышкой. Сандра: – Ладно, что с тобой поделаешь. Смотри, не спи. Теперь у людей нет керосина даже на коптилку, могут к баку прийти. Керосин я замерил. Марья: – Иди с богом.^ Всё будет хорошо. Сандра ушёл домой в Марьино, а Марья одела тулуп и села на солому возле скирды. Погода начала портиться, заморосил дождик. Вскоре совсем стемнело. Марья вырыла в стоге нору и, пятясь, на четвереньках залезла туда, лишь голова осталась снаружи. Много ли, мало ли прошло времени, Марья вроде бы задремала и тут, то ли во сне, или наяву слышит: кто-то идёт. Сторож насторожилась. Один, видать, другому говорит: – Не бойся, немного возьмём, так никто не узнает. Другой первому: – А тётка Марья? – Она в это время уже спит. Марья про себя: «О-о-ох, знакомые голоса — наших ребят»! И в голос: – Ей! Кто там? - вылезая из норы. Пришли: прежнего председателя колхоза сын — Саня (его отца ещё в прошлом году взяли на фронт) и нынешнего председателя сын — Петя. Просят: – Тётя Марья, в конце недели на фронт уходим, теперь гуляем призыв. В клубе лампа погасла: керосин кончился. Позволь, возьмём с поллитровку. – Нет, милые, не дам. Уходя, Сандра замерил керосин и наказал стеречь, чтобы никто не залез ни в кран, ни в бак. Не вводите в грех ни меня, ни себя. Парни: – Тётя Марья, ведь и ты была молодая, пойми: перед уходом на войну нам хотелось бы погулять по-людски. – О-о-ох! О-о-ох! Что с вами делать? Возьмите в сарае возжи возле упряжи, да свяжите мне руки да ноги. Коль Сандра догадается, что керосина убавилось, так я скажу: разбойники меня по голове ударили да верёвкой связали, а что украли, не знаю. Ребята запеленали старуху, забрали керосин, пожелали Марье крепкого здоровья и пропали во тьме. Марья не сомкнула глаз до утра. Утром пришёл Сандра: – Спишь, сторож? - и… к баку: замерять, - Ты слила литр керосина? - кричит от трактора. – Не я. Ночью кто-то ударил меня по голове чем-то тяжёлым, я и памяти лишилась. Очухалась: руки и ноги связаны, никого нет. Развяжи верёвку. Сандра: – Врёшь! Я в сельсовет. Верёвку сама развяжешь, - и ушёл, чуть ли не бегом. Марья в горе пришла домой и рассказала снохе всю правду. Та аж руками всплеснула: – О-о-ох, что наделала-а! Сандру ты не знаешь: он ведь в Толмачи в милицию из сельсовета звонить пошел. Еля ушла в колхозное правление. Домой вернулась лишь в полдень, ещё пуще расстроенная. Марья ей: – Не убивайся так из-за меня, и в тюрьме ведь кормят. Что я?^ Лишь бы не узнали, что керосин ребята взяли. Не успела Еля раздеться, как под окном затарахтела телега. Женщины — к окну.^ Смoтрят: с телеги слез довольно пожилой милиционер и направился к дверям. Еля — ему навстречу. Вошли в избу. Милиционер прямиком к Марье. Назвал её фамилию, имя, отчество и спросил: – Это вы будете? Марья ему: – Я. – Вы арестованы.^ Одевайтесь. Едем в милицию. Марья Еле: – Дай с собой горбушку хлеба и пару яиц. Поди знай, когда накормят? Марья оделась.^ Еля сунула ей узелок с хлебом и двумя, ещё утром сваренными, яйцами, перекрестила крёстным знамением свекровь и слёзы посыпались у неё из глаз. Пока ехали в Толмачи, Марья несколько раз пыталась завести разговор с милиционером и на русском языке и на карельском. Но тот, словно глухонемой, в ответ — ни словечка. Лишь вблизи Толмачей неожиданно заговорил по-карельски: – Miula arestantoinke ei voi paissa (Мне с арестованными разговаривать не положено). Марья аж рассмеялась: – Moni meččiä tagah jäi,| i mečäššä ei voi paissa (Несколько лесов позади осталось и в лесу нельзя говорить)? В ответ милиционер недовольно пробормотал: – Ei voi (Нельзя). В Толмачах он арестованную сопроводил до кабинета начальника милиции, открыл дверь и с коридора доложил: – Товарищ начальник милиции, ваше приказание выполнено, арестованная доставлена. Тот — ему: – Ко мне её. Вы свободны. Марья вошла: – Здравствуйте. – Здравствуйте, здравствуйте, бабушка. Вот стульчик, садитесь и рассказывайте, что случилось, куда литр керосина из трактора исчез? Марья стала рассказывать, как разбойники стукнули её по голове, да так, что рассудка лишилась. Милиционер остановил её: – Довольно, довольно, бабушка. Снимите платок. Покажите, в какое место по голове тяжелым ударили. Марья ладошкой шлёпнула себя по макушке: – Сюда. Милиционер: – О-о, о-о! Вот беда. - И к Марье. - По макушке говорите? - И щупает Марьину макушку… а потом, как трахнет кулаком по столу. - Врёшь, старая! Ты керосин украла! В тюрьму пойдёшь! Тут Марья и рассказала всё как было. Начальник открыл дверь, крикнул: – Дежурный, В КПЗ её! Марью закрыли в пустой комнате с голым топчаном. Она села на топчан и заплакала навзрыд: – Что же я, старая, наделала-а-а! В тюрьму ведь посадила ребя-я-ят. Сидела, плакала и не заметила, не поняла, как прилегла и уснула.^ Спала, не просыпаясь, до тех пор пока утром не открыли комнату. Вошёл тот же пожилой милиционер: – Вставай, ступай домой. Марье даже не поверилось, что её освобождают: – Куда? Домой? Вот спасибо, вот спасибо! - И добавила по-карельски, - ana Jumala šiula tervehyttä (Дай Бог тебе здоровья)! Тот ей в ответ: – Иди, иди домой. Марья пешком протопала шестнадцать вёрст до дома.^ Пришла. Внуки радостные прыгают вокруг бабушки: – Бабушка пришла! Бабушка вернулась! Сноха: – Неужели отпустили? – Отпустить-то отпустили, да вот ребят подвела. Наверное, посадят их... Саню и Петю посадили, дали по полгода — лес валить. Оттуда прямо на фронт ушли. Воевали. После войны Саня ещё продолжал служить два года. Домой вернулся сержантом, с медалями. Марья, как только увидела его: – Саня, ты, наверное, до сих пор сердит на меня? А Саня ей: – Что ты, тётя Марья! Быть может с твоей помощью и жив-то остался. Из заключения прямо в бой попал.^ Ещё до меня из нашего взвода в боях половина осталась, да при мне двоих убили, а меня ранило. Марья: – Ну, хорошо. Спасибо тебе. А Петя всё ещё служит? – Служит. Мы переписываемся с ним. Петя ведь военное училище заканчивает: командиром будет. – Да, его мать мне что-то такое говорила. Всего хорошего тебе, Саня. Будь счастлив. Поди скоро жениться будешь? Саня рассмеялся: – Тебя, тётя Марья, обязательно позову на свадьбу.
29 декабря 2023 в 17:14
Ирина Новак
- изменил(а) текст перевода
Поздно, близко к Покрову, из Залазинской МТС (машинно-тракторной станции) прислали в деревню трактор с молотилкой: помочь колхозникам обмолотить последние снопы, что ещё не успели смолотить вручную. Молотили весь день. Вечером тракторист Сандра, Марьинский мужик, наказал бригадиру прислать сторожа, которому он сдаст под охрану на ночь трактор. А кого, бригадиру Еле послать сторожить трактор, коли все в бригаде весь день работали? – Разве что из родни кто согласиться? - раздумывает Еля. - Пошлю свекровь, она целый день дома капусту рубила. Марья не отказала Еле,| стала одеваться. Подбежал внук: – Бабушка, и я с тобой. – Не пойдёшь.^ Холодно. Видишь, тулуп с собой беру. Уроки делай. – Я уже сделал. Бабушка ему: – Читай сестрёнке «Букварь». Видишь, ждёт тебя за столом. Марья оделась и поспешила к сараю Фёдоровых, где молотили снопы. Там один Сандра топтался возле трактора. Марья подошла ближе: – Здорово. Сандра: – Здорово, здорово. Тебя, что ли сторожем прислали? – Меня… А кого тебе ещё нужно? – Нет ружья, так хотя бы сковородник, что ли взяла с собой, сторож, - недружелюбно оглядел Марью Сандра, стараясь увидеть, что у неё в руках. А у Марьи в руках даже палки нет, лишь тулуп под мышкой. Сандра: – Ладно, что с тобой поделаешь. Смотри, не спи. Теперь у людей нет керосина даже на коптилку, могут к баку прийти. Керосин я замерил. Марья: – Иди с богом.^ Всё будет хорошо. Сандра ушёл домой в Марьино, а Марья одела тулуп и села на солому возле скирды. Погода начала портиться, заморосил дождик. Вскоре совсем стемнело. Марья вырыла в стоге нору и, пятясь, на четвереньках залезла туда, лишь голова осталась снаружи. Много ли, мало ли прошло времени, Марья вроде бы задремала и тут, то ли во сне, или наяву слышит: кто-то идёт. Сторож насторожилась. Один, видать, другому говорит: – Не бойся, немного возьмём, так никто не узнает. Другой первому: – А тётка Марья? – Она в это время уже спит. Марья про себя: «О-о-ох, знакомые голоса — наших ребят»! И в голос: – Ей! Кто там? - вылезая из норы. Пришли: прежнего председателя колхоза сын — Саня (его отца ещё в прошлом году взяли на фронт) и нынешнего председателя сын — Петя. Просят: – Тётя Марья, в конце недели на фронт уходим, теперь гуляем призыв. В клубе лампа погасла: керосин кончился. Позволь, возьмём с поллитровку. – Нет, милые, не дам. Уходя, Сандра замерил керосин и наказал стеречь, чтобы никто не залез ни в кран, ни в бак. Не вводите в грех ни меня, ни себя. Парни: – Тётя Марья, ведь и ты была молодая, пойми: перед уходом на войну нам хотелось бы погулять по-людски. – О-о-ох! О-о-ох! Что с вами делать? Возьмите в сарае возжи возле упряжи, да свяжите мне руки да ноги. Коль Сандра догадается, что керосина убавилось, так я скажу: разбойники меня по голове ударили да верёвкой связали, а что украли, не знаю. Ребята запеленали старуху, забрали керосин, пожелали Марье крепкого здоровья и пропали во тьме. Марья не сомкнула глаз до утра. Утром пришёл Сандра: – Спишь, сторож? - и… к баку: замерять, - Ты слила литр керосина? - кричит от трактора. – Не я. Ночью кто-то ударил меня по голове чем-то тяжёлым, я и памяти лишилась. Очухалась: руки и ноги связаны, никого нет. Развяжи верёвку. Сандра: – Врёшь! Я в сельсовет. Верёвку сама развяжешь, - и ушёл, чуть ли не бегом. Марья в горе пришла домой и рассказала снохе всю правду. Та аж руками всплеснула: – О-о-ох, что наделала-а! Сандру ты не знаешь: он ведь в Толмачи в милицию из сельсовета звонить пошел. Еля ушла в колхозное правление. Домой вернулась лишь в полдень, ещё пуще расстроенная. Марья ей: – Не убивайся так из-за меня, и в тюрьме ведь кормят. Что я?^ Лишь бы не узнали, что керосин ребята взяли. Не успела Еля раздеться, как под окном затарахтела телега. Женщины — к окну.^ Смoтрят: с телеги слез довольно пожилой милиционер и направился к дверям. Еля — ему навстречу. Вошли в избу. Милиционер прямиком к Марье. Назвал её фамилию, имя, отчество и спросил: – Это вы будете? Марья ему: – Я. – Вы арестованы. Одевайтесь. Едем в милицию. Марья Еле: – Дай с собой горбушку хлеба и пару яиц. Поди знай, когда накормят? Марья оделась.^ Еля сунула ей узелок с хлебом и двумя, ещё утром сваренными, яйцами, перекрестила крёстным знамением свекровь и слёзы посыпались у неё из глаз. Пока ехали в Толмачи, Марья несколько раз пыталась завести разговор с милиционером и на русском языке и на карельском. Но тот, словно глухонемой, в ответ — ни словечка. Лишь вблизи Толмачей неожиданно заговорил по-карельски: – Miula arestantoinke ei voi paissa (Мне с арестованными разговаривать не положено). Марья аж рассмеялась: – Moni meččiä tagah jäi,| i mečäššä ei voi paissa (Несколько лесов позади осталось и в лесу нельзя говорить)? В ответ милиционер недовольно пробормотал: – Ei voi (Нельзя). В Толмачах он арестованную сопроводил до кабинета начальника милиции, открыл дверь и с коридора доложил: – Товарищ начальник милиции, ваше приказание выполнено, арестованная доставлена. Тот — ему: – Ко мне её. Вы свободны. Марья вошла: – Здравствуйте. – Здравствуйте, здравствуйте, бабушка. Вот стульчик, садитесь и рассказывайте, что случилось, куда литр керосина из трактора исчез? Марья стала рассказывать, как разбойники стукнули её по голове, да так, что рассудка лишилась. Милиционер остановил её: – Довольно, довольно, бабушка. Снимите платок. Покажите, в какое место по голове тяжелым ударили. Марья ладошкой шлёпнула себя по макушке: – Сюда. Милиционер: – О-о, о-о! Вот беда. - И к Марье. - По макушке говорите? - И щупает Марьину макушку… а потом, как трахнет кулаком по столу. - Врёшь, старая! Ты керосин украла! В тюрьму пойдёшь! Тут Марья и рассказала всё как было. Начальник открыл дверь, крикнул: – Дежурный, В КПЗ её! Марью закрыли в пустой комнате с голым топчаном. Она села на топчан и заплакала навзрыд: – Что же я, старая, наделала-а-а! В тюрьму ведь посадила ребя-я-ят. Сидела, плакала и не заметила, не поняла, как прилегла и уснула.^ Спала, не просыпаясь, до тех пор пока утром не открыли комнату. Вошёл тот же пожилой милиционер: – Вставай, ступай домой. Марье даже не поверилось, что её освобождают: – Куда? Домой? Вот спасибо, вот спасибо! - И добавила по-карельски, - ana Jumala šiula tervehyttä (Дай Бог тебе здоровья)! Тот ей в ответ: – Иди, иди домой. Марья пешком протопала шестнадцать вёрст до дома.^ Пришла. Внуки радостные прыгают вокруг бабушки: – Бабушка пришла! Бабушка вернулась! Сноха: – Неужели отпустили? – Отпустить-то отпустили, да вот ребят подвела. Наверное, посадят их... Саню и Петю посадили, дали по полгода — лес валить. Оттуда прямо на фронт ушли. Воевали. После войны Саня ещё продолжал служить два года. Домой вернулся сержантом, с медалями. Марья, как только увидела его: – Саня, ты, наверное, до сих пор сердит на меня? А Саня ей: – Что ты, тётя Марья! Быть может с твоей помощью и жив-то остался. Из заключения прямо в бой попал.^ Ещё до меня из нашего взвода в боях половина осталась, да при мне двоих убили, а меня ранило. Марья: – Ну, хорошо. Спасибо тебе. А Петя всё ещё служит? – Служит. Мы переписываемся с ним. Петя ведь военное училище заканчивает: командиром будет. – Да, его мать мне что-то такое говорила. Всего хорошего тебе, Саня. Будь счастлив. Поди скоро жениться будешь? Саня рассмеялся: – Тебя, тётя Марья, обязательно позову на свадьбу.
15 мая 2023 в 12:41
Нина Шибанова
- изменил(а) заголовок источника
с Мои карельские "сказки"
на Miun paginat kyläläzih näh [Мои карельские «сказки»]
27 апреля 2023 в 13:52
Нина Шибанова
- изменил(а) текст перевода
Поздно, близко к Покрову, из Залазинской МТС (машинно-тракторной станции) прислали в деревню трактор с молотилкой: помочь колхозникам обмолотить последние снопы, что ещё не успели смолотить вручную. Молотили весь день. Вечером тракторист Сандра, Марьинский мужик, наказал бригадиру прислать сторожа, которому он сдаст под охрану на ночь трактор. А кого, бригадиру Еле послать сторожить трактор, коли все в бригаде весь день работали? – Разве что из родни кто согласиться? - раздумывает Еля. - Пошлю свекровь, она целый день дома капусту рубила. Марья не отказала Еле, стала одеваться. Подбежал внук: – Бабушка, и я с тобой. – Не пойдёшь.^ Холодно. Видишь, тулуп с собой беру. Уроки делай. – Я уже сделал. Бабушка ему: – Читай сестрёнке «Букварь». Видишь, ждёт тебя за столом. Марья оделась и поспешила к сараю Фёдоровых, где молотили снопы. Там один Сандра топтался возле трактора. Марья подошла ближе: – Здорово. Сандра: – Здорово, здорово. Тебя, что ли сторожем прислали? – Меня… А кого тебе ещё нужно? – Нет ружья, так хотя бы сковородник, что ли взяла с собой, сторож, - недружелюбно оглядел Марью Сандра, стараясь увидеть, что у неё в руках. А у Марьи в руках даже палки нет, лишь тулуп под мышкой. Сандра: – Ладно, что с тобой поделаешь. Смотри, не спи. Теперь у людей нет керосина даже на коптилку, могут к баку прийти. Керосин я замерил. Марья: – Иди с богом.^ Всё будет хорошо. Сандра ушёл домой в Марьино, а Марья одела тулуп и села на солому возле скирды. Погода начала портиться, заморосил дождик. Вскоре совсем стемнело. Марья вырыла в стоге нору и, пятясь, на четвереньках залезла туда, лишь голова осталась снаружи. Много ли, мало ли прошло времени, Марья вроде бы задремала и тут, то ли во сне, или наяву слышит: кто-то идёт. Сторож насторожилась. Один, видать, другому говорит: – Не бойся, немного возьмём, так никто не узнает. Другой первому: – А тётка Марья? – Она в это время уже спит. Марья про себя: «О-о-ох, знакомые голоса — наших ребят»! И в голос: – Ей! Кто там? - вылезая из норы. Пришли: прежнего председателя колхоза сын — Саня (его отца ещё в прошлом году взяли на фронт) и нынешнего председателя сын — Петя. Просят: – Тётя Марья, в конце недели на фронт уходим, теперь гуляем призыв. В клубе лампа погасла: керосин кончился. Позволь, возьмём с поллитровку. – Нет, милые, не дам. Уходя, Сандра замерил керосин и наказал стеречь, чтобы никто не залез ни в кран, ни в бак. Не вводите в грех ни меня, ни себя. Парни: – Тётя Марья, ведь и ты была молодая, пойми: перед уходом на войну нам хотелось бы погулять по-людски. – О-о-ох! О-о-ох! Что с вами делать? Возьмите в сарае возжи возле упряжи, да свяжите мне руки да ноги. Коль Сандра догадается, что керосина убавилось, так я скажу: разбойники меня по голове ударили да верёвкой связали, а что украли, не знаю. Ребята запеленали старуху, забрали керосин, пожелали Марье крепкого здоровья и пропали во тьме. Марья не сомкнула глаз до утра. Утром пришёл Сандра: – Спишь, сторож? - и… к баку: замерять, - Ты слила литр керосина? - кричит от трактора. – Не я. Ночью кто-то ударил меня по голове чем-то тяжёлым, я и памяти лишилась. Очухалась: руки и ноги связаны, никого нет. Развяжи верёвку. Сандра: – Врёшь! Я в сельсовет. Верёвку сама развяжешь, - и ушёл, чуть ли не бегом. Марья в горе пришла домой и рассказала снохе всю правду. Та аж руками всплеснула: – О-о-ох, что наделала-а! Сандру ты не знаешь: он ведь в Толмачи в милицию из сельсовета звонить пошел. Еля ушла в колхозное правление. Домой вернулась лишь в полдень, ещё пуще расстроенная. Марья ей: – Не убивайся так из-за меня, и в тюрьме ведь кормят. Что я?^ Лишь бы не узнали, что керосин ребята взяли. Не успела Еля раздеться, как под окном затарахтела телега. Женщины — к окну.^ Смoтрят: с телеги слез довольно пожилой милиционер и направился к дверям. Еля — ему навстречу. Вошли в избу. Милиционер прямиком к Марье. Назвал её фамилию, имя, отчество и спросил: – Это вы будете? Марья ему: – Я. – Вы арестованы. Одевайтесь. Едем в милицию. Марья Еле: – Дай с собой горбушку хлеба и пару яиц. Поди знай, когда накормят? Марья оделась.^ Еля сунула ей узелок с хлебом и двумя, ещё утром сваренными, яйцами, перекрестила крёстным знамением свекровь и слёзы посыпались у неё из глаз. Пока ехали в Толмачи, Марья несколько раз пыталась завести разговор с милиционером и на русском языке и на карельском. Но тот, словно глухонемой, в ответ — ни словечка. Лишь вблизи Толмачей неожиданно заговорил по-карельски: – Miula arestantoinke ei voi paissa (Мне с арестованными разговаривать не положено). Марья аж рассмеялась: – Moni meččiä tagah jäi,| i mečäššä ei voi paissa (Несколько лесов позади осталось и в лесу нельзя говорить)? В ответ милиционер недовольно пробормотал: – Ei voi (Нельзя). В Толмачах он арестованную сопроводил до кабинета начальника милиции, открыл дверь и с коридора доложил: – Товарищ начальник милиции, ваше приказание выполнено, арестованная доставлена. Тот — ему: – Ко мне её. Вы свободны. Марья вошла: – Здравствуйте. – Здравствуйте, здравствуйте, бабушка. Вот стульчик, садитесь и рассказывайте, что случилось, куда литр керосина из трактора исчез? Марья стала рассказывать, как разбойники стукнули её по голове, да так, что рассудка лишилась. Милиционер остановил её: – Довольно, довольно, бабушка. Снимите платок. Покажите, в какое место по голове тяжелым ударили. Марья ладошкой шлёпнула себя по макушке: – Сюда. Милиционер: – О-о, о-о! Вот беда. - И к Марье. - По макушке говорите? - И щупает Марьину макушку… а потом, как трахнет кулаком по столу. - Врёшь, старая! Ты керосин украла! В тюрьму пойдёшь! Тут Марья и рассказала всё как было. Начальник открыл дверь, крикнул: – Дежурный!, В КПЗ её! Марью закрыли в пустой комнате с голым топчаном. Она села на топчан и заплакала навзрыд: – Что же я, старая, наделала-а-а! В тюрьму ведь посадила ребя-я-ят. Сидела, плакала и не заметила, не поняла, как прилегла и уснула.^ Спала, не просыпаясь, до тех пор пока утром не открыли комнату. Вошёл тот же пожилой милиционер: – Вставай, ступай домой. Марье даже не поверилось, что её освобождают: – Куда? Домой? Вот спасибо, вот спасибо! - И добавила по-карельски, - ana Jumala šiula tervehyttä (Дай Бог тебе здоровья)! Тот ей в ответ: – Иди, иди домой. Марья пешком протопала шестнадцать вёрст до дома.^ Пришла. Внуки радостные прыгают вокруг бабушки: – Бабушка пришла! Бабушка вернулась! Сноха: – Неужели отпустили? – Отпустить-то отпустили, да вот ребят подвела. Наверное, посадят их... Саню и Петю посадили, дали по полгода — лес валить. Оттуда прямо на фронт ушли. Воевали. После войны Саня ещё продолжал служить два года. Домой вернулся сержантом, с медалями. Марья, как только увидела его: – Саня, ты, наверное, до сих пор сердит на меня? А Саня ей: – Что ты, тётя Марья! Быть может с твоей помощью и жив-то остался. Из заключения прямо в бой попал.^ Ещё до меня из нашего взвода в боях половина осталась, да при мне двоих убили, а меня ранило. Марья: – Ну, хорошо. Спасибо тебе. А Петя всё ещё служит? – Служит. Мы переписываемся с ним. Петя ведь военное училище заканчивает: командиром будет. – Да, его мать мне что-то такое говорила. Всего хорошего тебе, Саня. Будь счастлив. Поди скоро жениться будешь? Саня рассмеялся: – Тебя, тётя Марья, обязательно позову на свадьбу.
27 апреля 2023 в 13:50
Нина Шибанова
- изменил(а) текст перевода
Поздно, близко к Покрову, из Залазинской МТС (машинно-тракторной станции) прислали в деревню трактор с молотилкой: помочь колхозникам обмолотить последние снопы, что ещё не успели смолотить вручную. Молотили весь день. Вечером тракторист Сандра, Марьинский мужик, наказал бригадиру прислать сторожа, которому он сдаст под охрану на ночь трактор. А кого, бригадиру Еле послать сторожить трактор, коли все в бригаде весь день работали? – Разве что из родни кто согласиться? - раздумывает Еля. - Пошлю свекровь, она целый день дома капусту рубила. Марья не отказала Еле, стала одеваться. Подбежал внук: – Бабушка, и я с тобой. – Не пойдёшь.^ Холодно. Видишь, тулуп с собой беру. Уроки делай. – Я уже сделал. Бабушка ему: – Читай сестрёнке «Букварь». Видишь, ждёт тебя за столом. Марья оделась и поспешила к сараю Фёдоровых, где молотили снопы. Там один Сандра топтался возле трактора. Марья подошла ближе: – Здорово. Сандра: – Здорово, здорово. Тебя, что ли сторожем прислали? – Меня… А кого тебе ещё нужно? – Нет ружья, так хотя бы сковородник, что ли взяла с собой, сторож, - недружелюбно оглядел Марью Сандра, стараясь увидеть, что у неё в руках. А у Марьи в руках даже палки нет, лишь тулуп под мышкой. Сандра: – Ладно, что с тобой поделаешь. Смотри, не спи. Теперь у людей нет керосина даже на коптилку, могут к баку прийти. Керосин я замерил. Марья: – Иди с богом.^ Всё будет хорошо. Сандра ушёл домой в Марьино, а Марья одела тулуп и села на солому возле скирды. Погода начала портиться, заморосил дождик. Вскоре совсем стемнело. Марья вырыла в стоге нору и, пятясь, на четвереньках залезла туда, лишь голова осталась снаружи. Много ли, мало ли прошло времени, Марья вроде бы задремала и тут, то ли во сне, или наяву слышит: кто-то идёт. Сторож насторожилась. Один, видать, другому говорит: – Не бойся, немного возьмём, так никто не узнает. Другой первому: – А тётка Марья? – Она в это время уже спит. Марья про себя: «О-о-ох, знакомые голоса — наших ребят»! И в голос: – Ей! Кто там? - вылезая из норы. Пришли: прежнего председателя колхоза сын — Саня (его отца ещё в прошлом году взяли на фронт) и нынешнего председателя сын — Петя. Просят: – Тётя Марья, в конце недели на фронт уходим, теперь гуляем призыв. В клубе лампа погасла: керосин кончился. Позволь, возьмём с поллитровку. – Нет, милые, не дам. Уходя, Сандра замерил керосин и наказал стеречь, чтобы никто не залез ни в кран, ни в бак. Не вводите в грех ни меня, ни себя. Парни: – Тётя Марья, ведь и ты была молодая, пойми: перед уходом на войну нам хотелось бы погулять по-людски. – О-о-ох! О-о-ох! Что с вами делать? Возьмите в сарае возжи возле упряжи, да свяжите мне руки да ноги. Коль Сандра догадается, что керосина убавилось, так я скажу: разбойники меня по голове ударили да верёвкой связали, а что украли, не знаю. Ребята запеленали старуху, забрали керосин, пожелали Марье крепкого здоровья и пропали во тьме. Марья не сомкнула глаз до утра. Утром пришёл Сандра: – Спишь, сторож? - и… к баку: замерять, - Ты слила литр керосина? - кричит от трактора. – Не я. Ночью кто-то ударил меня по голове чем-то тяжёлым, я и памяти лишилась. Очухалась: руки и ноги связаны, никого нет. Развяжи верёвку. Сандра: – Врёшь! Я в сельсовет. Верёвку сама развяжешь, - и ушёл, чуть ли не бегом. Марья в горе пришла домой и рассказала снохе всю правду. Та аж руками всплеснула: – О-о-ох, что наделала-а! Сандру ты не знаешь: он ведь в Толмачи в милицию из сельсовета звонить пошел. Еля ушла в колхозное правление. Домой вернулась лишь в полдень, ещё пуще расстроенная. Марья ей: – Не убивайся так из-за меня, и в тюрьме ведь кормят. Что я?^ Лишь бы не узнали, что керосин ребята взяли. Не успела Еля раздеться, как под окном затарахтела телега. Женщины — к окну.^ Смoтрят: с телеги слез довольно пожилой милиционер и направился к дверям. Еля — ему навстречу. Вошли в избу. Милиционер прямиком к Марье. Назвал её фамилию, имя, отчество и спросил: – Это вы будете? Марья ему: – Я. – Вы арестованы. Одевайтесь. Едем в милицию. Марья Еле: – Дай с собой горбушку хлеба и пару яиц. Поди знай, когда накормят? Марья оделась.^ Еля сунула ей узелок с хлебом и двумя, ещё утром сваренными, яйцами, перекрестила крёстным знамением свекровь и слёзы посыпались у неё из глаз. Пока ехали в Толмачи, Марья несколько раз пыталась завести разговор с милиционером и на русском языке и на карельском. Но тот, словно глухонемой, в ответ — ни словечка. Лишь вблизи Толмачей неожиданно заговорил по-карельски: – Miula arestantoinke ei voi paissa (Мне с арестованными разговаривать не положено). Марья аж рассмеялась: – Moni meččiä tagah jäi,| i mečäššä ei voi paissa? (Несколько лесов позади осталось и в лесу нельзя говорить)?). В ответ милиционер недовольно пробормотал: – Ei voi. (Нельзя). В Толмачах он арестованную сопроводил до кабинета начальника милиции, открыл дверь и с коридора доложил: – Товарищ начальник милиции, ваше приказание выполнено, арестованная доставлена. Тот — ему: – Ко мне её. Вы свободны. Марья вошла: – Здравствуйте. – Здравствуйте, здравствуйте, бабушка. Вот стульчик, садитесь и рассказывайте, что случилось, куда литр керосина из трактора исчез? Марья стала рассказывать, как разбойники стукнули её по голове, да так, что рассудка лишилась. Милиционер остановил её: – Довольно, довольно, бабушка. Снимите платок. Покажите, в какое место по голове тяжелым ударили. Марья ладошкой шлёпнула себя по макушке: – Сюда. Милиционер: – О-о, о-о! Вот беда. - И к Марье. - По макушке говорите? - И щупает Марьину макушку… а потом, как трахнет кулаком по столу. - Врёшь, старая! Ты керосин украла! В тюрьму пойдёшь! Тут Марья и рассказала всё как было. Начальник открыл дверь, крикнул: – Дежурный! В КПЗ её! Марью закрыли в пустой комнате с голым топчаном. Она села на топчан и заплакала навзрыд: – Что же я, старая, наделала-а-а! В тюрьму ведь посадила ребя-я-ят. Сидела, плакала и не заметила, не поняла, как прилегла и уснула.^ Спала, не просыпаясь, до тех пор пока утром не открыли комнату. Вошёл тот же пожилой милиционер: – Вставай, ступай домой. Марье даже не поверилось, что её освобождают: – Куда? Домой? Вот спасибо, вот спасибо! - И добавила по-карельски, - ana Jumala šiula tervehyttä (Дай Бог тебе здоровья)! Тот ей в ответ: – Иди, иди домой. Марья пешком протопала шестнадцать вёрст до дома.^ Пришла. Внуки радостные прыгают вокруг бабушки: – Бабушка пришла! Бабушка вернулась! Сноха: – Неужели отпустили? – Отпустить-то отпустили, да вот ребят подвела. Наверное, посадят их... Саню и Петю посадили, дали по полгода — лес валить. Оттуда прямо на фронт ушли. Воевали. После войны Саня ещё продолжал служить два года. Домой вернулся сержантом, с медалями. Марья, как только увидела его: – Саня, ты, наверное, до сих пор сердит на меня? А Саня ей: – Что ты, тётя Марья! Быть может с твоей помощью и жив-то остался. Из заключения прямо в бой попал.^ Ещё до меня из нашего взвода в боях половина осталась, да при мне двоих убили, а меня ранило. Марья: – Ну, хорошо. Спасибо тебе. А Петя всё ещё служит? – Служит. Мы переписываемся с ним. Петя ведь военное училище заканчивает: командиром будет. – Да, его мать мне что-то такое говорила. Всего хорошего тебе, Саня. Будь счастлив. Поди скоро жениться будешь? Саня рассмеялся: – Тебя, тётя Марья, обязательно позову на свадьбу.
27 апреля 2023 в 12:55
Нина Шибанова
- создал(а) текст
- создал(а) перевод текста
- создал(а) текст: Myöhä, jo Pokrovoin aijoilla, työnnettih Zaluazinan MTS:šta kyläh traktoran molotilkanke auttua kolhoznikoilla puija jälgimäzet leivät, kumbazie vielä ei kerritty käzillä puija.
Päivän puidih. Illalla traktorista Sandra, Mairinan mužikka, vakušti brigadiralla työndiä storoža, kumbazella hiän yökši sdaiččou traktoran. A kedä brigadiralla Jel’alla vardeimah traktorua työndiä, kun kaikin ylči päivän ruattih?
– Vain jo omahine lähtennöy? – hulpettau Jel’a. – Muatko kodimailla oli, nuattiloida järitti, hänen i työnnän.
Mar’u ei otkažin Jel’alla. Rubei šuoriečomah. Vunukka:
– Baba, mie šiunke.
– Et lähe, on vilu. Niät, mie tuluppua keralla otan. Urokkoida luaji.
– Jo mie luajin.
Buaboh:
– Luve bukvarie čikollaš. Niät, šilma vuottau stolan tagana.
Mar’u šuorieči i läksi F’odorovan puun’an luoh, missä puidih liyhtehie. Šielä yksin Sandra traktoran luona hydäjäy. Mar’u tuli läššemmä:
– Zdorov.
Sandra:
– Zdorov, zdorov! Šiun mingo storožakši työnnettih?
– Miun... A kedä vielä šiula pidäy?
– Eu ružjua nin hot’ siizima ois’ pidän ottua, storoža, – vingalleh kačahti Sandra midä on Mar’ulla käzissä.
A Mar’ulla vain tuluppa kainalošša ličattu, a käzissä daže pualikkua eu.
Sandra:
– Min šiunke ruat? Kačo, elä magua. Nyt rahvahalla karasinua i piiguloih eu, mogut tulla bakah. Karasinan mie mittain.
Mar’u:
– Mäne Jumalakši, kaikki lieu hyvin.
Sandra uidi kodih, Mairinah, a Mar’u pani piällä tulupan i istuoči olgiloilla närtie vaš. Šiä rubei rikkuočomah, zavodi čihmerdiä. Ynnäh pimeni. Mar’u kuobi närtissä noran i tagaperäzin šinne sadieči, olgupiällä vain piä jäi.
Äijägo, vähägo aigua mäni, Mar’u jo vrode kun n’ukkeudu i täššä toli unissa ali ilmissä kuulou ketollou tullah. Storoža hörpisty. Yksi toizella šanou:
– Elä varaja, vähäzen otamma, nin ken tiijuštau?
Toine hänellä:
– A Mar’u-čikko?
– Hiän jo maguau täh aigah.
Mar’u iččiellä: "O-oh, tuttavat iänet, miän brihoin". Ravahti:
– Ei! Ken šielä? – I viidiy norašta.
Tuldih: endizen predan San’a (tuattoh mulloin frontalla uidi) da nygyzen predan poiga – Pet’a. Pakotah:
– Mar’u-čikko, nedelin piäh meidä frontalla otetah, prizivua gul’aičemma. Lampa klubašša šambu, karasinua eu. Otamma bakašta puoliskollizen.
– En, varat, anna. Lähties’s’a Sandra mittai karasinat i vakušti vardeija, štobi niken ei sadiečis’ bakah libo kranah. Elgiä vedäkkiä ni milma, ni iččiedä riähkih.
Brihat:
– Mar’u-čikko, vet’ i šie olit nuori, himottais’ meilä lähtiessä voinah rahvahin rukah gul’aičeldua.
– O-o-oh! O-o-oh! Midä teinke ruadua? Ottakkua puun’ašta längilöin luoda ohjakšet da šidokkua miula kiät i jallat. Kekšinnöy Sandra, što karasinua on otettu, nin šanon, rozboiniekat piädä vaš ožattih da nuoralla miun šivottih, a midä voruidih en tiijä.
Brihat kabaloidih akan, otettih karasinat, šanottih Mar’ulla kebiedä tervehyttä i kavottih pimieh.
Mar’u ei n’ukahtan kaiken yön. Huomnekšella tuli Sandra:
– Maguat, storoža? – i... bakah, mittuamah – Šie litran svisniit? – ravizou Sandra traktorašta.
– En mie. Yöllä kenollou paugai milma piädä vaš jygiellä, mie mielen kavotin. Havaštuačin, kiät i jallat šivotuot, nikedä eu. Keritä nuora.
Sandra:
– Valehtelet! Mie sel’soviettah. Nuoran ičeš kerität, - i vähiä ei hypyllä uidi.
Mar’u goreudun tuli kodih, kaiken prauvan šano min’n’alla. Že äššen käzillä plačkai:
– O-o-oh, midä ruavoit! Šie Sandrua et tiijä, vet’ Tolmačun milicih läksi zvonimah.
Jel’a uidi pravlen’jah. Kodih tuli vain keškipäivällä vielä enämmäldi rastrojičen. Mar’u hänellä:
– Elä jo räisky šezih rukah miun tuačči, vet’ tyrmäššä šyötetäh. Ka vain ei tiijuššettais’, što karasinat brihat otettih.
Ei kerrin Jel’a riiččičie, kun ikkunaluššalla telegä tarahti. Naizet kačotah: telegäštä šolahti vägi ruavaš milisnera i läksi oviloih. Jel’a hänellä vaštah. Tuldih pertih. Milisnera kohaldi Mar’uh. Šanou hänen familjan, nimen, otčestvan i kyžy:
– Это Вы будете?
Mar’u hänellä:
– Я.
– Вы арестованы, одевайтесь. Едем в милицию.
Mar’u Jel’alla:
– Anna leibiä kannikkane i jäiččiä kakši. Konža vielä murginoitetah?
Mar’u šuorieči, Jel’a šydäi hänellä käzih uzlazen, risti muatkon i kyynelet hänellä pirahettih.
Kuni ajettih Tolmaččuh Mar’u moničči kuotteli zavodie paginua milisneranke i hormakši i karielakši. A že kuin mykkä – vaštah ni yhtä šanua. Vain jo läššä Tolmačun ando iänen, ynnäh vuottamatta – karielakši:
– Miula arestantoinke ei voi paissa.
Mar’u äššen nagramah:
– Moni meččiä ajoma. I mečäššä ei voi paissa?
Milisnera vaštah burahti:
– Ei voi.
Tolmačušša hiän šuatto arestantan načal’nikan oveh šua, avai oven i karidorašta:
– Товарищ начальник милиции, Ваше приказание выполнено, арестованная доставлена.
Že vaštah:
– Ко мне её. Вы свободны.
Mar’u mäni:
– Здравствуйте.
– Здравствуйте, здравствуйте, бабушка. Вот стульчик, садитесь и рассказывайте, что случилось, куда литр керосина из трактора исчез?
Mar’u rubei šanomah, kun rozboiniekat ožattih händä piädä vaš da ših rukah, što i puametin kavotti. Milisnera pietti hänen:
– Довольно, довольно, бабушка. Снимите платок. Покажите, в какое место по голове тяжелым ударили?
Mar’u kämmenellä läpšäi piälakkua vaš:
– Сюда.
Milisnera:
– O-o, о-о! Вот беда. – I Mar’un luoh. – По макушке говорите? – I kuottelou piälakkua Mar’un… šiidä kun paugau kulakolla stolbua vaš. – Врешь, старая! Ты керосин украла! В тюрьму пойдешь!
Täššä Mar’u kaikki i šano midä oli. Načal’nikka avai oven i ravahti:
– Дежурный, в КПЗ её!
Mar’un lukuttih tyhjäh komnattah, yhenke pal’l’ahanke topčananke. Mar’u istuoči topčanalla i iänellä itkömäh:
– Kačuo midä mie rua-a-avo-oin! Vet’ issutin brihat tyrmä-äh!
Kodvan istu, itki da ei kekšin kuin venyttiäči i magai ših šua, kuni ei avattu huomnekšella komnattua. Tuli že-že ruavaš milisnera:
– Вставай, ступай домой.
Mar’ulla ei i vierieče, što kodih laškei:
– Куда? Домой? Вот спасибо, вот спасибо! – A šiidä karielakši, – Anna Jumala šiula tervehyttä!
Hänellä vaštah:
– Иди, иди домой.
Mar’u kuužitoista virštua jalgazin pläkytti, tuli kodih. Vunukat kočitah ymbäri buabošta:
– Baba tuli! Baba tuli!
Min’n’a:
– Neušto laškei?
– Laškei že laškei, da ka brihat podvediin. Ušto issutetah hiät…
Issutettih San’an i Pet’an, annettih puolin vuožiloin meččiä šordua. Šieldä kohaldi frontalla lähtei. Vojuidih. San’a voinan jälgeh vielä kakši vuotta sluuži. Tuli kodih seržantana, medaliloinke. Mar’u kuin vain dogadi hänen:
– San’a, šie tuškeudun etgo ole täh šua miun piällä, što issutin mie šiun tyrmäh?
A San’a hänellä:
– Midä šie, Mar’u-čikko! Možo šiun tuačči i eloh jäin. Tyrmäštä aivis’ bojuloih popadiin, ennen milma miän vzvodašta puolet eloh jiännyn oldih, da miun aigah enžimäzissä päivissä kakši salduattua tapettih, a miun ruanittih.
Mar’u:
– Nu hyvä. Passibo šiula. A Pet’a vielä znai sluužiu?
– Sluužiu. Myö toine toizella kirjoida työnnämmä harvazeh. Pet’a vet’ učiiliščua jo lopettelou, lieu komandirana.
– Da miula muamoh pagizi. Kaikkie šiula hyviä, San’a. Ole ožakaš. Čai väliän naimah rubiet?
San’a rubei nagramah:
– Šiun, Mar’u-čikko, ob’azatel’no suad’bah kučun.