Тексты

Вернуться к просмотру | Вернуться к списку

Šuwtku Griiššu

История изменений

28 июля 2023 в 19:50 Нина Шибанова

изменил(а) текст перевода
Был когда-то один парень по имени Гриша. Taĸой был шутник и обманщик. Пошел он в другую деревню работу искать. Повстречались они с попом. Поп говорит Грише: – Подшутить сможешь ли, парень Гриша? А Гриша говорит: – Не могу подшутить, мешочек с шутками дома оставил. Поп говорит: – Поди сходи за мешочком. Гриша отправляется за мешочком. Говорит: – Батюшка, дай мне твой шарф на шею, холодно. Гриша уходит, идет в дом попа, говорит попадье: – Поп велел дом разобрать, чтобы к его приходу дом был разобран – видишь, дал мне шарф в доказательство, если не веришь. Попадья говорит: – С ума спятил батюшка или что – такой дом велел разобрать. Попадья созывает народ из деревни, покупает вина для людей, чтобы поскорее разобрали. Стал народ разбирать дом, до вечера весь разбросали. Даже нижний венец разворотили. Пришел поп вечером домой – дом разобран, народ пьяный. Поп говорит жене: – Верно, с ума сошла – дом велела разобрать. – Сам же и велел, батюшка, разобрать, через Гришу передал, еще красный шарф дал в доказательство. Поп говорит: – Вот мошенник, каких чудес натворил.^ Теперь, – говорит, – пойду убью Гришу, такой урон сделал. Гриша утром дома печь затопил, думает: «Теперь поп придет меня ругать». Сварил он котелок картошки, смотрит – поп идет. Поставил тот котелок в сенях у ступеней. Поп видит, что на столбе котелок кипит, так и булькает. Поп говорит Грише: – Продай мне котелок. А Гриша говорит попу: – Не продам, батюшка, котелок, чем же я сам варить буду, нет ни дров, ничего. Коняга еле жив, не могу дров привезти. Поп говорит Грише: – Продай котелок, будь добр. – Ну, батюшке, пожалуй, можно продать за сто рублей котелок. Поп дал сто рублей за котелок, пришел домой, жене говорит: – Смотри-ка, котелок купил, сам варит, за сто рублей у Гриши. Попадья обрадовалась: – Вот хороший будет котелок! Переспали ночь поп и попадья, утром встали. Поп говорит попадье: – Поставь-ка мясо вариться. Нарезала попадья мяса, налила воды в котелок, положила мясо, отнесла на ступеньки вариться. Сама вернулась в избу, стали чай пить. Попили чаю, поп говорят попадье: – Иди посмотри, на кипит ли через край. Попадья пошла посмотреть – в котелке лед. Попадья вернулась, давай плакать: – Смотри, до половины котелок обледенел. Поп говорит: – Вот ведь мошенник, опять обманул. Пойду теперь убью Гришу, больше, черт, никого не обманет. А Гриша дома думает, что «Теперь поп придет или убивать, или ругать». Была у Гриши худая кляча, он сел на нее, затолкал под хвост горсть серебра, поехал навстречу попу. Встретились они с попом, лошадь взяла да накакала серебра, поп увидел: – Смотри-ка, Гриша, лошадь серебра накакала. Гриша говорит: – Накакала, так пускай, все серебром срет, не первый же раз. Поп говорит Грише: – Продай ты эту лошадь. – Нет, батюшка, не продам лошадь, чем же я жить буду, если лошадь продам. Нечем больше пропитание добывать. Поп говорит: – Гриша, сынок, продай лошадь, возьми что хочешь. – Придется уж батюшке уступить, если дашь пятьсот рублей. А если бы, батюшка, эту лошадь хорошо кормить, то стала бы не только серебром, а золотом срать. Поп покупает у Гриши лошадь за пятьсот. Приходит поп домой к попадье, говорит ей: – Смотри-ка, у Гриши лошадь купил, лошадь серебром срет. Попадья обрадовалась: – Хорошо сделал, батюшка, что купил лошадь.^ Хоть Гриша нас и обманывал, а теперь мы его обманули. Поставил поп лошадь в конюшню, вечером мешок ржи высыпал в ясли – пусть золота накакает, как хорошо поест. Идет поп утром к лошади, толкает дверь конюшни, а дверь не открывается. Поп говорит: – Смотри-ка, видно полную конюшню золота накакала. Пошел, собрал из деревни людей дверь конюшни открывать да серебро собирать. Пришли люди, открыли дверь – а лошадь перед дверью конюшни лежит, сдохла. Поп Гришу матом кроет: «Опять обманул, мошенник! Совсем меня разорит. Теперь надо Гришу убить или иначе погубить»! Гриша дома думает: «Теперь поп придет убивать». Переодевается Гриша девушкой, сел прясть. Приходит поп к Грише, смотрит – девушка прядет. Поп спрашивает у девушки: – Куда Гриша ушел? – Гриша ушел на заработки, меня оставил дома без хлеба. Видно, умирать придется, – и начинает плакать. Поп говорит: – Такой мошенник, меня кругом обманул, а сам сбежал, поди знай, куда. Его теперь не найдешь. Поп говорит «девушке»: – Иди ко мне в кухарки. «Девушка» говорит: – Если бы взял, батюшка, так пошла бы. – Много ли платить тeбe за год? – Ничего не надо, батюшка, только корми и одевай меня.^ На брата Гришу нет у меня надежды. Ну, поп нанял кухаркой эту «девушку», пришел домой и говорит жене: – Гриша мошенник сбежал из дому, девку одну оставил голодную. Из жалости взял ее в кухарки. Попадья говорит: – Взял, так пусть живет. Поп говорит: – Иной платы и не надо, только одежду если справим ей. Он [Гриша] пробыл год у попа в кухарках. Немного одежды справил поп и обутки на ноги. Через год посватались к этой «девушке» женихи. Приехали женихи, поп принял – накормил, напоил поп. Поп спрашивает у «девушки» той: – Дочь Иринья, хочешь ли замуж выйти, по душе ли жених? «Иринья» говорит: – Надо, пожалуй, попробовать, век нельзя в девках ходить и в кухарках жить надоест.^ Может, замуж выйду, так муж будет кормить. Устроили они свадьбу. Сыграли свадьбу, уложили молодых в холодной избе. Пошли спать в холодную избу, легли спать. «Невеста» говорит: – Пусти меня писать. Пошла писать, идет к себе домой, надевает мужскую одежду, Гришину. Утром идет Гриша к попу, говорит: – Узнал я, что сестра замуж выходит, вот и пришел на свадьбу. А Гриша ночью прошел до родника и по тем же следам вернулся задом наперед. Спрашивает у попа: – Уже ли встала сестра? Поп говорит: – Не вставали еще, в холодной избе молодые спят. Надо пойти разбудить к чаю. Пошел поп будить, а жених один спит. Спрашивают у жениха: – Где же твоя молодка? Жених говорит, что «молодка ночью пошла писать и не вернулась». Поп приходит в избу, вот так чудо – Иринья ночью сбежала, а Гриша говорит: – Найдется, ведь сейчас зима, по следам найдем. Пошли во двор, смотрят – следы ведут к роднику, а обратно следов не видно. Гриша говорит: – Смотри-ка, утопилась, верно! Не силой ли, батюшка, замуж девушку выдал? С тебя станет! Лучше бы отпустил, чем силой отдавать. Попался, теперь, батюшка, пойду уряднику заявлю! А поп говорит: – Гриша, голубчик, не говори уж никому, возьми добра, сколько хочешь. Гриша говорит попу: – Если дашь жеребца и пятьсот золотом, тогда уж не скажу. Поп дал Грише жеребца и пятьсот золотом. Гриша вернулся домой, женился и сильно разбогател, а бедняга поп обеднел и умер. Поэтому нынче и попов нет.

28 июля 2023 в 19:01 Нина Шибанова

создал(а) текст
создал(а) перевод текста
создал(а) текст: Oli ennen brihal yhtel nimi Griiššu. Ylen oli häi šuwtku da kielas. Häi lähti toizeh kyläh ruaduo tiijustamah. Puwtuttih hyö papin kel yhteh. Pappi sanow Griišale: – Viego midä šuwttie voit, Griiššu poigu? A Griiššu sanow: – En voi šuwttie, šuwtkuhuavoizen kodih jätiin. Pappi sanow: – Mene tuo huavoine. Griiššu lähtöw tuomah huavoistu. Griiššu sanow: – Buat’uška, anna minul šarfu kaglale, eiga vilu on. Griiššu lähtöw, menöw papin kodih, sanow papad’d’ale: – Pappi käski koin riiččie, štobi̮ ku papin tulemal kodi olis riičitty, täs andoi, ku et uskone, šarfan primietäkse. Papad’d’u sanow: – Ollowgo uravunnuh, vai midä buat’uška, ku käsköw nengoman koin riiččie. Papad’d’u keriäw rahvastu kyläs, ostaw viinua rahvahale, štobi̮ teriämbi riičitäs. Rahvas ruvettih šingomah kodii, ehtässäh šingottih kodi. Kai alusparret kiänettih. Kodih tuli pappi ehtäl, kodi riičitty, rahvas humalas. Pappi sanoi akalleh: – Hyvin olet uravunnuh, ku koin riičitiit. – Ičehäi käskiit, buat’uška, riiččie, Griiššua myö viestin työniit, vie annoit ruskien šarfan primietäkse. Pappi sanow: – Vod on mošel’niekku, min kummie on kuvannuh, nygy, – sanow, – lähten tapan Griišan, mittuman pillan luadii. Griiššu kois huondeksel päčin lämmitti, duwmaiččow: «Nygy tulow pappi čakkuamah minuw». Keitti häi padaizen kartohkua, kaččow, pappi tulow. Sen pani padaizen senčoi pordahielluo kiehumah. Pappi dogadii, što paččahan piäs padaine kiehuw, vai čupettaw. Pappi sanow Griišale: – Myö padaine minule! A Griiššu sanow papile: – En, buat’uška, padastu myö, milbo minä iče keitän, eigo ole halguo, eigo midä. Hebo-kulu paha on, en voi tuvva halguo. Pappi sanow Griišale: – Myö padaine, ole moine hyvä. – No jälgimäi buat’uškan kawppah voin požualui i myvvä suas rubl’as padaizen. Pappi andoi sada rubl’ua padaizes, tuli kodih, akalleh sanow: – Kačos, padaizen ostiin, ičekiehujan, suas rubl’as Griišal. Papad’d’u ihastui: – Vot hyvä rodiew padaine! Yö muattih pappi da papad’d’u, huondeksel nostih. Pappi sanow papad’d’ale: – Panes lihua tulele. Pilkoi papad’d’u lihua, pani vetty padah da lihat, suatoi pordahien piäh kiehumah. Iče tuli pertih, ruvettih čuajuo juomah. Juodih hyö čuaju, pappi sanoi papad’d’ale: – Menes kačo, eigo mene padaine muah. Papad’d’u meni kaččomah padastu, puoleh padassah on diä kylmänyh. Tuli papad’d’u kodih, davai itkemäh: – Kačo, puoleh padah sua on diä kylmänyh. Pappi sanow: – Vod on mošel’niekku, op’at’ muanitti. Lähten nygoi tapan Griišan, ei karu ni kedä enämbiä muanita. A Griiššu kois duwmaiččow, što «Nygy pappi tulow tappamah libo čakkuamah». Oli Griišal ylen paha hebo, häi nowzi hevol selgäh, liččai hevole perzieh hobjua kobran, lähti ajamah papile vastah. Vastavuttih hyö papin kele, hebo otti da šitui hobjua, pappi dogadii: – Kačo vai, Griiššu, hebo šitui hobjua! Griiššu sanow: – Šitui, ga šitukkah, ainos šittuw hobjua, eihäi enzimäine kerdu ole! Pappi sanow Griišale: – Myö sinä neče hebo. – Ën, buat’uška, myö hebuo, milbo sit minä elän hevon myödyw. Muijal en voi eluo ni kus suaha. Pappi sanow: – Griiššu-poigu, myö sinä hebo, ota mi tahto! – Jälgimäin buat’uškan kauppah voin myvvä, ku andanet viizi sadua. A ku, buat’uška, tädä hebuo oliiz hyvin syöttiä, rubieš šittumah ei vai hobjua, a kuldua. Pappi ostaw hevon Griišal viijes suas. Tulow pappi kodih papad’d’alluo, sanow papad’d’ale: – Kačos, Griišal hevon ostiin, hebo šittuw hobjua. Papad’d’u ihastui: – Hyvin luait, buat’uška, kun ostiit hevon, hoz Griiššu meidy muanitteli, ga nygöi myö händy muanitammo. Pani papi hevon kon’ušših, ehtäl andoi ruistu huavon soimeh, anna šittuw kuldua, ku parembua syönnöw. Menöw pappi huondeksel hevolluo, ga rubiew avuamah kon’ušin ustu, ga ei kon’ušin uksi avavu. Pappi sanow: – Kačo, vikse, tävven kon’ušin kuldua on šittunuh. Meni, keräi rahvastu kyläs kon’ušin ustu avuamah da hob’jii keriämäh. Mendih avattih rahvas kon’ušin uksi, ga hebo töl’lönnyh uksen edeh kon’uših. Pappi mattii Griišale: «Op’at’ muanitti mošel’niekku! Kaiken minun rozorii! Nygöi pidäw Griiššu tappua libo hävittiä»! Griisšu duwmaiččow kois: «Nygöi pappi tulow tappamah». Šuorii Griššu neidizien sobih, istuihez kezriämäh. Tulow pappi Griišalluo, kaččow – neidine kezriäw. Pappi kyzyw neidizel: – Kunnebo Griiššu meni? – Griiššu lähti burlakakse, minun jätti kodih leivättäh. Onnuako pidäw kuolta, – i zavodii itkie. Pappi sanow: – Moine on se mošel’niekku, minun kaiken muanitteli, a iče pageni mene tie kunna. Händy nygöi et lövvä. Pappi sanow neidizel: – Tule minul kuharkakse. Neidine sanow: – Ku ottaziit, buat’uška, da jo tuliziin, kačo. – Äijygo palkua pidäw vuvves? – Ei pie ni midä, buat’uška, pie vai, syötä da sovita minuw, Griiššu veikoh ei ole nad’owžua minul. Nu pappi palkai kuharkakse sen neidizen i tuli kodih akan luo i sanow akale: – Griiššu mošel’niekku on pajennuh iäre kois, neičykän yksinäh on jättänyh nälgäh. Händy otiin žiälevytty kuharkakse. Papad’d’u sanow: – Otiid ga, anna on. Pappi sanow: – Muwdu palkua ei ni pie, voinnemmo luadie sobua piäle. Häin sit oli vuvven papil kuharkannu. Sobua luadii vähäizen pappi da kengät jalgah. Vuvven peräs tuldih sih neidizeh (Griiššah) sulhaizet. Tuldih sulhaizet, pappi priimii, syötti, juotti pappi. Pappi kyzyi neidizel sil: – Irin’n’u tytär, tahtodgo miehel mennä, ongo vaččua myöte ženihy? Irin’n’u sanow: – Pidäs oppie mennä, igiä ei sua neijistiä, aiven kuharkoija nadojeiččow, možet miehele mendyw rubiew ukko syöttämäh. Hyö luajittih svuad’bo. Piettih sit svuad’bo hyö, pandih aittah muata molodoit. Mendih muata aittah, ruvetah muata. Neidine sanow: – Työnä minuw kuzele. Lähtöw kuzele, menöw omah kodih, selgiew mužikan sobih, Griišan. Huondeksel menöw Griiššu papilluo, sanow: – Tiijustin minä, što sizär miehele menöw, vot i tuliin svuad’bah. A Griiššu ottaw yön aijal astuw lähtieh i niilöi jälgilöi myö tulow järilleh myöstyen. Papil kyzyw: – Jogo sit sizär nowzi maguamas? Pappi sanow: – Ei vie nostu, aitas molodoit muatah. Pidäw lähtie nostattua čuajuw juomah. Meni pappi nostattamah, ga yksinäh ženihy maguaw. Ženihäl kyzyttih: – Kuzbo on mučois? Ženihy sanoi, što: «Lähti mučoi yöl i tulluh ei». Pappi tulow pertih pačkoindelehez: «Vot kačo kummua, ku yöl on Irin’n’u pajennuh», a Griiššu sanow: – Löydyw, talven aigu on, jälgilöi myö lövvämmö. Mendih pihale, kačotah, ga jället on lähtieh mendy, a tulendujälgie ei nävy. Griiššu sanow: – Kačo vai, vedeh on mennyh! Edgo, buat’uška, sinä vägeh neičykkiä miehel andanuh? Mibo sinul rodihez! Lučše työndäziit iäre, vai vägeh ei olis midä andua. Nygy puwtuit, buat’uška, lähten ur’adniekal diävin! A pappi sanow: – Griiššu-rukku, älä jo virka ni kelle ni midä, ota mi tahto eluo. Griššu sanow papil: – Andanet ubehen da viizisadua zolotoidu, sit en ni midä virka. Pappi andoi Griišale ubehen da viizisadua zolotoidu. Griiššu meni kodih, nai da bohatui ylen äijäl, a pappi-rukku köwhtyi da kuoli. Sidhäi nygöi ni ole pappiloi ei.