Тексты

Вернуться к просмотру | Вернуться к списку

Kir’ikk Ivnowskois’s’

История изменений

24 ноября 2023 в 14:49 Нина Шибанова

изменил(а) текст перевода
В церковь вы обычно ходили в Ивановское? Да, на обедню [ходили], служба была в Иванов день, не помню какого числа, праздник там был и ярмарка, значит, торговали и гуляли. O-о, какой [праздник], прежде народу было уйма. Там мы пропадали до вечера – гуляем и смотрим на народ. Рано ли начиналась служба, долго ли шла? В шесть часов, в шесть часов заутреня начиналась, а затем обедня. А во сколько обедня начиналась, не помню, заканчивалась обедня, наверно, уже в одиннадцать или двенадцать часов. А на заутреню звонили в шесть часов. Священник, священник служил, дьякон и потом много народу бывало на клиросе,. Да. Службу служили, служба была – о-о! Что ты, пели! Хорошая служба была. Церковь так красивая была, хорошая церковь? Особенная, такой церкви, как наша, не было. План был составлен в Питере. Церковь была очень хорошая, хорошая была. Двухэтажная и каменная церковь была, весьма хорошая была. Ну, и зимой [...]. Священник был, два священника было в нашем приходе: батюшка Казанский, отец Дмитрий, да потом был Образцов Николай Иванович. Нездешние были? Русские, русские, не карелы были, русские были, и вот служба в церкви у нас была хорошая. Зимой служили наверху, зимой внизу, а летом наверху. [...] А вот барин, который построил церковь, в церкви был и похоронен, да, на паперти. И вот, значит, в тридцать восьмом или в тридцать девятом году, в тридцать восьмом, церковь у нас сломали, закрыли церковь у нас. А в тридцать девятом уже начали разрушать церковь. Кто- то у нас умер, на похоронах мы были, были мы на похоронах, и [в это время] подняли этого барина оттуда. Он был похоронен на паперти. Ему там было сделано подобие печки из кирпича, и гроб (‘с гробом’) туда поставлен. И как его оттуда вытащили, я сама своими [глазами], сама видела, видела сама, как его вытащили оттуда, так был как живой человек. А как двери открыли, ветром как дунуло – и всё! И пропало всё, остались одни кости, а это всё – уже пепел [...]. Обут был в хромовые сапоги, всё [сохранилось]. А тот, кто отрыл, думал, [что] там золото, да, да, золота положено туда, зарыто золота. Церковь, видимо, давняя была? Давняя! Он и построил. Позже у нас ещё барин был здесь. И этого барина похоронили вон у церкви (‘вокруг церкви’), где теперь строят этот [дом]. Вот ведь и Казанский, отец Марии Дмитриевны, похоронен на этом месте, где теперь строят клуб. Как раз на этом месте похоронены. А здесь, у церкви, в ограде у церкви, могилы, сын у Образцова умер [...]. Только все вот удивляются – откуда нас сюда переселили (‘доставили’). Карелов, да? Да, да. Барин был хороший, поставил все деревни по речке [...]. Ещё был барин, ведь они, господа, менялись: то один хозяйничает (‘держит’), потом продаст имение другому барину. Они так вот делали. Так был ещё барин, он умер, похоронили его внутри ограды, около церкви, там. Да. Когда хоронили, в могиле было очень много воды, залило водой, вот, залило [...]. А вот наша бабушка Пелагея рассказывала, говорит: «Ведь тогда церквей не было. А старики и старушки тосковали, затосковали – скука. И стали захаживать, к примеру, вот хоть к тебе. Свечи тогда были по две копейки, три [копейки], откуда-то привозили. Вот зажгут двухкопеечную свечу, старики и старушки и молятся (‘молились’). Вот и собираются, сегодня хоть у тебя, завтра – у меня. А затем вот и церковь начали строить. Десять лет строили церковь», – сказывала бабушка Пелагея. Долго. Из Питера план сняли. Только в Питере одна такая церковь была, да вот у нас. Барин, видать, был тамошний, оттуда? Оттуда был, план [церкви] оттуда снял. Вот и построил [церковь]. А ещё, Аксинья, бабушка Пелагея рассказывала, [что] сначала на другом месте хотели [построить] церковь. Вот там, ну вот ручей недалеко. И вот, значит, день поработают, утром приходят – ничего нет. Значит, не [на то] место [ставили]. На этом вот месте и начали. Да. Наша бабушка вот говорила. Бабушка Пелагея [сама] не помнила, а [другие] вспоминали. Говорит, что так получилось, и на этом месте не стали [строить]. Не знаю, как рассказывали. Аксинья Павлова: У нас церкви были, в Егорьеве была, вот в эту сторону, в Васильевском и Егорьеве. Церковь здесь была до литовского разорения, до литовской войны. И в Семёновском церковь была. Те были какие, деревянные? Аксинья Павлова: Деревянные, да. И литва как проходила здесь, всё и разорила. А так все церкви стояли. После этой церкви одному мужику в Егорьеве захотелось поставить ещё церковь. Ему хотелось быть церковным старостой. И вот он берёт икону и вешает на берёзу. А сам умом не сообразил, что (бого)явление в одном лице, а он ставит эту икону в трёх лицах. И сколько тут было служб, сколько было нагнано священников: и из Москвы, и из Твери, и отовсюду. Всё молебны шли. Пожертвований сколько приносили, чтоб построить церковь. А разоблачили учёные священники, что Бог не является в трёх лицах, а лишь в одном. И вот прекратили, не стали строить.

24 ноября 2023 в 12:38 Нина Шибанова

создал(а) текст
создал(а) перевод текста
создал(а) текст: Kirikköh t’yö toko Ivanowskoih kävel’ijä? Da, obidn’alla, sluužba ol’ Iivnam päivän, n’e znaju myt’yš čisl on, praz’n’ik šiäl’ i turgu, značit targaval’i i gul’aidih. Oo myt’yš, iäl’l’ nardu ol’i uimu. Šiäl’ bival ildah šua i gul’aičemm, i kačomm narduw. Aivoingo sluwžba zavod’ieči, viikongo män’i? Šes’ časoo, šes’ časoo zautr’en’i män’i, aivoin, a šid’ obidn’a. A obidn’a, en tiiji ka äijäg l’äks’, a prohod’ čäi jo ad’innacet’ il’ dvenaccit’ časow obidn’a. A zautr’en’ šes’ časow zvon’ittih. Pappi, pappi sluuži, juakkan i patom ol’i kriilast’illa äij nardua. Daa. Sluužittih, služb ol’i oo! Žto ti lawlettih! Hyv ol’i sluužib. Kirikkö n’iin ol’i šoma, hyvä kirikkö? Osobl’ivoi, miän kir’ikän muas’t eij ollun miän kir’ikkö. Plan ol’i sn’at Piit’r’is’t. Äijäl’d’ ol’ hyv kir’ikkö, hyv ol’i. Dvuhjetažnii, i ol’ kivhin’ kir’ikkö, vovs’ ol’ hyv. Nu i talvell. Ol’ papp, kakš pappie ol’ miän prihdašš, papp ol’i ka Kazanskii, at’ec Dmitr’ii, da patom ol’i Abrascov Mikolai Ivanovič. Ewldu t’ägäl’äzet? Ven’yl’zet, ven’yl’zet, eij oldu kar’ilzet, ven’yl’zet oldih, i ka meil’ službi ol’i kir’iköšš, hyv ol’ služb. Talvell piäl’l’ sluužittih, talvell alhun, a kežäl’l’ yl’hen. I ka kumban’ bajar’ stroji kir’ikön, hänen kir’ikköh i kätkittih, da, puapert’il’l’. I ka značit v tr’iccet’ vas’mom il’i tr’iccet’ d’evjatom gadu, v tr’icet vas’mom meil lomaidih kir’ikön i zakroidih meil’d kir’ikön. A v tr’iccet’ devjatom jo ruvettih lomaimah, kir’ikkiä. I meil’ ken l’iänöw kual’, ol’imm kät’kemäšš, kät’kemäšš ol’imm i noššettih t’ämän bair’in šiäl’d. Hin ol’ puapert’ill kät’kit. Hänel’l’ ol’i šiäl’ ruavet kun kiwgua, kir’pčäšt, i šinne grobunken i ol’ šeiztettu. I hänen šiäl’d kun vejettih, mi ič jo svaimi, ič n’äin ič n’äin, hänen kun šiäl’d vejettih, n’in ka kuin živoi čalovek. A kuin ovet avattih, tuulell kuin mahnul i fs’o! Kaikk šub i propad’i, jiäd’ih yhet luwt vain, a n’äm kaik šub jo pepel’. Hromvoit šuapput kengitty, kaik šub. A ken roičči, dumaičči hin on šiäl’ zolot, da da, zolotuu pand šin’n’, šin’n’ roidih. Kirikkö ušto ammun’e ol’i? Ammun’. Hiän i strooji. Jäl’geh ol’i viäl’ meil’ bajar’ tiäl’. I t’ämän bairin kät’kittih ka kir’iköšt ymbär’, mis’s’ n’ygyn ka strooitah täd. Vot i Kazanskoi on vet’ Mar’ Dmitr’ovnan tuatt täšš koh kät’kitt, mis’s’ n’ygyn strooitah kluubua. Vokurat täšš koh ollah kät’kitty. A täšš kir’iköl’l’y, kir’iköl’l’y ogrudah ollah Abrascovan poig, kual’. Vain kaikin ka ud’evl’ajuc, što mis’t miät tuadih, t’änne. Kar’ielazet, da? Da, da. Aha, bajar’ ol’ hyv, iššutti kaik šup pa rečki. Viäl’ ol’ bajar’, vet’ hy bajar’it men’aičičettih, to yks’ pidäw, šid myäw imen’jän toizell bajar’il. Hy ka šen’in ruattih. Vot, viäl’ ol’ bajar’, hin kual’, hänen kät’kittih ka kir’iköšt ymbär’ ogruadah šin’n’. Daa. Koož kät’kittih äijäl’d’ vett ol’ äiji, magilkašš, zal’eič vejel’l’, ka zal’eič. A miän ka Palag-buab šanel’i, šanow: «Vet’ tagda ei ollun kir’ikkil’öi. A ka ukot i akat äijäl’d’ skučal’i, zaskučal’i, skučno. I ka ruvettih hot’ šiwh ka tull. Oldih šilloin kakš kopeikuw tuahuš, kolm, mis’t’ l’iäw ka i tuadih. Ka kakškopeiku tuahukšen vir’tetäh i kumarreldih ukot i akat. Šit kaa sobr’ičtah, tämpin hot’ šiwh, huamen miwšš. I šit’ ka kir’ikky altettih. D’es’it’ godof stroojittih kir’ikky», - Palag-buab šan. Viikon. Piit’r’is’t tuadih pluanun. Vain ol’ yks’ kir’ikk Piit’r’is’s’ t’ämämmuan’, i meil’ ol’ ka. Ušto bajar’i ol’i šigäl’än’e, šiel’d’ä? Šiäl’d ol’i, pluanun šiäl’d simi. Ka i stroji. A viäl’ Oksin’ja, ka Palag-buab šanel’, toiz’eh koh tahottih kir’ikky eižis’t. Ka šin’n’, ka nu ruwč ei ed’hin. I značit ka päivän altetah ruaduu, männäh huamnekšell, ei ol n’imid’! I značit n’e mest. Ka täh koh i altettih. Da. Ka šan buabo pagiz’i miän. Palag-buabo ei muis’s’ a pais’tih. Šanow ka luad’iči i šez’i ei ruvettu. En t’iji kuin pais’tih. Pavlova O.: Meil’ oldih kir’iköt, ol’i Johor’eis’s’, ka tänne päin, ka vas’il’jewskoi i johor’ei. T’iäl’ ol’ kir’ik, do l’itovskovo razoren’ja ol’i, l’itvan voinah šua. I Semnowskois’s’ ol’ kir’ikkö. N’e oldih mit’t’yn’äzet, puwhizet? Pavlova O.: Puwzet, da. I vot l’itva kuin prahad’il täšš koh i kai rozor’. A to kaikk oldih kir’iköt. Jäl’geh täd, kir’ikkiä, Johor’eih yhel’l’ mužikall tahott šeizattu viäl’ kir’ikki. Hänel’l’ tahott oll cerkovnim starostoi, stuarost. I ka ottaw koivull i panow jumalazen. A sam n’e sabraz’il s galavoi, što javl’en’je on adno l’ico, a hin šeizattaw s tr’oh 1’ic, tämän jumalazen. I täšš mi ol’sluužbua, mi jol’paploi pr’ign’itt, i Moskušt i T’ver’is’t i kaikild päin. Kaikk mal’epstvie män’. Min žertvu pandih što pastroit’ kir’ikkö. A razablačil’i učonoit papit, što is tr’oh l’ic n’e jivl’aic, a s adnavo l’ica vain. I ka prikrat’il’i, ei ruvett i strooima.