Тексты

Вернуться к просмотру | Вернуться к списку

Tuhkimuš-niätästarina

История изменений

12 января 2024 в 12:30 Нина Шибанова

• изменил(а) текст
  Oli ennen ukko, akka. Heilä oli kolme poikua. Kolmaš poika on Tuhkimuš. Heilä alko niätä käyvä riiheh. Šanou vanhin poika: – Tuatto, milma plahoslovi niätiä varteimah. – No spuassu plahosloviu, tai i mie plahoslovin, – šanou ukko. – Keitä, akka, huttu! Akka keittäy hutun, panou voita šilmäkši. Läksi poika riiheh. Heitti riihen hinkalolla huttupuan. Iče mänöy hinkalolla varteimah. Istu šielä ikäh-aikah. Jo hiän uinoi šiihe. Niätä tuli ta šöi hutun piähäš ta mäni matkahaš. Hiän šiitä havaččiutu. – Noh, oi-voi, nyt on huttu šyöty, – šano poika, – mitä nyt šanon, kun kotih mänen? Mäni kotih. Tuatto-muamo šanou: – Näitkö niätiä? – En nähnyn. – Missäpä huttu, – šanou ukko, – kun et nähnyn niätiä? Poika šanou: – Issuin, issuin, vuotin. Tuli nälkä ta šöin hutun. Toini poika šanou: – Työntäkkä milma niätiä varteimah. – No mäne, oletko vosroimpi šie. Keitä huttu, akka. Akka keittäy hutun ta panou voita šilmäkši. Läksi poika riiheh, niätiä varteimah. Mänöy, panou huttupuan hinkalolla, iče mänöy olkiläjäh. Šielä istuu ikäh-aikah. Ei niätiä kuulu eikä nävy. Та tuaš uinoi. Tuli niätä, šöi hutun, mäni matkahaš. Mäni kotih poika. Šanou ukko: – Missä niätä? – En mie nähnyn. – No minnepä huttu šai? – Ka nälkä tuli, nin šöin. Ukko šanou: – Taijatta šyöttiä niätällä hutut. – Ne en ole nähnyn niätiä. Šanou Tuhkimuš: – Keitä, muamo, huttu miula. Mie lähen niätiä varteimah. – Kun ei ole ollun paremmista varteijua, nin šiušta ei ole kuit’enkana. – No eihän mäne tuottomakši, kun en miekänä nähne. Akka keittäy hutun. Ei panekana voita šilmäkši, kun on Tuhkimuš. Panou vain piimiä šilmäkši huttuh. No poika läksi riiheh huttupuan kera. Mäni, pani riihen hinkalolla. Iče istuu olkitukušša. Istu, istu ikäh-aikah – alko pimie tulla. Niätä hänellä riiheh tuli. Alkopa huttuo šyyvä. Šilloin hiän niätän kiini, šelkäh hyppäi. Šanou niätä šiinä: – Kun piäštänet miun pois, nin vielä olen hyvä aijallah. Kuin tulou čuarin piirut-pualat, nin tule šuurella kivellä, šuuren kujan šuuhu, šiitä šielä huhuot: «Niä milma, niätäseni, kuule, kultarintaseni!». Čuarissa tuli piirut-pualat. Šiitä ne hyvät pojat pešeyty lupi luulla pal’l’ahalla, šepo šelvällä lihalla. Šiitä hyvät pojat lähetäh čuarin piiruihe. Tuhkimuš niillä šanou: – Ottakkua milmaki čuarin piiruih-pualoih. – Šilmahan otetah šinne tuhkauttamah ihmisie! Šiitä hyö mäni. Tuhkimuš šolahti kiukualta. Juokši šuuren kujan šuuhu, šuurella kivellä, huhuou: – Niä milma, niätäseni, kuule, kultarintaseni! Niätä ajau heposella: karva kultua, toini hopieta, kolmannella ei voi sviettua antua. Korvašša pešeytyy, toisešša vuatteutuu. Pistuoli poikkipuolin šeläššä. Niätä anto heposen Tuhkimukšella. Tuhkimuš lähti ajamah čuarin piiruhe-pualoihe. Tuhkimuš tietäy: ken ošannou ampuo čuarin tyttären korvirenkahah, še šuau čuarin tyttären moršiemekšeh. Tuhkimuš ampu čuarin tyttären korvirenkahah. Še ei piäššyn tulemah puoliväliihkänä muata, kun Tuhkimuš otti šen kiini ta kormanoh. Mänöy pirttih kiirehešti, eikä hiän rupie šyömäh, eikä juomah, kun šanou, jotta ”jouvuttuat moršien”. Jouvutettih, jouvutettih. Hiän vei pihalla moršiemen. Nošti šelkäh heposella moršiemen, iče peräh. Lentoh nousi heponi. Tuhkimuš mäni kotiheš. Pani moršiemen ta heposen aittah. Iče istuu keškikiukualla, kuin tulou toiset pojat kotih. – No, mitäpä tämä nyt keškikiukualla korhottau? – Teitä rupesin vuottamah, mittyöt on čuarin piirut-pualat. – Oli šielä i šiun näkösie, – šanotah toiset pojat. – No još lienöy miun näkösie, oli šielä i tiän näkösie, – šanou Tuhkimuš. Huomena tulou tuaš čuarissa piirut-pualat. Hyö tuaš šuoriuvutah piiruih-pualoih šuamah keškimmäistä čuarin tytärtä. Ken šuanou ampuo čuarin tyttären rannerenkahan, še šuau čuarin tyttären. Tuhkimuš šanou: – Ottuat, veikot, milmaki. – Ole šie tuhkissaš-tähkissäš. Lähetäh toiset vellet. Tuhkimuš lähtöy šuuren kujan šuuhu, šuurella kivellä. Šielä huhuo: – Niä milma, niätäseni, kuule, kultarintaseni! Niäta ajau heposella: karva kultua, toini hopieta, kolmannella ei voi sviettua antua. Korvašša pešeytyy, toisešša vuatteutuu, hyppäsi heposen šelkäh. Läksi ajamah. Juokšijan heposen šeläštä ampu rannerenkahan, mäni pirttih, šano: – Jouvuttuat, jouvuttuat ruttoh! Jouvutettih, jouvutettih. Tuhkimuš vei moršiemen pihalla ta pani heposen šelkäh. Iče hyppäi jälkeh. Šilloin lentoh levahti heponi. Mäni kotihiš. Vei aittahaš moršiemen tai heposen. Istuu kiukuan korvalla. Tullah toiset vellet. Jo on Tuhkimukšella uuši paita ta uuvet houšut piällä, kenkät uuvet. Toiset vellet šanou: – Mistä tämä on nämä vuattiet šuanun? – Šuapihan nämä, još taivahalla šilmät ristiy. – Mittyöt oli čuarin piirut? – šanou Tuhkimuš. Toiset pojat vaššatah: – Oli šielä i šiun moisie. – Kun lienöy ollun miun moisie, niin oli šielä i tiän moisie. Huomena tulou čuarissa, šanotah, piirut-pualat. Ken šuanou čuarin tyttären šormukšen ampuo, niin še šuau nuorimman tyttären moršiemekšeh. Toiset pojat šuoriu tuaš, pešeytyy čuarin piiruihe-pualoihe. Tuhkimuš šanou: – Ottakkua i milma. – Ei oteta šilma šinne ihmisie tuhkauttamah. – Noh, kun että ota, nin mänkiä, – šanou Tuhkimuš. Hyö läksi čuarin piiruihe. Tuhkimuš läksi kiukualta. Mänöy tuaš šuuren kujan šuuhu, šuurella kivellä. Huhuou šielä: – Niä milma, niätäseni, kuule, kultarintaseni! Niätä ajau heposella – karva kultua, toini hopieta, kolmennella ei sviettua voi antua. Korvašša pešeytyy, toisešša vuatteutuu. Pistuoli poikkipuolin šeläššä. Tuhkimuš pešeytyy, vuatteutuu, otti pistuolin käteheš, läksi ajamah. Mänöy čuarin luokši, ampuu räyštähäštä šormukšen ta kormanoh. Eikä häntä ušo kenkänä, jotta hiän on Tuhkimuš. Hiän šanou: – Jouvuttuat, jouvuttuat moršien! Eikä hiän šyö, eikä juo. Moršien jouvutettih. Tuhkimuš vei pihalla moršiemen, nošti heposella šelkäh, iče hyppäsi jälkeh. Niin heponi levahti lentoh. Mäni Tuhkimuš kotihiš moršiemen kera. Tuaš vei aittahaš kolmannen moršiemen. Istuu kosinon laijalla koissa. Tulou toiset pojat piiruista-pualoista. Hiän kyšyy: – Mittyöt oli čuarin piirut-pualat? Ne toiset pojat vaštuau, jotta ”oli šielä šiun moisie”. – Još lienöy ollun miun moisie, niin oli šielä i tiän moisie, – šanou Tuhkimuš. Toiset pojat šanou: – Pitäy viessata miän aitat. Šiitä hyö viessattih vanhimman aitta, šiitä keškimmäisen aitta.Heiläaitta. Heilä ei šielä kuin jyviä čavahtelou ta petäjälevyjä, mistä pettuo tehä. Šanou Tuhkimuš: – Viessatkua työ, veikot, miunki aitta. Ne šanotah: – Mitähän tuota šiun aitašta viessata, kun ei miän aitoissakana ollun mitänä. – No viessakkua, viessakkua. Toiset vellet kävi Tuhkimukšen aitan kynnykšellä uloš. Šiitä hyö ruvetah viessuamah šitä aittua. Šielä kun kultua ta hopieta romeutu! Šanotah Tuhkimukšella: – Näytä, veikko, aitta! – En näytä, ennen kuin jyršittä nämä kynnykšiltä. Kun avatah ovi – šielä čuarin tyttäret kaikki. Kolme hevoista – karva kultua, toini hopieta, kolmannella ei voi ni sviettua antua. – Anna, veikko, meilä näistä moršiemet! Šanou Tuhkimuš: – Niinhän työ šanoja čuarin piiruih ta pualoih kun kävijä, jotta on šielä šiun moisie, niin šanoinhan mie, jotta on šielä i tiänki moisie. Šiitä Tuhkimuš antau vanhimmalla vellellä vanhimman čuarin tyttären, keškimmäisellä keškimmäisen tyttären, iče ottau nuorimman. Piäššäh hyvin elämäh. Tuhkimuš piäšöy čuarih vävykše. Eletäh tänäki päivänä, kotvan vielä huomena. Šen pivuš, šen kaunehuš, kullan lehti kuulijalla, lemmen lehti laulajalla.

12 января 2024 в 12:28 Нина Шибанова

• изменил(а) текст перевода
  Были раньше старик и старуха. У них было три сына. Третий сын – Тухкимус. К ним в ригу стала ходить куница. Говорит старший сын: – Отец, благослови меня выслеживать куницу. – Ну, Спас благословит, и я благословлю, – говорит старик. – Свари, cтаpyxa, загусту! Старуха сварила загусту, положила масла в глазок. Пошел парень в ригу. Поставил на припечек горшок с загустой. Сам сел на припечек караулить куницу. Сидел там сколько-то времени. И уснул тут. Куница пришла, и съела загусту, и ушла своей дорогой. Потом он проснулся. – Ах, ой-вой, загуста уже съедена, – говорит парень, – что теперь скажу, как домой приду? Пошел домой. Отец-мать говорят: – Видел ли куницу? – Не видел. – А где же загуста, коли куницу не видел? Сын говорит: – Сидел, сидел, ждал. Стало голодно, и съел загусту. Второй сын говорит; – Пошлите меня куницу караулить. – Ну, иди, может ты поумнее. Свари загусту, старуха. Старуха сварила загусту и положила масла в глазок. Пришел сын в ригу куницу караулить. Пришел, поставил горшок с загустой на припечек, сам лег на кучу соломы. Сидел там сколько-то времени. Куницы не слышно, не видно. И он также уснул. Пришла куница, загусту съела, ушла своей дорогой. Пошел парень домой. Говорит старик: – Где куница? – Я не видал. – Ну, а куда же загуста делась? – Да есть захотел и съел. Старик говорит: – Вы, наверно, кунице загусту скармливаете. – Не видал я куницы. Говорит Тухкимус: – Свари, мать, загусту для меня. Я пойду куницу караулить. – Другие, получше тебя, не укараулили, а ты и подавно. – Хуже не будет; если и я не увижу [куницу]. Старуха сварила загусту,| а масла в глазок и не положила, потому что для Тухкимуса. Капнула только простокваши в глазок. Ну, парень пошел в ригу с горшком загусты. Пришел, поставил горшок на припечек. Сам сидит на куче соломы. Сидел, сидел сколько-то времени – стало темнеть. Куница к нему в ригу пришла. Начала загусту есть. Тогда он на куницу бросился, поймал. Говорит ему куница: – Если отпустишь меня, то я могу еще тебе пригодиться. Когда будет царский пир-бал, то приходи на большой камень к концу большого прогона, потом там крикни: «Увидь меня, моя куница, услышь, моя златогрудая!». Устроили у царя пиры-балы. Те, хорошие братья, умылись чисто [букв: до голых костей, до самого мяса]. Потом хорошие братья отправляются на царский пир. Тухкимус им говорит: – Возьмите и меня на царский пир-бал. – Тебя как раз и возьмем туда, золой людей пачкать! Потом они пошли. Тухкимус спустился с печи. Побежал на конец большого прогона, на большой камень, крикнул: – Увидь меня, моя куница, услышь, моя златогрудая! Куница едет на лошади, [у которой] шерстинка золотая, другая серебряная, третьей и цвета не назвать. [Тухкимус] в одном ухе умывается, в другом одевается. Пистолет поперек на спине. Куница дала лошадь Тухкимусу. Тухкимус поехал на царские пиры-балы. Тухкимус знает: кто сумеет выстрелить в сережку царевой дочери, тот получит цареву дочь в жены. Тухкимус выстрелил в сережку царевой дочери. Она [серёжка] не успела пролететь и половины [расстояния] до земли, как Тухкимус поймал ее – и в карман. Заходит торопливо в избу, не садится ни есть, ни пить, а говорит, что «готовьте скорее невесту». Готовили-приготавливали. Он увел невесту на двор. Посадил невесту на лошадь, сам сел сзади. Лошадь поднялась в воздух. Тухкимус приехал домой. Запер невесту и лошадь в амбаре. Сам сел на середину печи, пока другие братья не придут домой. – Ну, что этот на середине печи расселся? – Вас ждал, каковы царские пиры-балы? – Были там и на тебя похожие, – говорят другие братья. – Ну, если были на меня похожие, то были и на вас похожие, – говорит Тухкимус. Назавтра опять у царя пиры-балы. Опять они собираются на пиры-балы добывать среднюю царскую дочь. Кто сумеет выстрелить в браслет царевой дочери, тот получит цареву дочь. Тухкимус говорит: – Возьмите, братья, и меня. – Сиди ты в своей золе да в пепле! Отправляются другие братья. Тухкимус идет к концу большого прогона, на большой камень. Там зовет: – Увидь меня, моя куница, услышь, моя златогрудая! Куница едет на лошади, [у которой] шерстинка золотая, другая серебряная, третьей и цвета не назвать. [Тухкимус] в одном ухе умывается, в другом одевается, прыгнул на коня. Поехал. С бегущей лошади выстрелил в браслет, зашел в избу, сказал: – Готовые, готовьте скорей невесту! Готовили-приготавливали. Тухкимус увел невесту на двор и посадил ее на лошадь. Сам сел сзади. Тогда лошадь поднялась в воздух. Приехал домой. Увел в амбар невесту и лошадь. Сидит на краю печи. Приходят другие братья. На Тухкимусе новая рубаха и новые штаны, сапоги новые. Другие братья говорят: – Где ты достал эту одежду? – Можно достать, если на небо перекреститься. – Каковы царские пиры? – говорит Тухкимус. Братья отвечают: – Были там и на тебя похожие. – Если были на меня похожие, то были там и на вас похожие. Завтра, говорят, будут у царя пиры-балы. Кто сумеет выстрелить в кольцо младшей царевой дочери, тому будет младшая царева дочь невестой. Братья опять собираются, умываются для царских пиров-балов. Тухкимус говорит: – Возьмите и меня. – Не возьмем тебя туда, людей пачкать золой. – Ну., не возьмете, так идите, – говорит Тухкимус. Пошли они на царский пир. Тухкимус спустился с печи. Идет опять к концу большого прогона, на большой камень. Зовет оттуда: – Увидь меня, моя куница, услышь, моя златогрудая! Куница едет на лошади, [у которой] шерстинка золотая, другая серебряная, третьей и цвета не назвать. [Тухкимус] в одном ухе умывается, в другом одевается. Пистолет поперек спины. Тухкимус умывается, одевается, взял пистолет в руки, поехал. Приехал к царю, выстрелил в кольцо на стрехе – и в карман. И ни один человек не поверил бы, что это Тухкимус. Он говорит: – Готовьте, готовьте невесту! И не ест он, и не пьет. Невесту приготовили. Тухкимус увел невесту во двор, посадил на лошадь, сам сел сзади. Лошадь полетела. Приехал Тухкимус домой с невестой. И третью невесту увел в амбар. Сидит дома на краю голбца. Приходят другие братья с пиров-балов. Он спрашивает: – Каковы были царские пиры-балы? Те, другие братья, отвечают, что «были там на тебя похожие». – Если были на меня похожие, то были там и на вас похожие, – говорит Тухкимус. Братья говорят: – Надо взвесить наши амбары. Потом он [Тухкимус] взвесил амбар старшего, [бpaта], потом амбар среднего [брата]. У них там только зернышки перекатываются и куски сосновой коры, из которой хлеб с корой делают. Говорит Тухкимус: – Взвесьте, братцы, и мой амбар. Те говорят: – К чему твой-то амбар взвешивать, коли даже в наших амбарах ничего не было. – Ну взвесьте, взвесьте. А другие братья ходили по нужде на порог амбара Тухкимуса. Потом они стали взвешивать этот амбар. Тaм как золото и серебро загремело! Говорят Тухкимусу: – Покажи, братец, что в амбаре! – Не покажу, – Тухкимус говорит, – пока не соскоблите то, что на пороге. Как открыли дверь – там все царские дочери. Три лошади: шерстинка золотая, другая – серебряная, третьей и цвета назвать нельзя. – Дай, братец, нам этих невест! Говорит Тухкимус: – Вы ведь говорили, когда на царские пиры да балы ходили, что есть там на тебя похожие, так сказал же ведь я, что есть там и на вас похожие. Потом Тухкимус дает старшему брату старшую цареву дочь, среднему – среднюю дочь, сам берет младшую. Стали хорошо жить. Тухкимус стал царевым зятем. Живут и по сей день, еще и завтра поживут. Такой длины, такой красы [сказка], золотой листок слушающемy, листок любви поющему.

12 января 2024 в 12:27 Нина Шибанова

• изменил(а) текст перевода
  Были раньше старик и старуха. У них было три сына. Третий сын – Тухкимус. К ним в ригу стала ходить куница. Говорит старший сын: – Отец, благослови меня выслеживать куницу. – Ну, Спас благословит, и я благословлю, – говорит старик. – Свари, cтаpyxa, загусту! Старуха сварила загусту, положила масла в глазок. Пошел парень в ригу. Поставил на припечек горшок с загустой. Сам сел на припечек караулить куницу. Сидел там сколько-то времени. И уснул тут. Куница пришла, и съела загусту, и ушла своей дорогой. Потом он проснулся. – Ах, ой-вой, загуста уже съедена, – говорит парень, – что теперь скажу, как домой приду? Пошел домой. Отец-мать говорят: – Видел ли куницу? – Не видел. – А где же загуста, коли куницу не видел? Сын говорит: – Сидел, сидел, ждал. Стало голодно, и съел загусту. Второй сын говорит; – Пошлите меня куницу караулить. – Ну, иди, может ты поумнее. Свари загусту, старуха. Старуха сварила загусту и положила масла в глазок. Пришел сын в ригу куницу караулить. Пришел, поставил горшок с загустой на припечек, сам лег на кучу соломы. Сидел там сколько-то времени. Куницы не слышно, не видно. И он также уснул. Пришла куница, загусту съела, ушла своей дорогой. Пошел парень домой. Говорит старик: – Где куница? – Я не видал. – Ну, а куда же загуста делась? – Да есть захотел и съел. Старик говорит: – Вы, наверно, кунице загусту скармливаете. – Не видал я куницы. Говорит Тухкимус: – Свари, мать, загусту для меня. Я пойду куницу караулить. – Другие, получше тебя, не укараулили, а ты и подавно. – Хуже не будет; если и я не увижу [куницу]. Старуха сварила загусту,| а масла в глазок и не положила, потому что для Тухкимуса. Капнула только простокваши в глазок. Ну, парень пошел в ригу с горшком загусты. Пришел, поставил горшок на припечек. Сам сидит на куче соломы. Сидел, сидел сколько-то времени – стало темнеть. Куница к нему в ригу пришла. Начала загусту есть. Тогда он на куницу бросился, поймал. Говорит ему куница: – Если отпустишь меня, то я могу еще тебе пригодиться. Когда будет царский пир-бал, то приходи на большой камень к концу большого прогона, потом там крикни: «Увидь меня, моя куница, услышь, моя златогрудая!». Устроили у царя пиры-балы. Те, хорошие братья, умылись чисто [букв.: до голых костей, до самого мяса]. Потом хорошие братья отправляются на царский пир. Тухкимус им говорит: – Возьмите и меня на царский пир-бал. – Тебя как раз и возьмем туда, золой людей пачкать! Потом они пошли. Тухкимус спустился с печи. Побежал на конец большого прогона, на большой камень, крикнул: – Увидь меня, моя куница, услышь, моя златогрудая! Куница едет на лошади, [у которой] шерстинка золотая, другая серебряная, третьей и цвета не назвать. [Тухкимус] в одном ухе умывается, в другом одевается. Пистолет поперек на спине. Куница дала лошадь Тухкимусу. Тухкимус поехал на царские пиры-балы. Тухкимус знает: кто сумеет выстрелить в сережку царевой дочери, тот получит цареву дочь в жены. Тухкимус выстрелил в сережку царевой дочери. Она [серёжка] не успела пролететь и половины [расстояния] до земли, как Тухкимус поймал ее – и в карман. Заходит торопливо в избу, не садится ни есть, ни пить, а говорит, что «готовьте скорее невесту». Готовили-приготавливали. Он увел невесту на двор. Посадил невесту на лошадь, сам сел сзади. Лошадь поднялась в воздух. Тухкимус приехал домой. Запер невесту и лошадь в амбаре. Сам сел на середину печи, пока другие братья не придут домой. – Ну, что этот на середине печи расселся? – Вас ждал, каковы царские пиры-балы? – Были там и на тебя похожие, – говорят другие братья. – Ну, если были на меня похожие, то были и на вас похожие, – говорит Тухкимус. Назавтра опять у царя пиры-балы. Опять они собираются на пиры-балы добывать среднюю царскую дочь. Кто сумеет выстрелить в браслет царевой дочери, тот получит цареву дочь. Тухкимус говорит: – Возьмите, братья, и меня. – Сиди ты в своей золе да в пепле! Отправляются другие братья. Тухкимус идет к концу большого прогона, на большой камень. Там зовет: – Увидь меня, моя куница, услышь, моя златогрудая! Куница едет на лошади, [у которой] шерстинка золотая, другая серебряная, третьей и цвета не назвать. [Тухкимус] в одном ухе умывается, в другом одевается, прыгнул на коня. Поехал. С бегущей лошади выстрелил в браслет, зашел в избу, сказал: – Готовые, готовьте скорей невесту! Готовили-приготавливали. Тухкимус увел невесту на двор и посадил ее на лошадь. Сам сел сзади. Тогда лошадь поднялась в воздух. Приехал домой. Увел в амбар невесту и лошадь. Сидит на краю печи. Приходят другие братья. На Тухкимусе новая рубаха и новые штаны, сапоги новые. Другие братья говорят: – Где ты достал эту одежду? – Можно достать, если на небо перекреститься. – Каковы царские пиры? – говорит Тухкимус. Братья отвечают: – Были там и на тебя похожие. – Если были на меня похожие, то были там и на вас похожие. Завтра, говорят, будут у царя пиры-балы. Кто сумеет выстрелить в кольцо младшей царевой дочери, тому будет младшая царева дочь невестой. Братья опять собираются, умываются для царских пиров-балов. Тухкимус говорит: – Возьмите и меня. – Не возьмем тебя туда, людей пачкать золой. – Ну. не возьмете, так идите, – говорит Тухкимус. Пошли они на царский пир. Тухкимус спустился с печи. Идет опять к концу большого прогона, на большой камень. Зовет оттуда: – Увидь меня, моя куница, услышь, моя златогрудая! Куница едет на лошади, [у которой] шерстинка золотая, другая серебряная, третьей и цвета не назвать. [Тухкимус] в одном ухе умывается, в другом одевается. Пистолет поперек спины. Тухкимус умывается, одевается, взял пистолет в руки, поехал. Приехал к царю, выстрелил в кольцо на стрехе – и в карман. И ни один человек не поверил бы, что это Тухкимус. Он говорит: – Готовьте, готовьте невесту! И не ест он, и не пьет. Невесту приготовили. Тухкимус увел невесту во двор, посадил на лошадь, сам сел сзади. Лошадь полетела. Приехал Тухкимус домой с невестой. И третью невесту увел в амбар. Сидит дома на краю голбца. Приходят другие братья с пиров-балов. Он спрашивает: – Каковы были царские пиры-балы? Те, другие братья, отвечают, что «были там на тебя похожие». – Если были на меня похожие, то были там и на вас похожие, – говорит Тухкимус. Братья говорят: – Надо взвесить наши амбары. Потом он [Тухкимус] взвесил амбар старшего, [бpaта], потом амбар среднего [брата]. У них там только зернышки перекатываются и куски сосновой коры, из которой хлеб с корой делают. Говорит Тухкимус: – Взвесьте, братцы, и мой амбар. Те говорят: – К чему твой-то амбар взвешивать, коли даже в наших амбарах ничего не было. – Ну взвесьте, взвесьте. А другие братья ходили по нужде на порог амбара Тухкимуса. Потом они стали взвешивать этот амбар. Тaм как золото и серебро загремело! Говорят Тухкимусу: – Покажи, братец, что в амбаре! – Не покажу, – Тухкимус говорит, – пока не соскоблите то, что на пороге. Как открыли дверь – там все царские дочери. Три лошади: шерстинка золотая, другая – серебряная, третьей и цвета назвать нельзя. – Дай, братец, нам этих невест! Говорит Тухкимус: – Вы ведь говорили, когда на царские пиры да балы ходили, что есть там на тебя похожие, так сказал же ведь я, что есть там и на вас похожие. Потом Тухкимус дает старшему брату старшую цареву дочь, среднему – среднюю дочь, сам берет младшую. Стали хорошо жить. Тухкимус стал царевым зятем. Живут и по сей день, еще и завтра поживут. Такой длины, такой красы [сказка], золотой листок слушающемy, листок любви поющему.

12 января 2024 в 12:26 Нина Шибанова

• изменил(а) текст перевода
  Были раньше старик и старуха. У них было три сына. Третий сын – Тухкимус. К ним в ригу стала ходить куница. Говорит старший сын: – Отец, благослови меня выслеживать куницу. – Ну, Спас благословит, и я благословлю, – говорит старик. – Свари, cтаpyxa, загусту! Старуха сварила загусту, положила масла в глазок. Пошел парень в ригу. Поставил на припечек горшок с загустой. Сам сел на припечек караулить куницу. Сидел там сколько-то времени. И уснул тут. Куница пришла, и съела загусту, и ушла своей дорогой. Потом он проснулся. – Ах, ой-вой, загуста уже съедена, – говорит парень, – что теперь скажу, как домой приду? Пошел домой. Отец-мать говорят: – Видел ли куницу? – Не видел. – А где же загуста, коли куницу не видел? Сын говорит: – Сидел, сидел, ждал. Стало голодно, и съел загусту. Второй сын говорит; – Пошлите меня куницу караулить. – Ну, иди, может ты поумнее. Свари загусту, старуха. Старуха сварила загусту и положила масла в глазок. Пришел сын в ригу куницу караулить. Пришел, поставил горшок с загустой на припечек, сам лег на кучу соломы. Сидел там сколько-то времени. Куницы не слышно, не видно. И он также уснул. Пришла куница, загусту съела, ушла своей дорогой. Пошел парень домой. Говорит старик: – Где куница? – Я не видал. – Ну, а куда же загуста делась? – Да есть захотел и съел. Старик говорит: – Вы, наверно, кунице загусту скармливаете. – Не видал я куницы. Говорит Тухкимус: – Свари, мать, загусту для меня. Я пойду куницу караулить. – Другие, получше тебя, не укараулили, а ты и подавно. – Хуже не будет; если и я не увижу [куницу]. Старуха сварила загусту,| а масла в глазок и не положила, потому что для Тухкимуса. Капнула только простокваши в глазок. Ну, парень пошел в ригу с горшком загусты. Пришел, поставил горшок на припечек. Сам сидит на куче соломы. Сидел, сидел сколько-то времени – стало темнеть. Куница к нему в ригу пришла. Начала загусту есть. Тогда он на куницу бросился, поймал. Говорит ему куница: – Если отпустишь меня, то я могу еще тебе пригодиться. Когда будет царский пир-бал, то приходи на большой камень к концу большого прогона, потом там крикни: «Увидь меня, моя куница, услышь, моя златогрудая!». Устроили у царя пиры-балы. Те, хорошие братья, умылись чисто [букв. до голых костей, до самого мяса]. Потом хорошие братья отправляются на царский пир. Тухкимус им говорит: – Возьмите и меня на царский пир-бал. – Тебя как раз и возьмем туда, золой людей пачкать! Потом они пошли. Тухкимус спустился с печи. Побежал на конец большого прогона, на большой камень, крикнул: – Увидь меня, моя куница, услышь, моя златогрудая! Куница едет на лошади, [у которой] шерстинка золотая, другая серебряная, третьей и цвета не назвать. [Тухкимус] в одном ухе умывается, в другом одевается. Пистолет поперек на спине. Куница дала лошадь Тухкимусу. Тухкимус поехал на царские пиры-балы. Тухкимус знает: кто сумеет выстрелить в сережку царевой дочери, тот получит цареву дочь в жены. Тухкимус выстрелил в сережку царевой дочери. Она [серёжка] не успела пролететь и половины [расстояния] до земли, как Тухкимус поймал ее – и в карман. Заходит торопливо в избу, не садится ни есть, ни пить, а говорит, что «готовьте скорее невесту». Готовили-приготавливали. Он увел невесту на двор. Посадил невесту на лошадь, сам сел сзади. Лошадь поднялась в воздух. Тухкимус приехал домой. Запер невесту и лошадь в амбаре. Сам сел на середину печи, пока другие братья не придут домой. – Ну, что этот на середине печи расселся? – Вас ждал, каковы царские пиры-балы? – Были там и на тебя похожие, – говорят другие братья. – Ну, если были на меня похожие, то были и на вас похожие, – говорит Тухкимус. Назавтра опять у царя пиры-балы. Опять они собираются на пиры-балы добывать среднюю царскую дочь. Кто сумеет выстрелить в браслет царевой дочери, тот получит цареву дочь. Тухкимус говорит: – Возьмите, братья, и меня. – Сиди ты в своей золе да в пепле! Отправляются другие братья. Тухкимус идет к концу большого прогона, на большой камень. Там зовет: – Увидь меня, моя куница, услышь, моя златогрудая! Куница едет на лошади, [у которой] шерстинка золотая, другая серебряная, третьей и цвета не назвать. [Тухкимус] в одном ухе умывается, в другом одевается, прыгнул на коня. Поехал. С бегущей лошади выстрелил в браслет, зашел в избу, сказал: – Готовые, готовьте скорей невесту! Готовили-приготавливали. Тухкимус увел невесту на двор и посадил ее на лошадь. Сам сел сзади. Тогда лошадь поднялась в воздух. Приехал домой. Увел в амбар невесту и лошадь. Сидит на краю печи. Приходят другие братья. На Тухкимусе новая рубаха и новые штаны, сапоги новые. Другие братья говорят: – Где ты достал эту одежду? – Можно достать, если на небо перекреститься. – Каковы царские пиры? – говорит Тухкимус. Братья отвечают: – Были там и на тебя похожие. – Если были на меня похожие, то были там и на вас похожие. Завтра, говорят, будут у царя пиры-балы. Кто сумеет выстрелить в кольцо младшей царевой дочери, тому будет младшая царева дочь невестой. Братья опять собираются, умываются для царских пиров-балов. Тухкимус говорит: – Возьмите и меня. – Не возьмем тебя туда, людей пачкать золой. – Ну. не возьмете, так идите, – говорит Тухкимус. Пошли они на царский пир. Тухкимус спустился с печи. Идет опять к концу большого прогона, на большой камень. Зовет оттуда: – Увидь меня, моя куница, услышь, моя златогрудая! Куница едет на лошади, [у которой] шерстинка золотая, другая серебряная, третьей и цвета не назвать. [Тухкимус] в одном ухе умывается, в другом одевается. Пистолет поперек спины. Тухкимус умывается, одевается, взял пистолет в руки, поехал. Приехал к царю, выстрелил в кольцо на стрехе – и в карман. И ни один человек не поверил бы, что это Тухкимус. Он говорит: – Готовьте, готовьте невесту! И не ест он, и не пьет. Невесту приготовили. Тухкимус увел невесту во двор, посадил на лошадь, сам сел сзади. Лошадь полетела. Приехал Тухкимус домой с невестой. И третью невесту увел в амбар. Сидит дома на краю голбца. Приходят другие братья с пиров-балов. Он спрашивает: – Каковы были царские пиры-балы? Те, другие братья, отвечают, что «были там на тебя похожие». – Если были на меня похожие, то были там и на вас похожие, – говорит Тухкимус. Братья говорят: – Надо взвесить наши амбары. Потом он [Тухкимус] взвесил амбар старшего, [бpaта], потом амбар среднего [брата]. У них там только зернышки перекатываются и куски сосновой коры, из которой хлеб с корой делают. Говорит Тухкимус: – Взвесьте, братцы, и мой амбар. Те говорят: – К чему твой-то амбар взвешивать, коли даже в наших амбарах ничего не было. – Ну взвесьте, взвесьте. А другие братья ходили по нужде на порог амбара Тухкимуса. Потом они стали взвешивать этот амбар. Тaм как золото и серебро загремело! Говорят Тухкимусу: – Покажи, братец, что в амбаре! – Не покажу, – Тухкимус говорит, – пока не соскоблите то, что на пороге. Как открыли дверь – там все царские дочери. Три лошади: шерстинка золотая, другая – серебряная, третьей и цвета назвать нельзя. – Дай, братец, нам этих невест! Говорит Тухкимус: – Вы ведь говорили, когда на царские пиры да балы ходили, что есть там на тебя похожие, так сказал же ведь я, что есть там и на вас похожие. Потом Тухкимус дает старшему брату старшую цареву дочь, среднему – среднюю дочь, сам берет младшую. Стали хорошо жить. Тухкимус стал царевым зятем. Живут и по сей день, еще и завтра поживут. Такой длины, такой красы [сказка], золотой листок слушающемy, листок любви поющему.

12 января 2024 в 11:35 Нина Шибанова

• создал(а) текст
• создал(а) перевод текста
• создал(а) текст: Oli ennen ukko, akka. Heilä oli kolme poikua. Kolmaš poika on Tuhkimuš. Heilä alko niätä käyvä riiheh. Šanou vanhin poika: – Tuatto, milma plahoslovi niätiä varteimah. – No spuassu plahosloviu, tai i mie plahoslovin, – šanou ukko. – Keitä, akka, huttu! Akka keittäy hutun, panou voita šilmäkši. Läksi poika riiheh. Heitti riihen hinkalolla huttupuan. Iče mänöy hinkalolla varteimah. Istu šielä ikäh-aikah. Jo hiän uinoi šiihe. Niätä tuli ta šöi hutun piähäš ta mäni matkahaš. Hiän šiitä havaččiutu. – Noh, oi-voi, nyt on huttu šyöty, – šano poika, – mitä nyt šanon, kun kotih mänen? Mäni kotih. Tuatto-muamo šanou: – Näitkö niätiä? – En nähnyn. – Missäpä huttu, – šanou ukko, – kun et nähnyn niätiä? Poika šanou: – Issuin, issuin, vuotin. Tuli nälkä ta šöin hutun. Toini poika šanou: – Työntäkkä milma niätiä varteimah. – No mäne, oletko vosroimpi šie. Keitä huttu, akka. Akka keittäy hutun ta panou voita šilmäkši. Läksi poika riiheh, niätiä varteimah. Mänöy, panou huttupuan hinkalolla, iče mänöy olkiläjäh. Šielä istuu ikäh-aikah. Ei niätiä kuulu eikä nävy. Та tuaš uinoi. Tuli niätä, šöi hutun, mäni matkahaš. Mäni kotih poika. Šanou ukko: – Missä niätä? – En mie nähnyn. – No minnepä huttu šai? – Ka nälkä tuli, nin šöin. Ukko šanou: – Taijatta šyöttiä niätällä hutut. – Ne en ole nähnyn niätiä. Šanou Tuhkimuš: – Keitä, muamo, huttu miula. Mie lähen niätiä varteimah. – Kun ei ole ollun paremmista varteijua, nin šiušta ei ole kuit’enkana. – No eihän mäne tuottomakši, kun en miekänä nähne. Akka keittäy hutun. Ei panekana voita šilmäkši, kun on Tuhkimuš. Panou vain piimiä šilmäkši huttuh. No poika läksi riiheh huttupuan kera. Mäni, pani riihen hinkalolla. Iče istuu olkitukušša. Istu, istu ikäh-aikah – alko pimie tulla. Niätä hänellä riiheh tuli. Alkopa huttuo šyyvä. Šilloin hiän niätän kiini, šelkäh hyppäi. Šanou niätä šiinä: – Kun piäštänet miun pois, nin vielä olen hyvä aijallah. Kuin tulou čuarin piirut-pualat, nin tule šuurella kivellä, šuuren kujan šuuhu, šiitä šielä huhuot: «Niä milma, niätäseni, kuule, kultarintaseni!». Čuarissa tuli piirut-pualat. Šiitä ne hyvät pojat pešeyty lupi luulla pal’l’ahalla, šepo šelvällä lihalla. Šiitä hyvät pojat lähetäh čuarin piiruihe. Tuhkimuš niillä šanou: – Ottakkua milmaki čuarin piiruih-pualoih. – Šilmahan otetah šinne tuhkauttamah ihmisie! Šiitä hyö mäni. Tuhkimuš šolahti kiukualta. Juokši šuuren kujan šuuhu, šuurella kivellä, huhuou: – Niä milma, niätäseni, kuule, kultarintaseni! Niätä ajau heposella: karva kultua, toini hopieta, kolmannella ei voi sviettua antua. Korvašša pešeytyy, toisešša vuatteutuu. Pistuoli poikkipuolin šeläššä. Niätä anto heposen Tuhkimukšella. Tuhkimuš lähti ajamah čuarin piiruhe-pualoihe. Tuhkimuš tietäy: ken ošannou ampuo čuarin tyttären korvirenkahah, še šuau čuarin tyttären moršiemekšeh. Tuhkimuš ampu čuarin tyttären korvirenkahah. Še ei piäššyn tulemah puoliväliihkänä muata, kun Tuhkimuš otti šen kiini ta kormanoh. Mänöy pirttih kiirehešti, eikä hiän rupie šyömäh, eikä juomah, kun šanou, jotta ”jouvuttuat moršien”. Jouvutettih, jouvutettih. Hiän vei pihalla moršiemen. Nošti šelkäh heposella moršiemen, iče peräh. Lentoh nousi heponi. Tuhkimuš mäni kotiheš. Pani moršiemen ta heposen aittah. Iče istuu keškikiukualla, kuin tulou toiset pojat kotih. – No, mitäpä tämä nyt keškikiukualla korhottau? – Teitä rupesin vuottamah, mittyöt on čuarin piirut-pualat. – Oli šielä i šiun näkösie, – šanotah toiset pojat. – No još lienöy miun näkösie, oli šielä i tiän näkösie, – šanou Tuhkimuš. Huomena tulou tuaš čuarissa piirut-pualat. Hyö tuaš šuoriuvutah piiruih-pualoih šuamah keškimmäistä čuarin tytärtä. Ken šuanou ampuo čuarin tyttären rannerenkahan, še šuau čuarin tyttären. Tuhkimuš šanou: – Ottuat, veikot, milmaki. – Ole šie tuhkissaš-tähkissäš. Lähetäh toiset vellet. Tuhkimuš lähtöy šuuren kujan šuuhu, šuurella kivellä. Šielä huhuo: – Niä milma, niätäseni, kuule, kultarintaseni! Niäta ajau heposella: karva kultua, toini hopieta, kolmannella ei voi sviettua antua. Korvašša pešeytyy, toisešša vuatteutuu, hyppäsi heposen šelkäh. Läksi ajamah. Juokšijan heposen šeläštä ampu rannerenkahan, mäni pirttih, šano: – Jouvuttuat, jouvuttuat ruttoh! Jouvutettih, jouvutettih. Tuhkimuš vei moršiemen pihalla ta pani heposen šelkäh. Iče hyppäi jälkeh. Šilloin lentoh levahti heponi. Mäni kotihiš. Vei aittahaš moršiemen tai heposen. Istuu kiukuan korvalla. Tullah toiset vellet. Jo on Tuhkimukšella uuši paita ta uuvet houšut piällä, kenkät uuvet. Toiset vellet šanou: – Mistä tämä on nämä vuattiet šuanun? – Šuapihan nämä, još taivahalla šilmät ristiy. – Mittyöt oli čuarin piirut? – šanou Tuhkimuš. Toiset pojat vaššatah: – Oli šielä i šiun moisie. – Kun lienöy ollun miun moisie, niin oli šielä i tiän moisie. Huomena tulou čuarissa, šanotah, piirut-pualat. Ken šuanou čuarin tyttären šormukšen ampuo, niin še šuau nuorimman tyttären moršiemekšeh. Toiset pojat šuoriu tuaš, pešeytyy čuarin piiruihe-pualoihe. Tuhkimuš šanou: – Ottakkua i milma. – Ei oteta šilma šinne ihmisie tuhkauttamah. – Noh, kun että ota, nin mänkiä, – šanou Tuhkimuš. Hyö läksi čuarin piiruihe. Tuhkimuš läksi kiukualta. Mänöy tuaš šuuren kujan šuuhu, šuurella kivellä. Huhuou šielä: – Niä milma, niätäseni, kuule, kultarintaseni! Niätä ajau heposella – karva kultua, toini hopieta, kolmennella ei sviettua voi antua. Korvašša pešeytyy, toisešša vuatteutuu. Pistuoli poikkipuolin šeläššä. Tuhkimuš pešeytyy, vuatteutuu, otti pistuolin käteheš, läksi ajamah. Mänöy čuarin luokši, ampuu räyštähäštä šormukšen ta kormanoh. Eikä häntä ušo kenkänä, jotta hiän on Tuhkimuš. Hiän šanou: – Jouvuttuat, jouvuttuat moršien! Eikä hiän šyö, eikä juo. Moršien jouvutettih. Tuhkimuš vei pihalla moršiemen, nošti heposella šelkäh, iče hyppäsi jälkeh. Niin heponi levahti lentoh. Mäni Tuhkimuš kotihiš moršiemen kera. Tuaš vei aittahaš kolmannen moršiemen. Istuu kosinon laijalla koissa. Tulou toiset pojat piiruista-pualoista. Hiän kyšyy: – Mittyöt oli čuarin piirut-pualat? Ne toiset pojat vaštuau, jotta ”oli šielä šiun moisie”. – Još lienöy ollun miun moisie, niin oli šielä i tiän moisie, – šanou Tuhkimuš. Toiset pojat šanou: – Pitäy viessata miän aitat. Šiitä hyö viessattih vanhimman aitta, šiitä keškimmäisen aitta.Heilä ei šielä kuin jyviä čavahtelou ta petäjälevyjä, mistä pettuo tehä. Šanou Tuhkimuš: – Viessatkua työ, veikot, miunki aitta. Ne šanotah: – Mitähän tuota šiun aitašta viessata, kun ei miän aitoissakana ollun mitänä. – No viessakkua, viessakkua. Toiset vellet kävi Tuhkimukšen aitan kynnykšellä uloš. Šiitä hyö ruvetah viessuamah šitä aittua. Šielä kun kultua ta hopieta romeutu! Šanotah Tuhkimukšella: – Näytä, veikko, aitta! – En näytä, ennen kuin jyršittä nämä kynnykšiltä. Kun avatah ovi – šielä čuarin tyttäret kaikki. Kolme hevoista – karva kultua, toini hopieta, kolmannella ei voi ni sviettua antua. – Anna, veikko, meilä näistä moršiemet! Šanou Tuhkimuš: – Niinhän työ šanoja čuarin piiruih ta pualoih kun kävijä, jotta on šielä šiun moisie, niin šanoinhan mie, jotta on šielä i tiänki moisie. Šiitä Tuhkimuš antau vanhimmalla vellellä vanhimman čuarin tyttären, keškimmäisellä keškimmäisen tyttären, iče ottau nuorimman. Piäššäh hyvin elämäh. Tuhkimuš piäšöy čuarih vävykše. Eletäh tänäki päivänä, kotvan vielä huomena. Šen pivuš, šen kaunehuš, kullan lehti kuulijalla, lemmen lehti laulajalla.