Тексты

Вернуться к просмотру | Вернуться к списку

Viižaš tyttö

История изменений

30 января 2024 в 15:32 Нина Шибанова

• изменил(а) текст перевода
  Был раньше поп.^ У попа было три дочери. Он дочерей не пускает гулять. Увозит он их за два моря. Делает кельи для трех дочерей, через окно поднимает их туда. Одна из них старшая, другая младшая, третья средняя. Младшая очень красивая – нельзя ни в сказках сказать, ни в песнях передать. Под каждым окном посадил отец сады, в них птички поют. Потом царев сын узнает, что есть тут хорошие девушки. Он надевает одежду калики, одевается, а под нее одевает очень хорошую одежду, часы и прочее, берет корзину и идет будто бы просить милостыню. Идет он туда, за два моря. (Сам он был очень красивый, пошел насмехаться над поповыми дочерьми). Потом пришел под окно. Сначала идет к старшей просить: – Нет ли, девушка, ячменных зерен? Девушка приносит чашечку ячменных зерен и подает через окошко. Девушка как начинает сыпать зерно нищему в мешок, он хлоп и закрыл мешок: все зерна на землю посыпались. Он до вечера собирает зернышки, чтобы на ночь к девушке попасть. Собирает ячмень по одному зернышку. Наступил вечер. Он просится на ночь: – Пусти, девушка, на ночь. – Как я тебя впущу? – Дай полотенце, я ухвачусь за него, а ты тяни. Девушка подала полотенце, он ухватился и вскарабкался. Пришел и на печку залез, снял с себя плохую одежду: стал таким, что только в сказках сказывать и в песнях петь, весь помадой пахнет. Соблазнил он девушку, девушка и понесла. Он как над девушкой насмеялся, а честная девушка была, так птичка из садика пропала: и птичка больше не поет, и садик зачах. У девушек были женихи, но он [царевич] заверил, что осмеет девушек. Приходит отец – а садик зачах, да и птичка одна пропала. Он сразу и догадался, что эта дочь пропала, а у других птички поют и садики цветут. Опять наступает вечер, опять идет калика ко второй – средней девушке. Опять так же держит мешок, зерно опять на землю посыпалось, и до вечера зернышки подбирает, и опять на ночь и просится. Девушка бросает конец полотенца да и поднимает его в келью. Царев сын опять раздевается, плохую одежду снимает, стал красавец, что и сказать нельзя, а девушка не знает, что и делать – в окно не выпрыгнешь. Опять парень осмеял девушку, поехал домой за два моря. И так он осмеял двух девушек. Приехал царев сын жениться на третьей. Сначала он хотел и третью девушку осмеять, да и пришел к ней, как и к другим, да и попал в келью, разделся. Девушка испугалась, видит – плохи дела, да и хватает ножницы, бросает их на улицу и посылает парня: – Иди подними ножницы, тогда пущу на ночь. Парень вышел, а она тем временем захлопнула ставню, он остался под окном. Просится парень обратно в келью. – Не пущу, – говорит девушка, – сестер обманул, меня не обманешь. Парень просит девушку: – Пусти обратно. Девушка не впустила, и парень пошел домой. Дорогой ноги обморозил, пальцы обморозил. Младшая сестра отнесла цареву сыну сыновей сестер: одного взяла на одну руку, другого – на другую руку. Сад под окном зацвел и птичка запела. Мальчики стали плакать. Царев сын испугался, не знает, что и делать. Говорит отцу об этом деле. Эта девушка [младшая] сад растоптала. Царев сын думает: «Надо жениться на той, младшей дочери», – и идет свататься. Девушка говорит: – Пойду замуж, если простишь прежние проделки, какое зло я тебе сделала: детей принесла, сад растоптала, птичку убила, и ты ноги свои обморозил из-за меня. Парень говорит: – Прощаю, выходи за меня. Парень берет, девушка выходит, свадьбу сыграли. Приходят они в дом жениха, укладывают их спать. Спать как улеглись, царев сын и говорит: – Теперь я все припомню и за все издевки расплачусь, я тебе голову отрежу. Пошел парень за саблей, а девушка спрыгнула с кровати, бочку с медом положила на кровать, укрыла, как человека [букв: крещеную душу]. Парень приходит да как ткнет саблей два раза – бочка проломилась, мед потек. Он и испугался: – А-вой-вой, живот распоролся, все содержимое течет на кровать! Если бы ты стала как прежде была, так я бы больше мокрым [так] пальцем тебя не тронул. Девушка говорит: – Если не тронешь, так cpaзy же оживу, все дела уладятся. – Да не трону, только ты оживи. Женщина вышла из-под кровати, собрала весь мед в бочку, бочку поставила на место. Парень обрадовался. У них было много золота. Золото было положено в люльку под столетнюю старуху, бабку эту качали да молоком из рожка кормили. То была царева бабушка. И так они стали жить. Мальчики подросли, к матерям ходили в гости. Жили-поживали, добрели-богатели, как калач зачерствели.

30 января 2024 в 14:48 Нина Шибанова

• создал(а) текст
• создал(а) перевод текста
• создал(а) текст: Oli ennen pappi, papilla oli kolme tytärdä. Hiän tyttärie ei laže gul’aimah. Šuattau hiät kahen meren tuakši. Luadiu kel’l’azet kolmella tyttärellä, panou šinne hiät, ikkunašta noštau. Yksi on vanhin, toini nuorin, kolmaš keškimmäini. Nuorin on ylen kaunis, ei šua šuarnoissa šanuo, viržissä vedyä. Joga ikkunan alla tuatto pani saduzet dai linduzet laulamah. Šiidä čuarin poiga tiijuštau, što kolme tyttyö on hyvyä. Hiän šuorieu kualikan vuatteih, šuorieu, a alla panou ylen hyvät vuattiet da čuassut da kai, ottau koroban käzivardeh i lähtöy buitto kyžymäh. Mänöy šinne kahen meren tuakši. (Hiän oli ylen čoma, mäni nasmehaimačče čuarin tyttäristä ymbäri). Šiidä tuli ikkunan alla. Enžin mänöy vanhemman tyttären luo kyžymäh: – Eigole, tyttön, ozrazie jyväzie? Dai tyttö tuou ozran jyväzie stauččazen i rubieu ikkunašta andamah. Tyttö kun rubieu ozrie kuadamah värččih kyžyjällä, ga hiän värčin šuun umbeh plakkuau: jyvät kaikki muaha i männäh. Hiän ildah šuate jyväzie keryäy, štobi yökši piäššä tytön luo. Keryäy ozrie yksin jyväzin. Tuli ilda. Hiän pyrgiy yökši: – Laže, tyttön, yökši. – Kuin mie šiun lažen? – Anna ut’eral’nikka, mie riputtauvun, a šie viät. Tyttö ut’eral’nikan ando, hiän riputtaudu i krabahti nouzi. Tuli da kiugualla nouzi, kaikki pahat vuattiet piäldä heitti: roih šuarnoissa šanuo, viržissä vedyä, kai pomuadalla tulou. Dai tytön muanitti, tyttö še i maraudu. Hiän tytön kun nagro, da česnoi tyttö oli, ga linduni sadušta hävii, dai jo lindu ei laula; dai sadu kuivi. Tyttölöillä oldih ženihät, ga tämä ručaiččih, što hiän nagrau. Tuattoh tulou, ga jo sadu kuivan dai linduni yksi hävinnyn. Hiän jo l dogadiu, što tämä tyttö männyn on, a toizilla linduzet lauletah dai sadut kukitah. Tulou tuaš ilda, tuaš kualikka tulou toizen – keškimmäizen tytön luo. Tuaš šamoin pidäy värččie, jyvät tuaš muaha mändih, i ildah šuate jyväzie keryälöy i tuaš illalla pyrgiy yökši. Tyttö andau ut’eral’nikan dai noštau kel’l’ah. Čuarin poiga tuaš jakšauduu, pahan nutun piäldä heittäy, tuli kaunis, kun ei šua malttua šanuo, a tyttö ei tiijä midä i ruadua – ikkunašta et hyppyä. Tuaš poiga tytön i nagro, läksi pois kodih kahen meren tuakši. I niin hiän nagro kakši tyttyö. Čuarin poiga tuli kolmannešta naimah. Enžin tahto kolmannen tytön nagrua dai tuli hänen luo kuin toizien luo dai piäzi kel’l’ah, jakšaudu. Tyttö pöläšty, kaččou – ei ole aziet hyvät, dai čokkuau nožniččemet, lykkyäy pihalla dai käšköy poigua: – Mäne nošša nožniččemet, äšen laššen yökši. Poiga mäni, a hiän šillä aigua staunin ločkai umbeh, hiän jäi ikkunan alla. Pyrgiy poiga jälelläh kel’l’ah. – En lašše, – šanou tyttö, – sizaret nagroit, milma et nagra. Poiga kyžyy tytöldä: – Laže jälelläh. Tyttö ei lašken, i poiga läksi mänömäh kodih. Dorogalla kai jalat kylmätti, varbahat kylmätti. Nuorembi čikko vei čuarin pojalla čikkoloijen poijat: yhen pani käzivarrella, toizen toizella käzivarrella. Sadu rubei ikkunan alla kukkimah i linduni laulamah. Pojat ruvettih itkömäh. Čuarin poiga pöläšty, ei tiijä, midä i ruadua. Šanou tuatollah azien. Še tyttö sadun tallo, linnun tappo. Čuarin poiga duumaiččou: «Pidäy naija še nuorembi tyttö», – i tulou kozzomah. Tyttö šanou: – Tulen miehellä, vain prostinet endizet dielot, midä mie siula luajin pahua: lapset toin, sadun tallain, linduzen tapoin i jalat siulda kylmätin. Poiga šanou: – Prostin, tule. Briha ottau, tyttö mänöy, hiät pietäh. Tullah šulhazen kodih dai pannah heidä muata. Muata kun ruvetah, ga čuarin poiga i šanou: – Nygyön mie kai muissan i kai malgivot makšan, mie šiulda piän leikkuan. Poiga läksi suabl’ua käymäh, a tyttö hyppäi koikalda, näppäi mezibočkan i pani krovatilla, katto, kun rissittyhengen maguamah. Poiga tulou da kun suabl’alla ähkyäy kakši kerdua, dai bočka puhkei, mejet lähettih vuodamah. Hiän ni pöläšty: – A-voi-voi, kun mara avaudu, kai paškat vuuvetah krovatilla! Kun vielä šie tukkuuduizit, ka enämbi en märällä šormella kožettais. Tyttö šanou: – Šuulaš-kielaš, kun et kožettane, ni ihan šamašša tukkuuvun, kai dielot paretah. – No en kože, vain šie tukkuuvu. Naini nouzi krovatin alda, kai keräzi mejet, bočkan paikkazi i pani paikoillah. Poiga ihaštu. Heilä oli äijä kuldua. Kullat oli pandu šadavuodizen akan alla kätkyöh, akkua šidä tuuvitettih da maijolla šyötettih šarvešta. Se oli čuarin baabuška. I niin hyö ruvettih elämäh. Pojat kažvettih šuurekši, muamoloijen luo käydih gostih. Elettih erčykši, parettih parčukši, kovettih kolačukši.