Тексты

Вернуться к просмотру | Вернуться к списку

Voimatoi

История изменений

05 ноября 2025 в 13:19 Александра Родионова

• изменил(а) текст перевода
  У болезни под названием «рыбалка» причины могут быть разные- кто-то бежит от семейных проблем куда-нибудь на природу, кому-то нравится сам процесс, а для кого-то пойманная рыба - хлеб насущный. В случае с дядькой Васей все три причины, как говорится, слиты в один флакон. Рыбачить он начал еще мальчишкой, да так и пронес эту свою любовь к рыбалке до глубокой старости. Рыбу ловил на местных озерах и с удочкой и сетями, летом с лодки и с берега, зимой ходил на подледный лов. Были у него излюбленные места, знал на озерах все луды и ямы. Мог составить компанию детям своим и соседям, а мог и один уехать. Причем, как многие карелы, мужик он был не очень разговорчивый, возможно, сказалось долгое сидение с удочкой в руках один на один, когда излишняя разговорчивость только вредит процессу, да и с кем разговаривать если ты один? К рыбалке пристрастил сначала сыновей, а потом внуков. Понятно, что современных спиннингов , эхолотов и других рыбацких современных штучек у него и в помине не было,| да и не слышал он никогда про них, однако, это обстоятельство не мешало ему всегда быть с рыбой. Весной, когда озеро разливалось, он ставил сети (один!) в заберегах, ловил щук. Возвращался с тяжелой добычей домой, и видно было, что ноша хоть и тяжелая, однако нести ее приятно. Ну кто скажет, что ты старый и больной, когда ты рыбы столько наловил! Однажды весной занемог дядька Васька. С деревни пришла весть, мол, лежит, безнадежный. Жалко, конечно, его стало. Про себя думаю, а ведь мог еще пожить, не такой уж старый. А через пару недель, как раз перед майскими праздниками, поехали мы в свою деревню дачный сезон открывать. Озера еще не открылись, но забереги кое-где появились. Проезжаем мимо одного из таких мест, смотрим, мужик в сапогах-болотниках стоит и сетки проверяет. Кто бы это мог быть? Пригляделись, безнадежный. Дядька Васька! Живой! Видать солнце пригрело, вспомнил, что щука на нерест пошла, на рыбалку так захотелось, что пришлось отложить пока собственное погребение. Тетка Хилма, жена его, после такой тяжелой болезни как могла боролось с его страстью к рыбалке. Весла прятала, снасти тоже. И хотя в деревне не принято было чужие лодки брать, дядьке Ваське ничего не оставалось, как украдкой рыбачить на тех, которые оставались на берегу с веслами. И было это уже в то время, когда рыбу в дом могли принести и сыновья и внуки. Он уже и сам понимал, что недолго ему так на рыбалку ездить, поэтому далеко от берега и не рыбачил. Ловил недалеко от своего плота. Понятно, что на таком расстоянии от берега и улов не тот, и рыба не та. Да видно как говорила моя мама «привычка-вторая натура». Меж собой мы стали его звать «безнадежный». Это в нас самих укрепляло веру в то, что бороться с болезнью нужно, и что рано уходить, когда не все дела на земле сделаны. А ушел старый рыбак так, как и положено. Поехал на рыбалку, наловил рыбы в последний раз, и остался в лодке, будто уснул. Там и нашла его дочь. Это он точку поставил на воде.^ На земле.^ На жизни. Светлая память тебе, дядька Васька,| надежный ты наш «безнадежный».

05 ноября 2025 в 13:17 Александра Родионова

• изменил(а) текст
  Kalastus on moizii harrastuksii, kudamil on eri alguloi: yhtet pajetah luonnon helmah perehen probliemois, toizet suvaijah istuo ongi käis, kolmandet elätetäh omua piädy kalastuksel. Meijän Vas’a-diädö “voimatui” kerras kolmen pričinän periä. Häi eli Soudjärven kyläs.^ Diädö rubei kalastamah vie brihačunnu, mugai mieldyi kalastukseh dostalikse igiä. Häi kalasti paikallizil järvil, ongitti dai verkoloigi pidi, kezäl ongitti venehes da rannas, talvel porai jiädy. Hänel oldih omat kohtat, mies tiezi, kus ollah parahat luvvot. Häi lähti kalah omien lapsien, susiedoin kel libo yksinäh. Kui monet toizetgi karjalazet, häi ei olluh pagizii, toinah sendäh gu kodvan aigua istui vaikkani ongiruagu käis, konzu liijat paginat pöllätetäh kalua da kenenke olis paista, konzu olet yksinäh… Vas’a-diädö harjaitti kalastukseh enzimäi omat poijat, sit bunukatgi. Tiettäväine, nygyaigazii spinningoi da eholottoi hänel ei olluh nikonzu, dai häi vikse ei ni kuulluh niilöis. Ilmai niilöigi kalanpyvvyksii kalua hänel ainos oli yllin kyllin. Keviäl, konzu järvi läikyi, häi yksinäh pani verkot lähembä randoi, ku haugie puuttus. Hos kodih oli jygei astuo, ga nägyi, ku kandamine oli mieleh. A kenbo sanou, ku olet vahnu da voimatoi, ku sen verran kalua sait! Erähiči keviäl Vas’adiädö voimatui. Kyläspäi tuli viesti, ku häi viruu da nimil hänel jo ei sua avvuttua. Händy oli žiäli, tiettäväine. Häi voinnus vie eliä, ei olluh vie ylen vahnu. Kahten nedälin peräs oraskuun pruazniekkupäivii vaste myö lähtimmö kyläh. Järvis vie oli jiä, ga rannat kuda-kus jo avavuttih. Ajammo siiriči erähäs avavunnuos rannas, kačommo: mužikku suosuappuat jallas seizou vies, verkoloi kaččou. Kačoimmo tarkah,| ga sehäi on meijän voimatoi. Vas’a-diädö! Hengis on! Vikse kevätpäiväine rubei pastamah, mustoitti diädö, ku haugi rubei kudomah dai muga kalah rubei himoittamah, ku pidi jiäjä hengih. Hilma-t’outa oli jyrkäh vastah sidä, ku ukko voimatuksen jälles kävys kalah. Häi peitti kai pyvvykset. Hos kyläsgi ei olluh tavannu ottua vierahien venehii, ga Vas’ka otti net, kuduat oldih jätetty airoloinke järvirandah. Se oli jo silloi, konzu i lapset i bunukat iče voidih suaja kalua pereheh niškoi. Diädö ičegi jo ellendi, ku ei pie loitokse mennä kalah, häi kalasti oman lautan lähäl. Tiettäväine, sualis jo ei olluh moine suuri,| dai kalat lähembä randua ollah toizet… Kui sanoi minun muamo: “Nero on gu toine taba”. Myö, rodn’at, rubeimmo keskenäh kuččumah Vas’ua voimattomakse. Myö rubeimmo uskomah sih, ku pidäy vastustua taudiloi da voimattomuksii, kuni vie ei olla ruattu kai omat ruavot täl mual. Lähti täl mualpäi vahnu Vas’a-diädö muga, kui kalastajannu ollesgi pidi. Häi lähti kalah, sai oman jälgimäzen sualehen dai jäi veneheh, rounoku uinoi. Siegi löydi hänen tytär. Mies loppi oman eloksen viel. Igäine musto sinule, Vas’a-diädö. Olit meijän voimatoi abuniekku.
• изменил(а) текст перевода
  У болезни под названием «рыбалка» причины могут быть разные- кто-то бежит от семейных проблем куда-нибудь на природу, кому-то нравится сам процесс, а для кого-то пойманная рыба - хлеб насущный. В случае с дядькой Васей все три причины, как говорится, слиты в один флакон. Рыбачить он начал еще мальчишкой, да так и пронес эту свою любовь к рыбалке до глубокой старости. Рыбу ловил на местных озерах и с удочкой и сетями, летом с лодки и с берега, зимой ходил на подледный лов. Были у него излюбленные места, знал на озерах все луды и ямы. Мог составить компанию детям своим и соседям, а мог и один уехать. Причем, как многие карелы, мужик он был не очень разговорчивый, возможно, сказалось долгое сидение с удочкой в руках один на один, когда излишняя разговорчивость только вредит процессу, да и с кем разговаривать если ты один? К рыбалке пристрастил сначала сыновей, а потом внуков. Понятно, что современных спиннингов , эхолотов и других рыбацких современных штучек у него и в помине не было,| да и не слышал он никогда про них, однако, это обстоятельство не мешало ему всегда быть с рыбой. Весной, когда озеро разливалось, он ставил сети (один!) в заберегах, ловил щук. Возвращался с тяжелой добычей домой, и видно было, что ноша хоть и тяжелая, однако нести ее приятно. Ну кто скажет, что ты старый и больной, когда ты рыбы столько наловил! Однажды весной занемог дядька Васька. С деревни пришла весть, мол, лежит, безнадежный. Жалко, конечно, его стало. Про себя думаю, а ведь мог еще пожить, не такой уж старый. А через пару недель, как раз перед майскими праздниками, поехали мы в свою деревню дачный сезон открывать. Озера еще не открылись, но забереги кое-где появились. Проезжаем мимо одного из таких мест, смотрим, мужик в сапогах-болотниках стоит и сетки проверяет. Кто бы это мог быть? Пригляделись, безнадежный. Дядька Васька! Живой! Видать солнце пригрело, вспомнил, что щука на нерест пошла, на рыбалку так захотелось, что пришлось отложить пока собственное погребение. Тетка Хилма, жена его, после такой тяжелой болезни как могла боролось с его страстью к рыбалке. Весла прятала, снасти тоже. И хотя в деревне не принято было чужие лодки брать, дядьке Ваське ничего не оставалось, как украдкой рыбачить на тех, которые оставались на берегу с веслами. И было это уже в то время, когда рыбу в дом могли принести и сыновья и внуки. Он уже и сам понимал, что недолго ему так на рыбалку ездить, поэтому далеко от берега и не рыбачил. Ловил недалеко от своего плота. Понятно, что на таком расстоянии от берега и улов не тот, и рыба не та. Да видно как говорила моя мама «привычка-вторая натура». Меж собой мы стали его звать «безнадежный». Это в нас самих укрепляло веру в то, что бороться с болезнью нужно, и что рано уходить, когда не все дела на земле сделаны. А ушел старый рыбак так, как и положено. Поехал на рыбалку, наловил рыбы в последний раз, и остался в лодке, будто уснул. Там и нашла его дочь. Это он точку поставил на воде. На земле. На жизни. Светлая память тебе, дядька Васька, надежный ты наш «безнадежный».

05 ноября 2025 в 13:15 Александра Родионова

• изменил(а) текст
  Kalastus on moizii harrastuksii, kudamil on eri alguloi: yhtet pajetah luonnon helmah perehen probliemois, toizet suvaijah istuo ongi käis, kolmandet elätetäh omua piädy kalastuksel. Meijän Vas’a-diädö “voimatui” kerras kolmen pričinän periä. Häi eli Soudjärven kyläs.^ Diädö rubei kalastamah vie brihačunnu, mugai mieldyi kalastukseh dostalikse igiä. Häi kalasti paikallizil järvil, ongitti dai verkoloigi pidi, kezäl ongitti venehes da rannas, talvel porai jiädy. Hänel oldih omat kohtat, mies tiezi, kus ollah parahat luvvot. Häi lähti kalah omien lapsien, susiedoin kel libo yksinäh. Kui monet toizetgi karjalazet, häi ei olluh pagizii, toinah sendäh gu kodvan aigua istui vaikkani ongiruagu käis, konzu liijat paginat pöllätetäh kalua da kenenke olis paista, konzu olet yksinäh… Vas’a-diädö harjaitti kalastukseh enzimäi omat poijat, sit bunukatgi. Tiettäväine, nygyaigazii spinningoi da eholottoi hänel ei olluh nikonzu, dai häi vikse ei ni kuulluh niilöis. Ilmai niilöigi kalanpyvvyksii kalua hänel ainos oli yllin kyllin. Keviäl, konzu järvi läikyi, häi yksinäh pani verkot lähembä randoi, ku haugie puuttus. Hos kodih oli jygei astuo, ga nägyi, ku kandamine oli mieleh. A kenbo sanou, ku olet vahnu da voimatoi, ku sen verran kalua sait! Erähiči keviäl Vas’adiädö voimatui. Kyläspäi tuli viesti, ku häi viruu da nimil hänel jo ei sua avvuttua. Händy oli žiäli, tiettäväine. Häi voinnus vie eliä, ei olluh vie ylen vahnu. Kahten nedälin peräs oraskuun pruazniekkupäivii vaste myö lähtimmö kyläh. Järvis vie oli jiä, ga rannat kuda-kus jo avavuttih. Ajammo siiriči erähäs avavunnuos rannas, kačommo: mužikku suosuappuat jallas seizou vies, verkoloi kaččou. Kačoimmo tarkah,| ga sehäi on meijän voimatoi. Vas’a-diädö! Hengis on! Vikse kevätpäiväine rubei pastamah, mustoitti diädö, ku haugi rubei kudomah dai muga kalah rubei himoittamah, ku pidi jiäjä hengih. Hilma-t’outa oli jyrkäh vastah sidä, ku ukko voimatuksen jälles kävys kalah. Häi peitti kai pyvvykset. Hos kyläsgi ei olluh tavannu ottua vierahien venehii, ga Vas’ka otti net, kuduat oldih jätetty airoloinke järvirandah. Se oli jo silloi, konzu i lapset i bunukat iče voidih suaja kalua pereheh niškoi. Diädö ičegi jo ellendi, ku ei pie loitokse mennä kalah, häi kalasti oman lautan lähäl. Tiettäväine, sualis jo ei olluh moine suuri, dai kalat lähembä randua ollah toizet… Kui sanoi minun muamo: “Nero on gu toine taba”. Myö, rodn’at, rubeimmo keskenäh kuččumah Vas’ua voimattomakse. Myö rubeimmo uskomah sih, ku pidäy vastustua taudiloi da voimattomuksii, kuni vie ei olla ruattu kai omat ruavot täl mual. Lähti täl mualpäi vahnu Vas’a-diädö muga, kui kalastajannu ollesgi pidi. Häi lähti kalah, sai oman jälgimäzen sualehen dai jäi veneheh, rounoku uinoi. Siegi löydi hänen tytär. Mies loppi oman eloksen viel. Igäine musto sinule, Vas’a-diädö. Olit meijän voimatoi abuniekku.

05 ноября 2025 в 13:14 Александра Родионова

• изменил(а) текст перевода
  У болезни под названием «рыбалка» причины могут быть разные- кто-то бежит от семейных проблем куда-нибудь на природу, кому-то нравится сам процесс, а для кого-то пойманная рыба - хлеб насущный. В случае с дядькой Васей все три причины, как говорится, слиты в один флакон. Рыбачить он начал еще мальчишкой, да так и пронес эту свою любовь к рыбалке до глубокой старости. Рыбу ловил на местных озерах и с удочкой и сетями, летом с лодки и с берега, зимой ходил на подледный лов. Были у него излюбленные места, знал на озерах все луды и ямы. Мог составить компанию детям своим и соседям, а мог и один уехать. Причем, как многие карелы, мужик он был не очень разговорчивый, возможно, сказалось долгое сидение с удочкой в руках один на один, когда излишняя разговорчивость только вредит процессу, да и с кем разговаривать если ты один? К рыбалке пристрастил сначала сыновей, а потом внуков. Понятно, что современных спиннингов , эхолотов и других рыбацких современных штучек у него и в помине не было,| да и не слышал он никогда про них, однако, это обстоятельство не мешало ему всегда быть с рыбой. Весной, когда озеро разливалось, он ставил сети (один!) в заберегах, ловил щук. Возвращался с тяжелой добычей домой, и видно было, что ноша хоть и тяжелая, однако нести ее приятно. Ну кто скажет, что ты старый и больной, когда ты рыбы столько наловил! Однажды весной занемог дядька Васька. С деревни пришла весть, мол, лежит, безнадежный. Жалко, конечно, его стало. Про себя думаю, а ведь мог еще пожить, не такой уж старый. А через пару недель, как раз перед майскими праздниками, поехали мы в свою деревню дачный сезон открывать. Озера еще не открылись, но забереги кое-где появились. Проезжаем мимо одного из таких мест, смотрим, мужик в сапогах-болотниках стоит и сетки проверяет. Кто бы это мог быть? Пригляделись, безнадежный. Дядька Васька! Живой! Видать солнце пригрело, вспомнил, что щука на нерест пошла , на рыбалку так захотелось, что пришлось отложить пока собственное погребение. Тетка Хилма, жена его, после такой тяжелой болезни как могла боролось с его страстью к рыбалке. Весла прятала, снасти тоже. И хотя в деревне не принято было чужие лодки брать, дядьке Ваське ничего не оставалось, как украдкой рыбачить на тех, которые оставались на берегу с веслами. И было это уже в то время, когда рыбу в дом могли принести и сыновья и внуки. Он уже и сам понимал, что недолго ему так на рыбалку ездить, поэтому далеко от берега и не рыбачил. Ловил недалеко от своего плота. Понятно, что на таком расстоянии от берега и улов не тот, и рыба не та. Да видно как говорила моя мама «привычка-вторая натура». Меж собой мы стали его звать «безнадежный». Это в нас самих укрепляло веру в то, что бороться с болезнью нужно, и что рано уходить, когда не все дела на земле сделаны. А ушел старый рыбак так, как и положено. Поехал на рыбалку, наловил рыбы в последний раз, и остался в лодке, будто уснул. Там и нашла его дочь. Это он точку поставил на воде. На земле. На жизни. Светлая память тебе, дядька Васька, надежный ты наш «безнадежный».

05 ноября 2025 в 13:11 Александра Родионова

• изменил(а) текст
  Kalastus on moizii harrastuksii, kudamil on eri alguloi: yhtet pajetah luonnon helmah perehen probliemois, toizet suvaijah istuo ongi käis, kolmandet elätetäh omua piädy kalastuksel. Meijän Vas’a-diädö “voimatui” kerras kolmen pričinän periä. Häi eli Soudjärven kyläs.^ Diädö rubei kalastamah vie brihačunnu, mugai mieldyi kalastukseh dostalikse igiä. Häi kalasti paikallizil järvil, ongitti dai verkoloigi pidi, kezäl ongitti venehes da rannas, talvel porai jiädy. Hänel oldih omat kohtat, mies tiezi, kus ollah parahat luvvot. Häi lähti kalah omien lapsien, susiedoin kel libo yksinäh. Kui monet toizetgi karjalazet, häi ei olluh pagizii, toinah sendäh gu kodvan aigua istui vaikkani ongiruagu käis, konzu liijat paginat pöllätetäh kalua da kenenke olis paista, konzu olet yksinäh… Vas’a-diädö harjaitti kalastukseh enzimäi omat poijat, sit bunukatgi. Tiettäväine, nygyaigazii spinningoi da eholottoi hänel ei olluh nikonzu, dai häi vikse ei ni kuulluh niilöis. Ilmai niilöigi kalanpyvvyksii kalua hänel ainos oli yllin kyllin. Keviäl, konzu järvi läikyi, häi yksinäh pani verkot lähembä randoi, ku haugie puuttus. Hos kodih oli jygei astuo, ga nägyi, ku kandamine oli mieleh. A kenbo sanou, ku olet vahnu da voimatoi, ku sen verran kalua sait! Erähiči keviäl Vas’adiädö voimatui. Kyläspäi tuli viesti, ku häi viruu da nimil hänel jo ei sua avvuttua. Händy oli žiäli, tiettäväine. Häi voinnus vie eliä, ei olluh vie ylen vahnu. Kahten nedälin peräs oraskuun pruazniekkupäivii vaste myö lähtimmö kyläh. Järvis vie oli jiä, ga rannat kuda-kus jo avavuttih. Ajammo siiriči erähäs avavunnuos rannas, kačommo: mužikku suosuappuat jallas seizou vies, verkoloi kaččou. Kačoimmo tarkah, ga sehäi on meijän voimatoi. Vas’a-diädö! Hengis on! Vikse kevätpäiväine rubei pastamah, mustoitti diädö, ku haugi rubei kudomah dai muga kalah rubei himoittamah, ku pidi jiäjä hengih. Hilma-t’outa oli jyrkäh vastah sidä, ku ukko voimatuksen jälles kävys kalah. Häi peitti kai pyvvykset. Hos kyläsgi ei olluh tavannu ottua vierahien venehii, ga Vas’ka otti net, kuduat oldih jätetty airoloinke järvirandah. Se oli jo silloi, konzu i lapset i bunukat iče voidih suaja kalua pereheh niškoi. Diädö ičegi jo ellendi, ku ei pie loitokse mennä kalah, häi kalasti oman lautan lähäl. Tiettäväine, sualis jo ei olluh moine suuri, dai kalat lähembä randua ollah toizet… Kui sanoi minun muamo: “Nero on gu toine taba”. Myö, rodn’at, rubeimmo keskenäh kuččumah Vas’ua voimattomakse. Myö rubeimmo uskomah sih, ku pidäy vastustua taudiloi da voimattomuksii, kuni vie ei olla ruattu kai omat ruavot täl mual. Lähti täl mualpäi vahnu Vas’a-diädö muga, kui kalastajannu ollesgi pidi. Häi lähti kalah, sai oman jälgimäzen sualehen dai jäi veneheh, rounoku uinoi. Siegi löydi hänen tytär. Mies loppi oman eloksen viel. Igäine musto sinule, Vas’a-diädö. Olit meijän voimatoi abuniekku.

05 ноября 2025 в 13:10 Александра Родионова

• создал(а) перевод текста

05 ноября 2025 в 13:10 Александра Родионова

• создал(а) текст
• создал(а) текст: Kalastus on moizii harrastuksii, kudamil on eri alguloi: yhtet pajetah luonnon helmah perehen probliemois, toizet suvaijah istuo ongi käis, kolmandet elätetäh omua piädy kalastuksel. Meijän Vas’a-diädö “voimatui” kerras kolmen pričinän periä. Häi eli Soudjärven kyläs. Diädö rubei kalastamah vie brihačunnu, mugai mieldyi kalastukseh dostalikse igiä. Häi kalasti paikallizil järvil, ongitti dai verkoloigi pidi, kezäl ongitti venehes da rannas, talvel porai jiädy. Hänel oldih omat kohtat, mies tiezi, kus ollah parahat luvvot. Häi lähti kalah omien lapsien, susiedoin kel libo yksinäh. Kui monet toizetgi karjalazet, häi ei olluh pagizii, toinah sendäh gu kodvan aigua istui vaikkani ongiruagu käis, konzu liijat paginat pöllätetäh kalua da kenenke olis paista, konzu olet yksinäh… Vas’a-diädö harjaitti kalastukseh enzimäi omat poijat, sit bunukatgi. Tiettäväine, nygyaigazii spinningoi da eholottoi hänel ei olluh nikonzu, dai häi vikse ei ni kuulluh niilöis. Ilmai niilöigi kalanpyvvyksii kalua hänel ainos oli yllin kyllin. Keviäl, konzu järvi läikyi, häi yksinäh pani verkot lähembä randoi, ku haugie puuttus. Hos kodih oli jygei astuo, ga nägyi, ku kandamine oli mieleh. A kenbo sanou, ku olet vahnu da voimatoi, ku sen verran kalua sait! Erähiči keviäl Vas’adiädö voimatui. Kyläspäi tuli viesti, ku häi viruu da nimil hänel jo ei sua avvuttua. Händy oli žiäli, tiettäväine. Häi voinnus vie eliä, ei olluh vie ylen vahnu. Kahten nedälin peräs oraskuun pruazniekkupäivii vaste myö lähtimmö kyläh. Järvis vie oli jiä, ga rannat kuda-kus jo avavuttih. Ajammo siiriči erähäs avavunnuos rannas, kačommo: mužikku suosuappuat jallas seizou vies, verkoloi kaččou. Kačoimmo tarkah, ga sehäi on meijän voimatoi. Vas’a-diädö! Hengis on! Vikse kevätpäiväine rubei pastamah, mustoitti diädö, ku haugi rubei kudomah dai muga kalah rubei himoittamah, ku pidi jiäjä hengih. Hilma-t’outa oli jyrkäh vastah sidä, ku ukko voimatuksen jälles kävys kalah. Häi peitti kai pyvvykset. Hos kyläsgi ei olluh tavannu ottua vierahien venehii, ga Vas’ka otti net, kuduat oldih jätetty airoloinke järvirandah. Se oli jo silloi, konzu i lapset i bunukat iče voidih suaja kalua pereheh niškoi. Diädö ičegi jo ellendi, ku ei pie loitokse mennä kalah, häi kalasti oman lautan lähäl. Tiettäväine, sualis jo ei olluh moine suuri, dai kalat lähembä randua ollah toizet… Kui sanoi minun muamo: “Nero on gu toine taba”. Myö, rodn’at, rubeimmo keskenäh kuččumah Vas’ua voimattomakse. Myö rubeimmo uskomah sih, ku pidäy vastustua taudiloi da voimattomuksii, kuni vie ei olla ruattu kai omat ruavot täl mual. Lähti täl mualpäi vahnu Vas’a-diädö muga, kui kalastajannu ollesgi pidi. Häi lähti kalah, sai oman jälgimäzen sualehen dai jäi veneheh, rounoku uinoi. Siegi löydi hänen tytär. Mies loppi oman eloksen viel. Igäine musto sinule, Vas’a-diädö. Olit meijän voimatoi abuniekku.