Про свою жизнь
Russian
Значит, родился я в деревне Семёновка Савиновского сельсовета в бывшем Ведлозерском районе...
Жил я на обеспечении отца до десяти лет.
В школу ходить не пришлось мне нисколько, потому что надо было привыкать к работе: то воду носить, [то] дрова, то другое – всё [время] по хозяйству.
Отец и мать также были.
Жизнь была плохая; отец немного сапожничал, сапожник он был неважный, жили плохо.
Трое братьев было, четвёртая – сестра и старушка, наша бабушка.
Одним словом, иждивенцев у отца пять человек, шестая мать и седьмой сам.
Семья была большая.
Так жили мы плохо, ходить пришлось в очень плохом одеянии.
Так до десяти лет он [отец] меня кормил.
Пошёл мне одиннадцатый год, он умер у меня.
Я остался старшим в семье.
Мать и я, самый старший из детей.
У нас сложилась очень плохая жизнь.
Уже до смерти, значит, [отец] последнюю корову отправил в Петрозаводск, к купцам, одним словом, продал за семнадцать рублей.
А потом уже ресурсов не было никаких.
Лошади не было.
Пришлось сети вязать.
Я вязал сети.
На первом месте [у одного хозяина] в деревне Ёуки платили за день три копейки.
Сети вязать надо было с пяти часов утра и до одиннадцати вечера.
Руки всегда опухали из-за того, что приходилось их поднимать.
Три копейки за день.
Тут и кормили.
Было такое питание: мыли бутылку из-под подсолнечного масла (раньше называлась тюря), крошили в неё овсяной хлеб, и мы крошенину из овсяного хлеба хлебали.
Второй напарник ушёл, не стал больше работать.
А мне пришлось ещё неделю проработать: не было больше ресурсов, дома нечего было есть, из этих трёх копеек братьям надо было выделять да сёстрам оказывать помощь.
Потом на следующей неделе пришёл за мной крошнозерский мужик, из деревни Коччури, он платил мне десять копеек за день.
[Он] говорит: «Хорошо вяжешь, рано встаёшь, будить долго не надо, моментально встаёшь».
И то будили в пять утра вязать и до одиннадцати вечера.
Ну, здесь кормили хорошо: свежей рыбой три раза в день.
Одним словом, три раза кормили, ну, а норму сам считай, вам же не надо отчёт давать.
С пяти часов и до одиннадцати всё время надо было вязать, лишь обеденный перерыв – свободное время.
Домой прихожу – жить нельзя: прихожу домой, братья голодные.
Тут урядник, старшина пришёл.
За неделю заработал шестьдесят копеек и те ещё, оставшиеся, взял за подушную подать.
Мы опять остались голодовать.
Встал на следующий день утром, в понедельник, мать говорит: «Есть нечего, иди попробуй просить милостыню, дадут в некоторых богатых домах кусочек.
Сам поешь и нам принесёшь кусочек».
Я очень стеснялся и боялся стыда: всегда после будут обзывать тебя: «Ты – попрошайка, ходишь, попрошайничаешь».
После будет очень стыдно.
Лучше пойду на какую-нибудь работу.
Пошёл до этого, до Рождества, на неделю на лесозаготовки.
Тогда там хороший мужик оказался: кормил и ещё за неделю дал рубль двадцать копеек денег.
Лес пилили в этом, в Киндасове, и возили тут (даже урочище помню хорошо) на реку Тукша.
На лесозаготовках, конечно, сапоги на ногах были плохие, а про валенки и думать нельзя было, тогда и поморозились ноги: с пальцев ног сошла кожа, с кончиков пальцев рук тоже.
Взяли ненадолго на лечение, так долго не продержали: чуть-чуть заросла тоненькая кожица, ну, суток пять продержали в больнице, в Ведлозере.
[Доктор] говорит: «Иди, сынок, домой, работать надо.
Тебя там братья ждут, братьям надо [на] еду зарабатывать».
А возраст, ещё неполных одиннадцать лет!
Вот заработок каков!
Ну, ладно!
Прошли те времена, взялся весной, значит, пасти коров, коров пасти.
Сто тринадцать голов принял скота.
Был мужик один, колдун (колдунами раньше называли).
Он и говорит: Ванька, давай поступай, ты парень верный.
Вот.
Ты хорошо служишь, хорошо пасёшь.
Дадим двадцать две копейки за очередь, двадцать две копейки за присмотр коровы за лето, за всё лето.
Значит, в мае начать и до числа четырнадцатого октября».
(Последнее число я хорошо помню).
Меня освободили шестого октября, а то надо было пасти до срока, до четырнадцатого числа.
Тут уже огороды открылись [с полей убрали урожай], коров, значит, [загоняли] на поля, пастуха больше не потребовалось, на полях находится стадо, рядом с деревней.
Тогда заплатили за корову двадцать две копейки.
Тут ещё гостинцев дали из жалости, ничего дали.
Масла дали в деревне килограммов восемь за присмотр тех же самых ста тринадцати голов скота.
Под присмотром было сто тринадцать голов.
Тут немного приобрёл: сапоги себе на ноги, костюмчик на себя.
Потом на следующую зиму уже топал на финскую территорию на лесозаготовки.
Мужик обещал три рубля за две недели работы в лесу.
Брёвна пилили да ещё корить надо было брёвна да всё такое.
А потом там вторую должность я... [заимел]: финский язык знал ничего, приучился, играя вместе с финскими ребятами.
Финский язык понемногу усваивал на работе.
Затем попал приказчику сказки рассказывать.
Приказчику сказки рассказывал.
«Иван, – говорит, – ты хорошо рассказываешь финские сказки, красиво говоришь, тебе надо ещё дать два рубля за вечер».