Иванова Людмила
Были времена для бытованья, была и жизнь для проживанья…
русский
Моя бабушка Иванова Анна Алексеевна (в девичестве An’n’oi, Stafien Oleksien tytär) родилась 16 февраля 1905 года в маленькой карельской деревушке, затерявшейся в лесной глуши, на берегу живописного Топорного озера (Kirvesjärvi). Избы стояли вдоль берега, часть их располагалась во втором ряду у подножия высокой горы. Особо выделялся богатый двухэтажный дом ее дяди, он стоял выше всех. И даже после того как молния во время летней грозы спалила его, хозяин снова возвел его на том же месте, на самой вершине. С горы открывался чудесный вид на всю округу, видны были все деревни, стоявшие вокруг озера: Ar’koi, Hymel, Mihkiely da Hottil. Рядом в таинственной роще было деревенское кладбище, где покоились все предки. На самом берегу озера особо выделялась высокая раскидистая, одиноко стоящая, сосна. С давних лет ей приписывали чудодейственные свойства. Люди, когда заболевали, шли к ней, обнимали ее и обращались с молением и к ней, и к высшим силам, просили прощения и исцеления. И многие после этого исцелялись. К Пасхе 1917 года всем миром построили часовню пресвятой Параскевы Пятницы. Инициатором ее строительства был столяр-краснодеревщик Калин Иван, а первыми священниками - Тэройн Ондрий и Кузьма Васильев. В 1956 году часовня была разобрана под складское помещение совхоза, вскоре исчезли и деревни. Уже в 21 веке тетя Маша (Мари Яковлевна, дев. Иванова) и дядя Саша Стафеевы и братья Вороновы (Kalin Iivan был их прадедом) воскресили родовые места: построили три домика и заново возвели красивую часовенку с колокольней и луковичной главкой с крестами наверху. Несколько лет назад мы побывали здесь и протоптали тропы в высокой траве и зарослях иван-чая, поднялись на гору и посетили древнее кладбище, постояли, прижавшись к сосне, и умылись кристально чистой водой, зашли в часовню и помолились за упокоение предков и здравие детей и внуков. Надышались воздухом, наполненным густыми ароматами разнотравья и леса. Я унесла песок и камушки с песчаного берега, кусочки опавшей сосновой коры и шишки, чтобы положить на могилу бабушки и отца на ведлозерском кладбище.
Мать бабушки, Стафеева Елена Дмитриевна (Ol’oi, Mietrien tytär), родилась здесь же. В ее семье было пятеро детей, наша бабушка старшая. В живых остались только она и два брата, Яков и Николай. Братик Егор (Jehor) и сестренка Матрена (Mat’oi) умерли в раннем детстве. О врачах в те времена и не слыхивали, обращались за помощью к знахарям, а свирепствовали разные инфекционные болезни, которые часто косили именно малышей. Бабушка вспоминала, как все дети в деревне заразились оспой от приехавших на кибитках цыган: "Приехали к нам цыгане. Их ребёнок лежал в телеге в лохмотьях. Волдыри были такими большими, что ни глаз, ни ушей не видно было. Мы прибегали на него поглазеть. Вот и к нам оспа прилипла. Родители со знахаркой приговаривали: Ospičču Ivonovnoa goštih kučuttih, piiroa pastettih dai goštitettih händy, dai kylys pestih, meččydorogoi myöte työttih la kivitukkuloih kaivettih". Следы оспы сохранились на бабушкином лице на всю жизнь. "А старики, - вспоминала бабушка, - жили долго, умирали очень старыми, так и не открыв больничную дверь, но со своими зубами во рту".
Отец бабушки утонул на сплаве леса в 36 лет. С этого времени начались особо тяжелые и голодные годы. Вскоре после этого поздней осенью развалилась старая черная изба. Мать попыталась попроситься с детьми к богатому брату в дом на горе, но получила отказ: в нем было место для слуг (käskyläizet), но не для бедных родственников. Пришлось ей вместе с маленькими детьми зимовать на своем, уцелевшем от избы сенном сарае. Поэтому бабушка часто вспоминала о крайней бедности простого народа. В одной из ее песен пелось: "Oččuseiny koadumas, tyhju kattil poadumas".
По деревням тогда ходило много нищих, которых запрещено было обижать и для которых всегда находилась горбушка хлеба. Помнится, как она рассказывала о случае из ее детства: "Tuli meijan kyläh keyhy starikkaine Iivi. Muamo kyzyi händy syömäh. A häi senčois hätken oli, peitti pimieh čuppuh vereän tagoa oman revinnyn mekon, käit säristäh. Mama uvvessah: "Älä varoa, tule stolah!" Minul muga oli žeäli sidä starikkoa, illan itkin".
Бабушка, несмотря на тяжелую жизнь, навсегда сохранила свое доброе сердце, каждому старалась помочь. Она вспоминала, что когда сама уходила с детьми на сенокос, никогда не запирала дверь и всегда оставляла на столе кружку молока с горбушкой хлеба, чтобы странник всегда мог зайти и отдохнуть в избе. Она очень любила все прекрасное, всегда восхищалась красотой природы. С поля всегда приходила с букетом цветов, называла их bobaizet. С нами бабушка была очень ласковой, у нее всегда был припасен гостинец для внуков, хотя колхозная пенсия была крохотной.
Бабушка пекла вкуснейшие пироги, калитки. Ее уже с пяти лет учили раскатывать тонкие сканцы и красиво их защипывать, они были гораздо большего размера, чем мы делаем сейчас. Когда мы маленькие и голодные приходили на обед, бабушка шутливо спрашивала: "Miettuine sinul pidäy leibypala, yhtel vai kahtel käil kannettavu?" Мы, надеясь получить большой кусок, говорили: чтобы двумя руками унести. И она отрезала тончайший кусочек, который разламывался в одной руке. Вот и калитку можно было взять только двумя руками: в ней было тонкое тесто и много начинки.
Бабушка была очень веселой, много шутила, на все у нее была своя присказка или припевка. И через эти шутки-прибаутки она приучала нас к труду. О ленивой девушке-хвастунье у бабушки была такая шутливая прибаутка: "Kelahutti-kalahutti kaksitostu sul’činoa: koivun lehten levevytty, paivun lehten piduhuttu". Лень в ту пору строго осуждалась, ленивую девушку никто и замуж не брал. Бабушка шутливо спрашивала: "Ты какую нитку в иголку вдеваешь, длинную или короткую?" Казалось, ответ очевиден, а она поясняла: ленивой девушке даже нитку лень в игольное ушко вдевать, она оторвет нитку подлиннее да и запутает ее. О ленивых взрослых детях тоже была шутливая поговорка: "Syötä poigoo polvessah, syötä poigoo ordessah, syötä gi vanhussah".
Я, только повзрослев, поняла, каким уникальным человеком была моя бабушка! В детстве казалось, что все бабушки такие, но теперь я знаю, что далеко не все являются таким кладезем мудрости и самых разнообразных знаний.
Бабушка знала много заговоров. Она помогала моей маме со скотиной. Она лечила нарывы и ушибы, детские болезни. От самого простого заклинания детских травм: "Tuo jänöi razvoa, tuo reboi voidu puuhiziel puččiziel, vaskiziel vakkaziel!". И пока ты представлял, как зайчик с лисой несут маслице, чтобы помазать больное место, боль уходила. Она, нашептывая заговор, обводила ножом сучки в стене (три раза по девять), привязывала на руку красную шерстяную нить, вывела бородавки, которыми были усыпаны мои пальцы (обычной кистью, которой мажут пироги sulgu).
Она с поклоном заходила в баню, здороваясь со стенами и потолком, с полками и духами бани: "Kylyn ižändäizet, kylyn emändäizet, kazakat dai käskyläizet, andakkoa minul puhtas rungu da puhtas mieli!". Она с заговором обливала нас водой: "Vedyt alah, L’us’a yläh! Vedyt pöllästymäh, L’us’a ihastumah!" А уходя из бани, снова кланялась духам-хозяевам и благодарила их.
Бабушка поднимала нам лемби, рассказывала, что делали в старину, чтобы девушка пользовалась успехом у парней.
В ее доме почти вся мебель была старинной и самодельной: от сундука и скамьи вдоль печки, до буфетного шкафчика, обеденного стола и кресла. Это кресло, сделанное руками деда, мы храним и сегодня. В углу на полочке стоял самовар, для которого она щипала лучину от больших поленьев. Любила бабушка сидеть в сумерках, не зажигая света, всегда пряла или вязала при этом. Она приоткрывала дверцу лежанки, свет догорающих углей, видимо, напоминал ей горящую лучину во времена ее молодости – и она начинала петь или рассказывать о своей жизни. А мы сидели рядом и, затаив дыхание, слушали. Бабушка практически не говорила по-русски, только понимала, поэтому в некоторых песнях карельские слова перемежались с русскими. Он смотрела в окно, сучила нить и напевала: "Minun ikkun nägyy много: Kullan pollettu дорога…". Она пела о Куллерво-Каллерво, о красивой блондинке, о горькой участи замужней девушки, репертуар был бесконечен. Бабушка умерла в 1987 году, а я до сих пор во время экспедиций в карельские деревни с трудом сдерживаю слезы, когда женщины начинают петь "Itköy neičoi ulahuttau" или "Kazvatti mami minuu".
Она вспоминала свою молодость: и веселые танцы (pitkät kižat), и тяжелую работу на заготовке леса (vedo). Вспоминала мужа, с которым выросла в одной деревне. О том, как десятилетний Коля (Miikul) залез на сосну и бросал шишки всем девчонкам, а ей отказал. В отместку она запустила в него камнем и разбила лоб, кровь потекла рекой. Может, с этого момента её и невзлюбила будущая свекровь, тут же устроившая матери скандал. Николай приходил свататься несколько раз. Он, красивый, широкоплечий и трудолюбивый, очень нравился матери Ани ("pädis nečen harjienkel eleä!"). А девушка твердила: "Nelläkse paloa leikakkoa, a minä hänel miehel en lähte!", но, в конце концов, уступила. Свекровь была писаной красавицей, а у невестки были отметины от оспы на лице. Но муж всегда защищал жену: "An’n’oi hot’ ei ole moine čoma gu sinä, ga hänel dielot ollah čomat! A sinä olet ylen čoma ga dielot sinun ei olla kietettävät!". Им не удалось долго прожить вместе. Когда Николай уходил на войну в июне 1941 года, за юбку беременной бабушки держались трое малышей: четырех, трех и двух лет. Он положил руку на ее живот и с болью и тоской произнес: "Ken nečine jeännöy? Nägenengo?". Бабушка назвала младшего сына в честь мужа. Он появился на свет, когда она уже получила повестку, что Иванов Николай Иванович пропал без вести под Ленинградом. Она одна вырастила всех четырех малышей достойными людьми…
Бабушка знала огромное количество сказок. Мы готовы были слушать их без конца. О зайцах, волках и лисах. О глупых мужиках из Киндасова. Волшебные сказки о Тухкимус, о Насто, о черной овечке, об уточке, о Сювяттерин акку (которая, как объясняла бабушка, всегда совала нос в чужие дела, поэтому ее так и назвали). Во многих сказках были стихотворные вставки. На ночь глядя особое впечатление производили сказки типа той, в которой овечка (в нее превратилась убитая мать) предупреждает королевских гонцов про дочь Сюоятар: "Buolttu jalgu kengäizeh, keritty peä venčaizeh!". Слуги снимают сапог – а там окровавленная обтесанная нога, снимают платок – а там страшная обритая голова! Но зло в сказках всегда было наказано, поэтому спалось нам спокойно!
А сколько бабушка знала примет и различных быличек и верований! Она разговаривала с духами-хозяевами воды, в лес заходила всегда с кусочком хлеба, оставляя его на пеньке для хозяина леса. Бабушка говорила, что в Новый год карелы ёлок не наряжали, но святочное время почитали особым образом. Она рассказывала, что Сюндю – особое существо, дух, владеющий земной жизнью людей в эти дни. Это своеобразная главенствующая сила природы. Поэтому и обращались к нему с почтением: Suuri Syndy-syöttäi. Бабушка говорила: "Kävelöy Syndy-syöttäi muadu myö. Ei soa sil aijal nimittumoa reähkeä loadii!" Морозной ночью, в кромешной тьме они ходили к колодцам слушать воду: "Suuri Syndy-syöttäi, ozuta meile miittumaine tulou tämä uuzi vuozi!" И если вода в колодце была тихой, не издавала шума, то и предстоящий год обещал быть спокойным. Если же слышался звук, шум, треск, то и год ожидался беспокойный, нелегкий. А иногда, уверяла бабушка, слышали и голоса из колодца!
Летом 1986 года А. С. Степановой удалось записать Анну Алексеевну Иванову на магнитофон (Фонограммархив ИЯЛИ. Кассета 2966/1-12). Бабушке уже шел 82 год. Она вспомнила о своих родных местах, о деревнях, расположенных вокруг озера Топорное (Kirvesjarvi). Она рассказала о том, как рожала детей, о свадебном обряде и традиции причитывания, о колыбельных песнях и детских играх, о молодежных беседах и танцах, о народной медицине и заговорах. Голос у бабушки уже слабел, но она спела частушки, куммулятивную песню "Lähti Tiittu kalah", отрывки из кадрильных песен и свою любимую "Kazvatti mami minuu". А в конце беседы она рассказала пять сказок о киндасовцах: Поездка в Олонец (Питер), Лед в риге, Как вино пили, Толокно в проруби, Ука. Сейчас эти материалы хранятся в архиве Института языка, литературы и истории. В этом месяце бабушке исполнилось бы 118 лет. Уже 36 лет её нет с нами.
Хочется сказать спасибо бабушке за волшебное детство! За доброту и ласку, за позитивный жизненный настрой, за ее трудолюбие и все привитые нам умения! За невероятные знания, любовь к фольклорному слову, к живому творческому началу! За мудрость и любовь! За ежеутреннюю и ежевечернюю молитву за нас, за веру в Бога, которой она жила и которой учила нас! Мы, внуки, любим и помним тебя, родная наша бабушка! Люся и Валя, внуки Анны Алексеевны.