ВепКар :: Тексты

Тексты

Вернуться к списку | редактировать | удалить | Создать новый | История изменений | Статистика | ? Помощь

Tatjana Boiko, Tamara Ščerbakova. Päiväzen aittu. 4

подкорпус: художественные тексты

Источник:
Prišvin Mihail, Päiväzen aittu. Kiännettih karjalakse: Ščerbakova Tamara, Boiko Tatjana, 2006, с. 8-10

Tatjana Boiko, Tamara Ščerbakova

Päiväzen aittu. 4

карельский: ливвиковское наречие
Новописьменный ливвиковский
Vuottu kaksisadua tagaperin tuuli-kylväi toi Segavosuole kaksi siemendy: yhten pedäjän, a toizen kuuzen. Mollembat siemenet puututtih yhteh haudazeh suuren kiven rinnal. Niilöis aijois algajen toinah jo läs kahtu sadua vuottu pedäi da kuuzi kazvetah yhtes. Puuloin juuret pienyössäh punovuttih yhteh, a rungot, yksi teriämbi tostu, kazvettih ihan rinnakai ylähpäi. Kaksi eriluadustu puudu kimpuijen juuril ečittih kazvoabuu, a eččijen ilmua da valuo borčuittihes oksil. Kazvajen yläh da sangeten net pysteltih toine tostu terävil oksil, kuduat erähis kohtis piästih läbi elävis rungolois. Vihažu tuuli, kudai suatoi puut nengomah ozattomah elokseh, toiči lennäldeli tänne häilyttelemäh niidy. Sit puut, ku elävät, muga vonguttih da ulvottih kaikele Segavosuole, ga kai nostatettih maguajua sammalen piäle piendy reboihuttu, kudai pöllästyksis nostaldeli ylähpäi teräviä turbastu. Tämä pedäjän da kuuzen vongundu da ulvondu oli ylen tuttavu meččyelättilöile. Argavunuh koiru, kudai eli Segavosuol, kuultuu puuloin voiveroituksen, ulvoi igävöiččijen ižändiä, a hukku ulvoi vihaten ristikanzua.
Täh kohtah, ihan Virujan kiven luo, tuldih lapset sil aigua, konzu enzimäzet päiväzen sugahazet lennäldettih viäräččyzien kuuzahazien da koivahazien piäle, vallendettih Helevy havvužikko. Raviet pedäjien rungot seizottih ku viritetyt tuohukset suures luonnon kirikös. Siepäi tänne läpäčyn kiven lyö, kuh istavuttih huogavumah lapset, odva kuului linduzien pajo, kudual net kiitettih päiväzen nouzendua.
Luonnos oli ylen hil’l’u, dai kylmänyöt lapset istuttih vaikkani, sendäh tedri Kosačču heih ei ni kačahtannuhes. Se istuihes ihan yläh, kus pedäjän da kuuzen oksat yhtevyttih sildazekse kahten puun keskel. Tedri heitäldih suurel da leviel sildazel lähembi kuuzahastu da segu rouno rubei halvastamah nouzijan päiväzen sugahazis. Hänen harjaine rubei palamah tulikukkazennu. Mustu rynnäs pimies läpetti sinizel da vihandal väril. A kaunehembi kaikkie oli monivärine händy.
Tedri vai nägi nouzijan päiväzen, hypästih ylähpäi omal korgiel sildazel, pörähytti valgiet puhtahat höyhenet siivien da hännän al, čuhahtih:
– Čuf, ššii!
Tedrin kielel "čuf" merkičči vikse "päiväine", a "ššii" merkičči gu ristikanzoin "terveh".
Hänele vastah kaikkie suodu myöte rubei kuulumah čuhkamine da siivien räškytys, pikoi kodvazeh sih Virujan kiven luo kerävyi monii kymmenii suurii tedrilinduloi, yhtennägözii Kosačanke.
Lapset istuttih vilul kivel, odva hengitettih, vuotettih, konzu päiväzen sugahazet hot vähäzel lämmitetäh heidy. Enzimäine sugahaine koskih pienien kuuzahazien ladvazii, a sit koskih lapsien rožazii. Sit ylimäine Kosačču tervehtijen päivästy hilleni da vaikastui. Häi istuihes sildazele ladvan rinnal, vönytti pitkän kaglan da algai pitkän pajon, segu vezi rubei ojazes čurčettamah. Mual istujat linnut vastah vönytettih kaglat da navedittih ihan moine pajo. Nygöi buitegu suuri oja rubei čurčettajen juoksemah kivii myö.
Äjän kerdua, myö – meččyniekat, vuottelimmo tämänmostu huondeshämärii da tarkah kuundelimmo tädä pajatandua, ku ellendiä, midä omil pajoloil tahtottih sanuo tedrikukit. Sit, konzu myö matkittelimmo linduloin pajoloi, kuului nenga:
Rutot sullat
Ur-gur-gu.
Rutot sullat
Katkatut.
Nenga yhtes burbetettih tedrit, a iče valmistuttih suureh torah. Kuni linnut nenga burbetettih, kuuzikon sydämes piätyi kummalline tapahtumine. Sie kuuzen ladvas omas pezäs haudoi jäiččii varoi. Se kaikelleh oppi peittyö kiimuiččijas tedres, kudai pajatti ihan pezän rinnal. Varoi olis ajanuh tedrin iäre, vaiku varai jättiä jäičät kylmämäh huondeshallah. Pezän vardoiččii ižävaroi sil aigua lendeli suon piäle da kuslienne hätkestyi. Ižiä vuottajes emävaroi virui pezäs ylen hil’l’akkazin. Sil keskie häi dogadi lendäjän ižävaroin da tävvel iänel kruakahtih:
– Krra! – Avvuta!
– Krra! – vastai ižävaroi, dai siivet kiškon ku pidänöy.
Ižä kerras ellendi, mis on dielo, heitäldih sildazele pezän rinnal, kus pajatti Kosačču, da rubei vuottamah.
A Kosačču ei olluh nimilleh varoidu, kirgai sanat, tuttavat kaikile meččyniekoile:
– Kar-kar-keks!
Se oli signualu kiimuiččijien kukkiloin yhtehizeh torah. Kaikkie suodu myöte lenneltih höyhenet da sullat. Varoirašku hil’l’akkazin siirdyi tedrikukkihpäi.
Lekahtumattah, ku kivihizet, istuttih kivel garbalon himoniekat. Lämmin da puhtas päiväine nouzi kuuzahazien piäle. Sil aigua jiävihes taivahah yksi pilvi. Se oli gu vilu strelku, kudai puolekkai jagoi nouzijan päiväzen. Sit myös kahahtih tuuli, ähkäi pedäjiä, a kuuzi mörähtih pahal iänel.
Huogavunnuot da lämminnyöt lapset kerävyttih ielleh matkah. Ihan kiven luo leviehko suotroppu jagoihes kahtekse: yksi hyvin polletettu troppu meni oigieh puoleh, a toine, vähäl tunduiju, vedi kohti.
Mitraša kačahtih kompassah da ozutti käil vähäl tundujah troppah:
– Meile pidäy mennä pohjazeh tädä troppastu myöte!
– Tämä ei ole troppu! – vastai Nast’oi.
– Vie midä! – suutui Mitraša. – Kerran rahvas astuttih, – sit on troppu. Meile pidäy mennä pohjazeh. Astu, älä tarata.
Nast’oile ei himoitannuh kuunella nuorembua vellie.
– Kra! – kruakahtih sil aigua pezäs varoi. Ižävaroi pienil askelil juokseldi puolen sildastu, läheni Kosaččahpäi.
Sit toine ylen sinine pilvistrelku jagoi päiväzen puolekse, taivas rubei mustenemah.
"Kuuldaine Kanaine" rubei myös omah puolehpäi pagizuttamah vellie.
– Kačo, mittuine kova on minun troppu, täs kai rahvas kävelläh.
– Anna kävelläh, – vastai omanenäine "mužikkaine huavozes". – Meile pidäy mennä kompasan strelkua myöte pohjazeh, kui tata nevvoi, palestinkassah.
– Tata meile suarnoi saneli, häi šuutii meijänke, – sanoi Nast’oi. – Toinah pohjazes ei ole olemas nimittumua palestinkua. Gu lähtenemmö kompasan strelkua myöte, puutummo kohti Sogieh hettieh.
– Nu, hyvä, – kiänäldih Mitraša. – Minä sinunke kiistämäh en rubie: sinä mene omua troppua myö, kuduadu myöte kai akat garbaloh kävväh, a minä lähten yksin, omua troppua myö pohjazehpäi.
Da kiirehel lähti sinne, eigo ottanuh keral poimiččuu, eigo syömisty.
Nast’oile pideli mustoittua se vellele, no suuttunuh, iče ruskei gu kumačču, häi sylgi vellele peräh da lähti garbaloh polletettuu troppastu myö.
– Krra! – kruakahtih emävaroi.
Ižävaroi juokseldi sildastu myö ihan tedren rinnal da tuikkai tävvel väil tedrikukkii. Se, ku palaval viel valatettu, pörähtih toizile tedrilöile peräh, no suuttunuh ižävaroi tabai sen, riuhtai n’okal höyhenii da erivärizii sulgazii, lykkäi net lendämäh ilmah, a iče myös lendi ajamah sidä iäres. Harmuat pilvet salvattih kai päiväine. Myös kahahtih vihažu tuuli. Punovunnuot juuriloil yhteh puut pystäjen toine tostu terävil oksil kaikel Segavosuol ruvettih mörizemäh, ulvomah da voiveroittamah.

Пришвин Михаил

Кладовая солнца. 4

русский
Лет двести тому назад ветер-сеятель принес два семечка в Блудово болото: семя сосны и семя ели. Оба семечка легли в одну ямку возле большого плоского камня... С тех пор уже лет, может быть, двести эти ель и сосна вместе растут. Их корни с малолетства сплелись, их стволы тянулись вверх рядом к свету, стараясь обогнать друг друга. Деревья разных пород ужасно боролись между собою корнями за питание, сучьями — за воздух и свет. Поднимаясь все выше, толстея стволами, они впивались сухими сучьями в живые стволы и местами насквозь прокололи друг друга. Злой ветер, устроив деревьям такую несчастную жизнь, прилетал сюда иногда покачать их. И тогда деревья стонали и выли на все Блудово болото, как живые существа. До того это было похоже на стон и вой живых существ, что лисичка, свернутая на моховой кочке в клубочек, поднимала вверх свою острую мордочку. До того близок был живым существам этот стон и вой сосны и ели, что одичавшая собака в Блудовом болоте, услыхав его, выла от тоски по человеку, а волк выл от неизбывной злобы к нему.
Сюда, к Лежачему камню, пришли дети в то самое время, когда первые лучи солнца, пролетев над низенькими корявыми болотными елочками и березками, осветили Звонкую борину, и могучие стволы соснового бора стали как зажженные свечи великого храма природы. Оттуда сюда, к этому плоскому камню, где сели отдохнуть дети, слабо долетало пение птиц, посвященное восходу великого солнца.
Было совсем тихо в природе, и дети, озябшие, до того были тихи, что тетерев Косач не обратил на них никакого внимания. Он сел на самом верху, где сук сосны и сук ели сложились как мостик между двумя деревьями. Устроившись на этом мостике, для него довольно широком, ближе к ели, Косач как будто стал расцветать в лучах восходящего солнца. На голове его гребешок загорелся огненным цветком. Синяя в глубине черного грудь его стала переливать из синего на зеленое. И особенно красив стал его радужный, раскинутый лирой хвост.
Завидев солнце над болотными жалкими елочками, он вдруг подпрыгнул на своем высоком мостике, показал свое белое, чистейшее белье подхвостья, подкрылья и крикнул:
— Чуф, ши!
По-тетеревиному "чуф" скорее всего значило солнце, а "ши", вероятно, было у них наше "здравствуй".
В ответ на это первое чуфыканье Косача-токовика далеко по всему болоту раздалось такое же чуфыканье с хлопаньем крыльев, и вскоре со всех сторон сюда стали прилетать и садиться вблизи Лежачего камня десятки больших птиц, как две капли воды похожих на Косача.
Затаив дыхание, сидели дети на холодном камне, дожидаясь, когда и к ним придут лучи солнца и обогреют их хоть немного. И вот первый луч, скользнув по верхушкам ближайших, очень маленьких елочек, наконец-то заиграл на щеках у детей. Тогда верхний Косач, приветствуя солнце, перестал подпрыгивать и чуфыкать. Он присел низко на мостике у вершины елки, вытянул свою длинную шею вдоль сука и завел долгую, похожую на журчание ручейка песню. В ответ ему тут где-то вблизи сидящие на земле десятки таких же птиц, тоже каждый петух, вытянув шею, затянули ту же самую песню. И тогда как будто довольно уже большой ручей с бормотаньем побежал по невидимым камешкам.
Сколько раз мы, охотники, выждав темное утро, на зябкой заре с трепетом слушали это пение, стараясь по-своему понять, о чем поют петухи. И когда мы по-своему повторяли их бормотанья, то у нас выходило:
Круты перья,
Ур-гур-гу.
Круты перья
Обор-ву, оборву.
Так бормотали дружно тетерева, собираясь в то же время подраться. И когда они так бормотали, случилось небольшое событие в глубине еловой густой кроны. Там сидела на гнезде ворона и все время таилась там от Косача, токующего почти возле самого гнезда. Ворона очень бы желала прогнать Косача, но она боялась оставить гнездо и остудить на утреннем морозе яйца. Стерегущий гнездо ворона-самец в это время делал свой облет и, наверно, встретив что-нибудь подозрительное, задержался. Ворона в ожидании самца залегла в гнезде, была тише воды, ниже травы. И вдруг, увидев летящего обратно самца, крикнула свое:
— Кра!
Это значило у нее:
— Выручай!
— Кра! — ответил самец в сторону тока в том смысле, что еще неизвестно, кто кому оборвет круты перья.
Самец, сразу поняв, в чем тут дело, спустился и сел на тот же мостик, возле елки, у самого гнезда, где Косач токовал, только поближе к сосне, и стал выжидать.
Косач в это время, не обращая на самца вороны никакого внимания, выкликнул свое, известное всем охотникам:
— Кар-кер-кекс!
И это было сигналом ко всеобщей драке всех токующих петухов. Ну и полетели во все-то стороны круты перья! И тут, как будто по тому же сигналу, ворона-самец мелкими шагами по мостику незаметно стал подбираться к Косачу.
Неподвижные, как изваяния, сидели на камне охотники за сладкой клюквой. Солнце, такое горячее и чистое, вышло против них над болотными елочками. Но случилось на небе в это время одно облако. Оно явилось как холодная синяя стрелка и пересекло собой пополам восходящее солнце. В то же время вдруг ветер рванул, елка нажала на сосну и сосна простонала.
В это время, отдохнув на камне и согревшись в лучах солнца, Настя с Митрашей встали, чтобы продолжать дальше свой путь. Но у самого камня довольно широкая болотная тропа расходилась вилкой: одна, хорошая, плотная тропа шла направо, другая, слабенькая, — прямо.
Проверив по компасу направление троп, Митраша, указывая слабую тропу, сказал:
— Нам надо по этой на север.
— Это не тропа! — ответила Настя.
— Вот еще! — рассердился Митраша. — Люди шли, — значит, тропа. Нам надо на север. Идем, и не разговаривай больше.
Насте было обидно подчиниться младшему Митраше.
— Кра! — крикнула в это время ворона в гнезде.
И ее самец мелкими шажками перебежал ближе к Косачу на полмостика.
Вторая круто-синяя стрелка пересекла солнце, и сверху стала надвигаться серая хмарь.
Золотая Курочка собралась с силами и попробовала уговорить своего друга.
— Смотри, — сказала она, — какая плотная моя тропа, тут все люди ходят.
— Пусть ходят все люди, — решительно ответил упрямый Мужичок в мешочке. — Мы должны идти по стрелке, как отец нас учил, на север, к палестинке.
— Отец нам сказки рассказывал, он шутил с нами, — сказала Настя. — И, наверно, на севере вовсе и нет никакой палестинки. Очень даже будет глупо нам по стрелке идти: как раз не на палестинку, а в самую Слепую елань угодим.
— Ну ладно, — резко повернул Митраша. — Я с тобой больше спорить не буду: ты иди по своей тропе, куда все бабы ходят за клюквой, я же пойду сам по себе, по своей тропке, на север.
И в самом деле пошел туда, не подумав ни о корзине для клюквы, ни о пище.
Насте бы надо было об этом напомнить ему, но она так сама рассердилась, что, вся красная, как кумач, плюнула вслед ему и пошла за клюквой по общей тропе.
— Кра! — закричала ворона.
И самец быстро перебежал по мостику остальной путь до Косача и со всей силой долбанул его. Как ошпаренный метнулся Косач к улетающим тетеревам, но разгневанный самец догнал его, вырвал, пустил по воздуху пучок белых и радужных перышек и погнал и погнал далеко.
Тогда серая хмарь плотно надвинулась и закрыла все солнце со всеми его живительными лучами. Злой ветер очень резко рванул. Сплетенные корнями деревья, прокалывая друг друга сучьями, на все Блудово болото зарычали, завыли, застонали.
Сайт создан сотрудниками Карельского научного центра Российской академии наук
Вы можете свободно использовать материалы нашего сайта и делиться ими, главное — указать авторство и ссылку на наш ресурс.
Подробнее о лицензии CC BY 4.0
© VepKar. Открытый корпус вепсского и карельского языков