Зайцева Нина Григорьевна
Мое вепсское счастье
русский
Школа уже окончена. Я послала документы в Вологду. Я хотела стать учительницей русского языка и литературы. Бабушка была рада больше меня. Скажу уже заранее, что когда я, поступив, уехала на учебу, моя бабушка сразу умерла. Она как будто больше всего ждала именно этого времени. Но еще в это последнее лето ее жизни мы много времени провели вместе, я каждый день подолгу бывала у бабушки и дедушки. Теперь никаких тайн не было, мы могли говорить обо всем.
В это же лето случилась моя первая короткая любовь. Впрочем, не такая уж и короткая, так как каждое лето на школьных каникулах я бывала дома, и мы виделись с Алексеем постоянно. Между нами была связь, которая наблюдается тогда, когда между людьми не только какие-то отношения, а что-то более глубокое. Он был старше меня на четыре года, я окончила школу, а он пришел из армии. Два года мы с ним переписывались, когда он был в армии. Теперь очень жалею, что я эти письма не сберегла. Алексей умел их писать! В деревне на нас все смотрели как на жениха и невесту. Хоть в деревне летом много работы, мы, молодежь, каждый вечер ходили в клуб. Иногда там показывали кинофильмы, иногда мы сами ставили концерты. Но больше всего мы танцевали под гармошку. Нашим любимым танцем был ланчик, или кадриль. Говорят, что это название пришло из французского языка от слова "лансье". Я иногда удивлялась, как тогда облетали мир новости. Ведь телевидение только начиналось, даже радио было не в каждом деревенском доме, а мы в глухой деревне знали, какие танцы были в мире, они пришли к нам, в деревню за лесами и болотами.
Тут мы, девушки, ожидали, когда нас парни пригласят на ланчик. Мы от них зависели. Кого они выберут в этот любимый танец, как все будет. Сердце дрожало. В танце надо было часто подавать руку друг другу. И когда моя рука оказывалась в руке Алексея, то какое-то сладкое чувство туманило мозг… Во время праздников на наши танцы приходили и взрослые. Сидя на скамейках, они рассматривали нас, молодых, угадывали, проверяли нас: кто с кем "ходит" (имелось в виду ходит прогуливаться, гулять), кто кого любит, кого выбирает. Мы, например, с Алексеем еще ничего не сказали друг другу, а они уже поженили нас. Все ждали свадьбы. Алексей каждый вечер приходил к нам, сидел на скамейке, разговаривал с моими сестрами, подшучивая над ними, о чем-то вел беседы с мамой. Мы ходили с ним прогуляться за деревню, чтобы не попадаться на глаза сельчанам. Сердце в моей груди пело и было как в огне.
Однажды Алексей пришел вечером в темном нарядном костюме. Я немного испугалась, потому что у нас не было никаких договоренностей. Мы пили семьей чай. Мама пригласила его за стол. Она чувствовала, что что-то серьезное должно произойти. Вета подвинулась и усадила Алексея рядом со мной. Присев за стол, он сказал:
- Тетя Полина, я пришел сегодня, чтобы сделать Вере предложение. Я люблю ее, все в деревне уже давно знают об этом, так и ты знаешь! Что ты скажешь?
- Знают ли твои родители об этом?
- Я уже взрослый, могу сам решать, что мне надо, и как мне поступить.
- Я понимаю. Но ты только пришел из армии, еще не нашел, где работать будешь. Но главное даже не в этом. Главное, что Вера скажет.
Я испугалась, сердце билось где-то в горле. Не знала, что сказать. Я знала от соседей, что родители Алексея не очень-то хотели, чтобы он на мне женился. Алексей был единственным сыном. Они довольно зажиточными были. Думаю, им хотелось для сына девушку из семьи с большим достатком. Кроме того, он мне даже не сказал ни разу, что хочет на мне жениться. Да, мы гуляли с ним, проводили много времени вместе. Да и я еще только школу окончила, послала документы в Вологду, в институт. Теперь каждый день ждала приглашение на экзамены. Кроме того, это время было началом сенокоса. Работы было выше головы. В нашей семье не было мужчин, все делалось женской силой. Поэтому к вечеру я так уставала, что даже говорить не могла, тем более о чем-то таком серьезном. Алексей берег меня, поэтому и не говорил о том, что мне прибавило бы забот. Что случилось? Почему решил прийти сватать меня?
- Алексей, может, подождете немного, пока Вера хоть на третьем курсе будет. Тогда легче все решить будет.
- Тетя Полина, ты ведь знаешь, что я старше Веры. Мне уже пора жениться. Нет заботы особой, что я не работаю. Я знаю, что делаю. Мы поедем с Верой в Сибирь. Там у нас есть родственники, и работы там много.
Позже я узнала, из наших сел много семей уехало еще во времена Столыпинской реформы в Сибирь. Там основали целые колхозы, где работали вепсы. Рождались новые семьи, даже язык сохраняли. Став лингвистом, я побывала у этих вепсов в Иркутской области, недалеко от озера Байкал. Мы были в поездке вместе с моей ближайшей подругой Зиной, с которой и занимались возрождением родного народа и родного языка. И вдруг там мы обе особенно остро поняли, насколько тесно родной язык ассоциируется с родиной, по которой всегда тоскуют. Мы приехали туда и стали говорить на вепсском языке. Многих это так взволновало, что наши собеседники начинали плакать:
- Откуда вы? Почему так хорошо говорите на нашем языке? Кто вас научил? Вы что, с неба к нам упали?
Прошло более сотни лет с тех пор, как их предки переселились на земли Сибири, но многие из потомков переселенцев до сих пор хранили родной язык в памяти, говорили на нем, если была возможность. Это была незабываемая и исключительно трогательная поездка для нас с Зиной. Мы еще раз утвердились в мысли о том, как важно возрождать наш родной язык, как важно передать его подрастающим поколениям. Вдруг мы с нею поняли, что, возможно, это и есть главная задача в нашей жизни.…
Но это было после. А сейчас мои сестры испугались этого слова – Сибирь. Зачем так далеко ехать? А как же они будут без старшей сестры? Они сидели подавленные. И я не знала, что сказать, настолько было все неожиданно.
Алексей поднялся:
- Ну, поскольку ты, тетя Полина, так говоришь, а Вера молчит, так думаю, время еще не пришло.
Он встал и пошел к выходу. Я вскочила:
- Леша, постой, ты куда?
Но он не остановился и даже не оглянулся, быстрыми шагами вышел из нашего дома.
Поскольку мы с мамой каждый день ходили на сенокос на реку Шолу, до которой пять километров, да еще на лодке грести чуть ли не три, то мы приходили на поле совершенно измочаленными. А ведь там еще эти тяжелые копны к стогу носить. Я удивлялась, как мама – а она тоже была невысокого роста – эта невысокая, худенькая женщина поднимала вилами сено на стог. А я стояла на стоге и принимала его граблями. Я прижимала сено, топтала его, старалась, чтобы наш стог был круглым и ровным… Когда стог был уже готов, то специально подготовленными ветвями, которые у нас назывались "kahačud", прижимали сено сверху, чтобы ветер его не смог разбросать, сено держалось бы в стогу. Как мама Полина научилась этой мужской работе? Когда был жив отец, то все эти дела он сам делал.
Когда бывала хмурая погода, я вдруг услышала, что мама пытается насвистывать.
- Мама, смотри-ка, ты свистеть умеешь?!
- У нас говорят, что на свист может ветер прийти. Папа всегда так делал. Он рассказывал мне, что в ваших краях так поступали. Вот я и вспомнила. Вдруг поможет?
Не помню, помог ли свист в тот раз. Но когда сено плохо просыхало, его клали в зароды. Помню, в этом случае копны были еще тяжелее. Мы носили их на носилках. Мама себе оставляла совсем короткие кончики, чтобы мне было легче нести. Я сзади спотыкалась, иногда и падала, тогда все надо было начинать сначала. Эта работа была сверх наших сил. Это и правда, была работа для грузчиков-мужчин. Да, у нас в деревне всем приходилось много работать, а часто – и сверх сил.
Счастливые минуты были, когда мама говорила:
- Всё, теперь отдых! Сбегай-ка, Верушка, насобирай листиков смородины, чайку сделаем.
Пока я бегала за листиками, а иногда еще и землянички находила спелой, мама делала костер на берегу реки. Мы сидели на берегу, и это было единственное место, когда я не боялась воды. Не знаю, в чем дело было. Место было удивительно красивым: река делала изгиб, издалека видны были луга с цветами, лес. Иногда мама рыбу сама пыталась ловить нам на обед. Если удавалось, то варила ее в котелке на костре. Но это все мама делала сама, давала мне возможность немного отдохнуть.
А дома в это время хозяйничали сестры: доили корову, кормили овечек, варили обед. Я с трудом добиралась до дому, чтобы упасть на свое место. Мы, девочки, спали на сарае летом. Там стоял душистый запах сена. Иногда к нам прямо на сарай приходил Алексей, они о чем-то говорили с сестрами, но у меня не было сил участвовать в их беседе.
Сенокос заканчивался, когда я получила вызов на экзамены в Вологду. Я собрала свои вещи. Они были не богатыми, но когда молодая, то все к лицу. Это не приносило мне никаких забот. Алексей сказал, что сам отвезет меня на автобус. Мы отправились в дорогу. Он сделал небольшой привал. Тут Алексей спросил:
- Так что, Верочка, каков твой ответ будет? Я ведь жду.
- Не знаю, что и сказать. Ведь если поступлю в институт, то буду учиться там. Тогда как мы будем? Тогда ведь я не смогу поехать с тобой в Сибирь.
- Значит, ты меня не любишь, я так тебя понимаю.
- Нет, неправильно! Я люблю тебя, всем сердцем!
- Тогда в чем дело?
Я даже не знала, в чем дело. Теперь-то я уже знаю, что это ведь и, правда, была моя первая и последняя любовь, моя вепсская любовь. Я больше ни в кого не смогла так влюбиться, чтобы смогла сказать: "Теперь я от Алексея свободна!" Но тогда, восемнадцатилетняя, я не думала об этом….
Уехала в Вологду. Позднее подала маме телеграмму, что поступила в институт, что скоро приеду. А через полмесяца уже уехала учиться.
Алексей сначала писал мне письма часто. Тогда же не было мобильников. Сестры мне ни о чем грустном не сообщали, кажется, все было хорошо. Пришла первая сессия, за ней зимние каникулы. Я была как на горячих углях. Все время ждала писем от Алексея, но вот уже месяц прошел, а их все не было. Я думала, что скоро я уже сама приеду домой, вот он мне и не пишет. Когда уже пересела в автобус, который шел домой, то все стали говорить в автобусе на своем языке. У нас так было: едем из дома в город, и до первой остановки автобуса все говорим на родном языке. Как только подходила первая остановка, нас всех как по команде подменяли: сразу все становились русскими и говорили только по-русски. Возможно, та генетическая память 1930-х годов, когда использование родного языка было объявлено национализмом, а учебники даже сжигались, жила в моих соплеменниках глубоко, трудно было ее искоренить.
Теперь, когда сели в свой автобус, сначала все молчали, но потом моя соседка, которую я знала, спросила у меня:
- Ну, как живешь? Как учеба?
Я видела, что ей не терпится что-то мне сказать.
- Да все хорошо!
- И как ты теперь без Алексея? Тебя это не мучает?
- Как без Алексея?
- Так неужели не знаешь? Женился он, уехал с женой в Сибирь, как и хотел.
Я не могла говорить. В сердце стало горячо. До этого времени я и не знала, где сердце находится. Почему он мне не сказал ничего? Почему сестры не написали? Что случилось?
Да, Алексей красивый парень, действительно "пригожий". И Алексей соответствовал этому слову. Он был высоким, темноглазым, ладным, всегда хорошо одетым. Я знала, что он нравится многим девушкам. Но я измеряла его любовь силой своей любви. Мне не нужен был никто, кроме него. Да, я в институте ходила на танцы, и меня приглашали танцевать, и, наверное, я нравилась кому-то… Но я никого не впускала в свое сердце всерьез. Это все было так, преходящее. Наверное, сила нашей с ним любви была не одинаковой.
Через довольно длинный промежуток времени (прошло, очевидно, лет двадцать) мы однажды в отпуск в родную деревню приехали одновременно и только тогда смогли объясниться друг с другом. В деревне все еще жила память о нашей любви. Мы оказались рядом на улице, и все смотрели на нас, как мы встретимся. Один из друзей Алексея даже не выдержал:
- Что так смотрите, дайте им хотя бы поздороваться!
Я тогда в Лахте была с одной своей коллегой из Финляндии, Кайей. Она знакомилась с этнографией вепсского народа, их обрядами. Мы жили у нас дома, а Алексей стал к нам приходить каждый день. Когда немного задерживался, то Кайя говорила: "Где же твой бывший жених сегодня?" Однажды к нам домой пришла его мать и сказала:
- Не пускайте больше Алексея к вам. У него же двое детей. Тут есть доброжелатели, напишут жене – будут проблемы.
Вечером я рассказала об этом Алексею. Он мне в ответ сказал:
- Ты понимаешь, какую мы ошибку сделали? Мы потеряли то, что наш Sur’ Sünd, наш Господь, только раз в жизни дает. Ты тогда не была готова выйти замуж. А я, дурак, так хотел жениться, что ждать не захотел. Мы оба виноваты друг перед другом. Моя жена - неплохая женщина. И дети хорошие. Но что было у нас с тобой, можно было назвать Любовью с большой буквы. Мы боялись даже быть очень близко друг к другу, боялись хоть что-то сделать не так. Нам хватало взгляда, дыхания, и мы были полны этим. Любовь была такой чистой. Когда мы с женой уехали в Сибирь, прожили там уже довольно долгое время, и вдруг однажды бегущей строкой по телевизору показали, какая погода в Петрозаводске, то целую неделю как на крыльях летал, как будто тебя лично увидел.
Но тогда, когда я ехала в автобусе домой, вся душа во мне горела. Я думала: неужели я смогу жить дальше? Когда приехала домой, то мои сестры и мама не говорили со мной об этом совсем. Они, мои самые близкие люди, узнали все по моему выражению лица. Мама все время старалась испечь все мое самое любимое, сестры не давали мне делать никакой тяжелой работы, как будто я больная. Я им сказала, что если они так себя будут вести, то я раньше срока уеду в Вологду.
Однажды к нам в гости пришла тетя Сима, наша деревенская знахарка. Она сказала:
- Девочки, истопите-ка баню! На улице мороз! Попариться хочется.
Она стала совсем старенькой, ведь она была подругой еще моей бабушки. Мои сестры быстро вскочили со скамеек, побежали носить воду, дрова, топить баню. Ранним вечером баня была готова. Тетя Сима сказала мне:
- Ты пойдешь со мной! Пойдем в баню последними.
У нас была, как теперь говорят, баня по-черному. Сестры все намыли, начистили, принесли душистые веники. Кстати, березу для веников в разных местах разную берут, как я потом в институте узнала. Где-то любят брать с шероховатыми листочками, как у нас дома говорят курдышку. Она лучше к телу пристает, вроде как полезнее. А у нас больше любят брать гладышку, с гладкими как шелк листочками. У нас считали, что эти листья красоту женщины увеличивают, тело ее разглаживают, ласкают.
Тетя Сима положила веник в тазик, налила туда, шепча, горячей воды, приговаривая: "Пусть пропарится!" Мы тут сидели, беседовали обо всем, мылись. Когда помылись, тетя Сима взяла веник, еще раз сама меня пропарила как следует. Потом взяла ту воду из-под веника и облила меня ею с головы до пяток. Она что-то еще шептала, я поняла, что она о поднятии славутности говорит. Но слов я не слышала. Тут она меня перекрестила и сказала:
- Все, иди! Ты готова для новой жизни.
Потом еще добавила:
- Хозяева и хозяюшки, ваши детушки, идите сюда в баньку, мойтесь и парьтесь, унесите всю Верушкину тоску и печаль в море без берегов, в болото без дна. Пусть они там гниют в глубокой воде, в болотной грязи. Аминь, аминь, аминь!
Это она произнесла, не прячась от меня, так мне слова этого заговора запомнились. По-вепсски они еще как стихи звучат. Если сказать честно, то я немного испугалась. С таким глубоким чувством никто не говорил подобного заговора при мне. Уже когда стала ученым, ездила в экспедиции, боялась их записывать на магнитофон. Они для меня не были просто фольклором, а чем-то живым, духовным. Они не были для меня сказками или песнями. Они были живой жизнью.
Не знаю, помогло ли мне это тети Симино ведовство или нет. Но воспоминания о любви и сейчас приносят мне боль. Алексея уже нет с нами, в этом мире, он передвинулся на небо, может, и там слушает новости о погоде в моем городе…
Я научилась жить без него, но никогда не смогла найти парня по своей душе. Да, были и у меня влюбленности, но это не была любовь. У меня есть дочь, которая не могла родиться без мужчины, есть внуки. Я знаю, что такое счастье матери. Но женского счастья я не смогла испытать. Я не смогла ни в кого влюбиться, кто был бы как Алексей, чтобы, на него глядя, я сказала: именно он мне по уму, по душе, по сердцу…
Моей настоящей любовью стал мой родной язык, на котором когда-то и были сказаны первые слова о нашей любви. И именно в родном языке и воплотились, очевидно, и мой дом, и моя семья, и моя большая и крепкая любовь. Вепсская любовь…