ВепКар :: Тексты

Тексты

Вернуться к списку | редактировать | удалить | Создать новый | История изменений | Статистика | ? Помощь

Ozattomus

подкорпус: художественные тексты

Источник:
Ildaizen vuottajes. Petroskoi: Periodika, 2001, с. 22

Ozattomus

карельский: ливвиковское наречие
Новописьменный ливвиковский
Hapannuot lammit -nimizes kyläs eli mužikku Johor Ivanič Glotov. Kaksi vuottu häi suitti d'engua hevon ostamizeh. Söi pahoi, heitti kurindan, a mittuine on kodiviinan magu- unohti. Gu veičel leikkai, Johor Ivanič ei musta sen maguu hos tapa. Himoitti toiči mustoittua, tiettäväine, ga mužikku tirpi. Hebo pidi suaja vältämätä.
Konzu ostan hevon, ajatteli Johor Ivanič, — sit ryyppiän. Olgua huolet.
Mužikku suitti d'engua kaksi vuottu, kolmandel vuvvel lugi elot da rubei kerävymäh matkah.
Jo ihan lähtendiä iel Johor Ivaničan luo tuli lähimäzen kylän mies da kehitti ostua hänen hevon. Johor Ivanič ei sobinuh. Häi kai pöllästyi:
-Midä sinä, tuattoni, pagizet! sanoi. Minä kaksi vuottu olgie sõin, vuotin ostamistu, a nygöi kerras "ota da osta" sinun hebo. Se rounu ei ni ostamine rodei... Ei, kačo, älä pöllättele minuu, vellimies. Ajan parembi linnah da sie ostan putilleh.
Johor Ivanič kerävyi, kiäräldi d'engat hattarah, vieldi kengät jalgah, kädeh otti savakon da lähti.
Bazaril Johor Ivanič terväh löydi hevon mieldy myö.
Se oli parahite mužikale pättävy hebo: leveimahaine da tuhmukarvaine gu höstyön da saven sevoitus. Myöjy seizoi sen rinnal da andoi tiediä buite hänel on yksikai, ostetahgo vai ei hänen hebo. Johor Ivanič lekahutteli jalgua kengäs, opitteli dengoi, kačoi mielevästi heboh da sanoi:
-Kuule vai, armas ristikanzu, tahton tiediä, ongo tämä hebo myödävänny vai midä?
Hebogo? venytteli myöjy. Ga onhai se. Myön, midäbo täs... Johor Ivaničgi tahtoi ozuttua, buite hänel ei ole nimittumua hevon ostanduhä-- diä, ga ei tirpanuh da sanoi ihastuksis:
-Armas ristikanzu, minul hebo pidäy ylen äijäl. Ihan vältämättäh. Tiijätgo, minähäi kolme vuottu söin olgie, suitin heboh. Muga minule pidäs hebo... Sano, mittuman hinnan tahtot omas hevos?
Myöjä sanoi hinnan, ga Johor Ivanič tiezi, tämä hindu ei ole tovelline, se oli sanottu muga vai, kaupan hieromizekse, sikse häi ei ruvennuh kiistämäh. Kaččeli ielleh hebuo. Häi mindäh lienne puhaldeli sen silmih da korvih, iški silmiä hevole, klokabutteli kielel. Häi punoi piädy ihan hevon ilvien ies da silleh pöllätti hebokulun ga se, muite tässäh hil'l'aine, rubei potkimahes, hos ei tahtonuh puut- tuo Johor Ivaničah.
Konzu bebo oli kačottu, Johor Ivanič myös opitteli dengoi kengäs, iški silmiä myöjäle da sanoi:
-Ga ongo sit hebo myödävänny?
- Ga onhai se.., vastai myöjy kuito abevunnuol iänel.
- Hyvä... A mittuinebo sil roih hindu?.. Sil hevol?..
Myöjy sanoi hinnan i sit algoi tovelline kauppu, Johor Ivanič pläkytteli kengänsierdy, kaksi kerdua heitti kengän jallas, purgi dengoi da kaksi kerdua uvvessah kengii jalgua, ristii silmii, pyhkäldeli käil kyynälii, burbetteli, kui häi kuuzivuottu söi olgie da mittuine hevon hädä hänel on. Myöjy puolendi vähäzin hindua. Lopukse hinnas piästih sobuh.
Olgah jo, ota, sanoi myöjy. Hebo kačo on hyvä. Dai karvu on karju, dai muasti, kačo vai tarkembah, on hyvännägöine.
Karvu, sanot... Ei se minun mieles, hyvä mies, ole moine hyvä, sanoi Johor Ivanič. Karvu ei ole mieldykiinittäi... Puolenda vie vähäine hindua. -Ga miksebo sinul pidäy čoma karvu? vastai myöjy. - Midäbo, karvalgo rubiet kyndämäh?
Tämä oli vägevy argumentu. Johor Ivanič kačahtih hämmästyksis hebohpäi, lykkäi hatun muale, polgi sidä jallal da kirgai:
-Hyvä, olgah muga!
Häi istuihes kivele, heitti kengän jallas da kaivoi d'engat. Kodvan da žiälöiččien lugi niilöi, sit oijendi d'engat myöjäle, a iče kai piän punaldi čurah. Hänel oli ylen abei kaččuo, kui myöjy koukkusormil oijendeli hänen d'engoi. Lopukse myöjy peitti d'engat hatun alle da sanoi kunnivol:
-Hebo on teijän... Vietäkkiä...
Johor Ivanič lähti viettämäh. Nenä ylähpäi häi vietti hebuo da nimitteli sidä Marus'kakse... Vaste sit konzu meni bazaripihan poikki bokkutiele, mužikku ellendi, mittuine tapahtumu kuvai hänen elaijan. Häi heitti hatun piäs da rubei ihastuksis pollettelemah sidä. Häi musteli kui ounahasti da viizahasti kaupičči hevon. Sit lähti ielleh, ihastuksis viuhkutteli käzii da burizi:
-Ostinhäi!.. Hevon ostin... Kukastu kummua... Muanitin händy... Sidä kaupiččijua...
Konzu ihastus vähäzel alevui, Johor Ivanič viizahasti pardah nagrajen rubei iškemäh silmiä siiriči menijöile, buiteku ozutteli, kaččokkua, tās on minun ostos. Rahvas kačottih ilottah da käveltih siriči.
-Tulishäi omakyläläine vastah ozanottajakse... Tulishäi omakyläläine vastah, ajatteli Johor Ivanič. Silkeskie häi huomai loittozen tuttavan tagačuppukyläspäi. -Kuomu! kirruškanzi Johor Ivanič.
Kuomu, tules teriämbi tänne!
Mustuverine mužikku läheni himottah da tervehytty azumata kačoi heboh. Kačahtai... |Hebo... minä ostin tämän hevon! kirgai Johor Ivanič. -Vai ostit hevon... sanoi mužikku da maltamata muudu sanuo jatkoi: -Eigo sit sinul vikse olluh hebuo?
-Sebo se, armas ristikanzu, vastai Johor Ivanič, minul ei olluh hebuo. Gu ollus ga enhäi ruvennus muokkuamahes... Läkkä, minä tahton gostittua sinuu. -Tahtot vikse brizguttua ostoksen vai kui? muheloitti omamualaine da jat- -Ga midabo sit... Mi voibi, se voibi... Menemmögo Marju-nimizeh?...
Johor Ivanič lekahutti piädy, iskeldi kengänsiärdy da otti hevon kytkyös. Omamualaine astui ielpäi.
Se oli ezmässargen, a kolmanpiän huondeksel Johor Ivanič astui järilleh kodih. Hevottah... Mustu mužikku kaimai Johor Ivaničua kirikkökylässäh.
Älä tuskevu sudre, sanoi mužikku. Tässäh ei olluh hebuo dai tämä ei olluh hebo. Ga joit sen viinah-mibo kummii! Sit, vellimies, hos puutui brizgata. Roih midä mustella.
Johor Ivanič astui vaikkani da sylleksendeli pitkiä keldastu n'olgie. Vaste kirikkökyläh tulduu, konzu ryyppydovariššu rubei jo proššaičemahes, Johor Ivanič virki hil'l'azeh:
- Tiijetgö, armas mies, minähäi kaksi vuottu olgie söin... sudre.... Omamualaine suutuksis viippai käil da lähti omah matkah.
- Vuottele! kirgai Johor Ivaič hirviel iänel. -Midäbo pidäy? jyrkäh kyzyi mužikku.
Vuottele! Diädö... armas!
Diädö, armas... vellimiehyt, Johor Ivanič lipetti silmii. - Kuibo nenga? Minähäi kaksi vuottu sudre olgie sõin... Minbo periä?.. Sano, minbo periä.... myvväh viinua?
Omamualaine viuhkai käil da lähti linnah.

Беда

русский
Егор Иваныч, по фамилии Глотов, мужик из деревни Гнилые Прудки, два года копил деньги на лошадь. Питался худо, бросил махорку, а что до самогона, то забыл, какой и вкус в нем. То есть, как ножом отрезало — не помнит Егор Иваныч, какой вкус, хоть убей.
А вспомнить, конечно, тянуло. Но крепился мужик. Очень уж ему нужна была лошадь.
— Вот куплю, — думал, — лошадь и клюкну тогды. Будьте покойны.
Два года копил мужик деньги, а на третий подсчитал свои капиталы и стал собираться в путь.
А перед самым уходом явился к Егор Иванычу мужик из соседнего села и предложил купить у него лошадь. Но Егор Иваныч предложение это отклонил. Испугался даже.
— Что ты, батюшка! — сказал он. — Я два года солому жрал — ожидал покупки. А тут накося — купи у него лошадь. Это вроде как и не покупка будет… Нет, не пугай меня, браток. Я уж в город лучше поеду. По-настоящему чтобы.
И вот Егор Иваныч собрался. Завернул деньги в портянку, надел сапоги, взял в руки палку и пошел.
А на базаре Егор Иваныч тотчас облюбовал себе лошадь.
Была эта лошадь обыкновенная, мужицкая, с шибко раздутым животом. Масти она была неопределенной — вроде сухой глины с навозом.
Продавец стоял рядом и делал вид, что он ничуть не заинтересован, купят ли у него лошадь.
Егор Иваныч повертел ногой в сапоге, ощупал деньги и, любовно поглядывая на лошадь, сказал:
— Это что ж, милый, лошадь-то, я говорю, это самое продаешь, ай нет?
— Лошадь-то? — небрежно спросил торговец. — Да уж продаю, ладно. Конечно, продаю.
Егор Иваныч тоже хотел сделать вид, что он не нуждается в лошади, но не утерпел и сказал, сияя:
— Лошадь-то мне, милый, вот как требуется. До зарезу нужна мне лошадь. Я, милый ты мой, три года солому жрал, прежде чем купить ее. Вот как мне нужна лошадь… А какая, между тем, цена будет этой твоей лошади? Только делом говори.
Торговец сказал цену, а Егор Иваныч, зная, что цена эта ненастоящая и сказана, по правилам торговли, так, между прочим, не стал спорить. Он принялся осматривать лошадь.
Он неожиданно дул ей в глаза и в уши, подмигивая, прищелкивая языком, вилял головой перед самой лошадиной мордой и до того запугал тихую клячу, что та, невозмутимая до сего времени, начала тихонько лягаться, не стараясь, впрочем, попасть в Егор Иваныча.
Когда лошадь была осмотрена, Егор Иваныч снова ощупал деньги в сапоге и, подмигнув торговцу, сказал:
— Продается, значится… лошадь-то?
— Можно продать, — сказал торговец, несколько обижаясь.
— Так… А какая ей цена-то будет? Лошади-то?
Торговец сказал цену, и тут начался торг. Егор Иваныч хлопал себя по голенищу, дважды снимал сапог, вытаскивая деньги, и дважды надевал снова, божился, вытирал рукой слезы, говорил, что он шесть лет лопал солому, и что ему до зарезу нужна лошадь торговец сбавлял цену понемногу. Наконец, в цене сошлись.
— Бери уж, ладно, — сказал торговец. — Хорошая лошадь. И масть крупная, и цвет, обрати внимание, какой заманчивый.
— Цвет-то… Сомневаюсь я, милый, в смысле лошадиного цвету, — сказал Егор Иваныч. — Неинтересный цвет… Сбавь немного.
— А на что тебе цвет? — сказал торговец. — Тебе что, пахать цветом-то?
Сраженный этим аргументом, мужик оторопело посмотрел на лошадь, бросил шапку наземь, задавил ее ногой и крикнул:
— Пущай уж, ладно!
Потом сел на камень, снял сапог и вынул деньги. Он долго и с сожалением пересчитывал их и подал торговцу, слегка отвернув свою голову. Ему было невыносимо смотреть, как скрюченные пальцы разворачивали его деньги.
Наконец, торговец спрятал деньги в шапку и сказал, обращаясь уже на вы:
— Ваша лошадь… Ведите…
И Егор Иваныч повел. Он вел торжественно, цокал языком и называл лошадь Маруськой. И только когда прошел площадь и очутился на боковой улице — понял, какое событие произошло в его жизни. Он вдруг скинул с себя шапку и в восторге стал давить ее ногами, вспоминая, как хитро и умно он торговался. Потом пошел дальше, размахивая от восторга руками и бормоча:
— Купил!.. Лошадь-то… Мать честная… Опутал ево… Торговца-то…
Когда восторг немного утих, Егор Иваныч, хитро смеясь себе в бороду, стал подмигивать прохожим, приглашая их взглянуть на покупку. Но прихожие равнодушно проходили мимо.
— Хоть бы землячка для сочувствия… Хоть бы мне землячка встретить, — подумал Егор Иваныч.
И вдруг увидел малознакомого мужика из дальней деревни.
— Кум! — закричал Егор Иваныч. — Кум, поди-кось поскорей сюда!
Черный мужик нехотя подошел и, не здороваясь, посмотрел на лошадь.
— Вот… Лошадь я, этово, купил! — сказал Егор Иваныч.
— Лошадь, — сказал мужик и, не зная, чего спросить, добавил: — Стало быть, не было у тебя лошади?
— В том-то и дело, милый, — сказал Егор Иваныч, — не было у меня лошади. Если б была, не стал бы я трепаться… Пойдем, я желаю тебя угостить.
— Вспрыснуть, значит? — спросил земляк, улыбаясь. — Можно. Это можно. Что можно, то можно… В "Ягодку", что ли?
Егор Иваныч кивнул головой, хлопнул себя по голенищу и повел за собой лошадь. Земляк шел впереди.
Это было в понедельник. А в среду утром Егор Иваныч возвращался в деревню. Лошади с ним не было. Черный мужик провожал Егор Иваныча до немецкой слободы.
— Ты не горюй, — говорил мужик. — Не было у тебя лошади, да и это не лошадь. Ну, пропил, — эка штука. Зато, браток, вспрыснул. Есть что вспомнить.
Егор Иваныч шел молча, сплевывая длинную, желтую слюну. И только, когда земляк, дойдя до слободы, стал прощаться, Егор Иваныч сказал тихо:
— А я, милый, два года солому лопал… зря…
Земляк сердито махнул рукой и пошел назад.
— Стой! — закричал вдруг Егор Иваныч страшным голосом.
— Чего надо? — строго спросил мужик.
— Стой!
— Дядя… милый… братишка, — сказал Егор Иваныч, моргая ресницами. — Как же это? Два года ведь солому зря лопал… За какое самое… За какое самое это… вином торгуют?..
Земляк махнул рукой и пошел в город.
Сайт создан сотрудниками Карельского научного центра Российской академии наук
Вы можете свободно использовать материалы нашего сайта и делиться ими, главное — указать авторство и ссылку на наш ресурс.
Подробнее о лицензии CC BY 4.0
© VepKar. Открытый корпус вепсского и карельского языков