Кибирь Василий
Гости
русский
За столом, на отцовском месте, хозяйкой сидит бабушка. Он с утра ушел на работу, и бабушка сейчас в доме самая главная. Бабушка шумно прихлебывает чай со старого, истертого по краям блюдца, которое держит на растопыренных пальцах правой руки. Ей за шестьдесят, но она еще далеко не старуха. Громогласная, широкая в кости, в темном платье и белом в синюю крапинку платке, она сидит очень прямо, изредка смахивая испарину со лба — чай затянулся. Бросая в рот крошечный кусочек колотого сахара, она говорит-кричит, насупив брови и быстро и гневно вскидывая глаза:
Я тебе што, Нюрка, говорила? Я тебе сразу сказала — чиганов нам не надо! Говорила ведь — закаисся! Меня дедко один раз только и тронул — первый и последний. Ходила я тогда с брюхом к Федченке, а он, паразит пьяный... Ну я оторвала лавку-то от стены и дала ему звону! С тех пор Маня на Мани — худым словом не зывывал, не то — руки. Свое гнет, конешное дело, помаленьку, все же мущина, а рук — ни боже мой!
А ну положь сахар на место! — кричит она Родьке. — Чиганенок!
Внук побаивается бабки, но труса праздновать не собирается и засовывает сахар за щеку, передвигаясь на всякий случай поближе к выходу.
-Ой, балуешь ты его, Нюшка, — такой же чиган вырастет! —смеется неожиданно добродушно бабушка.
Мать, выплакав обиды, сидит у окна, подгорюнившись и снимая со щеки время от времени набегающую слезу.
- Пойдем к нам, — продолжает бабушка решительно, — забирай чиганенка и пойдем! Проживем — не так живали.
Мать молчит, но сомнительно качает головой. Дескать, отец и там достанет, погром устроит.
-Ах ты господи! Да пожалься ты хоть в милицию што ль?!
-Отсидит пятнадцать суток, вернется и вовсе убьет. Уж такая отсидит пятнадцать суток, вернется и вовсе убьет. Уж такая судьба моя — горе мыкать.
- Вот дурища-то! Ну уедь к Степану, ведь зовет?
-Раньше надо было, мамка, раньше, а теперь уж что. Куды мне с хвостом-то. Кабы одна я была, а то...
-Ну мотри, Нюшка, дело хозяйское. Веру я оставляю, ее-то он не тронет, поди?
- Да нет, что ты! Жила уж ведь.
-Ты, главное дело, помалчивай больше, коли тумаков не хочешь получать, а то я ведь твой язычок знаю. За Веркой смотри. Девка — атаман. Запросится к нам, не держи — убежит. Тридцать километров лесом — шутка ли, слышь — нет?
-Слышу, слышу. Привезем на коне, не беспокойся. Я уж помалкивать буду.
- Ладно, — засобиралась бабушка, — живите тут, а я пойду — до вечера дойти надо, солнце уже высоко встало. Телегу ждать не стану. Прощай, Вера.
Вера — большеглазая темноволосая девочка — все это время чинно сидела за столом напротив бабки, попивая чай с баранками. Но стоило бабке подняться из-за стола, как она соскочила с лавки и уткнулась лицом в бабкин подол.
-Но, чего ты? — удивилась бабушка. — Большая уже. Много ли мало, да и прикатишь к нам. Посбирай тут ягод, в речке поплещись, мать мотри слушай.
- Да-а, а тут качелей нету, — плаксиво затянула девочка, но бабка не стала больше разговаривать, чмокнула ее в щеку и вышла.
Почувствовав себя хозяином, Родька шагнул к сестре.
-Ты, Вера, не плачь, не бойсь — папка тебя не тронет.
-А я и не боюсь, — передернула плечиками девочка, — меня саму все в деревне боятся. Я к бугаю подхожу — и хоть бы что. На кладбище ночью ходила.
-А что там, на кладбище-то?
-Как что? Мертвецы могут в могилу утащить.
-А ты их видела?
- Так, издали. Ходят медленно, белые, длинные такие...
-Вот это да! — Брат восхищенно смотрит на сестру и вдруг, вспомнив разговор с матерью, выпаливает: — Давай поженимся!
-Ну и жених! — звонко хохочет сестра. — Женихи-то разве таковые бывают? Ты хоть был ли на свадьбе когда-нито?
- Нет, — огорченно признается Родион.
-А я так была, когда тетя Зоя наша замуж выходила прошлой зимой. Она у нас первая красавица, лесную школу окотила, стала лесничим, вот.
-Это как?
-Эх ты, как! Это значит, что она начальник леса в нашей деревне, зря рубить не дает.
-А у нас-то в поселке нет, что ли, начальника такого — рубят и рубят лес.
-Да ну тебя, с начальниками твоими, — сердится сестра, — слушай! Приезжает она, значит, на Рождество...
- На куда? — Родион вовсе теряется.
- На кудыкину гору, — Вера нетерпеливо топает ногой, — Или слушай толком, или рассказывать не буду, очень мне надо мучиться тут с тобой.
Родион умолкает, решившись слушать до конца во что бы то ни стало, а Вера разливается, блестя глазами:
- Приехали они и сразу к бабушке — так и так, благослови, мол, нас. Как снег на голову упали, никто и не чаял — вот так Зоя! Бабушка, как полагается, образ в руки, совет да любовь! — по старинке норовит. Жениху-то и покажись криво, да и Зоя ведь комсомолка — смех один. Ай в чужой монастырь со своим уставом не ходи, — повторяет девочка чьи-то слова, — проглотили как миленькие. Вспомнили и про попа, но тут Зоя в свой нос сделала, не срами ты меня, мама говорит, не те времена. Бабушка согласилась — верно, говорит, Бога вместе с царем в революцию ссадили, а только все покрепче было бы, кабы в церкви венчать после сельсовета. Обошлись, конечно.
А на следующий день зато запрягли трех лошадей в санки, мне дали ленты в гривы заплетать, и потом с ветерком по всему селу уж катались — так катались! Снег блестит — аж глазам больно, гармоника играет, да не одна. Тетя Зоя смеется и плачет, щеки горят, глаза черные-черные, волосы тяжелые, важные — красавица!
С появлением сестры Родион словно вырос на целую голову. Как он и думал, его приняли играть в войну старшие ребята, которыми командовал десятилетний крепыш Женька-второгодник. Женька пробует уже потягивать окурки, которые находит на волейбольной площадке и возле турника у клуба. Вот и сейчас, спрятавшись от взрослых за конюшню, ребята развели костерок и слушают своего атамана.
— Мне скоро двенадцать, — авторитетно заявляет Женька, крепясь между двумя горчайшими затяжками (мужики в поселке курят махру, начальство — "Беломор"), — а с двенадцати лет человек сам решает свои поступки. Вот меня, к примеру, спросят на суде — с кем ты, пацан, хочешь жить, с отцом или с матерью? — Тут Женька мечтательно прищуривается, делая паузу. Ответ заранее всем известен, но ребята молчат. — С отцом, отвечу я. Пусть мать плачет. А ведь выпороть тогда не моги — то же совершеннолетие. Дважды на один вопрос я не отвечаю. Сказал с отцом — значит — с отцом. А то — выпорю! Нервы вымотал! В колонию сдам! Эх, бабы! — Женька сердито втаптывает окурок в землю. — А не найду отца, пойду в леспромхоз, лес валить. Хватит у матери на шее сидеть. Читать, писать умею, что еще надо?!
Ватага согласно кивает, и все идут к речке. Тут, за конюшней, у ребят стоит большой плот, сколоченный из бревен, оставшихся от весеннего сплава. Это их флот. На другом берегу имеется у них штаб-шалаш, замаскированный в густом подлеске. Над ним, на высокой сосне, устроена наблюдательная площадка, с которой хорошо просматриваются все подходы к месту их игр.
У штаба жгут большие костры, пекут в них картошку, отдыхая от разведок, походов и сражений. Тут рассказывают разные страшные истории и мечтают о побеге в дальние страны, где, говорят, не надо учиться и где главное — здоровье.