Кибирь Василий
Родня
русский
Было за полночь, когда сошли на берег на вологодской земле. Какие-то люди с фонарями в руках подошли к ним. Усатый мужчина, показавшийся мальчику великаном, подхватил его на руки. Во какой у тебя сынище вымахал, — прогудел он отцу и странно добавил: - Возьми нас за рупь двадцать! Второй уже заводил стоящую поодаль грузовую крытую машину. Родиона посадили в кабину. Началась езда по лесной проселочной дороге. Свет фар метался по высоким хмурым елям, машину бросало на ухабах,
но Родьке это нравилось — лучше пружинила подушка сиденья. Впрочем, скоро дорога стала ровнее, лес начал редеть. Спустя еще некоторое время показались окраинные домики Кириллова. Проехали несколько улиц и остановились у большого деревянного дома. Как ни всматривался Родька, пятой стены (пятистенок-то!) различить не мог. На машине его растрясло и спать больше не хотелось. Обещанная земля была под ногами, теперь только смотри!
У порога встретила их отцовская тетя — тетя Агриппина.
Заждалась вас, бажоные вы мои, стол уж давно накрыт - проходите-ка, проходите в горницу.
Поздно уж стол-то, — вежливо кашлянул отец, внимательно, однако, вглядываясь в его деревенскую роскошь и блеск.
Цо вы! Цо вы! испугалась хозяйка. — Гости вы, гости.
Все было большим в этом просторном доме: хозяин, нагибавшийся под балками потолка, пузатый купец-самовар на столе, нахально расставивший короткие, гнутые ножки, широченные, в родионов шаг половицы.
Знакомые уже белопенные ручьи кружев струились, ниспадая с портретов усатых военных в бескозырках с кокардами — еще "досюльных" времен. Был тут, как в почетном строю, и дедушка Родиона - брат тети Агриппины, без вести пропавший на "нонешней" уже войне. Гладкое молодое лицо с маленькими усиками глядело ясными глазами на внука. В уголках глаз собрались едва приметные морщинки — легкое лукавство утишало скрываемую грусть этих глаз.
Тамотко дедушко твой, Осипом звали. Знаешь дедушку-то? — мягко провела по волосам мальчика рукой тетя Агриппина.
- Знаю, у бабушки видел уже.
- Молодой пошел-то, ох молодой! Век буду жить — не забуду, как остановился у околицы, а я провожала, бабушка твоя ведь родами страдала тогда. Остановился и говорит: "Чует мое сердце, не вернусь я, сестра. Не сказывай ей, а не вернусь. Помогай тут сколько можешь...". Да с тем и ушел. - Тетка смахнула слезу.
Ну вот, разнюнилась. Воды и так полон самовар, — крякнул дядя Савелий. Пусть земля мужику пухом будет, за это выпить сейчас надо вот это дело так дело? — обернулся он к отцу.
Спомянуть не грех, очень даже не грех спомянуть. Я ведь помню его хорошо. Веселый был. Первый гармонист на деревне. С первой партией и
ушел. Воевал-то всего с месяца полтора. Принесли похоронку. Не знаю, как и матери сказать. За околицу убежал, пал в траву, рву ее руками, а плакать не могу, вся грудь спеклась… Пятнадцатый год шел мне – мужик по тому времени. Так тогда и не смог матери сказать. Нашла потом сама бумажку эту за иконой. Читать не умела, а поняла писем-то давно уже не было. Словами-то и не расскажешь, невмоготу. Словами горю не поможешь!
- Верно, брат, — отозвался Савелий, — словами горю не поможешь! Садясь за стол, тетя Агриппина перекрестилась.
- Вот бабы, — кивнул он на нее, поджавшую губы, — все в бога верят.
Перережь весь народ, оставь одну бабу — будет ходить молиться, в бога еще больше уверует. А ведь в вереэтой самой не больше курицы смыслит. На них она, почитай, и стоит.
-Са-ве-лий! — застучала по краю стола твердым пальцем тетка.
- Савелий! — голос ее потвердел, хотя сделался тише. — Не гневи бога.
Видно было, что спор этот семейственный, старинный. Чувствовалось, что так они и проживут до конца, недоспорив. Савелия, видимо, задевала именно эта предвидимая недоконченность спора.
- Ну, а чо Савелий-то! Чо Савелий-то! Я ведь к чему, — обернулся он к отцу, — я ведь, брат, к тому, что вера вота где должна быть, — стукнул он в гулкую грудь и задумчиво прислушался к ее отзвуку.
- И верить надо, — тут он нажал, отвергая всякие возражения тетки, в человека, в себя верить. Я тебя, к примеру, пятнадцать годов не видел, так?
- Так, — серьезно глядя ему в лицо, ответил отец.
А я в тебя верю. И ты ко мне через пятнадцать годов пришел с сыном, значит, выходит, в меня веришь! Веришь аль нет? — закричал вдруг Савелий во весь голос, аж дрогнула водка в забытых, озябших стаканах. И отец, помедлив, тихим, но твердым голосом серьезно ответил:
- Верю.
Родион глазел на взрослых, силясь вникнуть в разговор, но понял только, что хозяева оба люди хорошие, сильно верят во что-то, но по-разному.
— Она ведь завтра вас обязательно в монастырь звать станет, — раскатисто хохотал Савелий. — И даже я советую. Крепкое, красивое строение, скажу я вам. Так строить - это времени надо больше, жизни иметь. Времени-то у нас нынче у всех маловато стало, вот ведь что. Взять
хоть и нас пятнадцать годов-от, пятнадцать годов ведь! А далеко ли так-то ежели, а? Ведь раньше пешком за тыщу верст топали!
— Это верно, — откликнулся отец, — ходоки нынче не те стали. Времени у всех мало — вон что, — толковал свое Савелий. Оба внимательно вслушивались друг в друга и вроде говорили о разном, а получалось об одном. Родька так и не дослушал их, заснул прямо за столом.
— Утром пили чай из купецкого самовара. Он уже не казался таким нахальным, как ночью. Горница стала поменьше, но оставалась все же очень просторной. Родиону не давала покоя высокая спинка железной кровати, унизанная сверху блестящими никелированными шариками. Он долго рассматривал их, потом решил действовать, но начал издалека.
— Дядя Савелий, а дядя Савелий?
— Что, Родион?
— А вот у нас дома дак нет шариков на кровати.
— Но?— А вот у вас дак есть.
— Н-но?
— Интересно, дядя Савелий, узнать, откручиваются эти шарики или не откручиваются?
— Родька! Едят тебя мухи! — цыкнул отец, но Савелий, долго не понимавший, куда клонит парень, захохотал.
— Но и шельмец! Бойкой, бойкой. — И великодушно разрешил: — Ну, попробуй, попробуй. Который открутишь, будет твой.
Родион долго пыхтел под насмешливым взглядом Савелия. Резьба проржавела, ни один шар не двигался с места, как прикипели. Савелий даже волноваться начал.
— Ах ты, едрит твой корень, — переживал он, — неужель ни один не подастся? А ну, дай-ка я крутану!
Будто клещами ухватил он пальцами шарик, и тот с хрустом подался.
— Ну вот и добро! — засмеялся Савелий. — Держи на память.
Между тем тетка Агриппина изготовилась уже в поход. Насунула платок на глаза, завязав его по-особому крепким узлом, прошлась по скрипнувшим половицам, легко и крепко ступая, как птица на отлете.
Дак цо, мужики, идти ежели, дак пойдем, — пропела она.
— Сходите, сходите, робята, промнитесь маленько, пользительно бывает. Агриппина проводит вас до первой деревни, а и Слепнево недалеко. А я уж не ходок, сами видите.
Только теперь, когда богатырь Савелий выбрался из-за стола, разглядел Родион, что у него вместо обеих ног деревяшки, и сообразил, что дядя
с его дедом одного ведь, наверное, возраста.
Агриппина, легонько толкнув дверь, поплыла в поход. По улочкам городка шагали маленькой, но крепкой горсткой. На полшага впереди выступала высокая и прямая тетка, за ней отец, к нему лепился Родион.