Мошников Олег
Дед
русский
Дедовская квартира на улице Краснодонцев была местом сбора двух семей: моей мамы и ее сестры Алевтины. Сестры очень уважительно относились к отчиму – мудрому и сильному человеку, уроженцу Украины – Федору Галинке. После войны он взял в жены женщину с двумя девочками. Годы были трудные, голодные. Петрозаводск восстанавливался из руин. И помощь деда-кузнеца, участника войны, семье и городу была оценена по заслугам. После скитаний по родственникам и обитания в летних сараях, где нельзя было пользоваться огнем, и ночью в звездные щели проникал северных холод, Федору Галинке выделили двухкомнатную квартиру в двухэтажном деревянном доме. Вот в этот дом мы и стремились. Мы – это я и мой двоюродный брат Серега. Сестры с удовольствием оставляли у деда и бабушки двоих пострелят. Но занимался с нами, конечно, дед. Бабушка работала в буфете кинотеатра "Сампо", была занята с утра и до вечера. Всегда торопилась – к подругам, дочкам, не отстать от переменчивой моды, занять очередь в магазине. А дед был дома. В 1960-х годах у него открылась военная рана, началась гангрена. Дед остался без ноги. На костылях он ходил с нами в лес, показывал, как надо искать грибы, собирать ягоду, различать полезные растения, выкапывать калган. Но большую часть нашего ребячьего времени занимал двор – с сарайками, ходулями, высокой голубятней. Авторитет деда для дворовой шпаны был непоколебим. Никто не смел тронуть Галинковских внуков. На глазах ребятни из сильных рук Федора Ивановича появлялись на свет воздушные змеи, деревянные поделки, свистульки, подшипниковые самокаты. Его украинские прибаутки смешили весь двор. Для каждого у него припасено меткое словцо или занимательная история. На широкой лавке перед подъездом находилось место першим дружкам: штепселю Кольке, торопуньке Игорьку или соседскому Шурику-мацапурику. А какие Федор Галинка готовил украинские борщи и щи из крапивы! Дед читал все отрывные календари и, вместе с кулинарными рецептами, выискивал различные полезные факты, исторические события, мысли великих людей. Не раз я приносил ему из школьной библиотеки книги о животных, географических открытиях, целебных травах. Настольной книгой деда была брошюра о пользе пчелиного меда, мумия, прополиса. Всеми найденными полезными мыслями он непременно делился с нами. Важно садился на диван, увлекал в широкую пружинную яму внуков, доставал из специальной папочки листы отрывного календаря или книжку с закладками и читал, читал, забавно поглядывая из-под очков на наши удивленные физиономии: красноречиво говорящие о том, когда же наконец дед нас гулять отпустит… Но главным дедовским богатством лично для меня были подшивки журнала "Крокодил" – с 1958 года! Чего греха таить, расшалившись с братом, мы могли перевернуть вверх дном всю квартирную мебель. Дед нашел единственный способ, чтобы не привязывать внука к кровати и усмирить мой непоседливый, любознательный нрав, – он доставал со шкафа каждый раз новую годовую подшивку "Крокодила" и – я замирал над цветными страницами на долгие упоительные часы. Дед буквально влистал в меня юмор и добрую иронию, которыми пестрели листы советского сатирического журнала. До сих пор, соответственно жизненным обстоятельствам, оживают в моем сознании картинки, шутки и карикатуры, увиденные мною в детстве. Да и сама веселая, жизнерадостная, неунывающая обстановка дедовской квартиры, наполненная булькающими кухонными звуками, шелестом отрывного настенного календаря, запахом трав и лечебных мазей собственного приготовления – готовила нам с братом новые и новые сюрпризы. Как-то бабушка, крепкая, дородная женщина, пришла из Самповского буфета слегка навеселе. Отмечали коллективом какой-то революционный праздник. Увидев с порога родных внуков, она сгребла нас в охапку, прошла в комнату и подняла нас за грудки – по одному ребенку в каждую руку – вверх – к цветному закачавшемуся абажуру. От неожиданности происшедшего пуговки на детских рубашках выстрелили дружным залпом. Мы с Серегой не могли произнести ни слова, зато довольная бабушка без умолку приговаривала: "Я – Жаботинский! Я – Жаботинский!"… Насилу дедушка нас от бабушки отбил.
Весной 1976 года дедушка почувствовал себя хуже. Сказалась вынужденная малоподвижность могучего тела кузнеца, у Федора Ивановича на фоне развившегося сахарного диабета началась гангрена второй здоровой ноги… Перед тем как лечь в больницу на сложную операцию, дед подарил нам с братом по книге. Книги в то время – значили очень многое. Они не теснились на полках. Они прочитывались залпом, и передавались друг другу как бесценное сокровище. Сергею досталась книга Алексея Толстого "Петр I". А мне – Каверинские "Два капитана". Наверное, благодаря этому подарку, рассказам дедушки о фронте, я выбрал своим жизненным кредо – военную романтику, закончив артиллерийское училище в Свердловске, где в курсантской газете состоялась моя первая стихотворная публикация…
Последними словами умирающего Чехова была сказанная по-немецки фраза: "Я умираю…". Оскар Уайльд перед смертью оглядел комнату и выдохнул иронично: "Или эти обои, или я…". Что произнес, умирая, мой неродной дед Федор Иванович Галинка мне потом рассказала бабушка, сидевшая у его больничной постели.
Операция не помогла. Беспомощным обрубком дедушку перенесли в палату, положили на кровать. Дед бредил. Метался в беспамятстве. Никого не узнавал. Бабушка пыталась его напоить чаем. Следила за капельницей. Меняла простыни. Перед тем как впасть в предсмертную кому, дед ненадолго пришел в себя, взглянул на бабушку, взял ее за руку: "А, это ты, торопунька…". Через несколько часов его не стало. Какие разные последние слова произнесли разные люди. Кузнецы, писатели, разделенные веками и странами. Но большая судьба, большое сердце, большое желание жить объединило их таких разных, таких любящих людей, как Антон Чехов, Оскар Уайльд и дедушка Галинка.