Деревня Печеницы. Жизнь в замужестве
Russian
– Ты откуда?
– Я из Печениц.
– Откуда?
– Из Печениц.
– А эти Печеницы были большой деревней?
– Было три деревни: Проклмяг, да Посад, да Тыйжагь.
Это если по правую руку идешь, моя невестка – это Тыйжагь, а это-то Посад, по левую руку так.
– А ты откуда родом?
– Я из Посада.
– А как там в Печеницах говорили?
– По-вепсски.
И нас полдесятка говорило…
Были, русские жены были.
– А все остальные по-вепсски?
А по-русски умели?
– Так ведь скажут по-русски…
Русские придут, скажут, а мы знали.
– Знали?
А в твоей семье по-вепсски говрили?
А твоя мама откуда была взята (замуж)?
– Так отсуда, с Погоста.
Где Сергей то, где Сергей Игнатьев…
– Там раньше по-вепсски говорили?
– А теперь все по-русски говорят.
Молодежь-то вся по-русски.
Моя невестка-то по-вепсски, да еще этот дед Андрей-то.
Андрей по-вепсски говорит.
Наверное…
еще, наверное Прасковья, она немного моложе, она знает по-вепсски, а больше никто не знает.
Эта Прасковья замужем была за русским.
– Значит, из Печениц замуж вышла?
Из-за озера?
А где место красивее было?
– А в Печеницах красивее было.
Долго жалела это место, эту местность.
Я тосковала, тосковала очень.
Неделя пройдет, так в субботу домой бегу.
– Долго домой бегала?
– Пока ребенка не стало.
А дети пошли…
Была год…
потом ребенок родился, да умер, так я и жила.
– Муж-то на войне был?
– Сначала был на службе, потом на переподготовке, потом на войне, да десять лет был.
– Без мужа была?
– Без мужа.
Это плохо было.
Работы много.
Упаси Господи, теперь так не работают, к черту работу бы послали.
Не работали бы.
Я навоз выброшу да еще трижды съезжу за три километра, да еще днем трижды, шесть возов дров привезу.
Шесть возов навоза вывезу да шесть возов дров привезу.
– А дрова кто тебе рубил?
– А дрова я сама рубила.
Сама пилой пилила одна.
И роняла пилой и кряжи пилила.
Все пилой.
Вот сила-то и ушла.
Рук-то нет.
А теперь не верят, что столько работала.
Говорят, не работала.
– А вот ты замуж пришла, так семья-то была большая?
– Семья-то не большая, поделились, один муж да свекровь была, да старик днями приходил, день у сына, да другой у другого.
– А свекровь-то была у тебя?
– Под конец…
у меня умерла, у меня обы умерли.
Дед-то год лежал, так с бока на бок переворачивала.
Год.
День в день год лежал.
Паралич прошел.
Я в лесу была, а бабка-то не ходила на работу, так пошла да народ собрала в деревне.
Народ пришел, да потревожили посередине, потревожили…
Не умирает и не живет.
Ой надоело.
На день спущу с кровати, так упадет, а на ночь подниму.
Сама приду из лесу, и подниму.
Он такой легкий был.
Ну уже (под конец)…
– А сам ел или нет?
– Ел, сама принесу, около себя положу, горшочек молока положу да хлеба кусочек положу, да ест набоку.
Ведь без еды год не проживешь.
А сын был…
Из одного колодца, я говорю, воду брали…
Другой сын был, домой не зашел.
Никак не зашел.
Еще до смерти (говорит): не зови никого, к живому не приходили проведать, никого не зови.
Рассердился.
Так ведь к живому не приходили посмотреть, год лежал, а не навестили.
Две дочери было да сын.
Никто не пришел.
Дочери-то весть послала, а сын ведь рядом, тут жил так.
Не спросил ни разу, стало ли отцу лучше или нет.
Не спросил ни разу, как чужой.
У него и самого такая смерть пришла, сыновья не пришли и близко…
Я обмывала да одевала…