Minä taatal paijan ombelin
Livvi
Vidlitsa
Müö olimo täs koiz jo elämäs. A taatto da maamindam elettih siä Mäjis. Maamindam mejän oli ülen n’erokas niilöih kangahih da kaikkih ga. Siä taatal paltimpaijan oli azunuh paltinas.
Muite kaijahkoine oli.
Nu.
Eulluh moine l’evei, tämän d’ütüs.
Sen ke, tämän d’ütüs eulluh.
Ga tiijän kaijahkoine oli.
Müö gu mužikanke sinne menimmö istumah, ga taatto ugodih külüs. Külüz gu tuli ga paltimpaidu pääl oli. Heitti sen, heittää sidä paltimpaidaa ääre. Heittää sie, vanhoil käzil d’o putilleh siä nostaa ei voi, kaidu on.
Ga kaidu rodih, kaidu.
Da, kaijaččaine paidu. Lähtimmö äärez ga [minun mužikku] sanoo: "Baabuška, minä muudu nimidä en tiijä, starikal osta paidaa pääl, štob enämbi paltimpaidaa pääl ei panis. Eigo sidä lunnastannuh", sanoo, "nengoman joukon kazvattahuu, ni siitsupaidaa pääl". Minä gu taan mostupojezdan laukkah menin, kahteh paidah toin mat’erjaalat. Se oli tožo nenga kodazil, kofeinoi kodaine oli, üksi hienoloil kodazil da toine valgei. Mostu i toin mat’erjaalaa kahteh paidah da, juuri enhäi taatan määrää. Häi oli mužikku, mejän taatto, zdoroovoi, suuri. A minä otan da duumaičen: "en d’o l’ühüzii paidoi azu, azum pitkät paijat". Minä azuin pitkän paijan. Paijad gu vein, paijad gu pääl panihäi, hänel paidu rodiihezen nenga, tänne saah.
Čud ei polvessah rodinuh.
Čud ei polvessah rodinuh. Kaikil ozutteloo: "näidgo, tütär moizen paijan azui l’ühüön, kačo vai polved ollahgi avvoi"! Häi se sanoi privučkal. "Näidgo tütär osti", sanoo, "paidaa pääl kaksi, a moized azui, rikoi", sanoo, "l’ühüökse", sanoo, "polved ollah avvoi"!
Boiko, Tatyana
Я отцу рубашку сшила
Russian
Мы в этом доме уже жили. А отец с мачехой жили там, в Больших Горах. Мачеха наша была очень умелой в ткании. Там она отцу полотняную рубашку сшила из полотна.
Так-то [рубашка] узковатая была.
Ну.
Не была такой широкой, вот как эта.
Всё-таки не была такой.
Да знаю, узковатая была.
Мы как с мужем поехали туда их навестить [посидеть], так отец оказался в бане. Из бани как пришёл, так на нём была полотняная рубашка. Он снял её, снимает эту рубашку с себя. Снимает старыми руками, их уже поднять высоко не может, узкая [рубашка].
Узкая получилась, узкая.
Да, узенькая рубашка. Отправились мы [оттуда], так [мой муж] и говорит : "Бабушка, я ничего не знаю, но старику купи рубашек, чтобы больше полотняную рубашку не надевал. Разве не заслужил, говорит, такую кучу [детей] вырастил, ситцевую рубашку надеть"! Я как зашла в железнодорожный магазин, на две рубашки принесла материала. Этот [материал] тоже был в клеточку, кофейная клеточка была. Одна [ткань] в мелкую клетку, а другая белая. Такого и принесла материала на две рубашки. С отца мерки не сняла, он был мужчина, наш отец, здоровый, большой. А я и думаю про себя: "Не буду отцу короткие рубашки шить. Сошью длинные рубашки". Я сшила длинную рубашку. Как отнесла [ему] рубашки, как он надел их, ему рубашка стала до сих пор [показывaет].
Чуть ли не до колена [длиной] получилась.
Чуть ли не до колена [длиной] получилась. Всем показывает: "видишь ли, дочь такую короткую рубашку сшила, смотри-ка, колени даже открытые"! Это он говорил в шутку. "Видишь ли, дочь купила [ткани]", говорит, "на две рубашки, а такие сшила, испортила", говорит, "короткими", говорит, "сшила, колени открыты"!