Texts

V opšem, pappa armahaini oli šemmoni [erinomani] kašvattaja, no kaikkein šuurin passipo hänellä on šiitä, jotta hiän pani sakonan šemmosen koissa: työ – mamma opettajana, šie opaštujana (mie kuin kouluh läksin, myö venäjäkši koissa rupeima pakajamah) – hiän šano: ”Heipa tytöt, koissa pakajamma vain karjalakši”. Vaikka hiän kaikista kanšoista tykkäsi, hänellä oli kaverit šielä, hiän kun šofferina ruato, niin... Oikein šemmoni pakasija oli, kaikki hänellä oli kaverit. No tämä sakona, jotta koissa pakajamma vain karjalakši, še oli miun mieleštä tärkein meijän pereheššä. Näin šäily kieli, miula tai mammalla tai ammatiksi [kielen] šain. Tai nyt ymmärrän, jotta pitäis lapšien kera ta punukkojen kera [käyttyä kieltä], enämmän ois pitän paissa jo heijän lapšena ollešša.

В общем, дорогой папа был таким [замечательным] воспитателем, но самое большое спасибо ему за то, что он ввёл закон такой дома: вы – мама учитель, ты ученица (когда я пошла в школу, мы дома по-русски начали говорить) – он сказал: "Эй, девочки, дома говорим только по-карельски". Хотя он все народы любил, у него были товарищи там, поскольку он шофёром работал, так… Очень такой разговорчивый был, все у него были товарищами. Но этот закон, что дома говорим только по-карельски, это было, по-моему, был самое главное в нашей семье. Так сохранился язык, у меня и у мамы, и в качестве профессии я [язык] использовала. И сейчас понимаю, что нужно бы с детьми и внуками [использовать язык], больше нужно было говорить ещё в их детстве.