Гордеев и Наумов попали в плен
русский
– Ну, а вот там, в Пряже белые расстреляли... тех, кто попал в плен?
Расстреливали каждого, кто попадал в [плен].
Видишь ли, они были вместе.
Из погоста ушли в партизаны с нами вместе, Гордеев и все, не с нами, а с нашими мужиками ушли вместе, ходили в разведку то в Виданы, то к Кашканам, к Шелтозеру ходили.
Наши мужики и говорят: «Пойдемте сюда».
«Мы не пойдем с вами, мы пойдем вдвоем» – Гордеев и Наумов так и ушли вдвоем.
Пришли они в Святозеро, пришли домой и попали к белым в плен.
Потом отвезли их в Пряжу, там сутки держали их и расстреляли.
На Лиетегору отвели белые и расстреляли.
Еще был с ними мужик, глуповатый такой, Сяппи звали, и его белые расстреляли тоже на Лиете-горе.
Потом Мишу Котан расстреляли, он был в комитете бедноты, его тоже белые расстреляли в Пряже.
И Гордеева и Наумова, которые были в красных и попали в плен, тоже расстреляли.
– Как же они попали в плен, кто доказал?
Этого Гордеева?
Они думали...
После эта рассказывала...
Когда мой муж приходил, в то время все они в разведку ходили вместе.
Еще на Виер-наволоке останавливались.
Были Ермолаев, Тимуой Федян, Окку Мюрюн была, был Гордеев Миттю, Наумовы, Гордеев Миттю прибежал и говорит: «Пал Иваныч, не пойдем в город.
Наш дядя Бураков сказал, что очень много войска идет.
Не расстреливают».
А мой мужик матом его обругал, ответил: «Ты для меня иди куда знаешь!
Вы и меня оставили в деревне одного».
Они, видишь ли, пошли все туда через озеро, лодка у них была.
Они все пришли вместе в деревню, и мой муж пришел.
У них была договоренность: побыть в деревне и возвращаться вместе обратно.
Не знаю, какой день был.
Вдруг в деревню приходят белогвардейцы.
Как только белые вошли в деревню, Кондратьев, Гордеев, Тимуой Федян, Ермолаев сразу убежали.
Они испугались белых и на лодке – через озеро поплыли, а моего мужика не подождали.
Ну, мы до вечера просидели в избе.
«Ой, надо идти скорее».
Весна, холодно, на озере нет льда.
Я шубу на себя надела, платок на голову, и пошла провожать.
Идем за полями, чтобы никто не видел в деревне.
Прошли поля, заранее договорились с ними, что соберутся у Виер-наволока, чтобы оттуда на лодке вместе переправиться [через озеро].
Мы пришли к Виер-наволоку – их нет, они уже уплыли с женами через озеро.
Мы обратно в деревню.
Мой муж остался недалеко у острова и говорит: «Иди только до края деревни.
Какая лодка попадется, ту и бери, да плыви вдоль берега сюда».
Я вдоль берега подхожу к деревне.
Смотрю, лодка есть, но большая, не могу столкнуть в воду.
Другую спускаю, весла и все есть.
Поехала, гребу туда к концу острова, где остался ждать мой муж.
Беру его в лодку, а лодка попалась худая, дырявая.
К Муста-наволоку нужно плыть, договоренность была у них там встретиться.
Он гребет, я воду вычерпываю.
Хорошо, что ведро еще было в лодке, он гребет, гребет, словно белогвардейцы уже гонятся за нами.
У богатых Ждановых – огонь горит, вечеринка или, не знаю, что там.
К берегу туда мы приплыли.
Я точно не помню, кажется, Гордеев вскочил навстречу: «Пал Иваныч, знаешь что? – говорит.
– «Что? Как же это вы, товарищи, меня оставили?», - закричал мой муж.
– «Когда белогвардейцы вошли в деревню, мы подумали, что ты их увидел и ушел раньше нас, как только их увидел...»
– «Я видел белых, но не мог уйти: надо было дела справить».
Ну вот, он продолжаете «Пал Иваныч, не пойдем [в Петрозаводске].
Наш дядя, дядя Бураков и Таня сказали, что очень много войска пришло.
Вернемся обратно».
Павши ответил: «Я не останусь!»
И его как матом накроет!
Сделайте как вам угодно, оставайтесь или делайте что хотите, только отстаньте от меня...
Я вас слушать не хочу.
Идите куда хотите!»
Тут мы их проводили и они пошли все.
А муж нам и советует: «Не поезжайте на дырявой лодке, утонете.
Идите все бабы в одну лодку, а эту лодку привяжите сзади».
Нам нужно было бы ту лодку бросить там, но жалко, гоним лодку в деревню.
Мужики ушли от нас куда-то в лес, а мы обратно плывем на лодке.
Плохую лодку сзади привязали.
Приплыли к краю деревни и пошли кто-куда, рассуждаем: «Ой, как пойдем – по полям или по деревне?..
А пойдем... ведь ночь...»
Сами боимся: весенняя ночь светла, увидят часовые, староста назначил ведь стариков в караул, мы по верхнему ряду деревни прошли.
После донесли на нас: «Жены красноармейцев да красноармейцы в шубах по деревне ходили, их нужно арестовать».
А мы идем, подошли к дому.
Захожу я домой.
Наша бабушка говорит, что все время плакала да смотрела в окно, пока лодка, говорит, плыла к Муста-наволоку, пока к Муста-наволоку лодка плыла.
А когда увидела, что уже обратно едете, теперь, думаю, живы, слава тебе, господи.
Боялась, говорит, двое детей да все со старой остаются да все.
Сын ушел, и если еще жену там убьют, то как я проживу, говорит, с детьми.
Пришли домой, и давай жить потихоньку...
– А Бураков сдался в плен или нет?
Нет, не сдался он.
В тот раз они ушли в город...
Гордеев и Наумов после вернулись в деревню и потом их арестовали.
Наумова отвез в Пряжу на телеге свой отец, а Гордеев сам пешком пришел туда.
Не знаю, суббота или какой другой день был.
Их там арестовали сразу, не знаю, допросили или не допросили, но посадили.
Арестантская была в доме Маркова внизу.
А те Марковы приходились Наумовым родней.
После Маша, ну, старая уже была, не знаю, из Коккойлы или откуда была взята, так рассказывала.
Их, говорит, допрашивали всего только один раз… внизу они были, а в полах были щели, ведь раньше не заливали полы цементом.
Нам жалко, говорит, мы слушаем, о чем хоть спрашивают финны у них.
Не знаю, о чем спрашивали, но потом заперли их.
Потом мы спросили, можно ли хоть чаю дать им, ведь накануне вечером им разрешили пить чай.
Нам разрешили, говорит, мы дали им туда кушать.
В воскресенье утром напекли пирогов, чтобы угостить их, свои ведь были.
Я, говорит, подхожу к дежурному и спрашиваю: «Можно ли нам дать этим людям пирогов, накормить их».
– «Нельзя, хозяйка, они уже накормлены», – ответили мне.
– «Ну, покажите мне, что они хоть делают».
А там, говорит, в подвале было одно маленькое оконце и у нас там кровать была, раньше там летом спали.
Мне дверь приоткрыл дежурный, не полностью открыл, лишь приоткрыл дверь.
Наумов и Гордеев, говорит, сидели, обнявшись на кровати.
И тут утром мы так переживали, свои ведь земляки да что будет.
Ночей не сплю, говорит, так жалко.
Ну, а в понедельник утром, говорит, как только солнце взошло, пришли, говорит, офицеры или не знаю кто, в синее были одеты.
Дверь дежурный открыл и крикнул: «Ну, выходите! выходите!»
Оттуда мужики вышли, а мы, говорит, смотрим из окна, что будет.
Два военных офицера, говорит, идут сзади, Гордеева поставили впереди, маленького Наумова сзади, и через деревню повели, говорит, к тому месту, где их потом расстреляли.
Гордеев впереди шагает, а Наумов сзади.
Ну, а потом, когда вышли [на улицу], кто-то сказал: «Теперь, товарищ, последние минуты мы живем».
Дверь была открыта, нам было слышно.
Наумов говорит Гордееву: «Теперь, товарищ...», а офицер крикнул: «Замолчите, вы, парни, и закройте это...»
Ну, а Наумов вот сказал, что последние минуты теперь живем, товарищ.
Их отвели за край деревни и там расстреляли.
А люди, говорит, которые в том конце деревни жили, с тревогой смотрели, что тут будет, ведь финны конвоируют наших земляков.
Старуха Габукова, говорит, это видела, как их отвели туда к Лиете-горе, за деревню и скомандовали: «Повернитесь к лесу!»
На правой стороне там такая ямка есть, в ту сторону они повернулись.
Потом дважды грянул выстрел, нам слышно было, рассказывала.
Трахнули и уже прошли втроем обратно... двое в белых перчатках.
Это офицеры, наверно, они и есть убийцы.