Балакирев Николай Михайлович
Воры
русский
Поздно, близко к Покрову, из Залазинской МТС (машинно-тракторной станции) прислали в деревню трактор с молотилкой: помочь колхозникам обмолотить последние снопы, что ещё не успели смолотить вручную.
Молотили весь день. Вечером тракторист Сандра, Марьинский мужик, наказал бригадиру прислать сторожа, которому он сдаст под охрану на ночь трактор. А кого, бригадиру Еле послать сторожить трактор, коли все в бригаде весь день работали?
– Разве что из родни кто согласиться? - раздумывает Еля. - Пошлю свекровь, она целый день дома капусту рубила.
Марья не отказала Еле, стала одеваться. Подбежал внук:
– Бабушка, и я с тобой.
– Не пойдёшь. Холодно. Видишь, тулуп с собой беру. Уроки делай.
– Я уже сделал.
Бабушка ему:
– Читай сестрёнке "Букварь". Видишь, ждёт тебя за столом.
Марья оделась и поспешила к сараю Фёдоровых, где молотили снопы. Там один Сандра топтался возле трактора. Марья подошла ближе:
– Здорово.
Сандра:
– Здорово, здорово. Тебя, что ли сторожем прислали?
– Меня… А кого тебе ещё нужно?
– Нет ружья, так хотя бы сковородник, что ли взяла с собой, сторож, - недружелюбно оглядел Марью Сандра, стараясь увидеть, что у неё в руках.
А у Марьи в руках даже палки нет, лишь тулуп под мышкой.
Сандра:
– Ладно, что с тобой поделаешь. Смотри, не спи. Теперь у людей нет керосина даже на коптилку, могут к баку прийти. Керосин я замерил.
Марья:
– Иди с богом. Всё будет хорошо.
Сандра ушёл домой в Марьино, а Марья одела тулуп и села на солому возле скирды. Погода начала портиться, заморосил дождик. Вскоре совсем стемнело. Марья вырыла в стоге нору и, пятясь, на четвереньках залезла туда, лишь голова осталась снаружи.
Много ли, мало ли прошло времени, Марья вроде бы задремала и тут, то ли во сне, или наяву слышит: кто-то идёт. Сторож насторожилась. Один, видать, другому говорит:
– Не бойся, немного возьмём, так никто не узнает.
Другой первому:
– А тётка Марья?
– Она в это время уже спит.
Марья про себя: "О-о-ох, знакомые голоса — наших ребят"! И в голос:
– Ей! Кто там? - вылезая из норы.
Пришли: прежнего председателя колхоза сын — Саня (его отца ещё в прошлом году взяли на фронт) и нынешнего председателя сын — Петя. Просят:
– Тётя Марья, в конце недели на фронт уходим, теперь гуляем призыв. В клубе лампа погасла: керосин кончился. Позволь, возьмём с поллитровку.
– Нет, милые, не дам. Уходя, Сандра замерил керосин и наказал стеречь, чтобы никто не залез ни в кран, ни в бак. Не вводите в грех ни меня, ни себя.
Парни:
– Тётя Марья, ведь и ты была молодая, пойми: перед уходом на войну нам хотелось бы погулять по-людски.
– О-о-ох! О-о-ох! Что с вами делать? Возьмите в сарае возжи возле упряжи, да свяжите мне руки да ноги. Коль Сандра догадается, что керосина убавилось, так я скажу: разбойники меня по голове ударили да верёвкой связали, а что украли, не знаю.
Ребята запеленали старуху, забрали керосин, пожелали Марье крепкого здоровья и пропали во тьме.
Марья не сомкнула глаз до утра. Утром пришёл Сандра:
– Спишь, сторож? - и… к баку: замерять, - Ты слила литр керосина? - кричит от трактора.
– Не я. Ночью кто-то ударил меня по голове чем-то тяжёлым, я и памяти лишилась. Очухалась: руки и ноги связаны, никого нет. Развяжи верёвку.
Сандра:
– Врёшь! Я в сельсовет. Верёвку сама развяжешь, - и ушёл, чуть ли не бегом.
Марья в горе пришла домой и рассказала снохе всю правду. Та аж руками всплеснула:
– О-о-ох, что наделала-а! Сандру ты не знаешь: он ведь в Толмачи в милицию из сельсовета звонить пошел.
Еля ушла в колхозное правление. Домой вернулась лишь в полдень, ещё пуще расстроенная. Марья ей:
– Не убивайся так из-за меня, и в тюрьме ведь кормят. Что я? Лишь бы не узнали, что керосин ребята взяли.
Не успела Еля раздеться, как под окном затарахтела телега. Женщины — к окну. Смoтрят: с телеги слез довольно пожилой милиционер и направился к дверям. Еля — ему навстречу. Вошли в избу. Милиционер прямиком к Марье. Назвал её фамилию, имя, отчество и спросил:
– Это вы будете?
Марья ему:
– Я.
– Вы арестованы. Одевайтесь. Едем в милицию.
Марья Еле:
– Дай с собой горбушку хлеба и пару яиц. Поди знай, когда накормят?
Марья оделась. Еля сунула ей узелок с хлебом и двумя, ещё утром сваренными, яйцами, перекрестила крёстным знамением свекровь и слёзы посыпались у неё из глаз.
Пока ехали в Толмачи, Марья несколько раз пыталась завести разговор с милиционером и на русском языке и на карельском. Но тот, словно глухонемой, в ответ — ни словечка. Лишь вблизи Толмачей неожиданно заговорил по-карельски:
– Miula arestantoinke ei voi paissa (Мне с арестованными разговаривать не положено).
Марья аж рассмеялась:
– Moni meččiä tagah jäi, i mečäššä ei voi paissa (Несколько лесов позади осталось и в лесу нельзя говорить)?
В ответ милиционер недовольно пробормотал:
– Ei voi (Нельзя).
В Толмачах он арестованную сопроводил до кабинета начальника милиции, открыл дверь и с коридора доложил:
– Товарищ начальник милиции, ваше приказание выполнено, арестованная доставлена.
Тот — ему:
– Ко мне её. Вы свободны.
Марья вошла:
– Здравствуйте.
– Здравствуйте, здравствуйте, бабушка. Вот стульчик, садитесь и рассказывайте, что случилось, куда литр керосина из трактора исчез?
Марья стала рассказывать, как разбойники стукнули её по голове, да так, что рассудка лишилась. Милиционер остановил её:
– Довольно, довольно, бабушка. Снимите платок. Покажите, в какое место по голове тяжелым ударили.
Марья ладошкой шлёпнула себя по макушке:
– Сюда.
Милиционер:
– О-о, о-о! Вот беда. - И к Марье. - По макушке говорите? - И щупает Марьину макушку… а потом, как трахнет кулаком по столу. - Врёшь, старая! Ты керосин украла! В тюрьму пойдёшь!
Тут Марья и рассказала всё как было. Начальник открыл дверь, крикнул:
– Дежурный, В КПЗ её!
Марью закрыли в пустой комнате с голым топчаном. Она села на топчан и заплакала навзрыд:
– Что же я, старая, наделала-а-а! В тюрьму ведь посадила ребя-я-ят.
Сидела, плакала и не заметила, не поняла, как прилегла и уснула. Спала, не просыпаясь, до тех пор пока утром не открыли комнату. Вошёл тот же пожилой милиционер:
– Вставай, ступай домой.
Марье даже не поверилось, что её освобождают:
– Куда? Домой? Вот спасибо, вот спасибо! - И добавила по-карельски, - ana Jumala šiula tervehyttä (Дай Бог тебе здоровья)!
Тот ей в ответ:
– Иди, иди домой.
Марья пешком протопала шестнадцать вёрст до дома. Пришла. Внуки радостные прыгают вокруг бабушки:
– Бабушка пришла! Бабушка вернулась!
Сноха:
– Неужели отпустили?
– Отпустить-то отпустили, да вот ребят подвела. Наверное, посадят их...
Саню и Петю посадили, дали по полгода — лес валить. Оттуда прямо на фронт ушли. Воевали. После войны Саня ещё продолжал служить два года. Домой вернулся сержантом, с медалями.
Марья, как только увидела его:
– Саня, ты, наверное, до сих пор сердит на меня?
А Саня ей:
– Что ты, тётя Марья! Быть может с твоей помощью и жив-то остался. Из заключения прямо в бой попал. Ещё до меня из нашего взвода в боях половина осталась, да при мне двоих убили, а меня ранило.
Марья:
– Ну, хорошо. Спасибо тебе. А Петя всё ещё служит?
– Служит. Мы переписываемся с ним. Петя ведь военное училище заканчивает: командиром будет.
– Да, его мать мне что-то такое говорила. Всего хорошего тебе, Саня. Будь счастлив. Поди скоро жениться будешь?
Саня рассмеялся:
– Тебя, тётя Марья, обязательно позову на свадьбу.