Балакирев Николай Михайлович
Огру и Евди / Аграфена и Евдокия
русский
Открылась дверь:
- Здорово вам.
Огру с кухни:
- Кто там?
- Кто, кто? Я – Евди. Уж соседку по голосу перестала узнавать. Почему одна дома торчишь? Где твои девки?
- Воскресный вечер, так, наверно, на речной берег гулять ушли, а Анни с лошадьми отправили под Ржев помогать поля пахать. А ты посадила ли свой огород?
- Кое-что посадила, да земля пока холодная.
- Да, холодная,- согласилась Огру с Евди. - И мы лишь лук посадили.
- Были ли на митинге в Победу? – Евди повернула разговор на то, чем народ только и жил последние дни.
- Была. Мы в то утро на клеверище камни собирали. Смотрим, кто-то бежит в поле, кричит: "Победа! победа"! Мы – на телеги и в деревню. Едем, песни поём. Подъехали к правлению, а там уже вся деревня, даже из школы дети отпущены. Председатель речь говорит. Потом опять пели.
- А я так до обеда и не знала, что война закончилась, - сказала Евди, - ригу да гумно убирала, подметала. И ты пела на митинге?
- А как же. Зато, когда пришла домой, проплакала весь вечер. Твои, Евди, трое сыновей провоевали и все живы остались, а у меня единственный сынок был, да там и остался. Мало ли горя я вынесла, растя его. Малым-малёшиньким остался без отца. Ходил в школу, там от учителей узнал, что бензин и керосин горят на поверхности воды. Что-что, а это он хорошо запомнил, и задумал реку поджечь.
В поле трактор пахал зябь, он туда бегал и видел бочку, я уже не знаю, из-под бензина или керосина. Собрал мальчишек. Взяли ведро и пошли за керосином. У Ильи в руках ещё и телячий хвост был.
По поводу этого хвоста тоже немало натерпелся. Ещё летом оторвал хвост у колхозного теленка, когда телят пас. Как он говорил, дескать, телёнок вознамерился перепрыгнуть забор, ограждающий овсяное поле. Уже прыгнул, но Илья успел, на беду, обернуть телячий хвост вокруг верхней жерди. Хвост оборвался, чуть ли не под корень.
Евди рассмеялась.
- Ты смеёшься, - говорит Огру. - А мне в то время не до смеха было. Натта, которая на ферме ухаживала за телятами, пожаловалась председателю. Председатель отругал меня и говорит:
"Заплатишь за телёнка, если подохнет".
Я ему:
"Munastago, откуда я тебе деньги возьму".
А председатель:
"Не заплатишь – в тюрьму пойдешь".
Хорошо, что телёнок выжил. Илью с работы выгнали. Бес его знает, зачем он тот хвост домой принес, да спрятал под сенями.
Ну, вот… мальчишки нашли бочку. Постучали: вроде бы пустая. Чтоб убедиться, Илья поджёг сухой хвост (негодник, уже курил в то время) и сунул в бочку. Раздался взрыв. Ему ничего, а несколько приятелей обожгло.
Евди уточнила:
- Помню ту беду: ведь у моего Пети ноги были обожжены, а щека Мокки Вани навсегда осталась покрыта красными рубцами. Во время войны ненадого был отпущен домой, так девицы с других деревень интересовались у Вани: "Где ты так горел"? Он отвечал им: "В танке".
Обе собеседницы рассмеялись… Но, вскоре уголки губ у Огру вновь опустились, и она продолжала свой рассказ:
- Ох и стегала я Илью в то раз! Бью и плачу, а он хотя бы слезинку уронил или слово промолвил. Подрос немного – драться стал. Однажды во Фролов день подрался с полюжинскими. Не один он дрался, на полгода принудительных работ лишь ему присудили, а другие как-то избежали наказания.
- После того зимой в самые морозы, поехали на нескольких возах в Лихославль с госпоставками ячменя. До Лихославля ведь сорок вёрст будет. Замёрзли возчики. Не знаю, кому из них в голову пришло согреться вином. Договорились продать один мешок с ячменём, а недостаток разделить между всеми. Однако, наверно, забыли. На Иллю всю недостачу и повесили… Суд. Посадили на два года. Мало ли я плакала.
Пока был в тюрьме, началась война. Илья не весь срок отсидел, пришёл домой. Затопила баню. Едва успел попариться, как наша районная Анни настояла, чтобы он в этот же день шёл в Толмачи в военкомат. Проводила я его до Папинахо. Пошагал он с мешком за плечом, а я осталась рыдать возле леса. С тех пор я сыночка больше не видела, лишь во снах является.
В тот же год осенью похоронка пришла, вскоре за ней и письмо от Ильиного камандира. Командир писал, как хорошо воевал Илья. До сих пор все словечки помню: "Сражался геройски, в боях был примером для товарищей и пал смертью храбрых". "Благодарю за воспитание преданного Родине сына. Вы можете гордиться своим сыном-героем". И всё…
Огру замолчала и уголком головного платка вытерла глаза.
- Охо-хо-о, тяжко вздохнула Евди, - мало ли горя народу принесла эта война и не только на фронте, но и таким как мы в тылу. Мало ли приходилось трудиться и малым и старым. Возьмём хотя бы меня. Мой Иван был председателем колхоза, но хотя бы разик позволил мне отказать бригадиру, который наряжал на любую работу. Я крупная, так постоянно мужскую работу выполняла: топила ригу и сажала снопы, молотить хлеба или мять лён на льномялке – меня бригадир посылал, на быках пахать стерню под пары – опять я, складывать стога – лишь меня и посылали. Иван и себя не жалел. Во второй год войны однажды вечером пришёл из правления, сел на коник (коник – рундук возле печки для входа в подвал), да тут и умер, - голова у Евди склонилась чуть ли не до колен.
Огру:
- Закончилась война, но народ ещё долго будет её помнить. А от нас старух, что нужно было бессовестному Гитлеру? Моего сына – солдата убил, ну что поделаешь война. А меня за что чуть не убил? Однажды иду из Заречья домой на обед. Уже и не помню, чем я там занималась. Сначала услышала, а затем увидала самолёт: летит низенько над дорогой в мою сторону. Летит так летит, мало ли их летало в ту пору, коль рядом на Дерновском поле был аэродром.
Потом, вижу рядом со мной на дороге пыль столбиками выскакивает. Только тут увидела чёрные кресты на крыльях. Догадалась: в меня, негодяй, стреляет. Пострелял, затем скрылся за лесом. Подумала улетел… Нет. Смотрю опять летит. Сзади. Наверно над лесом развернулся. Хотя и была уж очень зла, а спряталась в канаве. Не так смерти боялась, а боялась оставить без матери дочерей, ведь младшие - двойняшки ещё в школу ходили.
- Помню, помню, - вступила в разговор Евди. - Мы, несколько человек, были на улице возле избы Кузьмича, а ты с граблями шла от деревенских ворот и кричала: "Проклятый Гитлер, ты всё равно проиграешь войну, коль из самой Германии шлёте самолёты убивать старух"! Кто-то из толпы рассмеялся: "Огру, знает: наша будет победа"! А до победы оставалось более двух лет.
Тут обе собеседницы рассмеялись.