Елена Филина
Прощение
русский
Всё-таки лето – это наш подарок. Ежегодный. Сами посудите. Бог нам в лицо сыплет пригоршню дождя – ласкового, грибного. Специально для нас заводит мелодию соловья, как пластинку с песней из детства. Радугу мостит, шлёт бабочек в дополнение к летнему платью. И среди красоты этой, часто нами не замеченной, именно летом мы совершаем то, что давно хотели. Едем куда-то далеко-далеко, печём яблочный пирог, цветы растим и дарим любимому человеку. Колодец с чистой студёной водой для всех копаем. Да ещё – планируем наперёд. Песню, например, написать. Или спеть. А лучше – написать и спеть. И понять главное: что мы все – одинаковые. Потому как все пришли сюда, на землю эту, любить. Поэтому так легко простить летом. Того, кто не понял, обидел, отвернулся. От всего сердца простить – и босиком по траве побежать навстречу новому дню.
Так размышляла я вслух, неспешно прогуливаясь с Кузьмичом в летний день. Кузьмич слушал меня, не перебивал. Только когда мы присели отдохнуть на поваленном дереве, старик сказал:
– Сказочница ты, дочка. Умеешь красоту во всём приметить. Потому и глянешься ты мне. Но в одном не права: прощение не от времени года зависит, а от человека и его души. Простить-то – значит обидевшего в ответ на зло не ранить.
В нашей деревне, в Василькове, откуда я родом, случай был. Жили Наталья с Иваном, пять детишек родили. Жили хорошо, оба трудолюбивые были. Сироты оба. Всё к месту было у них. Хозяйка из Натальи отличная: и сварит, и споёт, и сошьёт. А Иван будто с топором в руках родился. Жили – не тужили, и вдруг – война. Иван ушёл на фронт, а Наталья с детьми осталась. Я, конечно, про героическую смерть на фронте слышал не раз. Одно знаю точно: выжили мы благодаря любимым женщинам – их молитвам и непосильному труду. Наталья от работы высохла, почернела. Куска не доедала в военное время. Всё до последней крошки – детям. Первая на работу, первая в лес, первая и в огороде. Вместо коня запряжёт себя в борону – криком кричит от тяжести, а гряды сделает. Но, слава Богу, отдал концы Гитлер, а с ним ушло и войско его.
Вернулись воины домой, вернулся и Иван. Наталья летает по избе от счастья, не знает, где дорогого мужа посадить. Дети все к отцу жмутся. "Всё по-старому будет, Ванечка мой вернулся", – говорила Наталья бабам. А вышло вот не по её. Иван стал работать в колхозе, но не плотником, как раньше: его назначили бригадиром.
Прошёл месяц. Стала подмечать Наталья – с Иваном что-то не так, не смотрит он на Наталью светло, всё больше на работе задерживается. Вскоре соседка донесла, что муж Натальин загулял. Заприметила его молодая бойкая Олька, охмурила бригадира-фронтовика. Ничего не сказала Наталья Ивану. Долго думала и пошла вечером к Ольке. Та жила одна: мать в войну схоронила, на отца похоронка пришла. Олька девка была красивая, только глаза больно острые: взглянет – как бритвой полоснёт.
Не стала Наталья Ольку ругать. Спросила только: "Не забыла ли, часом, что Иван женат и в церкви венчан?" Захохотала Олька, руки на крутые бёдра поставила, глаза прищурила и сказала, как отрубила: "Иван – мой отныне. Что было – не моя забота. Теперь война всё поменяла, а счастья и мне хочется. Ты уже получила своё, дай и другим бабой себя почувствовать".
Махнула Наталья рукой, ни слова Ольке не сказала. С Иваном поговорила ночью: сказала, чтобы выбирал, где – его, а где – вьюгой припорошило. Иван осерчал, чуть не побил Наталью первый раз в жизни. Но к утру ни его, ни его вещей в доме не было: ушёл к Ольке. Сам. Наталья медведицей раненой взвыла, а потом на детей глянула и пошла хлеб печь. Детей-то надо кормить.
Так вот и стали жить. В одной деревне. Иван поставил новый дом, зажил с молодой женой – не то что с Натальей. С детьми здороваться перестал. Наталья с детьми старый дом чинила, трудно ей было. Лет десять прошло. Повырастали дети у Натальи, помощники выросли да защитники. Легче ей стало и жить, и дышать. Иван с Олькой жили неплохо, только детей Бог им не дал.
И вот, спустя десять лет, Иван помер. В одночасье: лёг прикорнуть в обед – и боле не поднялся. Осталась Олька одна. Но и года не прошло – новая беда. Придавило Ольку деревом в лесу, позвоночник переломало. Не может ни слова сказать, ни сесть, ни встать. Долго лечили, да так и привезли её, недвижную, в дом двоюродные племянники. Сами такую обузу не взяли, на колхозное правление вопрос решать скинули. Собрался народ на собрание. Долго говорили, все проблемы обсуждали. Зашёл разговор об Ольке – тут-то бабоньки и разошлись! Уж вдоволь почесали язычки, всё припомнили Ольке: и что гордая была, что красотой кичилась, что от Натальи и детей Ивана увела… И что Бог-то всё верно рассудил: не твоё твоим не станет. Наталья сидела молча. Никто к себе Ольку не взял.
Порешили в больницу определять, а наутро смотрят: Натальины дети помогают Ольку в дом переносить. Вся деревня так и ахнула. Соседка опять к Наталье бежит, мол, чего ж ты делаешь? Неужели к себе берёшь? Наталья много говорить не стала, выпроводила соседку. Целый год жила Олька у Натальи. Та ухаживала за ней: кормила с ложечки, прибирала.
В аккурат перед смертью Олька вдруг заговорила. Стала у Натальи прощения просить, одно слово до самой ночи повторяла: "Прости!" Наталья всё гладила её, успокаивала. А потом, говорят, сама глаза ей закрыла. Вот и гадали люди, простила её Наталья или нет. А я так скажу: простила. Сердце у неё, у Натальи, золотое было. В таком сердце, говорят, света хватит для всех – для обиженных и обижающих.