Зайцева Нина Григорьевна
Мое вепсское счастье
русский
Мне уже шесть лет. Я так люблю бегать в гости к моей бабушке Уле, дом которой находится всего в пятидесяти метрах от нашего дома. Поэтому я все свое детство находилась на пути между этими двумя домами. Бабушка Уля и дедушка Федор жили вместе с дочерью Натальей и ее семьей. А тетушка Наталья была моей крестной матерью, которую я на своем языке называла Tal’oi-ristimamoi. Насколько я помню, эта красивая женщина была всегда веселой и улыбчивой. А моя бабушка была маленькой росточком, умной, ласковой и очень мягкой характером. Хорошо помню ее лицо: глаза черные, красивые, взгляд острый и внимательный, на голове всегда повязан платочек, а его концы запихнуты под платок у щек и торчали как ушки зайца, что выглядело так смешно и весело!
Я очень любила беседовать с бабушкой. Она знала много разных историй, умела их интересно и выразительно рассказывать, как будто находилась на сцене, а я была ее зрителем. Я иногда удивлялась, как они с моим дедом так притерлись друг к другу, ведь дед был тихим человеком, а его каждое слово стоило золота. Дед был высокий ростом, тоже темноглазый. Мне же глаза от моего отца достались синие, а в роду деда и бабушки глаза у всех были очень темными.
Дед мне иногда рассказывал сказки, но это было редко. Больше всего помню его сказку о медведе – деревянной ноге и сказку о муравье, повествующей о том, почему его тело состоит из двух частей, а паук обладает возможностью строить себе самому дорожки из паутины. Эта сказка о муравье и пауке была очень умной, и была как бы и не сказкой, а каким-то философским рассказом. Муравей пожаловался пауку, что пастухи в лесу во время обеда на земле оставляют много крошек, а также и другого мусора, после чего муравьям трудно передвигаться по лесу, а этого делать нельзя, по нашим деревенским обычаям – лес надо беречь. А паук был на стороне пастухов:
- А как им есть, ведь у них нет стола.
Муравей ответил:
- Пойдем к Богу, он решит, кто прав, а кто не прав.
Пришли они к Богу. Он спросил, в чем дело. Муравей пожаловался на пастухов, что после них трудно муравьям по лесу передвигаться. Бог спросил у паука, что он думает об этом. Паук, защищая пастухов, сказал:
- Ведь и пастухам надо поесть! У них работа такая нужная для всех жителей. Они целый день бегают за коровами и другими животными, следят за ними, ищут для них лучшей травки и свежей водички.
Бог подумал и сказал:
- Это дело не стоило, чтобы на небо ко мне подниматься.
Тут дед спросил у меня:
- Как ты думаешь, почему он так сказал?
- Дедушка, не знаю я.
- Так ведь они могли сами поговорить с пастухами. А идти жаловаться да еще не кому-нибудь, а высшему судье, который на небе, – это последнее дело!
Дед любил такие умные сказки и всегда задавал вопросы. А тут я спросила:
- Дедушка, а что же Бог сделал?
- Бог дал пауку золотые нити, чтобы тот с неба мог спуститься. Паук и спустился на землю. Поэтому паук и умеет сам себе куда угодно дорожки строить из паутины. А муравью пришлось прыгать с неба самому. Он прыгнул, его тело раскололось на две части. Теперь муравей как бы из двух частей состоит, а талия у него такая тоненькая.
Мне вдруг пришло в голову. Я спросила у деда:
- Дедушка, а почему паука на нашем языке называют kalanik "рыбачок".
- Так смотри, внучка, потому и называют. Ведь он ловит мух и насекомых в свои сети, как настоящий рыбак.
У нас и правда к паукам в деревне было какое-то довольно ласковое и теплое отношение. Когда дом мыли и убирали паутину, то всегда говорили:
- Прости нас, сделай новые сети, а эти мы снимем, они уже грязные. Не обижайся, приноси, как и прежде, нам всякие новости.
У нас считали, что пауки приносят различные вести, чаще всего – добрые: кто-то в деревне замуж выйдет или женится, кто-то деньги хорошие заработает, новую лодку построит, к кому-то любимые гости приедут. Позднее, став ученым, я узнала, что в различных группах вепсов пауки и правда были, если можно так выразиться, значительными фигурами. Их нельзя было прямо называть, употребляли скрытые имена или, как ученые говорят, табу-названия. Поэтому пауков в разных группах моего народа и называли по-разному, или как у нас в Лахте – kalanikad "рыбачки".
С дедом говорить нелегко было, он очень умным был, всегда хотел узнать, что я сама думаю о том или этом. Все его время было занято работой. Он не мыслил существования отдельно без от работы, в руках у него в любое время имелся топор или нож, или еще какой-нибудь инструмент, например, колодка для катания валенок. Помню, что в нашей деревне в каждом доме имелось какое-то свое занятие. Иногда даже дощечка прибивалась к лицевой стене дома или к входной двери, сообщавшая, чем в доме занимаются. Кто-то умел шить сапоги, кто-то шил рубашки и платья, кто-то выделывал кожи или делал лодки, а мой дед катал валенки.
В летнее время все занимались заготовкой кормов для животных, где главным было сено. Кроме того, делали все колхозные дела и рыбачили. А зимой были иные занятия. К моему деду приезжали отовсюду с заказами скатать валенки, привозили с собой шерсть. Он делал различные валенки: с короткими и длинными голенищами, детские, взрослые, мужские и женские, белые, серые и черные. На стене в комнате была прибита такая длинная полка, где стояли колодки для валенок. Было много оборудования для подготовки шерсти, была и доска для катания валенок. Но из-за этих валенок в доме деда всегда стоял специфический, не очень приятный запах. У деда было два дома с одним общим коридором: летняя и зимняя изба, так мы их называли. В нашей деревне у многих таким образом дома были построены. В летней избе дед зимой и катал валенки. Я там редко бывала из-за этого сильного запаха шерсти, поэтому все мои беседы проходили в зимнем доме с бабушкой.
Бабушка всегда говорила только на своем, как теперь мы говорим -вепсском языке. Я даже не помню, хорошо ли она говорила по-русски. Она все понимала, но у меня в памяти не отложилось воспоминания, насколько хорошо она им владела. А на своем языке она говорила очень красиво. У нее в запасе было припасено много различных красивых выражений, пословиц, поговорок. Что бы я ни спросила, в ее ответе всегда было что-то необыкновенно красивое. Например, однажды слышу, как она что-то рассказывает моей тетушке Наталии, приговаривая:
- Смотри, соседка Галя вышла замуж, да "мастью не сошлись".
Я тут же спросила:
- Бабушка, а что такое – мастью не сошлись? Как это может быть?
- Ну, внучка, когда характеры разные, люди не могут ужиться вместе, не могут поладить, шерсть-то у них разная.
Она любила меня учить, и многие ее пословицы были о языке:
- Смотри, внучка, не болтай языком что попало, язык заболеть может, на нем болячка появится.
- А как это может быть?
- Так на язычке какой-нибудь чирей появится от злых разговоров. Но я ведь тебе не говорю, чтобы ты язык прикусила. Нет, надо быть разговорчивой, но надо, чтобы все было на своем месте и в свое время. У нас здесь метко говорят – kelid kandištas "языки разносят". Терпеть не могу, когда сплетничают. Это глупое дело.
Честно сказать, из раннего детства я мало что помню. В памяти появляются короткие отрывки то оттуда, то отсюда. Или мне кто-то что-то скажет, тогда в голову ударит – да, и действительно это было, и начинает двигаться вперед тоненькая ниточка памяти. Как вот сейчас.
- Верушка, куда побежала? Смотри, петух клюнет! – крикнула мама.
Петух у бабушки Ули, и правда, - такой громадный, иногда приходило в голову помериться с ним ростом. Но я боялась. А вдруг и на самом деле клюнет? Смотри-ка, какой важный он, а клюв у него такой длинный и острый. Смотрит на меня сверху вниз, как будто хочет показать – если кто-то тронет моих курочек, так лучше бы ему… Но что ему будет, я не успеваю додумать, так как мои быстрые ножки принесли меня к крылечку бабушки Ули. А она уже по тревожному крику кур понимает, что это я к ней бегу.
- Ой, бабушка, петух такой сердитый!
Бабушка гладит меня по голове своей худенькой, легкой, как пушинка, рукой.
- Верушка, он никогда не тронет тебя. Он сердитый только на первый взгляд, он ведь и сам тебя боится – а вдруг ты его ударишь.
- Да ты что, бабушка? Я никогда никого не ударю, даже мышку. Я ведь иногда видела мышек, когда мы с мамой из подполья доставали картошку. Но я даже маме об этом не сказала, что мышка, может, картошку грызет. Ведь и мышке надо что-то поесть.
Услышав от меня слово "мама", бабушка Уля вздрогнула. Я и теперь помню, как это произошло. И хоть мне всего шесть лет, я понимаю, что бабушка почему-то не может с теплом относиться к моей маме Полине. Мне это не нравится. Я так крепко всем своим еще небольшим сердечком люблю мою бабушку Улю. Я знаю, что и она меня сильно любит, не может прожить, не увидев меня, даже полдня. Но я люблю и мою маму Полину. Она такая добрая, хоть иногда и прикрикнуть может. Но ведь мы часто так сильно балуемся с моей сестрой Алей, кричим, кидаем игрушки во все стороны.
Если сказать честно, то теперь-то я уже больше понимаю, почему бабушка Уля так себя ведет. Однажды я была у бабушки дома и услышала, как она разговаривала с моей тетушкой Натальей. Они меня не видели и не знали, что я к ним пришла. Петуха в этот раз не было на улице, кур тоже. Я пришла к ним тихо и играла на крыльце с кошкой Муркой. Дверь была открыта, так как на улице было очень тепло. На двери висела занавеска, чтобы комары в дом не залетали, поэтому они меня и не видели.
- Ой, мама, оставь Верушку в покое. Она еще не понимает, что Полина
не ее родная мать. Она не помнит Ленушку. Ведь ей всего два с половиной года было, когда бедная Ленушка умерла. Ну что сделаешь?!
- Наташенька, доченька, я понимаю. Да и Полина не плохая. Из нее вышла хорошая мать Верушке. Но ничего не могу поделать. Все время Ленушка перед глазами. И такая она была красивая, ласковая, черноглазая… Ой, Господи, зачем ты забрал Ленушку такой молодой? Почему не взял меня вместо нее и оставил Верушку сиротой?
- Мама, не гневи Бога, никакая Верушка не сирота. Мы ее любим, отец есть, да и Полина такая хорошая. Я даже иногда думаю, не переселилась ли в Полину душа умершей Ленушки?
Я в коридоре с ужасом слушала этот разговор: "О чем они говорят? Может ли так быть, чтобы мама Полина не была моей? А чья тогда я? Меня что, цыгане принесли?"
В память пришло, как в нашу деревню однажды приезжали цыгане. Они приехали в нашу деревеньку Лахту, раскинули такой, как в деревне говорили, шатер, и стали жить с нами рядом. Мы, дети, боялись их, но нас тянула к ним какая-то неведомая сила. Эти цыгане были в ярких одеждах, с красивыми длинными сережками. Такие черноглазые, яркие, девушки с длинными косами! Я еще тогда думала – какие они красивые, мы ведь все такие светлые, синеглазые. Да еще в деревне нас пугали все время: "Будете баловаться – цыгане еще могут вас и купить, заплатить много денег, теперь все от вас завит". Или еще говорили: "Отдадим вас в цыганскую семью. Как будете баловаться, они и украсть вас могут. Видите, сколько у них детей? Отовсюду!".
Мы, дети, боялись этого и стояли все время подальше от шатра, смотря на их жизнь. А они как будто нас и не замечали. Они никому не причиняли никаких трудностей. Мы просто всей деревней не могли понять их эту чуждую для нас жизнь. Она очень отличалась от нашей жизни. Наши мужчины – а мы верили им, ведь они все знали – говорили, что цыгане – свободные люди, свободолюбивые, идут и едут туда на своих лошадях, куда их глаза глядят, им везде двери открыты. Цыгане ходили по деревне, гадали желающим, предсказывая будущую жизнь. Но что можно сказать о будущей жизни, когда она еще не наступила?! Это и я, маленькая девочка, понимала. Цыгане жили у нас, наверное, около месяца, и уехали от нас на своих красивых лошадях. Наверное, они почувствовали, что в нашей деревне не нуждались в их предсказаниях. Ведь и у нас было много своих знахарей, хороших колдунов, различных хозяев и хозяюшек. Они были везде: дома, в бане, в лесу, в воде. Если с ними ладить, то они все, что нужно, предскажут.
И тут мне вдруг ударило в голову: "А если я и не дочь мамы и папы?! А вдруг именно меня обменяли с цыганскими детьми, хоть я и светленькая. Что тогда будет? А если меня прогонят из дома?"
Я выскользнула с крылечка бабушки Ули и припустила бегом к дому.
- Мамочка, ты меня любишь?
- Доченька, откуда такой вопрос? Почему спрашиваешь?
- Так я услышала у бабушки дома. Моя тетя Наташа сказала бабушке, что ты мне "как настоящая мать". А как еще может быть?
- Иди, мой руки, садись за стол. Сейчас есть будем. Я блинов напекла. Скоро отец с работы придет. Будем чай пить. А Аля уже спит.
- Мама, вы ведь меня не прогоните из дома, не продадите цыганам?
- Да что ты говоришь, доченька!
Наша местная речь в устах моей мамы была какой-то удивительной. Она говорила по-нашему, но как-то иначе. Я это и раньше замечала, но тут вдруг как-то по-другому на это посмотрела.
- Мама, а почему ты говоришь не так, как все у нас в деревне говорят?
- Когда-нибудь все поймешь, а сейчас садись, садись!
Мамины блины были лучшими. Она все умела делать лучше всех. Был уже вечер. У меня не было сил ждать отца с работы. Глаза сами собой закрылись, и я не помнила, как очутилась в постели. Наверное, мама отнесла меня туда, где уже спала Аля. Но тут вдруг я вновь услышала:
- Иван, Вера спросила, я ли ее мама? Откуда она узнала? Ведь мы никогда не говорили об этом.
- Не расстраивайся, Полина, сплетников в деревне много. Было понятно, что когда-нибудь она все узнает.
Я свернулась калачиком. Меня стала бить дрожь, ноги заболели, все тело ломило, даже зубы застучали. Я стала тихонько плакать, как маленький брошенный щенок.
- Верушка, что случилось? Иван, она горит! У нее температура поднялась. Беги, позови врача Анну. Она долго на работе.
Отец бросился бегом за доктором. Тетя Анна была такой ласковой и добросердечной женщиной. Все деревенские ее очень любили. Она всегда готова была прибежать на помощь. Она была из русской деревни и говорила только по-русски. Я понимала, о чем она говорит, но сама не умела хорошо разговаривать по-русски. Когда Анна пришла к нам, то я в первый раз вдруг с удивлением услышала, как красиво моя мама с нею говорит по-русски! Раньше я этого как-то не замечала. В нашей деревеньке Лахта все умели говорить по-русски, ведь в двадцати километрах от нас жили уже русские. Но никто не умел так красиво говорить по-русски, как моя мама Полина. Даже папа не умел, хоть он, как я думала, умел все делать очень хорошо. И тут вдруг я подумала: а ведь, правда, я не дочь мамы Полины. Мне вспомнилось, как деревенские жители, особенно женщины, всегда жалели меня, всегда хотели посадить меня за стол, угостить, дать лучший кусочек, приговаривая: "Ну, кто еще-то пожалеет?" Я не понимала этого раньше, думала, что ко всем детям так относятся в деревне. Но тогда, чья же я? Но тут я уснула, утонула в бодрящем, оздоровительном сне.
Проснувшись утром, я увидела надо собой встревоженные лица папы и мамы:
- Ну, Верушка, напугала ты нас! Всю ночь глаз не сомкнули. Что с тобой случилось? Напилась холодной воды из дальнего колодца? Всегда говорим тебе - нельзя этого делать! Нельзя подходить к колодцу! В нем вода ледяная, он такой глубокий – можно утонуть в нем!
- Больше никогда не буду пить. Но вы ведь меня не отдадите цыганам?
- Кто тебе эту глупость сказал? Ты что? И цыган здесь нет уже давно. Один раз всего и были. Откуда такие мысли?
- Не отдавайте! Я буду послушной! Никогда не буду пить из того колодца. Буду помогать с Аленькой нянчиться. И ей не дам к колодцу приближаться!
Я поправилась, и очень долго не задумывалась, откуда меня взяли и кто моя мама.