Анатолии Петухов
Сить - таинственная река
русский
Можно было подумать, что Танька стояла в сенях: она появилась на пороге, едва Дарья с корзиной белья вышла из дому.
— Ты бы хоть помог матери белье нести.
— Так я же тебя ждал!
— Ждал…Иди догоняй, а я уж посижу…
Гусь догнал мать у скотного двора.
— Давай помогу! — и взялся за ручку корзины.
— Что ты, что ты! Унесу я… Беги домой, беги!..
Но Гусь все-таки взял корзину и широким шагом стал спускаться к реке. Мать едва успевала за ним.
— Деньги-то, поди, все истратил? — спросила она.
— Все. Четыре рубля осталось.
Дарья вздохнула. Ей казалось, что сын совсем напрасно купил ружье. Ну когда он будет ходить с ним? А деньги…
— Дак еще-то дадут сколько? Аль нет? — решилась спросить Дарья.
— А как же! Аванс за полмесяца. А мы еще девять дней работали… Да и премии будут…
— Хорошо бы так-то! Ведь одёжи надо купить… Ты уж больше-то зря не трать, как получишь.
— Разве я зря тратил? — удивился Гусь.
— Да нет… Наперед говорю… А чего же, раз ружье надо — сам заработал…
— Сколько еще получу, все тебе отдам.
— Ну и ладно! — успокоилась Дарья.
Они дошли до реки. Гусь положил корзину на камень, сказал:
— Когда выполощешь, встречу.
— Ой, полно не дело-то говорить! Будто белье не нашивала. Сама принесу!..
Танька сидела у окна.
Гусь сел к столу и только теперь заметил, что Танька не в духе. Она не мигая смотрела на свои ноги, а черные брови ее были сердито сдвинуты.
— Ты завтра едешь? — спросил Гусь, хотя отлично знал, что она едет именно завтра, но спросил потому, что надо было что-то сказать.
— Дура я, сегодня надо было уехать!
— Почему? — встревожился Гусь.
— Потому что ты обманываешь меня! — Зеленоватые Танькины глаза сверкнули холодно.
— Я обманываю?!
— Не я же!
— Ты говори толком. В чем я тебя обманул? Когда?
Он смотрел ей в глаза, но Танька не отвела взгляда.
— Ты помнишь, что мне обещал? Куда ты собирался после восьмого класса?..
— Ну и что? — уже не так уверенно спросил Васька: он начал догадываться, в чем дело.
— Сегодня был у нас Пахомов, и я слышала их разговор с отцом. И теперь я знаю, что у тебя на уме…
— Понимаешь, Таня, я тогда еще хотел с тобой поговорить…
Но она не слушала его.
— А я-то верила тебе, надеялась, что мы будем встречаться…
— Таня, послушай!..
— Чего слушать, чего? "Из него толковый комбайнер выйдет"!.. — повторила она слова то ли отца, то ли Пахомова. — Да если бы ты думал обо мне, ты бы на комбайн не пошел!
— Между прочим, это главная работа, поняла? | — повторил он слова Прокатова.
— Эх, ты!.. — горько вздохнула Танька. — Неужели ты не знаешь, что и в училище-то я из-за тебя пошла? Думала, год проучусь, а потом ты приедешь…
— Таня, я этого не знал!
— "Не знал"… Ты ничего не знал. Ты и обо мне уже забыл! — Танька шмыгнула носом раз, другой, потом склонила голову и заплакала.
Это было самое страшное. Гусь не мог выносить, когда плакала мать, а тут плачет Танька. Лицо Гуся стало наливаться краской, потом кровь отхлынула, и он сказал чужим голосом:
— Если ты не перестанешь… Если ты мне не веришь, я… я застрелюсь!.. — и сам чуть не заревел от жалости к Таньке, от жалости к самому себе.
Танька мгновенно перестала хныкать и испуганными, полными слез глазами уставилась на Гуся.
— Ты что, Вася? Не смей…
Гусь почувствовал, как защекотало в уголках глаз, и, чтобы Танька не увидела его слез, навалился грудью на стол и уронил голову на руки.
Танька вскочила, подошла к нему.
— Вася, не надо! Я верю. Слышишь?
Она осторожно обняла его за шею и чуть-чуть, точно боясь обжечься, прикоснулась губами к его уху.
…На другой день так же моросил дождь. Танька, Сережка и Гусь втроем шли на станцию. Гусь нес Танькин чемоданчик, а Сережка, чтобы не мешать сестре и другу, то убегал вперед и швырял в Сить камешки, то лазил в малинниках, отыскивая редкие, еще не опавшие ягоды.