Мошников Олег
Молочные реки, кисельные берега
русский
В Калевале лето. Самое время веники заготавливать. Растолкала Прасковья своего деда раненько. Нечего дрыхать. Через озеро поплывем, к обеду бы вернуться. Пока в легкой карельской лодочке устраивались – топор здесь, веревку взяли – ясную тихую гладь озера Куйто затянула легкая утренняя дымка. Лесистые берега заблудились в косматом тумане. Да ничего доберемся, путь знакомый. Правда, с годами ноги побаливать стали…у Тимы. Так что уж, почитай, пятый год Паша – на веслах, муж – у кормила. Ишь, поет, кормилец:
Едет Тима холостой!
Если Тима женится,
Куда Паша денется!
"Да куды, куды уж денешься, - вздохнула Прасковья. - Почитай сорок годков вместе... А ежели полсотни лет сбросить, то подумала бы еще за тебя, али за Семена идти. Вот уж хозяйственный мужик! Голова!" "Да-а-а, - протянул Тимофей, - голова - два уха. Мозгов только маловато. Одно хозяйство напоказ. Корова да лошадь. Кобыла упрямая. С норовом. Сам тут давеча рассказывал. Понес его черт зимой в соседнюю деревню. Туда - берегом. Обратно – темно, вечер – решил через озеро вставшее махнуть. А лошадь не идет. Семен и раньше энту странность за кобылой замечал, льда открытого боится. Так кто-то Сене присоветовал: скипидаром скотине пужливой ускорение придавать. По этому совету Семен склянку под сеном возил вонючую. Так вот слезает он с саней, хвост заиндевелый аккуратненько так приподнимает и хлесть туда из склянки... Сеня даже за хвост не успел зацепиться, глядя как ракета ошпаренная стартанула! Только к утру на деревню вышел. Домашние еле-еле кобылу ошарашенную усмирили. Пришел: зуб на зуб не попадает. Вот тебе и Семен! Дальше - чище. По весеннему льду сети на озере поставил. Аж за пять километров. А выбирать как? Улов вывозить? Вот и договорился Сеня с соседом Николаем, что тот его на мопеде до места доставит. Да чудно как: сосед на мопеде впереди, а Семен на салазках, к багажнику притороченных, сзади. В аккурат, когда я на крыльцо вышел, в путь тронулись: треск, грохот! Шумахер деревенский на льду скорость набирает, Семен за перевернутые салазки из последних сил цепляется. Через полтора километра Николай оглянулся. Пуржит хозяйственник твой за мопедом облаком белым. Спортсмен, голова - два уха!" "А что? И спортсмен, как там его – спиннингист, и хозяин! – вступилась за сельчанина Паша. - Ольга-то его, круглый год со свежей рыбой! А мы... Хоть бы мелочь какая окуневая, пропащая сама в лодку прыгнула..." Но Тимофей молчал... Вместе с клубами кудлатого тумана наползала на лодочку безутешная озерная гладь… "Глянь, Тима, по воде гора какая-то плывет? Остров что ли, и дерево на нем чудное". "Какой остров? Не было здесь отродясь ни горы, ни острова. Ты б лучше покрепче на весла налегала, а не по сторонам таращилась!" "Да остынь ты, Тима! – Паша осторожно подняла большое, промокшее до черноты весло. – Плывет кто-то впереди!" Впереди обомлевших стариков, в светлой расплывшейся дымке, колыхалась и фыркала рогатая голова, плывущего по середине озера, лося. "Здоровенный-то какой, сохатый! На тот берег плывет… А что, мать, - загорелся Тимофей, - давай я его обушком легонько между рог приласкаю. С мясом будем!" "Ты что, старый? Кто ж такого лосяку до берега попрет? Ты что ль сапогами по дну елозить будешь?" "А если…если рога ему веревкой обмотать, крепко, чтоб не вырвался, и у берега тюк по лбу" "Тебе б все тюкать! Тут подумать надо…" "А чего думать? - Тимофей стал деловито обкручивать раскидистую лосиную корону, - зверь смирный… Ты знаешь, сколько в нем живого веса? На всю семью хватит! Любе и Толе – по ноге. Клаше с зятем половину. Антипихе…". " Ты, Тима, так все ловко разделишь, что нам окромя хвоста ничего не достанется". "Ну хвост – не хвост, а холодцом наваристым я тебя до зимы обеспечу! За что возьмусь, все до ума довожу. Я у тебя такой! Суши весла, мать, эта корова рогатая сама нас до места доставит. Ишь как плывет красиво, голова – два уха! По такому случаю и бутылочку распечатать не грех. Гуляем, Паша!". Слушая бахвальство мужа, с тревогой вглядывалась Прасковья в проступающие туманные берега… Берег наплыл внезапно. Из сонного молочного морока навалились на легкое суденышко мохнатые валуны. Паша с Тимой едва успели за борта ухватиться. Почувствовав под собой землю, сохатый судорожными прыжками выбрался на берег. Вынужденное смирение переросло в дикую природную силу. "Ой, лишенько! Тима, руби веревку!". А чем рубить-то? Еле душа в теле держится. Ветки, пни, кусты, ветки. По камням, по частому ельнику волочил за собой лось старика со старухой, пока промеж сосен могучих посудина утлая ребрами не затрещала. Тут вместе с оторванным прицепным кольцом и веревкой дорвался таки лось до вольной волюшки.
Паша из кустов можжевеловых выползла, по бокам, платку сбившемуся руками провела: живая вроде. Из щепок, бывших когда-то любимой лодочкой, "петушок" мужнин – шапочку спортивную, обтруханную – достала: "Тима, Тима! Ты где, Тимофей?" "Здесь я, неподалеку". Поднявшись с колен, Паша задела спиной болтающиеся в воздухе сапоги. Зацепившийся фуфайкой за сосновый сучок, муж беспомощно висел в метре от желанной карельской земли. Паша обхватила мужа за ноги, потянула и - в одно мгновение заключила его в цепкие объятья. Целехонек! Только щека да спина сучком поцарапаны. Синяки и шишки не в счет. Дома пересчитаем… Кряхтя и охая, поплелись старики восвояси: "Паша, а как же лодка?". "Да какая лодка, какая лодка? Ты что до вечера щепу по лесу собирать будешь? Топор-то нашел? Вот тебя бы, а не сохатого, по лбу тюкнуть, ездун еловый!" "Паша, я того…новую лодку сделаю, еще лучше старой. Митричу, учителю, бутылку поставлю, он мне в чертежах пособит. Я тебе целый корабль нарисую. У меня, Паша, все в руках спорится! Я такой!" "Знала бы я, что ты такой – в девках бы осталась. Чего учудил: лося в лодку запряг! Ладно бы в телегу. Да и то, когда ты последний раз телеги касался? А? Корабль он мне нарисует. Иди уж!.. Съездили мы с тобой Тима за веничками. На всю жизнь разговоров хватит. Ни мяса, ни лодки. Только до чертиков по лесу увозились. Эвон солнце как высоко! Когда еще до дома берегами топкими, кисельными доберемся…". Над озером Куйто, вымывшись с головы до пят в пенном молочном тумане, стоял ясный июльский день.