VepKar :: Texts

Texts

Return to list | edit | delete | Create a new | history | Statistics | ? Help

No el’et’tii uk da ak

No el’et’tii uk da ak

Ludian
Northern Ludian (Kondopoga)
No el’et’tii uk da ak. Oli heil poig hyvä, hyvä, hyvä briha, semmoine krasaviča, krasavčik što. Nu i lähtii naimaa, naittamaa. Lähtii, mändii, naitet’tii. Ajetaa peäliči därves, kn’aginan ker. A kn’agin ottaw da lykäldäw kol’čaižen vedee: "Kuni tädä vai en suanne kol’čaišta, šigä štob ni keine en pagižiš. Šigä miehel olles". Ni i tul’dii, ga kn’agin hyvä, briha hyvä. Ei pagiže ni midä. Ni midä ei pagiže. Matuška sie, bat’uška kai sumlijučče, što nemi̮jän ot’timme. A ni kui ei šigä pagiže, hot’ šidä d’alomb. No i matuška työndää:
Mäne, – sanow, – puustaa meččää, n’engomaa kohtaa, keriče lambahid!


No hän i lähtöw. Keričemed andoi, burakoižen andoi. Menöw, tulow starikaine vastaa:
Kuna sa, nuori mučoihut, läkšid?

A vot n’enga i n’enga, – sanow, – läkšiin, mamoi työnž mindai lambahit keričemmää.
Ei d’o šindai, – sanow, – työndännyh lambahit keričemmää, šindää työnž hukile šyödäväkš. Vot, mänet, – sanow, – tuldaa tobd’at puut, nouze puuh, a burakoine da keričemet pane puun ale. Tulow, – sanow, – kahteksa hukkad. Sa sano, što "hukkaižet, kerikättee, kerikät toini tošt dai mängätte iäre"!

No hän mugai ruadoi. Mäni šigä, puut tul’dii tobd’at, nouš puuh, keričemet, burakoižen pani puun ale. Tulow kahteksa hukkad, suud avoin. No.
Oi hukkaižed, hukkaižed, kerikät toini tošt da mängätte iäre!
Hyö kerittii, kerittii kaikin dai lähtii. No hän laskežow, burakoižen villoid’en ker ottaw, keričemed dai tulow kodii dai andaw maatuškale.

Händy hot’ kuna työndä, ga ni kuga ei ole, – sanow, – hällää surmua!
No tošpäivän myöstei työndäw.
Vot mäne myöste sil že kohtal, mäne keriče myöste lambahiid!

No läkš myöstei. Matkadaw lambahid keričemmää. Ka tulow starikaine vastaa, se že starikaine:
Kuna, – sanow, – nuori mučoihut, läkšid?

Läkšin, mindai mamoi työnž lambahiid keričemmää.
Ei šinda lambahid keričemmää, šinda kon’dijoile työn’di! Vot mänet, nowzet puuh, burakoine pane, keričemmed puun ale. Vot tuldaa, – sanow, – kahteksa kon’dijad. I sano, što "kerikät, kerikät toine tošt da mängätte iäre"!

No hän mugai ruadoi. Mäni, tul’dii tobd’at puut, suores koht, dai nowzi puuh, burakoižen pani. Tuldaa kahteksa kon’dijod:
Kon’dijažet, kon’dijažet, kerikät toine tošt da mängätte iäre!

Hyö keričii, keričii da kaikin iäre i lähtii.
Häi myösten laskihe puuspäi, burakoižen villoid’en ker ot’t’, keričemmed dai tulow. Myöste matuškale i andaw. A pagiže ei.

Et, – sanow, – piäze täs ni mit’e, et piäze täs!
Vie midä luadida:
Vot, – sanow, – meren randal minun sizar’ eläw.
Mäne, – sanow, – kyzy, hällää on rawdaine bird. Mäne kyzy hällää, tuo rawdaine bird!
Šin’n’a työndäw pahale šyödäväkš, Jagibuaballuo.

No, häni läks läks ka, mäni, mäni, ka tulow pertiin’e. Mänow pertiizeh.
Kuna sa läkšid, nuori mučoihut?
A vot läkšiin, mindai mamoi työnž meren randal hänen sizär eläw, työnz birdat kyžymää, tuomaa raudašt birdat.
Ei, – sanow, – šindai, linduine, työndänny raudašt birdat tuomaa. Šindai työnž, – sanow, – moižele sie Jagibuabale, vai mi on, šin’n’a šyödäväkš.

Nu, hän andoi hällee kalad i, lihad i, suurind i, hard’an andoi, däičän andoi. Työndytäw händää. No i mäni, mäni, mäni, ka tulow meren randal, d’o pertiine tulow. Mänöw pertiižee. Paha ištuw rundugal, vorončal, d’algad humbariš, kangast kudow:
Fu, fu, rus’koi duuhu, tuli rus’koidu duuhuu!

Elä, t’otoi, furskai ni, ozuta, täzgi minun mamoin sizär eläw?
Täz!
No tässä eläw ka...
Vot, – sanow, – ma lähten halgod halgaidan, sa milei lämbitä kyly!

Nu häi kylyd lämbitämää. Lähtöw halgod luadimaa. Keričemed d’o andoi. Hän ot’t’ kangahan leiž da birdan ot’t’ da läkš. Ot’t’ birdan, ka ukš rid’žaidaw ka hän uksel andoi d’oktit, voižaldi ka, no. Kaži n’awguw, kažil andoi kalad. Koira hawkkuw, koiral andoi lihad.

No i piäz nämiz. Nu ku mäni, ku hospodi, tulow tiheid tiheid mečč, a hän dälgei ajaw händää. Ed loittoza piäze! No ka et piäze, da min že luadid. Hard’an lykkäž. Šiih lienöw sen tihed mečč, ka ei voi ni mit’e ni kele tungezeda. Nu i kuni hän neče n’engomas tihežikos ga... Hän i uidiw, ainoi uidiw, ainoi uidiw.

No. Däičän lykkäž, rodihe kal’moine. Ei voi ni mit’e nosta. Semmoine kruti̮i da suored. No. D’oi tuli, tuli. Tuli d’o d’ogen randal. Tuli d’ogen randale ka, d’ogi pagedaw. "Mit’e nygöi piäzen täz d’ogešt? Oli, – sanow, – milai mamoil anttu pridani̮jaks skuatert’, ma ištuzen skuatertile da skuatertil i, – sanow, – mänen piäliče". Nu skuatertil ištuihe i piäliče d’ogešt i proidi.

Proidii piäliče d’ogešt dai tulow. Tulow, ka d’o uk hänen, ženih se, d’o nai Jagibuaban ker. Jagibuaban tytär stolan tagan ištutaa. No. Ka händää matuška sie zastavii heile šiid koje midä abutada, šyöttädä da d’uottada.

A hän aino vaikkaine, a ei ni midä sano. A ku vie kala oli, rubei šit kalat puhkaudamaa. Matuška andoi kalat puhkaida. Kalat puhkaidamaa kui rubeš, ka kalal suuz oli hänen kol’čaine. Hän i kol’čaižen suai. No, kun kol’čaižen suai, ka hän rubež d’oi pagižemaa. Midägi ku rubež, matuška sanoi:
Liharokkupada, – sanow, – nosta, da pane liharokkupada rahvahale stolal!


A hällää šulkkuni perednik edes. Šulkkuižel perednikäl nostaw. A Jagibuaban tytär sanow, kn’agin:
Vot, – sanow, – sa liharokkupadan nostat, – sanow, – šulkuižel perednikäl, а ma stolan taga ištun, ka ewle ed’ei midä panda!


Hän sanow:
Da sa oled umni̮i da hyvä!
Vaste stolan taga ištut, – sanow, – da näge, d’o kačut riideldä da pagišta. А ma kolme vuottu elin, – sanow, – ka en ruohtinu ni kelle sanat sanuda!

No, da sid Jagibuaban tytärd iäre, a se ne molodoit, postrečaijaheze.
Da siid enämbäd ewle.

[Немая жена]

Russian
Ну, жили муж да жена. Был у них сын хороший, хороший, хороший парень, такой красавец, красивый, что. Ну и поехали жениться, свататься. Едут. Приехали и поженили. Едут [обратно] по озеру с невестой. А невеста взяла и бросила кольцо в воду: "Пока не достану это колечко, до тех пор чтоб ни с кем не разговаривала там, в доме мужа". Ну и приезжают, а невеста хорошая, парень хороший. Не говорит ничего. Ничего не говорит. Матушка и батюшка сомневаются, что немую взяли. А никак здесь не говорит, хоть что делай. Ну, матушка и посылает:
Иди, – говорит, – в глухой лес, в такое-то место, постриги овец.


Ну, она и идет. Ножницы дала, бурачок дала. Идет, попадается навстречу старичок:
Куда, молодушка, пошла?

А вот так и так, – говорит, – пошла, матушка отправила меня овец стричь.
Не овец стричь отправила она тебя, а отправила волкам на съедение. Вот, пойдешь, – говорит, – дойдешь до больших деревьев, поднимись на дерево, а бурачок да ножницы оставь под деревом. Придет, – говорит, – восемь волков. Ты скажи, что "волки добрые, постригитесь, постригите друг друга и уходите прочь".

Ну, она так и сделала. Идет, попадаются большие деревья, поднялась на дерево, ножницы, бурачок положила под дерево. Приходят восемь волков, пасти раскрыты. Ну.
Ой волки добрые, постригите друг друга и уходите прочь.
Они постриглись, постриглись все да ушли. Ну, она спускается, бурачок с шерстью берет, ножницы, приходит домой и отдает матушке.

Нет, – говорит, – ее хоть куда пошли, так нигде нет, – говорит, – ей смерти.
Ну, на следующий день опять и посылает.
Вот пойди опять на то же место, поди постриги снова овец.

Ну, пошла опять. Идет овец стричь. И идет старичок навстречу, тот жe старичок:
Куда, – говорит, – молодушка, идешь?

Иду, меня матушка послала овец стричь.
Нет, не овец стричь, а тебе к медведям отправили. Вот придешь, поднимешься на дерево, бурачок положи, ножницы, под дерево. Вот придет, – говорит, – восемь медведей, И скажи, что "постригите, постригите друг друга и уходите прочь".

Ну, она так и сделала. Приходит, стоят большие деревья, островком таким, поднялась на дерево, бурачок положила. Приходят восемь медведей:
Мадведюшки, медведюшки, постригите друг друга и уходите прочь.

Они постриглись, постриглись, да все и ушли прочь.
Она опять с дерева спустилась, бурачок с шерстью взяла, ножницы и приходит [домой]. Так же отдает матушке. А ничего не говорит.

Не избавишься, – говорит, – от этой никак, не избавишься от нее!
Вот что еще придумала:
Вот, – говорит, – на берегу моря живет моя сестра.
Сходи, – говорит, – попроси, у нее есть железное бердо. Сходи попроси у нее, принеси железное бердо.
Туда отправляет к нечистым на съедение, к Яге-бабе.

Ну, она и пошла. Пошла, идет, идет и подходит к избушке. Заходит в избушку.
Куда ты идешь, молодушка?
А вот пошла, меня матушка послала на берег моря, попросить бердо, принести железное бердо.
Нет, – говорит, – тебя, голубушка, не за железным бердом отправила. Тебя отправила, – говорит, – к той Яге-бабе, или к кому еще там, туда на съедение.

Ну, он дал ей рыбы, мяса, крупы, щетку дал, яйцо дал. Направляет ее. Ну и пошла, шла, шла и приходит на барег моря, уже и избушка видна. Заходит в избушку. Ведьма сидит на рундуке, ноги в ступе, холст ткет.
Фу, фу, русский дух, пришел русский дух.
Не фыркай, тетушка, скажи, здесь ли моей матушки сестра живет?
Здесь.
Ну, коли тут живет, так...
Вот, – говорит, – я пойду дров наколю, а ты мне баню истопи.

Ну, она баню топить. Ушла [баба Яга] дрова колоть. Ножницы уже отдала. Она взяла холст разрезала, бердо взяла да и пошла. Взяла бердо, а дверь заскрипела, так она дверь помазала дегтем. Ну. Кошка мяукает, дала кошке рыбы. Собака лает, дала собаке мяса.

Ну и ушла от них. Как идет, так встречается, господи, до чего густой, непроходимый лес, а она [баба Яга] следом за ней гонится. Не уйдешь далеко. Но раз не уйдешь, так что же сделаешь. Щетку бросила. Вырос такай густой лес, что никому никак не пролезть. Ну и пока она череэ эту чащу пробирается, так... Она [женщина] и ушла, все уходит, все уходит.

Ну, яйцо бросила, встала скала. Нельзя никак вскарабкаться. Такая крутая да гладкая. Ну. Идет, идет. Приходит к реке. Приходит на берег реки, а река убегает. "Как теперь перейду эту речку? говорит. – У меня скатерть, матерью дана на приданое, сяду я на скатерть да на скатерти, – говорит, – перейду через реку". Ну, на скатерть села да через реку и перешла.

Перешла через реку и приходит. Приходит, так ужe муж ее, жених тот, уже женится на дочери Яги-бабы. Дочь Яги-бабы сидит за столом. Ну. А матушка заставляет ее кое-что помочь тут, кормить да поить.

А oна все молчком, ничего не говорит. А там еще рыба была, стала она эту рыбу чистить. Матушка дала ей рыбу вычистить. Рыбу чистить как стала, так у рыбы во рту оказалось ее колечко. Она кольцо и достала. Ну, кольцо как достала, так она стала уже и разговаривать. Кое-что тут делает, матушка говорит:
Чугун с мясной похлебкой, – говорит, – сними и поставь людям на стол, чугун с мясной похлебкой!


А у нее шелковый передник. Шелковым передником несет. А дочь Яги-бабы говорит, эта невеста:
Вот, – говорит, – ты чугун с похлебкой несешь, – говорит, – шелковым передником, а я за столом сижу и нечего мне надеть.


Она говорит:
А ты больно умная да хорошая.
Только еще за столом сидишь, – говорит, – да того и глядишь, как бы поговорить да поругаться. А я три года жила, – говорит, – так не смела слова вымолвить.

Ну и потом дочь Яги-бабы прогнали, а эти молодые снова соединились.
Вот, больше нет.