VepKar :: Texts

Texts

Return to list | edit | delete | Create a new | history | Statistics | ? Help

Kaksi vellesty

Kaksi vellesty

Livvi
Syamozero
Оli ennevahnas kaksi vellesty. Elettih, oldih. Yksi ylen äijäl hyödyi. A toine oli kewhy. Toine vähembän ruadoi, äijän ruadoi. Oligo hänel lehmiä lugemattah tahnuos, moužet kymmene, vai libo yksitostu oli. A kewhäl vellel ni midä. Dai bohatan vellen kel se muamah lähti.

Sie eletäh, ollah, eletäh, ollah. Sie kewhy velli kävyw ainos bohatal ruadamah. Konzu min: konzugo andaw puwdaizen d’awhuo, konzugo andaw puwdaizen ruistu, ruadoloil äijiä ed ota. Akan kel ruattih, lastu arteli. Nu siid häi d’ongoi, buabušku , vahnani äijäl, kuoli, muamah. Nu sit, konešno, vellie kučuthäi sih muah panomah da häi eihäi rubie sie mugaleite... Kewhembäl pidäw kai ruavot ruadua, midä sie treebuiččeh: kačo, ruwhien luadijes da mi on d’o heil omua sie äijy... Nu sit kučui velliedäh, sanow:
Tulgua tänne nygöi perehinneh, – sanow, – minulluo da elämmö täs, – sanow, – da, uberimmo muaman, – sanow.
Kolme yödy pidäw pidiä, – sanow, – muan piäl, – sanow, da.

Hänel ongo hebuo kaksi hyviä, ongo venehed, ongo verkuo kaikemmostu, ongo luarilois d’awhuo kaikkie puistettuo. Dai kewhy vellez i lähti. Sie puoli yödy rodie, sanow:
Nygöi pidäw čuaju d’uottua rahvahal.

Ylähäizet-alahaizet taloi on. Alahan muamah maguaw sie stolal, a ylähäkse jiädih čuajuo d’uomah. Vellelleh sanow, sanow:
Sinä, – sanow, – velli, vardoiče, – sanow, – pokoiniekkua, – sanow.
Minul muih nad’ožua ewle, – sanow, – a sinä, – sanow, – vardoiče, – sanow, – muamua nečis, – sanow. Dällez d’uot, – sanow.

Häi sanow:
Mengiä, mengiärahvastu on vägi tukkumengiä, mengiä kaikin, – sanow, – sinne, minä vardoičen.

Häi sil aigua ottaw muamaizen da view aittah. Aittah luarin rinnal panow, huavoizen panow rinnal da sofkaizen andaw kädeh, buitto ku d’awhuo häi sinne huavoh ammuldaw, da. Ylähänpäi, sie d’uomaspäi kaikin tullah. Häi d’ongoi uinonnuh buitto ku on, uinoi sie, nu, maguaw, krohniw, da. Tullah, händy lekahuttaw:
Kuzbo on muamo?
sanow. Kuzbo on muamo? Sinä nygöi, – sanow, – maguaduit!
Oi, – sanow, – velli, minä uinoin, prošti! sanow. Kunnebo nygöi häi, – sanow, – meni, – sanow, – kuolii?

Kačo, sanoit, – sanow, – ei kuolii... Eigo, – sanow, – varrastettu ken?
Ei varrastettu, ei, – sanow, – lövvän, – sanow, – minä hänen, – sanow. (Iče ku vei, ga).
Lähtöw, huškaw, huškaw, ga aitan uksen avuaw ga:
Kačo vai, tule vai tänne, velli, – sanow, – tiä häi on! – sanow.

Kunnebo hänel nygöi d’awhuo pidäw? sanow. D’awhuo vai, – sanow, – lad’d’uaw huavoh!

Oi, – sanow, – ota iäre da tuo tänne suwreh čuppuh därilleh stolal! sanow. Ne ota, mi on sid luaris d’awhuo, – sanow, – ammulda d’awhot, se luari kai ičelles, – sanow, – huavo libo kaksi rodineh, – sanow.
Mugai ruadaw se velleh. Lähti ihastuksiz, vai lad’d’uaw sie kaksi huavuo dai kerras kodih view dai d’o on mužikku bohattu. Tulow därilleh. Op’adi tulow ildu, toine ildu. Sanow:
Tol’ko yhtel’läh, – sanow, – tämpäi, – sanow, – ku d’uomah lähtennemmä sinne ylähäkse, – sanow, – čuajuo, – sanow, – älä, velli, sinä, – sanow, – nengaleite rua, – sanow, – uinuo, – sanow.
Ole sinä, velli, – sanow, – nygöi, – sanow, – päiväl pidäw muata!

Päiväl sie maguaw dai kaikkie ruadaw ga. Ildu roih, op’adii illal sih da... Dai lähtietäh čuajuo d’uomah ylähäkse sinne. Sanow:
Nygöi sinul diäw op’ad’, – sanow, – muamo, – sanow, – ga älä, – sanow, – kačo, sinä, – sanow, – ni uinuo.

En d’o uinuo, – sanow, – en nygöi, uni ewle, – sanow, – d’о päiväl huogavuin ga.

Lähtöw da op’ad’ i muamuadah ottaw da lehmiä lypsämäh tahnuoh panow, lehmän sie sidow, olgikierdien luadiw paččahah da. Lehmän sidow da rengin ual panow da. Akku vai sid huškaw sie, muamah, neči pokoiniekku-rukku... Dai häi, netuada ruadaw... Tullah sie d’uomaspäi, čuassu sie d’uvvah da sie vie zakusitah da možet viinua r’umkaine vie d’uvvah sie ga (bohatas talois on midä d’vva)! Tullah, ga häi maguaw op’ad’, uinonnuh sih kui krömpöi. Nu:
Hoi, velli, kuzbo on pokoiniekku?

En, raukku, tiijä! sanow. A-voi-voi, – sanow, – Op’ad’ olen uinonnuh!

No yksinäh ku olet, – sanow, – sid unen unetuttaw, – sanow, – uni roih, – sanow. Vai oliz artelis, – sanow, – ga no hot’ toizen hengen ga... Dättäzimmöhäi toizen hengen!
Dai lähtietäh. Sanow:
Mene, velli, eči, – sanow, – nygöi midäbo, kunnebo nygöi op’ad’ meni, – sanow, –häi?
Ei-taki varrastettu!
Ei d’o varrastettu, – sanow, – lövvän!

Häi menöw tahnuoh. Kai mul’oit sie kävel’l’äh. Sanow:
Hoi, velli, tule vai tänne, tiä on!
sanow.
Midäbo ruadaw? sanow.
Lehmiä lypsäw! sanow.
Midbo lehmii on? sanow.
Parahan otti sie mul’oin. No, sanow:
Ota iäre se mul’oi tahnuos, kuni häi sie istuw!
sanow.
Ga ezmäi pidäw, – sanow, – pokoiniekku tuvva. Lehmän on, – sanow, – kytkyöh sidonuh, – sanow, – sen lehmän.
Ota iäre se lehmy!
Hänel d’o lehmy puutui. Dai lähti neččih sie lehmän kel sen...

Pokoiniekan pertih toi. Da lehmäizen lähti kodih ajoi, akalleh d’o on lehmy dai d’awhuo, da. Muamo maguaw čupuz vie.
Nygöi, – sanow... (D’o kolmas päivy, kačo, se tulow, tervähhäi sit proijii d’o päivy se, päivy ollah da kai).
Sanow päiväl sie ga:
Pidäw, – sanow, – lähtie, – sanow, – op’ad’ čuaju keittiä, – sanow.

Päivy on sie, päiväl lähtietäh čuajuo d’uomah, da rahvastu vähäine on da. Sanow:
Sinä, velli, olethäi täz?

Olen d’o, velli, – sanow, – minä ainos. Päiväl ei kunne mene, – sanow. D’o kunnebo päiväl nygöi menöw? sanow. Da, päiväl.

Hyö lähtiettih sid ylähäkse, a velleh muate šuhkahtih se, ku kačo, yön käveli da sit kai da, kudai se bohattu velleh, dai akkah. Häihäi tiä vai alahan piädy kuberoittaw. Päiväl rahvastu d’ediinöidy d’o, kolmandennu piänni kedä. Häi menöw parahan ubehen ottaw lahnuos, sadulin selgäh panow, pletin kädeh, muaman sih šuorittaw. A ubeh se eigo mene kunne, ni eigo midä. Pihois kävelöw sid, kuberoittaw. Da häi sid rubiew seiniä kolottimah, sanow:
Miehet, kuzbo on pokoiniekku?
sanow. Minä, – sanow, – op’ad’ i häi lähtettelin, kodỉh kävyin, – sanow. (Midä liene dieluo olluh, kodi on palaizen peräs). Tulin, – sanow, – ga eini pokoiniekkua ole! Työ, – sanow, – vai kaikin oletto, – sanow, – päiväl muate vierryh, – sanow, – a minuo yöl čakkuatto!

Se velleh da neveskäh hypättih, sanow:
Kuzbo nygöi on?
sanow.
Ka kuz on? sanow. Vikse minä tid’d’en, – sanow.
Kävelöw kai huonukset, eigo ole huonuksis. (Kerran gu hevol selgäh pani ga)! Kaččow, ga vai hevol selläs.
Ka mibo on? sanow. Kačo vai, pletti on käis, – sanow, – hebuo ajaw, – sanow, no. Pletti on vie käis!

Mužikku se sanow, velleh ga:
Pletti!
sanow. Mene ota pletii dai hevot dai kai iäre, vai tuo pokoiniekku täh! sanow. Toko hygöi , – sanow, – muah terväh menöw! sanow. Mowžet tänildan panemmo muah, – sanow.
Kui panet, – sanow, – kolmetta yöttä muah, – sanow. Kaikin nagretah, – sanow, – dai toizet kupsat nagretah sinuodas, – sanow, – nagramah rubietah.
Ka midäbo nygöi, – sanow, – vai liikulleh, – sanow. Pokoiniekku, kačo, kävelöw, – sanow, – tottu kävelöw!

Da ajaw mužikku kodih, hevon d’ongoi vei. Da. Nygöi mužikal rodih lehmy, dai hevod, dai kai, kačo, žiivattua. Nygöi kolmandekse yökse däi. Sanow:
Tänyön häi ni midä ei voi ruadua, – sanow.
Midäbo häi ruadaw?
A sygyzy on neče. Veneh hyvä on rannas, da. I venehen rinnal on verkuo arros äijy, da. Mužikku se enne varustaw verkot veneheh da kai panow sih, mi verkostu on, laskinverkostu. Venehen varustaw dai kai. Dai op’ad’ kolmandennu yön lähtietäh sinne d’uomah ylähäkse.
Mengiä, – sanow, – nygöi käveli, käveli, – sanow, – väzyi vie, – sanow, – ei tänyön ni kunne lähe!

(Nu. Hyö uskottih kaikin, gor’at, prostoit ku ollah, prostoit. Häi viizas ku on ga)! Dai lähtiettih... Häi op’ad’ i sen muaman istutti, venehen välläl työndi, airot kädeh ga. Volnu sie ku lekahtah dai häi i šmutkahtah, šmutkahteleh häi sie. Sidoi muaman hyvin veneheh, vai šmutkakkah. Ylähän päi sie tuldih, häi op’ad’ i maguaw ga. Sanow:
Oi, – sanow, – velli, kuzbo nygöi muamo on?
Kačo, muah emmo pannuh, nygöi kukastu kummua on! sanow. Kunnebo nygöi meni?

Mennäh, hevot kai tahnuos sie, toine vie kaksi hebuo däi hänelleh. Midäbo sit... Kävelöw, nel’l’oilow se velleh, kylän kaiken d’uoksendelow sie dai. Kaikin ečitäh. Ken i dogadinnow, sanow:
Kačo vai, nečie mibo venehie nygöi, – sanow, – därvel on?

Sanotah ga, kačotah, sanow:
Kačo vai, meijän venehty ewle rannas!
Ni verkoloi ewle rannas! Hm...

Sanotah:
Nygöi, – sanow, – verkoloi laskemah lähti!
Täz olet kummua! Vellelleh sanow, – mene, velli, tuo iäres! sanow. Verkot nygöi, – sanow, – anna mennäh sinne! Dai veneh ota, – sanow, – dai verkod ota! Vai tuo iäre, tänpäi muah panemmo, – sanow, – huondeksel muah panemmo iäres, – sanow, – nygöi.

(Tämä on d’o nygöi, kačo, huondesčura sie d’o on). Dai velleh sen ottaw dai tuow. Veneh d’o puutui dai... Sanow:
Tuo iäre, oldahes, – sanow, – sie kai, verkod dai...

Kaigo verkod otti? velleh kyzyw.
Kai on ottanuh! sanow. Kai vikse laskow, – sanow. Enämbi kalua pidäw pokoiniekal.
Toi, da lähtiettih muah viemäh sidä muamuadah.
Toko, muamo, – sanow, – vie enembän, – sanow, – sinuo pidänyzin, – sanow, – da vie pidänyzin, – sanow. Toko äijän otit minus, – sanow.

Два брата

Russian
Было в старину два брата. Жили-были. Один сильно разбогател. А второй был бедный. Второй меньше работал, этот больше работал. Было у него коров не сосчитать в хлеву, может десять либо одиннадцать было. А у бедного брата ничего. И с богатым братом мать пошла.

Живут, поживают, живут, поживают. Бедный брат все ходит к богатому на работу. Когда что: когда даст пуд муки, когда даст пуд ржи, за работу много не возьмешь. С женой работали, детей у них артель. Ну, потом эта бабушка уже состарилась, мать-то, умерла. Ну, конечно, тут пригласишь брата на похороны, сам ведь не будешь там все делать... Бедному надо все делать, что там требуется: гляди, гроб делать да много ведь там всякой работы... Пригласил он брата, говорит:
Приходите теперь сюда с семьей ко мне, поживем тут, – говорит, – да соберем мать.
Три ночи надо держать, – говорит, – на земле, да.

У него и лошади-то две хорошие есть, и лодка-то, и сети разные, и в ларях муки всякой припасено! И бедный брат пошел. Полночь настала, говорит:
Теперь надо чаем напоить людей.

Двухэтажный дом у них. Внизу мать лежит на столе, а наверху остаются чай пить. Брату говорит:
Ты, – говорит, – брат, карауль покойницу, – говорит.
На других у меня нет надежды, а ты, –– говорит, – карауль здесь мать, – говорит. После попьешь, – говорит.

Он говорит:
Идите, идитенароду тут порядочно собралосьидите, идите все, – говорит, – туда, я покараулю!

Он тем временем берет мать и относит в амбар. Посадил в амбаре около ларя, мешок поставил рядом и совочек дал в руки, как будто она муку [в мешок] накладывает, да. Сверху, оттуда с чаепития, все приходят. Он как будто спит, заснул, ну, спит, дрыхнет, да. Приходят, тронул его:
А где же мать?
говорит. Где мать? Ты теперь, – говорит, – заспался!
Ой, – говорит, – брат, я заснул, прости! говорит. Куда же она теперь ушла, мертвая?

Вишь, говорил, – говорит, – мертвые не... Не украли ли хоть? говорит.
Не украли, нет, – говорит, – найду, – говорит, – я ее, – говорит. (Сам отнес, так).
Идет, ищет, ходит, как откроет дверь в амбар:
Гляди-ка, поди-ка, брат, сюда, – говорит, — здесь же она!

Куда ей теперь мука нужна? говорит. Муку только знай, – говорит, – накладывает в мешок!

Ой, – говорит, – возьми ее да принеси сюда обратно на стол в большой угол! говорит. Что есть муки в этом ларе, возьми, – говорит, – выгреби муку, весь этот ларь себе, – говорит, – пусть будет мешок либо два.
Так и сделал брат. Пошел довольный, наложил там два мешка и разом домой отнес, и уже мужик богатый. Приходит обратно. Опять настает вечер, второй вечер. Говорит:
Только теперь, – говорит, – сегодня, если пойдем чай пить наверх, – говорит, – так, брат, не делай, – говорит, – больше так, не засни.
Ты уж, брат, держись, – говорит, – теперь, днем, надо спать!

Днем там спит и все делает так. Вечер настает, опять там вечером... И уходят чай пить туда наверх. Говорит:
Опять на тебя остается, – говорит, – мать, так ты, – говорит, – смотри, не усни.

Да не усну, – говорит, – теперь не усну, не хочу спать, – говорит, – уже днем отдохнул так!

Опять пошел и взял мать, и посадил ее в хлев корову доить. Корову привязал, соломы сноп подвязал к столбу, да. Корову привязал, подойник подложил. Старушка там сидит, мать, покойница... И он, значит... Приходят после чая, с час там пили, да еще закусили да, может, еще и вина рюмочку выпили там (в богатом доме есть что пить)! Приходят, а он спит опять, уснул, как бревно. Говорят:
Хой, братец, а где покойник?

Не знаю, братец! говорит. А-вой-вой, – говорит, – опять заспал!

Ну, один как сидишь, – говорит, так тут спится, – говорит, – спать хочется. Было бы с людьми, – говорит, – так хоть бы кого в товарищи... оставили бы тебе товарища!
И идут. Говорит:
Иди, брат, ищи, – говорит, – что теперь: куда теперь опять ушла, – говорит, – она?
Не украли бы хоть!
Да не украли, – говорит, – найду!

Идет в хлев. Все коровушки там ходят. Говорит:
Хой, братец, поди-ка сюда, здесь она!
говорит.
А что делает? говорит.
Корову доит! говорит.
А что за корова? говорит.
Лучшую взял там корову. Ну, говорит:
Уведи эту корову из хлева, пока она там сидит!
говорит.
Так сперва надо, – говорит, – покойника принести. Корову привязала, – говорит, – эту корову.
Возьми прочь эту коpовy!
Ему уже корова досталась. И пошел с коровой...

Покойницу в дом принес. И коровушку домой погнал, у жены уже корова есть и мука, да. Мать лежит eщe в углу.
Теперь, – говорит... (Уже третий день, гляди, наступает, быстро этот день проходит, уже день были тут да все).
Говорит там днем:
Надо, – говорит, – идти чай опять сварить, – говорит.

Еще день. Днем идут чай пить, народу тут немного есть. Говорит:
Ты, брат, будешь ведь тут?

Буду, брат, – говорит, – я все время. Днем никуда не уйдет, – говорит. Куда теперь днем пойдет? говорит. Да, днем.

Отправились чай пить наверх. А брат лег спать, вишь, ночь ходили да все так, этот богатый брат и жена его. А он там внизу свое дело делает. Днем народу уже никого, на третий деньни одного. Он идет и берет лучшего жеребца из конюшни, седло кладет на спину, плетку в руки, мать снаряжает. А жеребец тот не уходит никуда, и ничего. Во дворе ходит тут, копошится. И он давай в стену стучать, говорит:
Мужики, где же покойница?
говорит. Я опять выходил, домой сходил, – говорит. (Какое-то дело было, дом почти рядом). Прихожу, – говорит, – так и покойницы нет! Вы, – говорит, – все днем спать легли, – говорит, – а меня ночью ругаете!

Этот брат и невестка вскочили, говорят:
Где она теперь?
говорит.
Так где? говорит. Разве я знаю, – говорит.
Прошел все постройки, нет ли где. (На коня раз посадил так)! Смотрит, так на коне верхом.
Так что это? говорит. Гляди-ка, плетка в руке, коня подгоняет, – говорит. Плеть в руке!

Мужик этот говорит, брат:
Плетка!
говорит. Иди возьми и плеть, и коня, и все, только принеси покойника сюда! говорит. Теперь-то она в земле скоро будет! Может, сегодня вечером положим в землю, – говорит.
Как положишь, – говорит, – три ночи надо держать, – говорит. Все засмеют, и другие купцы будут смеяться над тобой, – говорит, – засмеют.
Так что же теперь, – говорит, – раз ходит. Покойник, гляди, ходит, – говорит, – вправду ходит!

И едет мужик домой, уже коня пригнал. Да. Теперь у мужика есть корова, и лошадь, и вся, смотри, скотина. Теперь на третью ночь остается. Говорит:
В эту ночь она ничего не сможет сделать, – говорит.
Что она сделает?
А это уже осень. Лодка хорошая на берегу, да. И около лодки под навесом много сетей, да. Мужик этот заранее приготовил сети, в лодку все положил, сколько сетей било. Лодку приготовил да все. И опять в третью ночь идут туда наверх чай пить.
Идите, – говорит, – все ходила, ходила, устала уже, – говорит, – в эту ночь никуда не пойдет!

(Ну. Они поверили, все, бедняжки, простоватые как были, простые. Он как хитрый так)! И ушли... Он опять эту мать и посадил, лодку столкнул, весла в руки. Волна там как хлестнет, так она и качнется, и качнется там она [покойница]. Привязал мать хорошо к лодке, пусть покачивается. Сверху приходят, он опять и спит. Говорит:
Ой, – говорит, – брат, где же теперь мать?
Вишь, не похоронили, теперь чудеса такие! говорит. Куда теперь ушла?

Идут, лошади все в конюшне, еще две лошади у него осталось. Сто теперь... Ходит, носится тот брат, всю деревню обегал там. Все ищут. Кто-то и заметил, говорит:
Смотрите-ка, что за лодка, – говорит, – там на озере?

Говорят, смотрят, говорит:
Гляди-ка, нашей лодки нет на берегу!
И сетей нет на месте. Хм...

Говорят:
Теперь, – говорит, – сети ставить пошла.
Вот так чудо! Брату говорит, – Иди, брат, приведи обратно! говорит. Сети теперь, – говорит, – пусть пропадают! И лодку бери, – говорит, – и сети возьми! Только приведи обратно, сегодня похороним, – говорит, – утром похороним теперь.

(Это уже, видишь, теперь утро). И брат берет ее и приводит. И лодка уже досталась... Говорит:
Приведи обратно, – говорит, – пусть все там будет, и сети и

Все ли сети взяла? брат спрашивает.
Bсe взяла! говорит. Все, видно, хотела поставить. Больше рыбы надо покойнице.
Привел, и пошли хоронить эту мать.
Вот; мама, – говорит, – еще дольше держал бы тебя, – говорит, – да еще бы держал, – говорит. Только много ты взяла от меня!